Текст книги "Сочинения. В 2-х томах"

Автор книги: Николай Клюев

 
Смольный, – в кожаной куртке, с загаром на лбу,
Юный шкипер глядится в туманы-судьбу…
Чу! Кричит буревестник… К Гороховой 2
Душегубных пучин докатилась молва.
 
 
Вот всплеснула акула, и пролежни губ
Поглотили, как чайку, Урицкого труп.
Браунинговый чех всколыхнул океан, —
Это ранен в крыло альбатрос-капитан.
 
 
Кровь коралловой пеной бурлит за рулем —
Знак, что близится берег – лазоревый дом,
Где столетия-угли поют в очаге
О космической буре и черном враге.
 
 
Где привратники – Радий, плечистый Магнит
Провожают пришельцев за полюсный щит;
Там долина Титанов, и яственный стол
Водрузил меж рогов Электричество-вол.
 
 
Он мычит Ниагарой, в ноздрях Ливерпуль,
А в зрачках петроградский хрустальный Июль,
Рог – подпора, чтоб ветхую твердь поддержать,
Где живет на покое Вселенская мать.
 
 
На ущербе у мамушки лунный клубок
Довязать краснозубому внуку чулок,
Он в истории Лениным звался, никак,
Над пучиной столетий воздвигши маяк.
 

 
Багряного Льва предтечи
Слух-упырь и ворон-молва.
Есть Слово – змея по плечи
И схимника голова.
 
 
В поддевке синей, пурговой,
В испепеляющих сапогах,
Пред троном плясало Слово,
На гибель и черный страх.
 
 
По совиному желтоглазо
Щурилось солнце с высоты,
И, штопая саван, Проказа
Сидела у Врат Красоты.
 
 
Царскосельские помнят липы
Окаянный хохот пурги;
Стоголовые Дарьи, Архипы
Молились Авось и Низги.
 
 
Авось и Низги – наши боги
С отмычкой, с кривым ножом;
И въехали гробные дроги
В мертвый Романовский дом.
 
 
По козьи рогат возница,
На запятках Предсмертный час.
Это геенская страница,
Мужицкого Слова пляс.
 
 
В Багряного Льва Ворота
Стучится пляшущий рок…
Книга «Ленин» – жила болота,
Стихотворной Волги исток.
 

 
Октябрьские рассветки и сумерки
С ледовитым гайтаном зари,
Бог предзимний, пушистый Ай-кюмерки,
Запевает над чумом: фью-ри.
 
 
Хорошо в теплых пимах и малице
Слышать мысль – горностая в силке;
Не ужиться с веснянкой-комарницей
Эскимосской, пустынной тоске.
 
 
Мир – не чум, не лосиное пастбище,
Есть Москва – золотая башка;
Ледяное полярное кладбище
Зацветет голубей василька.
 
 
Лев грядет. От мамонтовых залежей
Тянет жвачкой, молочным теплом,
Кашалоты резвятся, и плеск моржей,
Как тальянка помора «в ночном».
 
 
На поморские мхи олениха-молва
Ронит шерсть и чешуйки с рогов…
Глядь, к тресковому чуму, примчалась Москва
Табунами газетных листов!
 
 
Скрежет биржи, Словаки и пушечный рык,
Перед сполохом красным трепещут враги,
Но в душе осетром плещет Ленина лик,
Множа строки – морские круги.
 

 
Стада носорогов в глухом Заонежьи,
Бизоний телок в ярославском хлеву…
Я вижу деревни седые, медвежьи,
Где Скрябин расставил силки на молву.
 
 
Бесценна добыча: лебяжьи отлеты,
Мереж осетровых звенящая рябь.
Зурна с тамбурином вселились в ворота,
Чтоб множились плеск и воздушная хлябь.
 
 
Удойны коровы, в кокосовых кринках
Живет Парсифаля молочная бель.
К Пришествию Льва василек и коринка
Осыпали цвет – луговую постель.
 
 
У пудожской печи хлопочет феллашка,
И в красном углу медноликий Будда.
Люба австралийцу московка-фуражка:
То близится Лев – голубая звезда.
 
 
В желтухе Царь-град, в огневице Калуга,
Покинули Кремль Гермоген и Филипп,
Чтоб тигровым солнцам лопарского юга
Сердца врачевать и молебственный хрип.
 
 
К Кронштадтскому молу причалили струги, —
То Разин бурунный с персидской красой…
Отмерили год циферблатные круги,
Как Лев обручился с родимой землей.
 
 
Сегодня крестины. – Приплод солнцеглавый
У мамки-Истории спит на руках.
Спеваются горы для ленинской славы,
И грохот обвала роится в стихах.
 

 
Нора лебединого отлета,
Киноварно-брусничные дни,
В краснолесьи рысья охота,
И у лыж обнова – ремни.
 
 
В чуме гарь, сладимость морошки,
Смоляной канатной пеньки,
На гусином сале лепешки
Из оленьей костной муки.
 
 
Сны о шхуне, песне матросов
Про «последний решительный бой»,
У пингвинных, лысых утесов
Собирались певцы гурьбой.
 
 
Океану махали флагом,
(По-лопарски флаг – «юйнаши»)
Косолапым пингвинам и гагам
Примерещился Нил, камыши.
 
 
От Великого Сфинкса к тундре
Докатилась волна лучей,
И на полюсе сосны Умбрий
Приютили красных грачей.
 
 
От Печоры слоновье стадо
Потянулось на водопой…
В очаге допели цикады,
Обернулася сказка мглой.
 
 
Дымен чум и пустынны дюны,
Только, знак брусничной поры —
На скале задремали руны:
Люди с Естью, Наш, Иже, Еры.
 

 
Октябрь – месяц просини, листопада,
Тресковой солки и рябиновых бус.
Беломорское, Камское сердце-громада —
Всенародная руга – малиновый кус.
 
 
Кус принесен тебе, ягелей володыка,
Ледовитой зари краснозубый телок;
Над тобой кашалот чертит ластами Ни-Ка,
За ресницей моржи вскипятили белок.
 
 
Ты последыш медвежий, росток китобойца,
(Есть в сутулости плеч недолет гарпуна,
За жилетной морщинкой просветы оконца,
Где стада оленят сторожит Глубина).
 
 
Ленин – тундровой Руси горячая печень,
Золотые молоки, жестокий крестец,
Будь трикраты здоров и трикраты же вечен,
Как сомовья уха, как песцовый выжлец!
 
 
Эскимосскую кличку запомнит гагара;
На заре океан плещет «Ленин» скалам,
Лебединая матка, драчлива и яра,
Очарована плеском, гогочет: «он-сам».
 
 
Жизни ухо подслушало «Люди» и «Енин».
В этот миг я сохатую матку доил, —
Вижу кровь в молоке, и подойник мой пенен, —
Так рождается Слово – биение жил.
 
 
Так рождается Слово. И пуля в лопатке —
Двоеточье в строке, вестовые Конца…
Осыпайся, Октябрь, и в тресковые кадки
Брызни кровью стиха – голубого песца.
 

 
Я построил воздушный корабль,
Где на парусе Огненный лик.
Слышу гомон отлетных цапль, [2]2
  Моя вольность (примечание автора).


[Закрыть]
Лебединый хрустальный крик.
 
 
По кошачьи белый медведь,
Слюня лапу, моет скулу…
Стихотворная, трубная медь
Оглашает журнальную мглу.
 
 
Я под Смольным стихами трубил,
Но рубиново-красный солдат
Белой нежности чайку убил
Пулеметно-суровым «назад».
 
 
Половецкий привратный костер,
Как в степи, озарял часовых.
Здесь презрен ягелевый узор,
Глубь строки и капель запятых.
 
 
С книжной выручки Бедный Демьян
Подавился кумачным хи-хи…
Уплывает в родимый туман
Мой корабль – буревые стихи.
 
 
Только с паруса Ленина лик
С укоризной на Смольный глядит,
Где брошюрное море на миг
Потревожил поэзии кит.
 

 
Я – посол от медведя
К пурпурно-горящему Льву;
Малиновой китежской медью
Скупаю родную молву.
 
 
Китеж, Тайна, Финифтяный рай,
И меж них ураганное слово:
Ленин – кедрово-таежный май,
Где и солнце, как воин, сурово.
 
 
Это слово кровями купить,
Чтоб оно обернулось павлином…
Я – посол от медведя, он хочет любить,
Стать со Львом песнозвучьем единым.
 

1918–1919.

 
Объявится Арахлин-град,
Украшенный ясписом и сардисом,
Станет подорожник кипарисом,
И кукуший лен обернется в сад.
 
 
Братья, это наша крестьянская красная культура,
Где звукоангелы сопостники людских пабедок
и просонок!
Карнаухий кот мудрей, чем Лемура,
И мозг Эдиссона унавозил в веках поросенок.
 
 
Бодожёк Каргопольского Бегуна – коромысло
весов вселенной,
И бабкино веретено сучит бороду самого Бога.
Кто беременен соломой, – родит сено,
Чтоб не пустовали ясли Мира – Великого Единорога.
 
 
Чтобы мерна была жвачка Гималайнозубых полушарий,
(Она живет в очапе и в ткацком донце.)
Много на Руси уездных Татарии
От тоски, что нельзя опохмелиться солнцем.
 
 
Что луну не запечь, как палтосу, в тесто,
И Тихий океан не влить в самовар.
Не величайте революцию невестой,
Она только сваха, принесшая дар —
 
 
В кумачном платочке яичко и свечка,
(Газеты пищат, что грядет Пролеткульт.)
Изба – Карфаген, арсеналы же – печка,
По зорким печуркам не счесть катапульт.
 
 
Спешите, враги – легионы чернильниц,
Горбатых вопросов, поджарых тире,
Развеяться прахом у пахотных крылец,
Где Радужный Всадник и конь в серебре!
 
 
Где тропка лапотная – план мирозданья,
Зарубки ступеней – укрепы земли,
Там в бухтах сосновых от бурь и скитанья
Укрылись родной красоты корабли.
 
 
Вон песни баркас – пламенеющий парус,
Ладья поговорок, расшива былин…
Увы! Оборвался Дивеевский гарус,
Увял Серафима Саровского крин.
 
 
На дух мироварниц не выйдет Топтыгин,
Не выловит чайка леща на уху…
Я верю вам, братья Есенин, Чапыгин, —
Трущобным рассказам и ветру-стиху:
 
 
Инония-град, Белый скит – не Почаев,
Они – наши уды, Почаев же – трость.
Вписать в житие Аввакумов, Мамаев,
Чтоб Бог не забыл черносошную кость.
 
 
И вспомнил Вселюбящий, снял семь печатей
С громовых страниц, с ураганных миней,
И Спас Ярославский на солнечном плате
Развеял браду смертоноснее змей: —
 
 
Скуратовы очи, татарские скулы,
Путина к Царьграду – лукавый пробор…
О горе! В потире ныряют акулы,
Тела пожирая и жертвенный сор.
 
 
Всепетая Матерь сбежала с иконы,
Чтоб вьюгой на Марсовом поле рыдать
И с Псковскою Ольгой, за желтые боны,
Усатым мадьярам себя продавать.
 
 
О горе, Микола и светлый Егорий
С поличным попались: отмычка и нож…
Смердят облака, прокаженные зори —
На Божьей косице стоногая вошь.
 
 
И вошь – наша гибель. Завшивело солнце,
И яростно чешет затылок луна.
Рубите ж Судьбину на баню с оконцем,
За ним присносущных небес глубина!
 
 
Глядите в глубинность, там рощи-смарагды,
Из ясписа даль, избяные коньки, —
То новая Русь – совладелица ада,
Где скованы дьявол и Ангел Тоски.
 
 
Вперяйтесь в глубинность, там нищие в бармах
И с девушкой пляшет Кумачневый Спас.
Не в книгах дозреет, а в Красных Казармах
Адамотворящий, космический час.
 
 
Погибла Россия – с опарой макитра,
Черница-Калуга, перинный Устюг!
И новый Рублев, океаны – палитра,
Над Ликом возводит стоярусный круг —
 
 
То символы тверди плененной и сотой
(Девятое небо пошло на плакат),
По горним проселкам, крылатою ротой
Спешат серафимы в Святой Петроград.
 
 
На Марсовом Поле сегодня обедня
На тысяче красных, живых просфорах,
Матросская песня канонов победней,
И брезжат лампадки в рабочих штыках.
 
 
Матросы, матросы, матросы, матросы —
Соленое слово, в нем глубь и коралл;
Мы родим моря, золотые утесы,
Где гаги – слова для ловцов – Калевал.
 
 
Прости, Кострома в душегрейке шептухи!
За бурей «прости» словно саван шуршит.
Нас вывезет к солнцу во Славе и Духе
Наядообразный, пылающий кит.
 

ВАРИАНТЫ, РАЗНОЧТЕНИЯ, ПРИМЕЧАНИЯ

В 1954 году, в издательстве имени Чехова, в Нью Йорке, вышло под ред. Бориса Филиппова «Полное собрание сочинений» Николая Клюева в двух томах. Названо «полным» оно было издательством, хотя сам редактор указывал на неполноту этого собрания – в предисловии к первому тому. Но, конечно, это было наиболее полное собрание произведений Клюева из всех, к тому времени вышедших: оно включало в себя и впервые в нем опубликованную поэму «Погорельщина», и много стихотворений, не входивших ни в один из сборников Клюева. Был и еще один изъян в чеховском собрании произведений Клюева: редакторы издательства исключили несколько строк Клюева – по соображениям моральным.

Никак нельзя утверждать, что это наше издание представляет полное собрание произведений поэта: нами не разыскано несколько его стихотворений, опубликованных в редких и недоступных нам сборниках и газетах, едва ли можно считать, что исчерпаны все возможности для нахождения и еще никогда неопубликованных стихов и прозаических вещей Клюева. Найдено, главным образом г. Гордоном Мак-Вэем, много, может быть, все, что находится в литературных архивах Москвы и Ленинграда. Но многое может еще быть найдено в частных литературных собраниях, многое еще может быть обнаружено в провинциальных архивах.

Во всяком случае, наше собрание произведений поэта возросло, по сравнению с «полным собранием сочинений», почти в полтора раза. За пятнадцать лет, прошедших со времени выхода чеховского издания, возросло и количество книг, статей, заметок о Клюеве. Библиография публикаций Клюева и литературы о нем также чрезвычайно выросла по сравнению с чеховским изданием. Изменилось многое и в части биографических данных о поэте: опубликован ряд воспоминаний, документов, писем. Все это заставило основательно переработать и дополнить наши «Материалы к биографии» Клюева, в частности, и внести в них большинство тех выдержек из рецензий о его книгах, которые в издании 1954 года были включены в примечания к отдельным книгам (разделам нашего собрания сочинений). В настоящем собрании произведений поэта в примечаниях даются только цитаты из рецензий, не помещенных в «Материалах», или другие цитаты из тех же рецензий и статей, не те, что включены в «Материалы».

Издание дополненного, пересмотренного и исправленного собрания сочинений Николая Клюева осуществлено благодаря помощи ряда библиотек и отдельных лиц. Редакторы благодарят за помощь Л.А. Алексееву-Иванникову. Хелен Диксон, Гордона Мак-Вэя, В.Ф. Маркова, А.К. Раннита, Т.О. Федорову и художника Николая Сафонова.

* * *

Как уже указывалось во вступительной статье, Клюев до сих пор – полузапретный, а в ряде своих произведений – запретный автор в СССР. Бели его упоминают – в связи с Блоком, с Есениным, с клеймящимся в Советском Союзе «модернизмом», – то только для того, чтобы подчеркнуть, что «"глубины духа", которые открывались в поэзии Клюева, оказывались всего лишь настроениями зажиточного мужичка, принимавшего революцию лишь постольку, поскольку она освободила его от царя и помещика и дала ему землю, но упорно сопротивлявшегося социалистическим преобразованиям деревни». Так пишет о Клюеве в статье «Кровное, завоеванное» один из наиболее тупых ортодоксов-критиков, А. Метченко («Октябрь», 1966, № 5, стр. 199). Но и один из наиболее «академических» критиков и литературоведов СССР, Вл. Орлов, в менее трафаретных выражениях, все же говорит почти что то же самое: «…о чем бы ни писал Клюев, он всегда оставался самим собой – „певцом мистической сущности крестьянства“, по характеристике Горького. Приветствуя революцию, прославляя даже революционный террор, Клюев и не думал отказываться от того, что кровно было близко и дорого его сердцу: ни от религии, ни от народной мистики „чарых Гришек“, предтечей которых он себя считал, ни от любезного ему благостного лампаднозапечного быта. Он хотел, чтобы революция не только пощадила, но и упрочила стародавние заветы и уставы – даже церковь, которая теперь, после свержения самодержавия, уже не „наймит казенный“, а духовный оплот „сермяжного Востока“, живущего якобы божественной „извечной тайной“». («Николай Клюев». – «Литературная Россия», № 48, 25 ноября 1966, стр. 17). Все здесь – и правда, и неправда: правда, ибо Клюев, конечно, был против уничтожения, подавления религии, народной мистики, бытового уклада и издавна идущих культурно-исторических традиций. Неправда, потому что Клюев смотрел отнюдь не назад, а вперед, но понимал, что быть передовым – отнюдь не значит – отказываться от традиций. Неправда, ибо рассматривать Клюева только как «крестьянского» поэта – по меньшей мере смешно. Хорошо говорит об этом Роман Гуль: Искусство, увы, социальным происхождением не интересуется, и нарочитое подчеркивание «мужиковства» Клюева вряд ли имеет отношение к искусству» («Николай Клюев. Полное собрание сочинений» – рец. – «Новый Журнал», Нью Йорк, № 38, 1954, стр. 291). «"Крестьянский поэт", – пишет Юрий Иваск, – но, ведь, вместе с тем и декадент, даже почище многих других декадентов… …Все-таки был он поэт настоящий, и конечно лирический…» («Ник. Клюев. Поли. собр. соч.» – рец. – «Опыты», Нью Йорк, № 4, 1955, стр. 104). «Среди своих современников Н. Клюев обладал тем, чего многим и многим не хватало (и не хватает, и будет не хватать), а именно: силой, – как человек – силой внутренней убежденности в своей правде, как поэт – силой образа (пусть часто непривычного)». (Борис Нарциссов. Николай Клюев. «Новое Русское Слово», Нью Йорк, 12 сентября 1954). «Клюев – величайший в русской поэзии мастер орнамента, который в более поздних вещах уже начинает перегружать стиховую ткань» (Вл. Марков. Приглушённые голоса. Поэзия за железным занавесом. Изд. им. Чехова, Нью Йорк, 1952, стр. 16). «В его поэзии – прохладная нежность, ласковость. Он многим любуется, но мало что любит или даже ничего не любит страстно. Он кажется бесполым. Есть в нем что-то рыбье. Но иногда он вспыхивает – как сырые дрова, как костер под моросящим дождиком. Это случается, когда он говорит об утаенных своих реальностях – о материнстве, о братстве-сестричестве, и об одиночестве…А тайная тайных Клюева не хлыстовская полу-духовность, а скопческая – пусть ложная, но тотальная духовность и духовный рай – „то-светеая сторона“… Клюевский рай этот – очень экзотичен. Это фантастическая, улучшенная воображением Русь Светлояра, Китежа. Но клюевский рай все-таки завораживает…» (Юрий Иваск. Клюев. «Опыты», Нью Йорк, № 1, 1953, стр. 83, 85). «Раскольничья стихия, как это ни парадоксально, сожгла революционные мотивы поэзии Клюева. Путь к воскрешению идет через смерть. В сердце поэта кипит кровь старообрядцев, которые сжигали себя в срубах. Не революционные чувства, а мистический восторг самосожжения – вот чем сильны стихи Клюева о революции» (В. Завалишин. Николай Клюев. «Новое Русское Слово», Нью Йорк, 15 августа 1954).

Но, говоря словами «младшего брата» Клюева – Сергея Есенина, «истинный художник не огобразитель и не проповедник каких-либо определенных в нас чувств, он есть тот ловец, о котором так хорошо сказал Клюев:

В затонах тишины созвучьям ставит сеть».

(«Отчее слово». – Собр. соч. в 5 тт., т. 5, ГИХЛ, Москва, 1962, стр. 63–64).

* * *

(АВТОБИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА):«Мне тридцать пять лет…» Записана со слов поэта в 1922 г. П. Н. Медведевым и опубликована в книгах: Современные рабоче-крестьянские поэты в образцах и автобиографиях, с портретами, составил П.Я. Заволокин. Изд. «Основа», Иваново-Вознесенск, 1925, и Русская поэзия XX века. Антология русской лирики от символизма до наших дней. Составили И.С. Ежов и Е.И. Шамурин. Изд. «Новая Москва», Москва, 1925.

«Пещное действо» – или «Семь отроков в пещи огненной» – русская мистерия XVI–XVII века, исполнявшаяся молодыми диаконами и «певчими дьяками» в московских храмах времен царя Алексея Михайловича. В музыкальной редакции Каратыгина исполнялась в дореволюционные годы и в 1920-х годах в Академической (бывшей Придворной) Капелле в Петербурге. Палеостров, Выговская обитель – духовные исторические центры староверов.

(АВТОБИОГРАФИЧЕСКАЯ ЗАМЕТКА):«Говаривал мне…» Опубликована в отделе «Литераторы о себе» еженедельного журнала «Красная Панорама», Ленинград, № 30 (124), 23 июня 1926, стр. 13.

Сопель, шин, гривна, графья, ассис – см. словарь.

Автобиографическая заметка эта заставляет предположить, что жизненные пути поэта шли от Коневецкого монастыря (на острове Коневец, на Ладожском озере) до… Индии («до порфирного быка Сивы» = Шивы).

В этот раздел, в основном, вошли стихи из одноименной книги стихов поэта, вышедшей в самом конце 1911 года (на титульном листе – 1912 г.). В «Песнослове» поэт перенес в этот раздел еще и стихи из «Братских песен», «Лесных былей», зато из стихов «Сосен перезвона», в свою очередь, перенес часть стихов в «Братские песни», «Мирские думы», а одно стихотворение вообще в «Песнослов» не включил. Так как «Песнослов» является собранием избранных стихотворений поэта, все исключенные поэтом из его предшествующих «Песнослову» книг стихи нами публикуются в составе соответствующих разделов. Но стихи, перенесенные поэтом в другие разделы, публикуются по тому, как и где они помешены в «Песнослове».

Авторское посвящение первой книги стихов: «Александру Блоку – Нечаянной Радости». В книге «Сосен перезвон» блоковские влияния весьма ощутимы. Много и общих мест символистской поэзии тех лет. Но уже очень много и своеобычного, чисто клюевского. Перед первым разделом книжки, названным – так же, как и вся книжка, – «Сосен перезвон» – эпиграф из Тютчева: «Не то, что мните вы, природа…» Второй раздел книги был назван «Лесными былями».

Первая книга Клюева была очень хорошо встречена и читателями, и критикой. Приведем полностью рецензию Н. Гумилева, небольшой отрывок из которой включен во вступительную статью: «Эта зима принесла любителям поэзии неожиданный и драгоценный подарок. Я говорю о книге почти не печатавшегося до сих пор Н. Клюева. В ней мы встречаемся с уже совершенно окрепшим поэтом, продолжателем традиций Пушкинского периода. Его стих полнозвучен, ясен и насыщен содержанием. Такой сомнительный прием, как постановка дополнения перед подлежащим, у него вполне уместен и придает его стихам величавую полновесность и многозначительность. Нечеткость рифм тоже не может никого смутить, потому что, как всегда в большой поэзии, центр тяжести лежит не в них, а в словах, стоящих внутри строки. Но зато такие словообразования, как "властноокая" или "многоочит" – с гордостью заставляют вспомнить о подобных же попытках Языкова. Пафос поэзии Клюева редкий, исключительный – это пафос нашедшего.

 
Недостижимо смерти дно
И реки жизни быстротечны,
Но есть волшебное вино
Продлить чарующее вечно…
 

говорит он в одном из первых стихотворений, и всей книгой своей доказывает, что он и испил этого вина. Испил, и ему открылись райские крины, берега иной земли и источающий кровь и пламень шестикрылый Архистратиг. Просветленный, он по новому полюбил мир, и лохмотья морской пены, и сосен перезвон в лесной блуждающий пустыне, и даж! золоченые сарафаны девушек-согревушек или опояски соловецкие дородных добрых молодцев, лихачей и залихватчиков. Но…

 
Лишь одного недостает
Душе в изгнания юдоли:
Чтоб нив просторы, лоно вод
Не оглашались стоном боли…
…И чтоб похитить человек
Венец Создателя не тщился,
За что, посрамленный навек,
Я рая светлого лишился.
 

Неправда ли, это звучит как: Слава в вышних Богу, и на земле мир и в человецех благоволение? Славянское ощущение светлого равенств! всех людей и византийское сознание золотой иерархичности при мысл! о Боге. Тут, при виде нарушения этой чисто русской гармонии, поэт впервые испытывает горе и гнев. Теперь он видит странные сны:

 
Лишь станут сумерки синее,
Туман окутает реку —
Отец с веревкою на шее
Придет и сядет к камельку.
 

Теперь он знает, что культурное общество – только «отгул глухой, гремучей, обессилевшей волны». Но крепок русский дух, он всегда найдет дорогу к свету. В стихотворении «Голос из народа» звучит лейт-мотив всей книги. На смену изжитой культуры, приведшей нас к тоскливому безбожью и бесцельной злобе, идут люди, которые могут сказать про себя: «Мы – предутренние тучи, зори росные весны… в каждом облике и миге наш взыскующий Отец… Чародейны наши воды и огонь многоочит» 1 Что же сделают эти светлые воины с нами, темными, слепо-надменными и слепо-жестокими? Какой казни подвергнут они нас? Вот их ответ:

 
Мы – как рек подземных струи
К вам незримо притечем
И в безбрежном поцелуе
Души братские сольем.
 

В творчестве Клюева намечается возможность большого эпоса». («Аполлон», 1912, № 1, стр. 70–71; перепеч.: Н. Гумилев. Собр. соч. в 4 тт., под ред. Г.П. Струве и Б.А. Филиппова, т. 4, изд. В.П. Камкина, Вашингтон, 1968, стр. 281–283).

В. Львов-Рогачевский писал о первой книге Клюева: «Н. Клюев приносит в строгую размеренную поэзию ту свежую струю, тот аромат полей и сосен, которых не знают поэты-эрудиты и которым так богата поэзия Ив. Бунина». («Современный Мир», 1912, № 1, стр. 343). В левонароднических «Заветах» О. Колбасина писала два месяца спустя: «Неожиданная радость – этот маленький сборничек В нем много „своего“, неповторяемого, много яркого и значительного и неожиданно прекрасны многие стихотворения». («Заветы», 1912, № 3, стр. 190).

№ 1. В ЗЛАТОТКАНЫЕ ДНИ СЕНТЯБРЯ.В кн. «Сосен перезвон» разночтения:

Стих 7. Из-за полога выглянь сосны,

«10. Грудь и профиль задумчиво-кроткий.

«13. Про бубенчик в изгнанья пути,

«14. Про бегущие родины дали.

№ 3. НАША РАДОСТЬ, СЧАСТЬЕ НАШЕ.В кн. «Сосен перезвон» помещено в виде стихотворного пролога, напечатано курсивом под названием «Жнецы» и предварено эпиграфом из А.В. Кольцова:

Сладок будет отдых

На снопах тяжелых.

№ 5. Я ГОВОРИЛ ТЕБЕ О БОГЕ.Впервые: «Золотое Руно», 1908, № 10. Разночтение (оно же – в «Сосен перезвоне»):

Стих 2. Картины неба рисовал.

№ 6. ПАХАРЬ.В «Медном Ките», 1919, цензурная «поправка»:

Стих 17. Работник родины свободный

№ 7. Я БЫЛ ПРЕКРАСЕН И КРЫЛАТ.В «Сосен перезвоне» под названием «Изгнанник». Разночтения:

Стих 2. В надмирном ангелов жилище,

«8. В лесной блуждающий пустыне.

«10. Душе в изгнания юдоли,

«19. За что, посрамленный навек,

«20. Я рая светлого лишился.

№ 8. ГОЛОС ИЗ НАРОДА. В «Сосен перезвоне» разночтение:

Стих 13. Ласка девичья природы

№ 10. ОСЕНЮСЬ МОГИЛЬНОЮ ИКОНКОЙ.Перенесено из «Братских песен».

№ 11. В МОРОЗНОЙ МГЛЕ, КАК ОКО СЫЧЬЕ. В «Сосен перезвоне» под названием «К родине» и с эпиграфами из А.В. Кольцова:

 
Поднимись, что силы
Размахни крылами.
Может, наша радость
Живет за горами.
 

 
В мечтах не разуверюсь я.
 

Разночтение:

Стих 11. Для поэтического слуха

Одно из наиболее «блоковских» стихотворений Клюева.

№ 12. СЕРДЦУ СЕРДЦА ГОВОРЮ.Перенесено автором из книги «Братские песни», в ней – разночтение:

Стих 7. Крест, голгофа и палач –

№ 15. О, РИЗЫ ВЕЧЕРА, БАГРЯНО-ЗОЛОТЫЕ.Перенесено из «Братских песен».

№ 16. ПРОГУЛКА.Впервые: «Трудовой Путь», 1908, № 1, стр. 35, за подписью: «Крестьянин Николай Олонецкий». В журнальной публикации стихотворение это длиннее на 12 строк, чем в «Сосен перезвоне» (в «Песнослов» оно не включено). После строки 20-й («Белый призрак наяву») в журнале следует:

 
И суровый плен нежданный
Вспомню я наедине;
Зал торжественно-парадный,
Где так страшно было мне.
Где, как воры, люди робко
Совещание вели,
По-военному, коротко
Смертный приговор прочли.
Может быть на казни место
Поведут меня сейчас;
Посмотри, моя невеста,
На меня в последний раз.
Я все тот же – мощи жаркой – и т. д.
 

В журнале стихотворение «посвящается дорогой сестре».

№ 17. Я НАДЕНУ ЧЕРНУЮ РУБАХУ.В «Сосен перезвоне» под названием «Под вечер». Разночтения:

стих 2. Опояшусь кожаным ремнем,

«6. Синий вечер, дрему светлых стен.

«8. На окне любимый бальзамен,

«33. Сердца сон неистово-нелепый!

«34. По оврагам бродит ночи тень,

«35. И слезятся жалобно и слепо

Первая публикация редакции «Песнослова» (и нашей) – в «Медном Ките». Дата (1911) – в публикации Вл. Орлова: «Литературная Россия», 1966, № 48, стр. 17.

№ 18. ТЕМНЫМ ЗОВАМ НЕ ВЕРИТ ДУША.Перенесено из «Братских песен».

№ 19. БЕЗОТВЕТНЫМ РАБОМ.Перенесено из кн. «Братские песни». Впервые: «Волны», Москва, 1905, стр. 2. Разночтение:

Стих 7. И в наследство отдал

«Ранние стихи Клюева совсем еще незрелы, наивны и подражательны, но порой в них звучит, слабая, впрочем, нота социального протеста, разбуженная революционными событиями тех лет:

 
…не стоном отцов
Моя песнь прозвучит,
А раскатом громов
Над землей пролетит. —»
 

(Вл. Орлов. Ник. Клюев. «Литер. Россия», 1966, № 48, стр. 16).

№ 20. ЕСТЬ НА СВЕТЕ КРАЙ ОБШИРНЫЙ.У нас – по тексту «Избы и поля». В «Песнослове» разночтение:

Стих 19. Эхо дикого простора

№ 21. ПО ТРОПЕ-ДОРОЖЕНЬКЕ.Перенесено из «Братских песен».

№ 22. Я ПРИШЕЛ К ТЕБЕ УБОГИЙ. В «Сосен перезвоне» под названием «Пилигрим». Разночтение:

Стих 31. И лазурную свободу

№ 23. СТАРЫЙ ДОМ ЗЛОВЕЩЕ ГУЛОК. Перенесено из «Братских песен».

№ 24. ЛЮБВИ НАЧАЛО БЫЛО ЛЕТОМ. Впервые – «Золотое Руно», 1908, № 10. Разночтения (они же в «Сосен перезвоне»):

Стих 4. В наряде девичьем простом.

«11. Сквозь паутину занавески

«17. О не лети в тумане пташкой!

№ 25. НЕ ОПЛАКАНО БЫЛОЕ. Перенесено из «Братских песен». Впервые – «Новая Земля», 1912, № 9-10, стр. 8. Разночтения только в пунктуации и в том, что первые две строки стихотворения и слово «он» в стихе 18-м набраны в журнале курсивом.

№ 27. ТЫ НЕ ПЛАЧЬ, НЕ КРУШИСЬ.В «Сосен перезвоне» под названием «На отлете».

№ 28. СЕГОДНЯ НЕБО, КАК НЕВЕСТА.В «Сосен перезвоне» под названием «На пороге жизни» и с разночтением:

Стих 23. И наших рук пробитых гвозди

№ 29. Я – МРАМОРНЫЙ АНГЕЛ НА СТАРОМ ПОГОСТЕ.Перенесено из книги «Лесные были». Впервые – «Гиперборей», №, 1912,

стр. 16. Разночтение – в журнале и «Леон, былях»:

Стих 11. Но бдите и бойтесь! В изваянном лоне,

№ 30. НАМ ЗАКЛЯТЫ И ЗАКАЗАНЫ.В «Сосен перезвоне» с разночтением (с этим же разночтением перепечат. в «Северной Звезде», 1916, № 4, стр. 32):

Стих 6. Скорбь и траура венки,

№ 31. НЕ ГОВОРИ – БЕЗ СЛОВ ПОНЯТНА.В «Сосен перезвоне» под названием «У очага» и с разночтениями:

Стих 10. На елей меркнет бахроме…

«16. А мне умолкший карабин.

«24. Зимы затмятся серебром.

Чем-то, каким-то внутренним звучанием позднее стихотворение Федора Сологуба (1923) перекликается с этими ранними стихами Клюева:

 
Не слышу слов, но мне понятна
Твоя пророческая речь.
Свершившееся – невозвратно,
И ничего не уберечь…
 

№ 32. Я ЗА ГРАНЬЮ, Я В ПРОСТОРЕ.Перенесено из «Братских песен».

№ 35. НА ПЕСНЮ, НА СКАЗКУ РАССУДОК МОЛЧИТ.У нас – по «Избе и полю». В «Сосен перезвоне» разночтения:

Стих 9. Вглядись в эту дымно-лиловую даль,

«13. Потянет к загадке, к туманной мечте,

Разночтение в «Песнослове»:

Стих 2. Но сердцу так странно-правдиво,

№ 36. Я МОЛИЛСЯ БЫ ЛИКУ ЗАКАТА. Перенесено из «Лесных былей». Впервые – «Новая Жизнь», 1912, № 10, стр. 44.

№ 37. ВЕРИТЬ ЛИ ПЕСНЯМ ТВОИМ.В «Сосен перезвоне» разночтения:

Стих 2. Птицам звенящим рассвета,

«4. Моря лазурь не одета?

«7. Злые метели зимы

«10. Шхер испытует граниты, –

№ 38. Я БОЛЕН СЛАДОСТНЫМ НЕДУГОМ.В «Сосен перезвоне» разночтения:

Стих 2. Багряной осени тоской.

«11. И свод тюрьмы, окна решетка –

№ 39. ПРОСТЯТСЯ ВАМ СТОЛЕТИЙ ИГО.Перенесено из «Лесных былей».

№ 40. ЗАВЕЩАНИЕ.Многократно перепечатывалось, в частности, в «Северной Звезде», 1916, № 4, стр. 39. В. Львов-Рогачевский видел в этом стихотворении «кольцовскую силу, кипучую и огненную» и утверждал, что оно «задумано в эпоху казней, расправ и расстрелов 1906–1907 гг.» («Поэзия новой России. Поэты полей и городских окраин». Книгоизд. Писателей в Москве, 1919, стр. 49).