Текст книги "Карабарчик"
Автор книги: Николай Глебов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)
Сама каменоломня лежала высоко над уровнем моря, в трудно доступном ущелье. Здесь в 1786 году мастер-камнерез Шаньгин нашел богатое месторождение яшмы и порфира.
Сторож каменоломни, отставной солдат Журавей, увидев ребят, поднялся с порога избы и крикнул, насколько позволяли ему легкие:
– Команда, стоп!
Кирик и Янька остановились.
– Ружья к но-о-гип!
Ребята сняли ружья с плеч.
– Два шага назад, арш-ш! – пропел Журавей фистулой и довольный послушанием ребят спросил мягко: – Откуда, рыжики?
– Рыжики в сырых местах водятся, а мы тюдралинские.
– Чьи будете?
– Я Прокопия Ивановича Кобякова сын, а это мой брат, – кивнул на друга Янька.
– Смотри-ко, да когда ты вырос? – развел руками старик. – Давно ли я был у вас – ты еще с соской ходил. С твоим-то дедом, покойничком, мы ведь в одном гренадерском полку служили, – гордо добавил он и, открыв дверь избы, сказал ласково: – Я вас сейчас чайком угощу, рыжики.
Много интересного услышали в этот вечер гости от славного старика.
– Что, поди, за камешками пришли? – улыбнулся старик. – Много их у меня, вся гора изрыта. А вот таких теперь, пожалуй, не скоро найдешь. – Открыв железную шкатулку, Журавей подал ребятам два серо-фиолетовых камня яшмы. – Оставил мне их на память покойный мастер Терентий Лукич. Знаменитый умелец был! Из цельного камня яшмы сделал вазу высотой два аршина и полтора вершка и в 1851 году отправил эту вазу на всемирную выставку в Лондон… Да, постойте! У меня книжка сохранилась насчет этой вазы. – Старик поднялся с лавки и, пошарив за иконой, подал ребятам красочный альбом изделий Колыванской фабрики.
Ребята смотрели на изображение чудесной вазы из коргонской яшмы. Янька прочел текст:
«…Жюри не может умолчать об отзыве своего комиссара-оценщика, а именно: размеры и вес этих масс твердого камня таковы, что я, должен сознаться, не знаю других подобных изделий. Я не думаю даже, чтобы столь трудные и так хорошо отделанные произведения были когда-либо исполнены со времен греков и римлян. В пример изделий такого рода из тех времен я привел бы статуи Рима в Капитолии и превосходный остаток драпировки, чрезвычайно тщательно отделанной…»
– Вот это да… – протянул Кирик.
Он понял из прочитанного, что русский человек сделал вазу, равной которой не было во всем мире.
Ребята начали перелистывать альбом.
– А это что за ваза?
– Погоди, найду очки…
Старик засуетился. Взяв в руки альбом, он поднес его к окну и, увидев знакомый рисунок, произнес с легким смешком:
– Это о том, как наши колыванцы Наполеона удивили. Ну-ко, читай.
Янька, не торопясь, начал читать:
«…В 1807 году сопровождавший транспорт с изделиями Колыванской фабрики мастер Яков Протопопов был отправлен кабинетом его величества в Париж с вазой из коргонского порфира, подаренной Наполеону I. Там его одели во фрак, в котором Протопопов чувствовал себя скверно; Наполеон, любуясь подарком, заметил и Протопопова. На его вопрос: «Что это за человек?» – ему ответили, что это русский мастер, делавший вазу.
«Неужели этот медведь может сделать что-нибудь изящное?» – спросил с удивлением Наполеон.
Затем Протопопова наградили и отправили домой…»
– Здорово! – произнес довольный Янька. – Вот так наши колыванцы! Утерли нос самому Наполеону.
…На следующий день ребята сбегали на каменоломню и, набрав цветных камней, стали собираться в обратный путь. Однако неожиданный приход алтайца Удагана расстроил их план.
Пришелец рассказал, что белогвардейцы вчера вечером, заняв Талицу, вышли на Тюдралинскую дорогу. Путь с Коргона был отрезан. Заставы врага, видимо, были разбросаны по реке. Оставалось одно – идти в обход, тайгой. Но и там можно было легко наткнуться на мелкие группы каракорумцев[26]26
«Кара-корум» – так называлась контрреволюционная националистическая организация алтайцев.
[Закрыть], которые бежали под ударами отряда Печерского.
– Моей деревне белый всех порол: старик порол, девка, баба, малайка порол, – говорил Удаган на ломаном русском языке. – Меня хлестал – вот смотри! – Сняв шубу, он показал свежие кровоподтеки на спине. – Мой малайка порол… – Алтаец тяжело вздохнул. – Сначала малайка шибко ревел, потом не ревел: мертвый был.
– Насмерть запороли мальчишку! – седые брови Журавея сдвинулись.
– А не слышал, как там моя племянница Устинья? – спросил старик. – Муж-то ее в партизанах.
– Как не слыхал! Вся деревня видел, – закивал головой Удаган. – Твой Устинья белый шибко хлестал. Потом руки вязал, ноги вязал, осина привязал, муравей тащил, под Устинья клал. Где нагайкой бил, муравей кучей сидел, в рот заползал, уши заползал, кусал, уй! – Рассказчик закрыл глаза. – Народ стал кричать: «Зачем Устинья мучишь?». Белый конем народ топтал, а сегодня деревню жег.
– Замучили… – голос старика дрогнул, – замучили Устиньюшку, изверги!
– Гады! – Янька вскочил на ноги.
– Пойдем, Удаган, с нами в Тюдралу! – обратился Кирик к алтайцу.
– Пойдем, пойдем, – закивал головой. – Моя все тропы Коргона знает. Дорога нельзя. Тайга пойдем. Партизан бумажка пишем, – сказал он решительно. – Ружье шибко надо, стрелять Колчак будем. Когда пойдем?
– Сейчас.
Мальчики повернулись к старику и остановились, изумленные. Добродушное лицо Журавея было суровым. Он лихорадочно собирался. Надел сапоги, старую солдатскую фуражку с выцветшим малиновым околышем и кокардой, похожей на потемневшую копейку. Из шкатулки, где хранились редкие камни, достал два Георгиевских креста и медаль. Из-под нар вытащил черную кожаную сумку. Не забыл и ружье.
Никто не стал спрашивать, куда собрался старик.
Шел Журавей твердым, размашистым шагом и всю дорогу молчал… Только на привале, когда все уселись отдохнуть, он спросил Яньку:
– Отец дома?
Мальчик ответил.
– А чей отряд на Чарыше?
– Алексея Громоздина.
Отдохнув, путники двинулись дальше. Ночь они провели в тайге, а утром Удаган вывел их к Тюдрале.
Возле избы Кобякова стояло несколько оседланных лошадей. Председатель собрал совещание командиров отрядов.
– Тюдралу нужно оставить в тылу и принять бой с карателями ниже Чарыша, – говорил он. – Нам необходимо до прихода основных сил Печерского организовать защиту села. Отряд Громоздина займет дорогу в версте от Тюдралы. Тебе, Темир, – обратился Прокопий к охотнику, придется принять первый удар врага. Выматывая колчаковцев, ты должен постепенно отходить под заслон отряда Громоздина. Если Печерский подойдет вовремя, тогда… – он выдержал небольшую паузу, – это будет последний, решительный бой. Так ли я говорю, товарищи?
– Смерть паразитам! – Алексей Громоздин грохнул кулаком по столу. – Сбросим колчаковцев в Чарыш!
– Правильно! Тюдралу мы должны отстоять! – раздались дружные голоса.
Прокопий был внешне спокоен.
– Итак, товарищи, – продолжал он, – план есть. Но прежде всего нам нужно знать, какими резервами располагает враг. Задание, как видите, сложное и требует сноровки.
– Из моего отряда любой пойдет в разведку, – отозвался Громоздим.
– И мои не отстанут, – сказал Темир.
– Я пойду в разведку, – раздался вдруг старческий голос. К столу протиснулся Журавей. – Я пойду, – повторил он.
– И я! – Янька с надеждой посмотрел на отца.
– И я! – шагнул к столу Кирик.
– И моя пойдет. – Удаган встал рядом с Кириком.
– Ого! Нашего полку прибыло! – удивился Кобяков. – Ушли на Коргон двое, а пришли четверо. Хорошо. А лучшего разведчика, как дед Журавей, нам не найти. Солдат он бывалый и лесные тропы знает хорошо.
– Только вот что, Прокопий Иванович, – заговорил старый хранитель каменоломни. – В этом деле мне нужен помощник. Если вы, товарищи, согласны, – обратился он уже к командирам отрядов, – отпустите со мной Кирика.
– Ну как, Прокопий Иванович, решим? – спросил Громоздин.
– А сбережешь Кирика? Ведь дело опасное! – Прокопий испытующе посмотрел на Журавея. Услышав, что дед Журавей берет его в разведку, Кирик обрадовался.
– Знаешь что? – зашептал он Яньке. – Когда мы с Журавеем проберемся к белым, я где-нибудь спрячусь и начну палить из ружья.
Янька и сам не знал, что такое военная разведка, и ответил своему другу:
– Ты постарайся их главного начальника подстрелить.
– Ладно, – кивнул головой Кирик.
На следующий день из Тюдралы вышел нищий. Положив руку на плечо идущего впереди мальчика, он старательно семенил ревматическими ногами, стараясь не отстать от своего молодого спутника.
Это был старый Журавей. Одетый в лохмотья, босой, он походил на бродягу, которого можно было встретить на любой из проселочных дорог. Придерживая на ходу кошель, где вместе с хлебными крошками лежали две гранаты, Журавей поучал Кирика:
– Как только придем в Талицу, все примечай. Где стоят пулеметы, пушки – запоминай, а я займусь другим делом. Если выну из кошеля корку хлеба – это тебе знак: утекай от меня подальше. Понял?
Кирик кивнул головой.
– Ежели что случится, скажи Прокопию, чтобы хранил мои Георгиевские кресты и медали в сельсовете.
– А ты разве домой не придешь? – мальчик вопросительно посмотрел на Журавея.
– Гадать не буду, потому боевая обстановка, а ты наказ выполни.
Через час спутники заметили группу вооруженных всадников.
– Кто-то едет, – Журавей сгорбился и, продолжая опираться на плечи Кирика, направился навстречу конникам. – Что буду говорить – не вмешивайся, – прошептал он мальчику и, став на обочину дороги, оперся на клюшку.
Разъезд приближался. Поравнявшись с Журавеем и Кириком, ехавший впереди всадник, с нашивками урядника, круто остановил коня.
– Дед, партизан здесь нет близко?
Журавей прикинулся глухим:
– Ась?
– Партизан, говорю, нет близко?
– Не чую, – старик приложил руку к уху.
– Глухая тетеря! – выругался колчаковец. – Я тебя спрашиваю, где партизаны? – рявкнул он.
– Ну, теперь понял, – закивал головой Журавей. – Партизаны – они везде. Может, тут… может, там… – он показал на горы. – А видать не видал.
– А ты кто? – Урядник пытливо смотрел на старика.
– Ась?
– Спрашиваю, кто такой? – крикнул каратель.
– Я человек божий, покрыт кожей, родом из Нерчинска Пензенской губернии.
– Да ведь Нерчинск-то за Иркутском, а Пенза-то около Москвы, бродяга!
– Никак нет, вашбродь! – ответил по-солдатски Журавей. – Имею от зеленого прокурора документ, где прописано жить мне летом по дорогам, а зимой – на усмотрение.
– А алтайца где взял? – Белогвардеец показал на молчавшего Кирика.
– Мальчонка – сирота, ну и пристал ко мне. Я ношу боковик, а он – горбовик. – Старик слегка похлопал рукой по кошелю. – Двоим-то сподручнее.
– Так, так… – Урядник что-то обдумывал. – А не сможешь ли окольными путями нас к Тюдрале провести?
– Ась?
– В Тюдралу, кроме этой дороги, как можно пройти?
– Мы не здешние, таежных троп не знаем, – уклонился Журавей от ответа и, приподняв рваную шапчонку над лысой головой, проговорил с чуть заметной усмешкой: – До свидания!
Урядник покосился на бродягу, но, махнув рукой, поехал дальше. Разъезд последовал за ним. Журавей продолжал поучать Кирика.
– Разведка – дело сложное: нужны смелость, находчивость и хитрость, а лезть напролом – кроме беды, ничего не наживешь.
Кирик смутился: он вспомнил свой разговор с Янькой о том, как он хотел вести себя в разведке, и с уважением посмотрел на старого солдата.
Вечером, заметив расположенную у талицких ворот заставу, они обошли ее стороной и, пробравшись огородами, оказались в центре села.
Там было людно.
Кроме кавалерийских частей, на площади расположился отряд пехотинцев и артиллерия. Возле церковной ограды, подняв длинные стволы к безоблачному небу, выстроились в ряд английские пулеметы. Здесь же виднелись горные пушки. Чуть подальше стояла виселица с почерневшими трупами.
В коротких расстегнутых френчах и широчайших галифе сновали солдаты.
– Заграничное все, – определил Журавей, – английское.
Пройдя площадь, путники остановились недалеко от поповского дома, из открытых окон которого слышались пьяные голоса, смех и музыка.
– Господа офицеры гуляют! – усмехнулся зло Журавей, нащупывая рукой гранату.
– Эй, дед, – услышал он голос подходившего к нему часового, – стоять здесь нельзя.
– Ась?
– Уходи, говорю, чертова перечница!
Глаза Журавея вспыхнули и тотчас погасли. Бросив беглый взгляд на поповские постройки и небольшой садик, разведчики отошли.
– Штаб Ершова в поповском доме, – сказал Журавей. – Надо дождаться ночи, а там видно будет. Сейчас пойдем к пехоте. Пока я с солдатами буду лясы точить, ты пересчитай зарядные ящики и пушки.
Кирик кивнул головой:
– Ладно!
На площади Журавей начал рассказывать окружившим его колчаковским солдатам разные небылицы.
– Что за собрание? – раздался окрик офицера.
– Да вот старик анекдоты чудно рассказывает, – поднимаясь с земли, козырнул старший и показал на Журавея.
Офицер был навеселе.
– Отлично! Господин полковник – большой любитель веселых рассказов. Поднимайся, старик!
Поддерживая кошель, Журавей поднялся на ноги.
– Сейчас пойдем в дом. – Офицер кивнул головой на штабную квартиру.
Вынув из кошеля корку хлеба, старик поднес ее ко рту. Это был условный знак.
Кирик неохотно отошел от Журавея и исчез в толпе.
Спускалась ночь. Яркий свет из окон поповского дома ложился на деревья, на широкий мощеный двор, где возле крыльца прохаживался часовой. Завидев офицера, он вытянулся в струнку.
Поднявшись по крутым ступенькам, Журавей перешагнул порог комнаты и закрыл глаза от ослепительного света.
– Господин полковник! – услышал он голос офицера. – Вы большой любитель веселых анекдотов…
Журавей открыл глаза и увидел Ершова. Вожак карательных отрядов сидел в небрежной позе в углу на диване, рядом с пухлой хозяйкой дома.
Перед взором старого хранителя Коргонской каменоломни на миг промелькнули опустошенные алтайские села, картина смерти Устиньи. Быстро сунув руку в кошель, Журавей выхватил гранату.
Взрыв потряс поповский дом и эхом прозвучал в горах. С площади к штабу бежали испуганные колчаковцы.
– Партизаны!
Захлопали беспорядочные выстрелы, затакал пулемет, началась паника. Белогвардейцы с руганью носились по площади, по улицам, по задворкам, разыскивая таинственных партизан.
Бросив первую гранату, старый гренадер почувствовал, что ранен. Падая, выхватил вторую гранату и, собрав остатки сил, метнул ее на середину комнаты. Последнее, что уловил он, был громовой грохот. Затем наступила глубокая тишина…
Услышав взрывы, Кирик понял, что Журавей погиб.
Пробравшись в переулок, Кирик оглянулся. Со стороны площади все еще доносились шум и выстрелы. Спустившись к реке, он спрятался в кустах, затаив глубоко в душе горе и гнев. Вечером, когда стемнело, Кирик выбрался на Талицкую дорогу и поспешно зашагал к Тюдрале.
Глава шестаяВзбешенные гибелью штаба Ершова, колчаковцы повели яростное наступление на Тюдралу.
Но партизаны, получив нужные сведения от Кирика, достойно встретили белогвардейцев. По дорогам были выставлены крепкие заслоны, замаскированные пулеметные гнезда поливали беспрерывным огнем атакующих беляков.
На Тюдралинской площади толпа сельчан окружила Прокопия.
– Как с бабами и ребятишками быть?
– Коров и овец куда девать?
Далеким эхом над селом прозвучал орудийный выстрел, за ним – второй; за рекой раздался грохот взрыва.
Прокопий, воспользовавшись наступившей тишиной, произнес:
– Старики, женщины и дети должны немедленно уходить в горы. Старшим назначаю Вострикова. Остальные – на защиту села!
– Оружие давай! – перебил Кобякова звонкий юношеский голос.
– Да, да, оружие давай! – поддержал народ.
– Постоим за власть Советов!
– Смерть карателям!
– Не быть колчаковцам в Тюдрале!
Прокопий начал, вместе с Громоздиным раздавать винтовки и гранаты.
Разбившись на отряды, тюдралинцы двинулись по Талицкой дороге.
За селом их обогнал отряд конницы Алексея Громоздина. Сам командир ехал впереди и, поравнявшись с Прокопием, спросил шутливо:
– Вывел свою команду?
Кобяков улыбнулся.
– Тебе в помощь.
– Добре! – Громоздин пришпорил коня.
За его отрядом на маленьких, юрких лошадях промелькнули алтайские всадники под командой Алмадака. Прокопий проводил их ласковым взглядом:
– Молодцы ребята! Орлы!
В пяти километрах от села партизаны остановились. На совещании командиров общее руководство боевыми действиями было доверено Прокопию Кобякову.
Прокопий коротко изложил план защиты села и в сопровождении командиров направился к отрядам, ожидавшим приказа.
– Товарищи! Молодую Советскую Республику хотят задушить враги. Они хотят, чтобы баи, помещики и капиталисты снова сосали народную кровь. Но нет в мире силы, которая могла бы преодолеть нашу любовь к свободе, наше стремление к лучшей жизни! Смерть палачам! Вперед, партизаны, за власть Советов!
Громоподобное «ура» огласило долину.
* * *
– Слушай, Кирик, давай-ка заберемся на Черную скалу, займем там позицию, – зашептал своему приятелю Янька.
Глаза у Кирика заблестели:
– Правильно!
Со стороны Талицкой дороги Черная скала представляла собой гладкую стену, лишенную растительности. Подъем на нее был возможен лишь с южной стороны. Ребята бегом направились в Тюдралу, так как партизанские отряды уже двинулись вперед.
Артиллерийская стрельба усиливалась. Передовые заслоны партизан под натиском колчаковцев медленно отходили. Прокопий расположил свой отряд у намеченной ранее позиции. В небольшой долине разворачивалась конница Громоздина и Алмадака.
Враг приближался. Прокопий скомандовал:
– Залечь по обочинам и камням!
Когда партизанские заслоны, отстреливаясь, отошли в тыл и показались колчаковцы, он подал команду:
– Огонь!
Из-за камней и кустов грянул дружный залп.
– Огонь!
Перешагивая через трупы своих солдат, пьяные колчаковцы густой колонной двигались вперед.
– Огонь по контрреволюции!
Огненная полоса с двух сторон хлестнула по врагам.
– За советскую власть! В атаку!
Прокопий выскочил на дорогу, за ним высыпали тюдралинцы и схватились с врагом врукопашную.
Между тем Янька и Кирик, промчавшись по одному из переулков, углубились в лес. Их внимание привлек человек, сидевший на пне. Он размахивал руками и ругался отчаянным образом.
– Да ведь это дед Востриков! – разглядев тощую фигуру старика, радостно воскликнул Янька.
Увидев ребят, Востриков сказал деловито:
– А ну-ка, ребята, пособите ящичек поднять. Вся спина вспотела.
Пень, на котором сидел старый солдат, оказался небольшим ящиком с гранатами.
– А ты куда идешь-то? – заинтересовался Янька.
– Туда, где мне надо быть! – ответил ворчливо старик. – Ступайте за мной! – приказал он и торопливо зашагал в сторону боя.
Ребята едва поспевали за ним.
У склона Черной скалы старик остановился и вынул из ящика две гранаты.
– Я эти «ваньки-встаньки» по русско-японской войне знаю. Слушать команду!
Ребята вынули несколько гранат и стали подниматься на вершину скалы. Белогвардейцы прорвались к Черной скале.
Прокопий был отрезан от конницы Алмадака и Громоздина. Колчаковцы густыми колоннами двигались на поредевший отряд тюдралинцев. Резервы Печерского и Темира не подходили. Создалась опасность полного окружения. Неожиданно в самый разгар боя с вершины Черной скалы в гущу колчаковцев полетели гранаты.
– За власть Советов! – кричал старый канонир.
Взрывы потрясли воздух. Ребята едва успевали подносить гранаты, и когда их осталось всего несколько штук, они услышали радостный голос Вострикова:
– Наши, смотри!
Кирик с Янькой взглянули в сторону села, но ничего, кроме облака пыли, не увидели.
До них донесся лишь отдаленный топот копыт. То летела конница Печерского и Темира.
Не выдержав стремительного натиска, белогвардейцы в панике бросились бежать. Победа у Черной скалы была полной.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
После окончания сельской школы Кирик и Янька уехали учиться в областной город.
Накануне отъезда к Кобяковым приехал Темир. Он был в новой шубе и шапке, которые надевались в особо торжественных случаях.
– Эзен!
– Здравствуй, здравствуй Темир! Проходи в передний угол. – Прокопий пододвинул табурет гостю.
Степанида захлопотала возле печки.
– Дьяны-дьел? – спросил Темир, посмотрев на присмиревших ребят.
– Да, в светлый путь! – ответил Кирик радостно.
Вечер в сборах прошел незаметно. Утром, когда ребята поднялись, кони были уже оседланы и на столе приветливо шумел самовар.
Напившись чаю, все вышли из-за стола и, по обычаю, несколько минут посидели молча.
– Ну, мать, пора трогаться! – Прокопий поднялся, поцеловал ребят и в волнении отвернулся к окну.
Степанида припала к Яньке, потом обняла Кирика и, вытирая слезы концом платка, сказала:
– Учитесь хорошенько, не ссорьтесь.
– Из-за чего нам ссориться? – Янька весело посмотрел на друга.
Вместе с Темиром ребята выехали из Тюдралы. Не отставал от них и Делбек.
Поднявшись на перевал, всадники остановились. Перед ними в лучах августовского солнца лежал Алтай, страна отважных людей, высоких таежных гор, шумных рек и природных богатств.
– Ну, друзья, до встречи. – Охотник протянул ребятам руку.
– До свидания, Темир!
Мальчики долго смотрели вслед своему другу.
Далеко в долине, окруженной синей дымкой гор, Темир остановил коня и, приподнявшись на стременах, еще раз поглядел на перевал.
Кирик и Янька были уже далеко на большой дороге.
* * *
На солнце сверкали железные крыши бывших купеческих домов, отливали белизной каменные здания.
– Ойрот-Тура! – показывая на лежавший в котловине город, сказал Янька.
– Улала! – произнес восхищенный Кирик. Давно он хотел видеть Улу-Улу – великий из великих городов. Теперь мечта его сбылась. Он будет здесь учиться.
Ребята проехали предместье – небольшие домишки, лепившиеся по склонам гор, и оказались на центральных улицах Ойрот-Туры. Все их поражало здесь. Двухэтажные дома, магазины, пожарная каланча и деревянный мост с перилами через шумную речку Майму. Расспрашивая прохожих, где живет военком, они добрались до маленького, утопавшего в яркой зелени домика. Янька слез с коня и, передав поводья Кирику, постучал в калитку.
День был выходной, и Печерский оказался дома.
– А-а, мальчики! – увидев приехавших, радостно воскликнул он. – Заходите, заходите.
За эти годы Печерский изменился. В офицерском кителе, плотно облегавшем фигуру, с загорелым энергичным лицом, он выглядел настоящим боевым командиром.
– Ну, как здоровье Прокопия и Степаниды? – подвинув ребятам стулья, принялся расспрашивать он.
На следующий день ребята пошли в школу второй ступени. Помещалась она в бывшем купеческом доме, недалеко от базарной площади. Это было мрачное каменное здание, похожее на казарму. Новая школа только что строилась. Кирик и Янька поднялись на второй этаж и, пройдя полутемный коридор, оказались в комнате пятого класса. Низкий потолок, маленькие окна, массивные, сложенные из красного кирпича стены произвели на ребят неприятное впечатление.
Вспомнились родные горы, где так много света и воздуха, прохлада ущелий и зеленый шум тайги.
В класс вошел учитель.
– Ребята, будем знакомиться. Меня зовут Павел Иванович Каланаков. – Учитель подошел к столику и, взяв классный журнал, стал вызывать учеников по алфавиту:
– Кирик Кобяков. Яков Кобяков.
Кирик и Янька встали из-за парты.
– Вы, что, братья?
– Да, братья, – ответил Янька, – только я русский, а он алтаец…
Каланаков прошелся по классной комнате, думая о чем-то. Может быть, он вспомнил свои далекие детские годы. Его родители, полуголодные алтайцы, отдали маленького Павла в миссионерскую школу… Много утекло воды с тех пор в Катуни. И вот сегодня перед ним сидит алтайский мальчик, а таких, как он, в школы Горного Алтая пришли тысячи: учиться и строить новую, светлую жизнь в родном крае. Глаза старого учителя потеплели…
В перемену к Яньке подошел долговязый, нескладный парень и, ткнув его в бок, грубо спросил:
– Табак есть?
– Я не курю!
– Эх ты деревня. – Долговязый презрительно оттопырил губы: – Двоедан[27]27
Двоедан – старообрядец.
[Закрыть] немаканый.
Долговязый сплюнул сквозь зубы и, не выпуская рук из карманов, двинулся на Яньку.
– Вот как тресну по башке, будешь знать Пашку Загребина, – произнес он угрожающе. Вокруг сразу же собрались ребята, видимо, его друзья.
Кирик тихонько потянул Яньку.
– Пойдем, ну его!
– Ты, алтайня, не лезь, а то и тебе всыплю! – Загребин встал между Кириком и Янькой.
– Как ты его назвал? – Побледнев, Янька схватил долговязого за пояс: – Проси прощения!
– Я? – Пашка с усмешкой посмотрел на Яньку. – Да я тебя в два счета на лопатки положу, – похвастался он. – Айда на школьный двор, я тебе такие салазки там загну, что запоешь. – И, не дожидаясь согласия, Загребин со своими друзьями выбежал из коридора.
Янька подумал: если сейчас отступиться от Пашки, значит, его будут считать трусом. Да и Кирика Пашка сильно обидел. Посмотрев на своего друга, стоявшего с опущенной головой, Янька сказал решительно:
– Пошли.
Они поспешно спустились по лестнице и оказались во дворе.
– Ну, налетай! – Пашка засучил рукава.
Из школьных окон высунулись любопытные и в ожидании схватки оживленно переговаривались. Пашка был выше Яньки на голову и тонок, как жердь. На его тощей шее сидела маленькая головка с узенькими нахальными глазами, тонким и длинным, как гороховый стручок, носом и оттопыренными ушами.
– Начинай! – повторил он и хитро подмигнул ребятам: дескать, посмотрите, как я взгрею новичка.
Друзья Загребина, стараясь оттеснить Кирика от Яньки, еще плотнее сомкнули круг.
«Если долговязый сомнет Яньку, я буду драться», – решил Кирик и пробрался к своему другу.
– Проси прощения у Кирика. – Янька смело посмотрел на Пашку.
Загребин взмахнул кулаком. Янька увернулся от удара и, схватив Пашку за локоть, стал гнуть его к земле. Школьный двор огласился отчаянным воплем.
На тополях поднялся грачиный галдеж, и испуганные птицы, торопливо махая крыльями, полетели к Майме. Загребин продолжал отчаянно вопить.
– Проси прощения! – задыхаясь, крикнул Янька.
– Больше не буду, – захныкал Пашка.
Школьный сторож, старый солдат, ругаясь, подбежал к месту схватки. Друзья Пашки бросились врассыпную. Через несколько минут Янька, Кирик и Пашка стояли перед директором школы.
– Что у вас произошло? Рассказывай ты, Кобяков.
– Этот парень, – Янька кивнул головой в сторону Загребина, – на перемене просил у меня табаку. Я ему сказал, что не курю. Потом он обозвал моего товарища алтайней. Мне стало обидно за Кирика, – Янька замолчал и опустил голову.
– Ты сделал правильно, что заступился за своего товарища, – заговорил более мягко директор, – но драться с Загребиным не нужно было. Ты должен был сказать об этом мне или классному руководителю.
– Загребин! – обратился он к Павлу. – Неужели ты до сих пор не знаешь, что при советской власти все национальности у нас равны, в нашей стране обо всех одинаково заботятся и всех берегут. Понимаешь ты это или нет?
– Понимаю… – прошептал тот чуть слышно.
– Даешь слово исправиться?
– Даю, – ответил угрюмо Пашка и отвернулся к окну.
– А теперь, ребята, идите на урок, – поднимаясь из-за стола, сказал директор.
