Текст книги "Карабарчик"
Автор книги: Николай Глебов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)
Кирик по-прежнему жил у дедушки Мундуса и часто вместе с Темиром уходил в тайгу белковать.
Привычный к лошадям, он быстро научился ездить верхом и стрелять из ружья, которое подарил ему Мундус.
Правда, ружье было старое, тяжелое, но Кирик был доволен подарком. Вечером, после охоты, укладываясь спать, мальчик насухо обтирал его и ставил над изголовьем, как настоящий таежник. Иногда зимними вечерами старый Мундус рассказывал сказки. За тонкими стенками аила шумела пурга, сотрясая убогое жилище. Ветер, взметая сугробы, яростно бросал снег на стойбище, в ущелья гор, заносил все людские и звериные тропы. В аиле ярко горел костер. Его отблески метались по закоптелым стенам жилища. Дым медленно тянулся к отверстию и, как бы дождавшись, когда пройдет порыв ветра, стремительно вылетал из аила. Темир, намаявшись за день на охоте, крепко спал на козьих шкурах. Ворочался на своей подстилке Мойнок…
* * *
Выйдя как-то из аила, Кирик заметил на стойбище оживление. Мужчины и подростки спешили к жилищу слепого Барамая.
– Приехал кам Каакаш. Он будет выгонять злого духа из тела больной Эрдине, внучки старика, – сказал Мундус. – Сейчас пойдем смотреть.
Еще издали услышали глухие удары бубна, которые неслись из аила Барамая. На обряд камланья людей собралось много. Те, кто не успел войти в жилище, стояли у порога. Мундусу, как почетному человеку, уступили место в аиле, и он уселся с Кириком недалеко от очока.
Кам, высокого роста, сухопарый старик, одетый в костюм с изображением мифического чудовища с четырьмя ногами и раздвоенным хвостом, бормотал над больной какие-то заклинания, ударяя колотушкой в бубен.
К груди кама было прикреплено железное кольцо с подвесками, которое защищало от нападения злых духов, по краям одежды нашиты змеиные головы, когти беркута, перья филина и пух белой совы.
Кам стоял над изголовьем больной и продолжал тянуть нараспев свои заклинания. Эрдине сделала слабое движение, и Каакаш резко ударил колотушкой в бубен, медленно закружился и, грохоча колотушкой по бубну, запел резким, гортанным голосом. Неожиданно остановился у ног больной и, взвизгнув, протянул к ней руки.
Потом, пятясь к двери, начал делать движения, напоминающие движения человека, который, напрягая силы, старается вырвать из земли молодое дерево вместе с корнем.
– Злого духа вытаскивает из Эрдине, – услышал Кирик приглушенный шепот Мундуса.
Продолжая визжать, кам тянул воображаемого духа к порогу. Больная лежала неподвижно, устремив лихорадочно блестевшие глаза к дымоходу.
Дернувшись еще раз, Каакаш метнулся к постели Эрдине и, яростно колотя в бубен, закружился в дикой пляске. Стучали когти беркута, топорщились перья филина, казались ожившими змеиные головы на одежде.
Кирик прижался к Мундусу.
Вдруг кам упал, изо рта у него показалась пена. В аиле наступила тишина, и прерывистое дыхание больной слилось с хрипом лежавшего неподвижно кама.
Каакаш поднялся и сказал голосом здорового человека:
– Злой дух шибко не хотел выходить из Эрдине, едва вытащил. Давайте теперь мяса и араки[16]16
Арака – водка, приготовленная из молока.
[Закрыть].
Вечером, приторочив к седлу последнюю овцу Барамая, кам уехал. Эрдине умерла на рассвете.
Жизнь на стойбище пошла своим чередом. Только у слепого еще сильнее стала чувствоваться нужда. Скудное хозяйство Барамая вела его сноха, сорокалетняя Куйрук. В прошлом году она сменила одежду замужней женщины – чегедек, которую не снимала с плеч двадцать два года, на одежду вдовы: ее муж погиб во время снежного обвала.
– Стирать белье нельзя. Мыть лицо и руки нельзя – зачем смывать свое счастье? – поучала Кирика Куйрук. Она была суеверна и крепко держалась старинных обычаев: ходила нечесаная и немытая.
Однажды, возвращаясь с охоты, Темир и Кирик увидели возле аила Кичинея толпу людей. Подошли ближе. Незнакомый алтаец с бляхой на груди, видимо, сборщик налогов, связав руки хозяина, надел на него тяжелый железный таган.
Кичиней за неплатеж налогов должен был просидеть на морозе возле своего аила с таганом на плечах.
Темир шагнул к сборщику.
– Сколько должен старик?
– Двух соболей, пять колонков[17]17
Колонок – хищный зверек, похожий на хорька, с ценным мехом.
[Закрыть] и лису, – ответил тот.
– Хорошо. Я внесу налог.
Горбатый Кичиней пополз по снегу, стараясь дотянуться губами до шубы Темира. Тот, заметив его движение, резко остановил старика.
* * *
В начале апреля солнце стало греть сильнее, и жители Мендур-Сокона все чаще и чаще выходили на солнечные склоны гор и в долину в поисках съедобной сараны[18]18
Сарана – растение из семейства лилейных со съедобной луковицей.
[Закрыть]. Босые, полуголые ребята выскакивали из дымных аилов и, потоптавшись на талом снегу, стремительно бежали обратно к огню. С гор в долину скатывались быстрые ручьи, пенились возле серых угрюмых камней и, обойдя их, зарывались глубоко в рыхлый снег. На деревьях тихо звенели, возвещая о приближении весны, ледяные сосульки. Начала зеленеть и наливаться соками лиственница, одеваясь в свой весенний наряд. Распускались вербы. Ярче отливали желтизной стволы акации; кое-где виднелись бледно-розовые подснежники.
В середине апреля хлынул в горы теплый ветер. Голубое, ясное небо раскрылось над тайгой, и, точно застывшие облака, засверкали на солнце Тигирецкие белки́[19]19
Белки́ – покрытые вечным снегом горные вершины.
[Закрыть].
Кирик с Темиром целые дни бродили по тайге, и мальчик научился узнавать тайны леса, определять завтрашнюю погоду и находить путь по звездам.
Часто, сидя у таежного костра, Кирик вспоминал своего верного друга Яньку, добрую Степаниду и Делбека. Тяжелая жизнь на заимке Зотникова постепенно забывалась.
Глава шестаяВ конце апреля в стойбище неожиданно явился Чугунный.
– Где живет Мундус? – спросил он проходившую мимо женщину. Та ответила и с опаской посмотрела на незнакомого человека.
Не слезая с коня, Иван подъехал к дверям аила и крикнул:
– Эй!
На крик вышел Мундус.
– Ты Мундус?
– Я.
Чугунный выругался и слез с коня.
– Яжнай говорит, что у тебя живет зотниковский приемыш, – отстранив старика, Чугунный вошел в аил. – А-а, вот где ты, голубчик! – сказал он, увидев сидевшего возле очока Кирика. – Теперь, брат, от меня не уйдешь!
Кирик сделал попытку проскользнуть в дверь, но тяжелая рука Чугунного опустилась ему на плечо.
– Если вздумаешь бежать, свяжу арканом! – пригрозил он. – Будешь вести себя тихо – доставлю хозяину добром.
– Я не поеду на заимку! – Брови Кирика сдвинулись.
– А, да что с тобой разговаривать! – Схватив сопротивляющегося мальчика, Иван вынес его из аила.
Мундус бросился за ним.
– Оставь, не дам! – Старик уцепился слабыми руками за Чугунного и тянул его обратно к аилу. – Теми-ир! Теми-ир! Э-ой!
– Отойди, а то расшибу! – прошипел злобно Иван и поволок Кирика к коню.
– Э-ой! – послышалось невдалеке.
Молодой охотник поспешно спускался с горы. Кирик, пытаясь вырваться, бился в крепких руках зотниковского работника, точно пойманная птица.
– Э-ой! Что случилось? – Запыхавшийся Темир подбежал к аилу.
– Карабарчика отнимают!
Охотник повернул гневное лицо к Чугунному.
– Злая собака хватает сзади, плохой человек хватает за ворот. Оставь мальчика!
– А ты кто такой?
– Я тебе говорю: оставь! Ну!
Отпустив Кирика, Иван шагнул к Темиру:
– В лепешку расшибу!
– Руки коротки.
– Ах, ты так! – Чугунный размахнулся, но в тот же миг сокрушительный удар в челюсть свалил его на землю.
С трудом ворочая языком и медленно поднимаясь, Иван произнес с угрозой:
– Ну, мы еще с тобою встретимся…
– Хорошо, – Темир взял испуганного Кирика за руку и увел в аил.
Вечером охотник долго совещался с отцом:
– Карабарчику оставаться здесь нельзя. Если его сегодня не увезли, завтра могут силой отобрать. Как быть?
Мундус поковырял в пустой трубке и задумался.
– Беда! – вздохнул он. – Все равно пытать будут: куда ребенка девали? – И, помолчав, спросил сына: – Русская избушка в Яргольском ущелье цела?
– Стоит. Недавно в ней ночевал.
– Карабарчика надо туда отправить. Место надежное, глухое.
– Правильно, отец! – Темир вскочил на ноги. – Дать мальчику продуктов, ружье и Мойнока. Пускай живет там до весны, а дальше посмотрим. Стану охотничать в тех местах, и ему со мной веселее будет. Оставлять одного в тайге опасно.
Рано утром, когда жители стойбища еще спали крепким сном, Темир и Кирик вышли из Мендур-Сокона и направились на запад, в сторону Тигирецких белков. За ними, весело помахивая хвостом, бежал остроухий Мойнок.
Ночь лыжники провели у костра под пихтой, а утром двинулись дальше.
Достигнув Яргольского ущелья, стали подниматься вверх по руслу реки. Чем дальше они шли, тем угрюмее становилась природа. Лиственницы теперь попадались редко. Не видно было осин и зеленого пихтача.
К вечеру путники вступили в сплошной кедрач. Стало холоднее. С далеких белков подул пронизывающий ветер: он нес с собой колючий снег и щемящий мороз.
Темир шел впереди, порой останавливался, поджидая Кирика. В сумерки они достигли охотничьей избушки. Крыши на ней не было, но толстый потолок из молодых лиственниц мог выдержать метровый слой снега и свирепые бураны. Стены избушки были сложены из массивных бревен. Дверь висела на крепких петлях. Единственное окно затянуто бычьим пузырем.
– Вот и жилье наше. Сейчас затопим печь, и будет тепло! – весело сказал охотник и, нашарив под нарами дрова, зажег огонь.
Мальчик с любопытством осмотрел внутренность избы, где он должен был провести неизвестно сколько времени, и, довольный результатом осмотра, сбросил с себя котомку.
– Ну, брат, Зотников тебя здесь не найдет, а Чугунный тем более! Живи спокойно. Изба надежная, дверь крепкая. Оставляю тебе пищу, порох и дробь, а для веселья – Мойнока. Ложись спать, – улыбнулся Темир.
Кирик долго ворочался на нарах и уснул не скоро. Оставаться одному в тайге ему не хотелось. Признаться в этом Темиру он не смел и только утром, за чаем, осторожно сказал:
– Помнишь, я говорил тебе, что у меня в Тюдрале есть друг Янька. Хорошо, если бы ты привел его сюда!
– А он пойдет?
– Пойдет! Только скажи, что, мол, Кирик зовет.
– Вот и хорошо! – довольный Темир поставил чашку на нары. – Но в Тюдрале Янек много. Чей он?
– Сын бывшего работника Зотникова. Отца зовут Прокопием, а мать – Степанидой.
– А где сейчас отец?
– На войне.
– Хорошо, мальчик будет здесь, – кивнул головой охотник.
– А Степаниде скажи, что я ее часто вспоминаю. – Кирик поднял просветлевшие глаза на охотника. – Она нас с Янькой одинаково любит.
Через два дня охотник ушел. Стояла оттепель. Днем солнце высоко поднималось над Ярголом, бросая косые лучи в ущелье. Со склонов начал сползать рыхлый снег, обнажая выступы, покрытые каменной таволожкой и побуревшей травой. Проводив Темира, Кирик вернулся с Мойноком в избушку, растопил в котелке снег и вскипятил чай. Накормив собаку, улегся спать.
Далеко над горами плыла луна, проливая бледный свет на кедровый лес, растущий внизу, и на засыпанную снегом избушку. Ни звука. Лишь иногда свалится снег с ветви и чудесным фейерверком рассыплются искристые снежинки.
В избушке тепло и сумрачно. Медленно догорают угли, и трепетный свет огня отражается на закоптелых стенах, точно отблеск далекого северного сияния. В углу на нарах спит Кирик. Он дышит ровно и глубоко. Возле дверей, свернувшись в клубок, чутко дремлет Мойнок…
Спрятавшись за облака, луна исчезла. В ущелье стало темно. Казалось, все уснуло, только филин неслышно летал в поисках добычи. Вскоре его зоркие глаза заметили зверя. Филин покружился над ним и, услыхав предостерегающее рычание, скрылся в кедраче. Ночной гость – рысь остановилась на опушке леса и насторожила уши. Предутренний морозный воздух был по-прежнему чист и легок. Повертев круглой, как у кошки, головой, рысь стала приближаться к избушке. Здесь она когда-то находила остатки мяса и костей. Остановившись метрах в пяти от жилья, рысь обнаружила следы и вздыбила шерсть. Следы вели к жилью. Инстинкт предосторожности заставил ее залечь в снег. В избушке было по-прежнему тихо. На востоке показалась бледная полоска света и, постепенно расширяясь, охватывала небосклон. Начало светать. Голодная рысь приблизилась к избушке и вспрыгнула на крышу. Мойнок зарычал, заскреб острыми когтями дверь. Рысь притаилась. Кирик проснулся и стал прислушиваться. Мойнок рвался из жилья, заливаясь неистовым лаем. Кирик сообразил, что рядом был кто-то чужой, но выйти из избы и выпустить Мойнока он не решался. Если это враг, то в избушку он не попадет: прочные стены и дверь, висящая на крепких петлях, служили верной защитой. Зарядив ружье крупнокалиберной пулей, мальчик стал выжидать. Мойнок метнулся на нары и, задрав морду вверх, яростно залаял.
«На крыше кто-то есть. А что, если выпустить собаку?»
Кирик поспешно оделся и, держа ружье наготове, подошел к дверям. Мойнок, виляя хвостом, выжидательно смотрел на молодого хозяина. Когда тот распахнул дверь, собака перемахнула через порог и, обежав вокруг избы, остановилась перед зверем.
Свесив голову, рысь не спускала злобных глаз с Мойнока, а тот, поднявшись на задние лапы, заливался переливчатым лаем.
Рысь подобрала под себя лапы, готовясь к прыжку. Кирик прицелился и спустил курок. Гулкое эхо прокатилось по ущелью и замерло в горах. Когда рассеялся дым, мальчик увидел, что Мойнок с ожесточением треплет в зубах мертвую рысь, оттаскивая ее все дальше от избы. Услышав голос хозяина, собака вильнула хвостом и бросила добычу.
Кирик долго рассматривал опасного зверя, его темно-рыжую шерсть, короткий, точно обрубленный, хвост и длинные кисточки ушей.
Как-то, взяв с собой ружье и котелок и рассовав по карманам несколько кусков копченого сыра, Кирик направился с Мойноком вверх по ущелью. У границы леса мальчик набрел на куропаток и увлекся охотой.
Птицы кружили небольшими стайками. Завидев мальчика с собакой, они падали в снег. Их белое оперение сливалось со снежным покровом, и, только вспугнутые Мойноком, они вновь поднимались в воздух, заманивая маленького охотника все дальше и дальше – на белки́.
К вечеру Кирик убил несколько птиц и, ловко лавируя на лыжах между камнями, возвращался домой. Когда он проходил самое узкое место ущелья, где гладкие отвесные скалы сжимали русло реки, неожиданно впереди раздался оглушительный грохот. Испуганный Кирик увидел, как снежная лавина сползла с горы и закрыла ущелье. Теперь оставался только один путь: через мертвые, покрытые вечным снегом горы.
Ночь застала мальчика у костра под выступом большого камня. Вода и ветер образовали здесь углубление, похожее на небольшую пещеру, где было тепло и сухо. Уставший за день Кирик прислонился к стене и незаметно уснул. Мойнок улегся возле выхода, оберегая хозяина.
Настало утро, но солнца еще не было, только на вершинах сверкали снега.
Кирик вылез из-под укрытия и направился к месту обвала. Снег и камни сплошной стеной перегородили ущелье, и мальчик с грустью повернул обратно. Он миновал пещеру, где провел ночь, и пошел вверх по течению Яргола. В одном месте крутизна скал казалась меньше, и Кирик попытался выбраться из ущелья.
Цепляясь за кусты каменной таволожки, чтобы не свалиться в Яргол, он осторожно стал подниматься выше и выше. Из расщелины, которая виднелась метрах в трех, над головой свисал могучий корень кедра. Он как бы протягивал мальчику свои длинные отростки. Но как ухватиться за них? Из расщелины, видимо, глубокой осенью вытекала почвенная вода. За зиму она застыла огромными сосульками, которые преграждали путь. «Надо, чтобы выбрался отсюда хотя бы Мойнок. Если он найдет Темира, я буду спасен», – подумал Кирик. Подняв Мойнока, мальчик резким движением подбросил его на ближайший выступ. Собака легко перепрыгнула на камень и стала карабкаться вверх.
Вскоре послышался ее радостный лай, возвещавший о том, что Мойнок находится на просторе тайги. Кирик, прижавшись к обрыву, посмотрел вниз. Обвал спрятал от него знакомые места, где была избушка.
Кирик решил спускаться. Но сверху посыпалась мелкая галька и мокрый снег. Подняв голову, он увидел, что Мойнок ползет вслед за ним.
– Нельзя! Иди домой!
Мойнок заскулил.
– Домой!
Пес неохотно поднялся вверх и, следя за движениями хозяина, улегся на краю обрыва.
Спустившись, Кирик побрел на белки. Подъем становился все труднее. Ущелье постепенно расширялось, но зато было сплошь покрыто толстым слоем льда. Лыжи были уже не нужны: чем выше поднимался мальчик, тем сильнее тянули они вниз. Отвязав ремни, мальчик взял лыжи под мышку.
Он внимательно оглядывал голые скалы в поисках выхода, но гладкие, точно обтесанные, стены гнали его дальше на ледник. И вдруг он увидел впереди себя Мойнока.
Пес полз на брюхе, виляя виновато хвостом, и, поравнявшись с Кириком, опрокинулся на спину, задрав лапы вверх.
Кирик обрадовался собаке и, присев на корточки, погладил ее по голове.
«Если Мойнок спустился в ущелье, значит, где-то есть выход», – мелькнуло у него в голове. Поднявшись на ноги, он подал голос:
– Мойнок!
Собака вскочила.
– Домой!
Пес метнулся в сторону и вильнул хвостом.
– Пошли домой! – Кирик сделал шаг вперед.
Мойнок, скользя по льду, повел своего хозяина влево от основного русла.
Между двумя скалами черной лентой протянулась вверх узкая полоска мелкой россыпи камней. Видимо, Мойнок и спустился по ней. Так и есть. Пес уверенно стал подниматься вверх, оглядываясь на хозяина. Вскоре мальчик выбрался из ущелья и увидел темневший внизу кедрач.
Усталости как не бывало. Став на лыжи, Кирик поспешно заскользил к лесу и в сумерках достиг избушки. Не раздеваясь, он повалился на нары и уснул.
Проснулся Кирик от настойчивого стука в дверь и радостного повизгивания Мойнока.
Мальчик быстро поднялся и открыл дверь.
Перед ним стояли Темир и улыбающийся Янька.
Глава седьмаяПрошла весна 1916 года. Наступал месяц малой жары – июнь. Кирик и Янька жили в избушке Яргольского ущелья. Изредка их навещал Темир с Мойноком, и каждый его приход был для ребят настоящим праздником. Однажды Темир пришел особенно радостный:
– На фронте солдаты не хотят воевать за царя. А у нас тоже новости! Теньгинский волостной старшина Сапок устраивает на днях конские состязания, заезд на пятнадцать верст. Соберутся лучшие борцы и наездники Алтая. Ждут из Бийска исправника. Сапок объявил народу, что первый наездник получит все, что попросит; второй – двух лошадей и десять овец; третий – лошадь и корову. Большой будет праздник!.. Я готовлю Буланого, – добавил Темир после минутного молчания.
Кирик знал небольшого сухопарого коня Темира с развитой грудью, тонкими жилистыми ногами и челкой, доходившей до темных, агатовых глаз.
Сдерживая охватившее его волнение, Кирик спросил:
– А кто поедет на Буланом?
– Ты, Кирик. Ведь, если Буланый придет первым и этот проклятый Сапок сдержит свое слово, ты будешь свободен от Зотникова.
Мальчики с радостным криком бросились к Темиру и повисли на нем, пытаясь свалить охотника на пол. Темир со смехом отбивался от расшалившихся ребят. Когда порыв радости прошел, Кирик спросил с тревогой:
– А если Буланый отстанет, тогда как?
– И тогда, Кирик, не все еще пропало, – усмехнулся Темир. – Не горюй! – успокаивающе добавил он, видя, что мальчик опустил голову. – На Буланого я надеюсь. Вот только одного боюсь: бай Аргымай, отец Сапока, привел, говорят, какого-то чужеземного коня. Народ рассказывает, что такого коня на Алтае еще не было… Однако, я пойду, – охотник поднялся.
– Темир, можно нам с Кириком сходить в Тюдралу, маму повидать? – спросил Янька.
– Сходите, только на глаза Зотникову и Чугунному не попадитесь.
Свистнув Мойнока, Темир легким, упругим шагом направился к лесу.
Кирик вздохнул.
– Может, Буланый вынесет, – прошептал он с надеждой.
На следующий день ребята отправились в Тюдралу. Обрадованная Степанида достала где-то муки и угостила их пирогами с рыбой.
Ребята погостили у нее три дня и собрались в обратный путь.
– Возвращайтесь скорее! В огороде у меня скоро огурцы поспеют! – крикнула она им вслед.
– Ладно, – пообещал Янька.
Степанида села к окну и задумалась. Отпускать Яньку ей не хотелось, но жалость к Кирику взяла верх. Женщина поникла головой.
«Если не отпустить Яньку, что станет с Кириком? В Тюдрале ему жить нельзя, в Мендур-Соконе тоже. У Зотникова – хуже каторги. Когда же все это кончится? Где выход?» – Не найдя ответа на свои мысли, Степанида вышла из избы и долго смотрела на дорогу, по которой ушли ребята.
Пройдя километров пять от села, Кирик и Янька свернули с дороги и стали подниматься вверх по ущелью Яргола. Место здесь было глухое и пользовалось недоброй славой.
Тропинка вилась по гребню горы и круто спускалась в небольшую ложбину. Взглянув вниз, ребята увидели человека, сидящего к ним спиной у костра.
Делбек хотел было залаять, но Кирик, зажав пасть собаки, оттащил ее в кусты. Широкая спина и длинные руки человека показались Кирику знакомыми. Притаившись в густой траве, приятели стали наблюдать за сидящим. Рядом с ним лежал топор. Недалеко паслась оседланная лошадь. Незнакомец подбросил хвороста в огонь и повернул лицо в сторону ребят.
Кирик чуть не вскрикнул от испуга. У костра сидел Иван Чугунный. Что ему здесь было нужно?
Теряясь в догадках, мальчики переглянулись и поползли обратно в гору.
«Только бы не залаял Делбек!» – думал Кирик, продолжая успокаивать собаку.
Выбравшись на гребень горы, друзья, прячась за деревья, побежали. Часа через два добрались до жилья.
– А ты не заметил, Кирик, жерди у костра?
– Да, видел. И жерди и отесанные колья.
– Зачем они Чугунному?
– Должно быть, Зотников что-то затевает. Неспроста Иван здесь. Надо посмотреть. Сходим завтра?
На следующий день, забравшись на противоположную скалу, они стали наблюдать за Чугунным.
Иван с остервенением вбивал колья в землю, огораживая небольшую площадку. Один конец ее упирался в скалу, второй вел к горе, постепенно суживаясь. Изгородь представляла собой треугольник с узким открытым пролетом по дну ущелья.
– Готовит загон дли лошадей, – догадался Кирик.
Янька молча кивнул головой.
– Загонит чужих лошадей и будут ставить свое тавро. Воры! – Кирик с возмущением плюнул.
Ребята вернулись к избушке.
Назавтра, захватив ружье и Делбека, мальчики с утра заняли наблюдательный пост на гребне горы. Зотниковский работник был не один: на привязи стояли три оседланные лошади. Вскоре показался Чугунный. Он нес на плечах походную кузницу. За ним шагал алтаец. Приглядевшись к нему, Кирик узнал Яжная. Лица третьего не было видно. Но, когда он подошел к изгороди, ребята узнали своего злейшего врага – Евстигнея.
– Отсюда кони не уйдут. Надо только гнать их без передышки. Где сейчас табун? – обратился он к Яжнаю.
– Чей?
Евстигней выругался.
– Да не все ли нам равно, чей? Лишь бы были кони, а тавро поставить мы сумеем… Так ведь, Ваня? – спросил он своего подручного.
– Правильно. Наше клеймо – наши и кони, – ухмыльнулся Чугунный и стал налаживать кузницу: нагреб из костра углей в горн и, присоединив мех, нажал ногой на педаль треноги.
Рассыпаясь веером, полетели искры. Чугунный сунул в угли железное тавро. Раскалив докрасна, приложил его к свежеотесанной жерди. Вынул из мешка второе тавро и, проделав с ним то же самое, спрятал оба тавра у лиственницы, забросав их травой.
Вскочив на коней, все трое скрылись из виду.
Подождав немного, Кирик и Янька поспешно спустились с горы и подошли к изгороди.
На одной из жердей крупными буквами было выжжено «Е» и «З» – тавро Евстигнея Зотникова; ниже стояла буква «Я» – знак Яжная.
Друзья молча посмотрели друг на друга.
– Понял? – после короткого молчания спросил Кирик. – Они сейчас ищут по тайге табун алтайских лошадей и пригонят его сюда для таврежки.
– Вот грабители! – воскликнул Янька.
– Мы вот что сейчас сделаем! – глаза Кирика заблестели. – Спрячем оба клейма.
Ребята разгребли траву, вытащили железные тавра, забросили их в кустарник и снова спрятались за скалой.
Огороженная площадка была видна, как на ладони. Ждать пришлось долго. Наконец, послышался топот приближающихся лошадей, и табун голов в пятнадцать стремительно влетел на площадку и заметался по загону. Не отставая, следом за табуном на рыжем жеребце вихрем пронесся Евстигней, и, спрыгнув на ходу с лошади, кинулся к пролету, и задернул жерди. Табун оказался в ловушке.
На взмыленных конях примчались Яжнай и Чугунный. Хлопая бичами, они сгрудили табун посередине загона. Это были молодые – до двух-трех лет, – сытые, не знавшие узды, полудикие кони. Их вожак храпел, бил копытами землю и злобно скалил зубы на суетившихся людей.
Кирик вздрогнул. Ему показалось, что табунный вожак – жеребец Темира: та же буланая масть, та же длинная челка и грива. Заныло сердце.
Яжнай размотал один конец аркана и набросил его на ближайшую лошадь. Брыкаясь, конь то поднимался на дыбы, то падал на землю, но чем сильнее он бился, тем туже стягивала веревка его шею.
– Неси тавро! – крикнул Евстигней Ивану.
Топая, как медведь, Иван направился к, лиственнице. Пошарил рукой в траве и раскрыл в изумлении глаза. Тавра не было.
– Ну, что ты там возишься? – крикнул Зотников.
– Тавров нет, – прохрипел Чугунный простуженным голосом.
– Как нет? Обоих? – встревоженный Зотников подошел к Ивану.
– Обоих, – подтвердил тот и заскреб затылок.
– Что за оказия! – пробормотал Зотников и оглянулся воровски. – Яжнай, пойди-ка сюда! Тавра пропали.
Яжнай испуганно уставился своим единственным глазом на Зотникова.
– Ну просто диво берет, кто мог быть! Ежели алтайцы, то они бы разворотили загородку. – Евстигней трусливо оглянулся и зашагал по поляне. – Остается, пожалуй, одно: ехать в Тюдралу и заказывать новое тавро.
– А с лошадьми как? – спросил Чугунный.
– Ты оставайся здесь, карауль. К утру вернемся, – ответил хозяин.
Евстигней и Яжнай уехали. Сумрак сгущался. В ложбине стало темно. Иван развел костер и, изредка поглядывая на притихших лошадей, начал дремать.
Кирик зашептал на ухо Яньке:
– Надо выпустить из загона лошадей.
– А Чугунный?
– Подойдем к нему с двух сторон: ты с ружьем зайдешь с загона, а мы с Делбеком станем у пролета. Ты стреляй, а я сниму жердь и натравлю на лошадей собаку. Чугунный подумает, что на него напали беглые, ну и даст тягу.
Ребята спустились с горы. Кирик пополз к лошадям, а Янька с ружьем наготове осторожно направился к дремавшему у костра Ивану.
Прошло несколько минут. Раздался выстрел.
В тот же миг упала жердь и послышался свист.
Мимо ошалевшего от страха Ивана пронесся в темноте с громким лаем лохматый Делбек.
Лошади стояли тесной кучей, не двигаясь, с опаской поглядывали на незнакомую собаку. Напуганные вторым выстрелом, они шарахнулись на середину загона и, описав полукруг, помчались через открытый пролет в ночную темь Верхнего Яргола.
Чугунного у костра уже не было. Он бежал что есть духу и, запнувшись о какую-то корягу, упал в траву. Там и пролежал до рассвета.
Утром рассказывал Евстигнею:
– Как вы уехали, с вечера было тихо. Ночью слышу над головой: бах! Я не оробел. Вскочил. Слышу, упала жердь. Потом поднялся крик, шум, и опять – бах! Их, наверно, было человек десять. Что делать? Одному не совладать, ну и подался в лес…
Зотников сгреб бороду в большой кулак и переглянулся с Яжнаем.
– М-да, – промычал неопределенно заимщик. – Изгородь, колья надо убрать, кузницу отвезти домой.
Вскочив на лошадь, он подал Яжнаю знак следовать за собой.
* * *
Теньгинский волостной старшина Сапок Кульджинов устраивал праздник. На берегу реки, что протекала ниже стойбища, горели костры. Сапок не жалел баранов на угощение гостей. Из Онгудая прибыл полицейский пристав Огарков с тремя стражниками.
Приехал Евстигней Зотников со Степкой и Чугунным. Прискакал нарядно одетый Яжнай. Ожидали приезда бийского исправника Кайдалова.
Высланные на Чуйскую дорогу дозорные сообщили старшине, что исправник в сопровождении небольшого конвоя казаков спускается с перевала.
В двухэтажном доме, где помещалась волостная управа, засуетились. Вытащили цветные, украшенные причудливым монгольским орнаментом большие кошмы и разостлали от ворот к дому.
Простой народ толпился тесной кучей недалеко от управы. За пригорком показалась пыль.
– Дорогу! Дорогу! – размахивая нагайкой, кричал передний казак.
Показалась мягкая рессорная коляска, в которой сидел тучный исправник.
Пристав вытянулся в струнку. Сапок склонил перед гостем голову и сказал подобострастно:
– Пусть будет покрыто травой место, где ты ночуешь, пусть будет праздничным место, куда ты приходишь! Прошу в дом.
Из уважения к богатому хозяину Кайдалов приветствовал его по-алтайски и, не снимая лайковой перчатки, подал руку.
– Ну, как у тебя дела, Фрол Кузьмич? – повернулся он к приставу.
– Во вверенном мне участке все благополучно! – отрапортовал тот.
– А вот алтайцы жалуются, что кто-то коней у них таврит… Как они, эти самые конокрады, по-вашему называются? – обратился он к старшине.
– Урчылар, – ответил тот в смущении.
Стоявший рядом Яжнай побледнел и посмотрел в сторону Евстигнея. Зотников опустил глаза.
– Ну, так вот, – продолжал исправник, – этих самых урчыларов, как попадут, немедленно в бийский острог отправляй.
– Слушаю-с, ваше высокоблагородие! Будет исполнено! – козырнул Огарков.
– Ну, веди, хозяин, в дом, – обратился Кайдалов к Сапоку. – Посмотрю на праздник – и дальше в путь.
Несмотря на свою дородность, бай торопливо засеменил на кривых ногах к крутой лестнице дома.
Неожиданно дорогу знатному гостю преградил горбатый Кичиней и упал перед ним на колени:
– Я – Кичиней из Мендур-Сокона. У меня было три жеребенка. Теперь их нет. Чем буду жить?
– О чем он говорит? – брезгливо обратился Кайдалов к сопровождавшему его переводчику.
– Он говорит, что у него было три жеребенка, а теперь их нет.
– Ну!… – сдвинул брови исправник.
С мольбой в голосе Кичиней продолжал:
– Я видел одного из них в табуне Яжная. Жеребенок мой, но тавро чужое.
– Чье? – нетерпеливо спросил Кайдалов.
– Ваше высокоблагородие, разрешите доложить! – Пристав вытянулся перед исправником. – Этот алтаец не в своем уме. – И, повернувшись к Кичинею, крикнул: – Клевета!
Сапок снял шапку, опушенную мехом выдры, и поклонился Кайдалову.
– Да, этот человек не в своем уме, – указал он на Кичинея.
– А-а!.. – протянул неопределенно исправник и кивнул головой казаку.
Тот оттащил жалобщика в сторону.
– Мой мухортый[20]20
Мухортый – гнедой, с желтоватыми подпалинами.
[Закрыть] конь, мой мухортый конь! – И, обхватив голову руками, Кичиней затянул нараспев: – Кокый корон!
