Текст книги "Карабарчик"
Автор книги: Николай Глебов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)
Карабарчик
КАРАБАРЧИК
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Из Ануя Евстигней Тихонович Зотников выехал в полдень. Стояла жара. В горячем воздухе трепетало марево, и, казалось, все живущее на земле попряталось в тени. Поникли и травы, только яркие огнецветы, раскинув свои желтые лепестки, как бы радовались палящему зною июльского солнца. Тишина. Изнемогая от жары, Зотников откинулся в глубь тарантаса и задремал. Не заметил, как проехал небольшое алтайское село и стал подниматься на перевал. Вдруг лошадь остановилась и беспокойно повела ушами. Евстигней проснулся и лениво подстегнул коня:
– Н-но-о!
Лошадь не двигалась.
– Что за оказия? – Зотников вылез из тарантаса.
У дороги лежала мертвая женщина, судя по лицу, – алтайка. Возле нее, обхватив тонкими, как плеть, руками голые колени, сидел мальчик. По его лицу, оставляя грязный след, катились крупные слезы. Зотников шагнул к женщине.
– Должно, с голодухи померла алтайка. Мрут они нынче, как мухи. – Перекрестившись, Евстигней оттащил мертвое тело подальше от дороги.
«Как же с парнишкой быть?» – подумал он и обратился по-алтайски к мальчику:
– Как тебя зовут?
– Карабарчик[1]1
Карабарчик – скворец.
[Закрыть], – чуть слышно ответил тот.
– Да ты, друг, на скворца-то не похож, а скорее на полудохлого котенка, – улыбнулся своей остроте Зотников. Потом, приняв, видимо, какое-то решение, поднял мальчика и усадил в тарантас.
– А мама? – Полные слез глаза найденыша уставились на труп матери.
– Каюк твоей мамаше, померла!
Евстигней тронул коня вожжами; тарантас стал медленно спускаться с перевала.
В сумерках они проехали долину и, миновав одинокие жилища алтайцев, стали приближаться к Чарышу.
Заимка Зотникова была расположена в южной части высокогорного Алтая, вдали от проезжих дорог. Кругом стояли нетронутые леса, таежная глухомань. Ниже по течению Чарыша, за мрачным ущельем Яргола, шли русские села: Тюдрала, Талица и Чечулиха.
Появился Зотников в этих местах лет десять назад. Мелкий торговец, он случайно забрел на заимку богатого старообрядца Кузьмы Ошлыкова, и, к удивлению соседних заимщиков, осторожный к людям Кузьма выдал за него единственную дочь. Вскоре Ошлыков умер. Евстигней стал обладателем богатого наследства. Трезвый и расчетливый, он умело повел хозяйство тестя. И, чем больше богател, тем сильнее охватывала его страсть к наживе, тем больше черствела душа. Вел знакомство Зотников только с местной знатью; особенно (был дружен с кривым Яжнаем, стада овец и табуны лошадей которого паслись в плодородных долинах Келея.
Обычно Яжнай приезжал на заимку Зотникова ночью. Запершись в маленькой комнате обширного дома, при слабом свете ночника хозяин с гостем вели таинственные разговоры. Нередко эти совещания кончались поспешными сборами: оба куда-то уезжали. Возвращаясь из одной такой поездки, Евстигней и нашел Карабарчика на перевале.
Подъехав к дому, Зотников долго стучал в тяжелые, окованные жестью ворота. На стук вышел работник Прокопий.
– Сонная тетеря! Стучу, стучу, словно подохли все! Открывай!
Прокопий распахнул ворота и пошел вслед за тарантасом.
– Распряги коня, поставь на выстойку, возьми в коробке алтайчонка – должно, спит, дохлятина! – унеси его к себе в избу, а утром приведешь ко мне, – сказал Евстигней угрюмо и стал подниматься на крыльцо. – Только гляди за ним, как бы не убежал!
Прокопий бережно поднял спящего мальчика на руки.
– Ишь, сердечный, умаялся за дорогу, – произнес он сочувственно, и, войдя в избу, осторожно положил найденыша на лавку, и зажег огонь. – Мать, а мать! – Прокопий потряс за плечо спящую женщину. – Вставай, бог еще сына дал.
Степанида, жена Прокопия, поднялась с постели и подошла к лавке:
– Чей это?
– Кто его знает! Хозяин привез, а где взял – не знаю. Утром велел к себе привести.
Женщина участливо посмотрела на спящего ребенка:
– Худой какой! Кожа да кости. Покормить его, Проня, что ли?
– Не тревожь. Постели мой тулуп да укрой чем-нибудь, пускай спит. Утром покормим.
– Мам, а мам, кого это тятя принес? – послышался с полатей полусонный мальчишеский голос.
– Спи, Яшенька, спи! Скоро утро, – ответила Степанида и принялась мастерить постель нежданному гостю.
– А-а! А я думал… – И, не закончив то, что хотел сказать, Янька натянул на себя сползший отцовский армяк и уснул.
Карабарчик спал крепко. Когда солнце брызнуло лучами в окно, он проснулся и увидел рядом русского мальчика, который с любопытством разглядывал его.
Карабарчик, смутившись, отвернулся к стене и стал ковырять мох в простенке.
– А у меня свистулька есть! – проговорил Янька, подвинувшись ближе к Карабарчику. – Тятя на базаре купил, вот она!
Вынув из кармана глиняную игрушку, напоминавшую петушка, Янька поднес ее к губам. Раздалась мягкая трель.
– Что, хорошо? Хочешь посвистеть?
Найденыш медленно повернул голову к Яньке.
– Хочешь посвистеть? – повторил свой вопрос Янька и сунул игрушку в руки Карабарчику.
Найденыш неуверенно поднес ее к губам и свистнул. Его скуластое лицо расплылось в улыбке.
– А ты не так, ты вот как! – Янька, надувая щеки, пронзительно засвистел. – На, поиграй, пока мамы нет: она шибко не любит, когда в избе свистят, за ограду гонит, – затараторил он. – А тебя как звать? – И, не получив ответа, добавил: – Меня – Яшкой, тятю – Прокопием, маму – Степанидой, а собачонку – Делбеком[2]2
Делбек – лохматый.
[Закрыть]. Да вот он и сам!
Из-под кровати вылез лохматый щенок и, усевшись на задние лапы, умильно посмотрел на Яньку.
– Знаешь, чему его тятя научил? Хочешь, покажу?
Подражая отцу, Янька сердито крикнул:
– Делбек! Евстигней идет!.
Щенок вскочил на ноги, взвизгнул и, поджав хвост, стремительно кинулся под кровать. Карабарчик улыбнулся.
– Видел? – спросил довольный Янька. – Делбек боится хозяина: Евстигней его постоянно лупит чем попало. Первый раз отлупил за то, что Делбек молоко у Варвары вылакал, второй раз – за то, что цыпленка задавил, а теперь уж дерет по привычке. Делбек и Степки боится. Степка – хозяйский сын. Такая заноза – всегда первый в драку лезет! На днях привязал он к Делбешкиному хвосту пустую банку. Ну, и ошалел собачонок. Носится по двору – едва поймал… А тут Степка подбежал… Я его как двину кулаком, он и с ног долой! – И, размахнувшись, Янька чуть не сшиб с лавки нового приятеля. – Пойдем к амбарам, я тебе воробьенка покажу в гнезде.
Янька взял за руку Карабарчика и вышел с ним во двор.
– А-а, уже подружились? Вот и хорошо! – Прокопий ласково похлопал рукой по плечу найденыша. – Теперь вас будет двое. Степке туго придется! – улыбнулся он.
– Тятя, а тятя, почему он молчит все время? – обратился Янька к отцу.
– Да потому, что он русского языка не понимает.
– Вот не догадался! – улыбнулся Янька. – А я думал, он немтырь.
– Как тебя зовут? – спросил Прокопий мальчика по-алтайски.
– Карабарчик.
– Он говорит, что зовут его Скворцом, – перевел отец.
Янька свистнул:
– Вот так здорово! Скворец!
– Чей ты? – продолжал расспрашивать Прокопий.
– Не знаю… – Карабарчик опустил голову.
– Кто твой отец?
– Был пастухом у Яжная.
– У кривого Яжная? – спросил с изумлением работник. – Это не твоего отца убил он в прошлом году?
Мальчик прошептал чуть слышно:
– Не знаю. Только нас с мамой Яжнай выгнал из аила[3]3
Аил – конусообразная юрта из жердей, покрытая корой лиственницы.
[Закрыть], и мы жили в лесу.
Прокопий с жалостью посмотрел на мальчика. Ему вспомнился случай с пастухом бая: защищаясь от побоев, пастух ударил хозяина палкой и за это был убит. Дело замяли, и преступление Яжная осталось безнаказанным.
– Родные у тебя есть?
– Не знаю.
– Эй, Прокопий! – раздался с крыльца зычный голос Зотникова. – Веди мальчонка.
– Пойдем, хозяин зовет. – Взяв за руку Карабарчика, работник повел его к дому. – Да ты не бойся! – говорил он мальчику, видя, что тот упирается. – В обиду тебя не дам.
Когда Прокопий с Карабарчиком вошли в горницу, семья Зотниковых сидела за чаем.
Из-за самовара выглянуло злое лицо хозяйки.
– На кой ты грех его подобрал? – набросилась она на мужа. – Мало их, нищих, шляется по дорогам, так тащи всех в дом.
Евстигней поставил недопитое блюдце на стол и провел рукой по окладистой бороде.
– Да, парнишка незавидный. Работать, пожалуй, не сможет скоро. Разве отправить его на маральник?[4]4
Маральник – питомник: огороженное место, где содержатся маралы – крупные олени с большими ветвистыми рогами.
[Закрыть] Может, там поправится. Прокопию помощник будет. – Евстигней вопросительно посмотрел на жену.
– Куда хочешь девай, а в дом не пущу.
Зотников в раздумье почесал затылок.
– Евстигней Тихонович, отдайте мальчика мне! Куда ему теперь? Ни отца, ни матери… Пропадать, что ли? – Прокопий погладил найденыша по голове.
Хозяин крякнул и опустил глаза.
– Пускай берет! – Хозяйка посмотрела на мужа и махнула рукой: – Только насчет пропитания на нас чтобы не надеялся.
Карабарчик стоял тихо и с удивлением разглядывал просторную избу. Его поразили невиданные цветы и птицы, нарисованные на стенах и потолке, очевидно, проезжим маляром. Наглядевшись на них, он перевел глаза на сидящих за столом и увидел мальчика, который украдкой показывал ему язык.
Карабарчик в растерянности отвернулся к стене. Вдруг он почувствовал, что кто-то больно ущипнул его, и, оглянувшись, увидел рядом хозяйского сына Степку.
Найденыш заплакал.
Прокопий оглянулся и оттолкнул Степку:
– Зачем обижаешь?
– А тебе что, жалко? Он ведь алтаец! – тон хозяйского сына был вызывающий.
– И алтаец такой же человек, как и ты.
Варвара, жена Зотникова, всплеснула руками:
– Господи! Да ты, Проня, совсем с ума сошел! Нашел с кем хозяйское дите сравнивать. Степанко-то ведь крещеный, а этот что? Имени даже человеческого не имеет.
– И то правда, алтаец души не имеет, – поддакнул жене Евстигней и, обратившись к Прокопию, махнул рукой: – Бери его к себе, коли хлеба много.
Глава втораяВ семье Прокопия Кобякова Карабарчика окружили лаской и заботой. Степанида была доброй женщиной и жалела найденыша.
– Сиротка ты моя бесталанная! – гладя его по голове, говорила она. И мальчик, чувствуя ласку, доверчиво прижимался к ней.
Верным другом был и Янька.
– Если Степка тронет Карабарчика, я ему мялку дам! – говорил он отцу.
– Драться нехорошо, – останавливал сына Прокопий.
– А если он первый полезет, что мне нюни распускать, что ли? – Янька решительно встряхивал вихрастой головой.
– Теперь он побоится: вас ведь двое.
Шли дни. Карабарчик быстро осваивал незнакомый ему русский язык.
– Зды-равствуй, друг! – обратился он однажды к Яньке и протянул ему руку.
Янька подпрыгнул от радости и, схватив Карабарчика, стал кружить его вокруг себя. Утомившись, он спросил:
– А по-алтайски «здравствуй» как?
– Эзен.
– А дом? – Янька показал на большой дом Зотникова.
– Аил.
Наглядный урок русского языка неожиданно был прерван. Ребята заметили Степку. Он бегал по двору с веревочкой, к которой был привязан воробей.
Слабо трепыхая крыльями, воробей то взлетал вверх, то опускался к земле, пытаясь вырваться из рук своего мучителя. Наконец с раскрытым клювом, тяжело дыша, он упал к ногам ребят.
Янька поднял полумертвую птичку и гневно крикнул подбежавшему Степке:
– Ты зачем воробья мучаешь?
– А тебе какое дело? – Степка, выхватив птенца из рук Яньки, с силой сжал его в руке.
Воробей только слабо пискнул.
– На! – Степка бросил Яньке воробья, плюнул на Карабарчика и побежал.
Карабарчик растерянно поглядел на своего друга.
Янька кинулся за обидчиком и, догнав его возле крыльца, свалил с ног.
– Не души птичек! Не плюйся! Вот тебе, вот тебе! – Работая кулаками, он не давал Степке подняться с земли.
– Скворец, дай ему пинка! – скомандовал Янька подбежавшему другу.
На шум выбежала Варвара. Схватив Карабарчика за волосы, взвизгнула:
– Ах ты бездомник! Хозяйского сына бить?
Бросив Степку, Янька разбежался и, как молодой бычок, ударил Варвару головой в живот. Та ойкнула и присела на ступеньки крыльца. Ребята, воспользовавшись этим, стремглав бросились к своей избе.
– Вот мошенник, чуть с ног меня не сшиб! Чистый разбойник!.. Степочка, не плачь. Приедет отец – мы их проучим! – запричитала Варвара, поднимая хныкающего Степку.
У конюшни показалась Степанида, нагруженная ведрами.
– Ты своего варнака прибери к рукам да алтайчонку встряску дай, а не то я сама их проучу, как хозяйского сына трогать! – напустилась на нее Варвара.
– Да ты что, Варвара Кузьмовна! – остановилась Степанида. – Ребята на дню могут десять раз подраться и помириться. Известно, дети, – добавила она мягко.
– Ты меня не учи! – Поднявшись на крыльцо, Варвара подбоченилась. – Покамест я здесь хозяйка. Не любо – можете убираться на все четыре стороны! Кормильцы у вас теперь с Пронькой есть! – продолжала она язвительно. – Яшку-мошенника с одного конца деревни пошлешь кошелем трясти, алтайчонка – с другого, вот вам и хлеб.
Степанида махнула рукой:
– И ваш-то хлеб не слаще мирского, – и, повысив голос, крикнула: – По ночам мы чужих лошадей не таврим[5]5
Таврить – накладывать тавро, клеймо.
[Закрыть], по тайге не разбойничаем!
Варвара ахнула и поспешно закрыла за собой дверь.
К вечеру из лесу вернулся Прокопий. Жена рассказала про ссору с хозяйкой. Он нахмурился:
– Не надо было связываться с этой змеей! Осень теперь, куда пойдем? Да и Карабарчика оставлять здесь нельзя – заедят.
– А зачем мы его оставлять будем? Поедет с нами в Тюдралу. Перезимуем как-нибудь в старой избе.
– Я не об этом! – махнул рукой Прокопий. – Боюсь, как бы не уперся Евстигней насчет Карабарчика. Скажет: отдай да и все. Моя, дескать, находка.
– Нет, я без Карабарчика с заимки не выеду! – заявила твердо Степанида. – Как жил, так пускай и живет у нас.
Прокопий покачал головой:
– Да мне и самому Карабарчика жалко, но с Евстигнеем разве договоришься?
Дня через два домой вернулся Евстигней. Приехал он ночью. Через час в окно избушки Прокопия кто-то постучал. Работник вышел и узнал в темноте хозяина.
– Зайди ко мне сейчас, – хмуро сказал Зотников и направился к своему дому.
Работник последовал за ним.
В маленькой горенке тускло светилась лампада.
– Садись! – голос Евстигнея был суров. – Тут твоя баба развязала язык насчет таврежки алтайских лошадей… Так вот… – Он приблизил бледное лицо к работнику и прошептал: – Если еще раз услышу, сгною вас обоих в остроге! Понял? Кто видел? – Пальцы его впились в плечо работника. – Я тебя спрашиваю: кто видел?
Прокопий отодвинулся от хозяина и сказал примирительно:
– Мало ли что болтают, не каждому слуху верь.
– То-то! – Немного успокоившись, Евстигней зашагал по комнате. – Алтайчонка я записал на свое имя. На днях приедет поп, – бросил он угрюмо.
Прокопий понял: Евстигней хочет закабалить найденыша, сделать его своим батраком навечно.
– А где Карабарчик жить будет?
– Пока у тебя. Если понадобится – возьму.
– Да ведь он человек…
– Не твое дело! – грубо оборвал Прокопия хозяин. – Моя находка: что хочу, то и делаю.
– Вот что, Евстигней Тихонович, – чеканя слова, заговорил Прокопий, – пока я жив, мальчика в обиду не дам.
– Иди, иди, защитник, без тебя обойдемся! – махнул рукой Евстигней.
Хлопнув дверью, Прокопий вышел.
Через неделю на заимку приехал священник – отец Дометиан. Найденыша окрестили и дали ему имя Кирияк.
Приближалась зима. Подули холодные ветры. Тайга нахмурилась. Над заимкой целыми днями висела густая пелена мелкого дождя. По ночам в горах было слышно, как кричали дикие козы. В вышине серого, неласкового неба стройными треугольниками, стремясь на юг, летели гуси.
Прокопий вместе с хозяином уехал в соседнее село на ярмарку. В больших скотных дворах, что окружали заимку, ревела голодная скотина. Степанида с ребятами едва успевала подвозить корм. Намаявшись за день на хозяйской работе, ребята забирались вечером на полати.
В избе чуть мерцает огонек. За старой глинобитной печкой шуршат тараканы, скрипит однотонно сверчок. В углу, возле дверей, спит теленок, и в сумраке осеннего вечера, за окном, чуть слышно моросит дождь. Пахнет кислой капустой и намокшей за день одеждой из овчин. В сенях скулит Делбек и ждет, когда его впустят в избу.
Дождь усиливается. В избе все затихает. Только на полатях слышится неторопливый шепот. Это Янька рассказывает своему другу разные небылицы.
* * *
В один из осенних дней, встретив работницу на дворе, Варвара сказала ей:
– Пошлешь ко мне алтайчонка.
Мальчик пришел. Хозяйка хлопотала возле печки, и вкусный запах свежеиспеченного хлеба наполнял кухню. Проглотив слюну, Кирик уселся возле порога.
– Чего уставился на стол? Не для тебя стряпала! – заметила сердито Варвара и открыла подполье: – Лезь за котом! Поймаешь – снесешь в амбар. Только держи его крепко: кот-то дикий.
Спустившись по шаткой лестнице вниз, мальчик стал оглядываться. Свет сверху исчез: Варвара закрыла западню. Привыкнув к темноте, увидел две светящиеся точки. Поборов страх, пополз к ним, но светящиеся точки мелькнули в другом месте.
Сверху показалась полоска света, и сердитый голос хозяйки спросил:
– Скоро ты там?
– Поймать не могу.
– Ну и сиди вместе с котом! – Западня вновь захлопнулась.
Кот перебегал с места на место. Кирик осторожно стал подкрадываться к нему, но, запнувшись о что-то, упал. Испуганный кот прыгнул, но Кирик успел схватить его на лету и, навалившись, прижал к земле. Отчаянно мяукая и пытаясь вырваться, животное больно царапало лицо и руки Кирика.
– Откройте!
Яркий луч света проник в подполье. Весь исцарапанный, мальчик вылез со своей добычей и спросил Варвару:
– В какой амбар нести?
– В средний, где пшеница.
Недалеко от дверей амбара сидел на цепи большой пес, и, как только Кирик поравнялся с ним, кот злобно фыркнул и вырвался из рук. Собака, гремя цепью, бросилась за ним. На крыльцо выскочила Варвара с черенком от метлы.
– Кошку с собакой стравлять? Вот тебе, вот тебе!.. – На спину мальчика посыпались удары.
В дверях избы показалась Степанида. Точно птица, увидевшая птенца в когтях коршуна, она кинулась к Кирику. Схватила на ходу палку и, задыхаясь от гнева, занесла ее над головой хозяйки:
– Ребенка бить! Малыша! Да есть ли у тебя совесть? – Опомнившись, отбросила палку и прижала плачущего Карабарчика к груди. – Отольются тебе детские слезы! – проговорила она и, сама готовая расплакаться, повела мальчика в избу.
В полдень Кирику стало плохо: начался жар. Ребенок бредил:
– Мама! Страшный кот… он укусит, укусит! Мама!
– Сиротинушка ты моя, горемычная! – сквозь слезы говорила Степанида.
Глядя на плачущую мать и избитого друга, ревел на всю избу и Янька.
Через несколько дней вернулись хозяин с Прокопием. Узнав о случившемся, Прокопий пошел к Евстигнею.
– Зачем избила Кирика? – не снимая шапки, спросил он Варвару.
– А тебе какое дело? У меня есть хозяин, ему и ответ дам! – зачастила она. – Ишь, какой учитель нашелся! Проваливай из дома!
– И то, Прокопий, уходи-ка лучше. У меня рука тяжелая, неровен час, свистну по уху: долго будешь помнить, как мою жену учить. – Евстигней грузно шагнул к работнику: – Ну!
– Не нукай, я тебе не лошадь! – Прокопий спокойно поправил опояску. – Меня пугать нечего. Расчет подай! Хватит на вас спину гнуть!
– Эко, удивил! Да вашего брата, голоштанников, развелось нынче, как комарья в болоте.
– По чьей вине эти самые голоштанники развелись?
– А по-твоему, по чьей? – сдерживая гнев, спросил Евстигней.
– По вашей!.. – бросил ему коротко Прокопий.
– То есть, как это понять? – Глаза хозяина сузились.
– Очень просто: грабите бедноту, вот и все!
Лицо Евстигнея побагровело:
– Да за такие речи тебя в тюрьму можно запрятать!
– Не знаю, кто из нас скорее сядет: то ли я, то ли ты с Яжнаем.
– Прокопий! – В голосе Зотникова прозвучала угроза. – Не доводи до греха!
– Вам с Яжнаем грешить не в первый раз.
– Пронька!.. – Рука Евстигнея потянулась за топором, лежавшим под лавкой.
Варвара метнулась к мужу.
– Уйди ты, Христа ради! – замахала она на работника рукой. – Богом прошу!
– Бога вспомнила! А когда Кирика била, где твой бог был? Кровососы! – Хлопнув дверью, Прокопий вышел.
С женой он совещался недолго:
– Житья нам от этих злыдней не будет, да и лютовать над Кириком еще больше станут. Надо расчет просить. Как-нибудь перезимуем в Тюдрале.
Степанида посмотрела на Кирика и подтвердила:
– Надо уезжать, Проня. Ждать больше нечего.
Сборы были коротки. Утром, чуть свет, Прокопий вышел с заимки и направился в Тюдралу за лошадью. Вернулся лишь к обеду. Сложил имущество на телегу, усадил Степаниду, ребят и тронул вожжами коня. Возле ворот их встретил Зотников.
– Стой! Куда Кирьку повез? – Евстигней со злобой посмотрел на работника и схватил лошадь под уздцы. – Ссаживай парнишку!
– Отпусти вожжи! – В голосе Прокопия прозвучала недобрая нотка.
– Пускай Кирька слезет!
Прокопий стегнул коня. Лошадь рванулась. Отброшенный концом оглобли Зотников упал.
– Разбойник! – В бессильной ярости Евстигней потряс кулаком вслед протарахтевшей за поворотом телеге.
