Текст книги "Карабарчик"
Автор книги: Николай Глебов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)
Медвежат закрыли в сарай. Кирик, Яшка и Фрося уселись на крыльцо и начали горячо обсуждать их судьбу.
– Надо отправить медвежат в Бийск, в зверинец, – предлагал Янька.
– Они еще маленькие, – стала возражать Фрося.
– Вырастут большие – всех кур и гусей у вас передавят, – заметил Кирик.
– Вот что, ребята, – Фрося посмотрела на своих друзей, – хорошо бы медвежатам дать клички. Медвежонка, который покрупнее, назовем Спирькой, он, должно быть, отчаянный забияка.
– А второго Тонкур, что значит куцый, – предложил Кирик.
– Хорошо! – Довольная Фрося сбежала с крыльца и направилась к сарайчику, где сидели пленники. Ребята последовали за ней.
Медвежата лежали, глубоко зарывшись в сено. Фрося вернулась в дом и, налив в корытце молока, вошла в сарайчик. Янька взял за густую шерсть Спирьку и подтащил его к корытцу. Медвежонок упирался, пытаясь укусить Яньку, но когда тот толкнул его мордочкой в молоко, Спирька облизнулся и торопливо начал лакать. Кирик, вытащив из сена Тонкура, поднес его к Спирьке: и оба медвежонка, отталкивая друг друга, как поросята, принялись за еду. Закончив с молоком и вылизав начисто корытце, Спирька стал толкать его носом к выходу из сарая. Во дворе его увидел Мойнок. Помахивая хвостом, он подбежал к медвежонку. Спирька был занят своим корытцем и не заметил собаку. Увидев рядом со своей мордочкой нос Мойнока, он молниеносно хватил собаку лапой по уху. Не ожидавший такого приема Мойнок взвизгнул и вцепился острыми зубами в обидчика. Ребята с трудом оттащили разъяренного пса и закрыли Спирьку обратно в сарай.
Кирик и Янька помогли Фросе составить гербарий растительности Прителецкой тайги.
– Надо сделать так, – советовал Янька. – Одни растения у нас будут луговые, вторые – лесные, и отдельно собрать гербарий ядовитых трав. Затем мы составим список деревьев и кустарников. У нас, – продолжал Янька, – в Усть-Канском аймаке иная растительность. Здесь, например, встречается липа. По Чарышу она не растет. Я спрашивал Павла Ивановича, он объяснил, что липа на Алтае – редкое дерево, растет она и в горной Шории, а в высокогорных районах по условиям климата липа расти не может.
Ребята принесли домой растение, осыпанное мелкими белыми цветами типа зонтичных.
– Вы знаете, что это такое? – увидев крупные листья и круглые соцветия на конце стебля, спросил Игнатий. – Это самое ядовитое растение Черневой тайги, называется оно цикута. Вымойте хорошенько руки – посоветовал он, – яд цикуты опасен для человека.
Ребята бросились к рукомойнику.
– Есть у нас и другие ядовитые растения, например, курон. По преданиям, ядом курона воины-кочевники отравляли свои стрелы. Животные, в особенности овцы, часто гибнут от курона. Много у нас и целебных трав. – Игнатий перечислил названия полезных растений.
Собирать гербарий было интересно, и ребята целые дни проводили на прибрежных лугах, в тайге и на ближних склонах гор. Уходить далеко не решались, боялись встречи с медведем. Иногда им попадалось незнакомое растение, и они несли его к Игнатию, который хорошо знал растительный мир Прителецкой тайги. Вечером играли с медвежатами. Спирька подружился с Мойноком и, гоняясь за ним по широкому двору, старался схватить собаку за ухо или за лапу. Но, завидев где-нибудь Токшуна, он стремительно несся в сарай и забирался под самые стропила, сердито поглядывая оттуда на овчарку.
Тонкур, как собачонка, ходил за Фросей, выпрашивая какое-нибудь лакомство.
Наконец, Темир и ребята стали быстро собираться домой.
Игнатий и Фрося уговаривали их еще погостить, но охотник торопился в Мендур-Сокон.
– Наверное, меня уже там потеряли, да и Прокопий со Степанидой ждут ребят. Нет, надо ехать. Погостили – и хорошо.
Вечером приехали в село Ыныргу и, переночевав у знакомого крестьянина, направились рано утром в Ойрот-Туру.
Печерского в городе не застали. Он уехал по служебным делам в Барнаул. Передав по назначению найденный план золотоносного участка, друзья выехали на Чуйский тракт. На четвертые сутки показались родные места. Поднявшись на косогор, всадники увидели Тюдралу. Остановили коней и долго смотрели на село. Было слышно, как бился о скалы белопенный Чарыш, сердито хлестал волной гранитные берега и, поднимая каскады брызг, неумолчно гремел среди суровых гор.
– Гей! Вперед! – Пришпорив коня, Кирик стремительно помчался к селу.
– Вперед! – блеснув озорными глазами, крикнул Янька и, припав к луке седла, взмахнул нагайкой. Заражаясь настроением ребят, Темир лихо гикнул на свою лошадь, и трое всадников, сопровождаемые лаем Токшуна и Мойнока, вихрем влетели на главную улицу Тюдралы. И только у ворот своего дома, круто осадив коней, они соскочили с седел.
Из-под сенок вылез Делбек и, обнюхав приезжих, радостно вильнул хвостом.
Пока Степанида собирала на стол, Темир подробно рассказал Прокопию о гибели Чугунного и найденном плане геолога Макарова.
После обеда ребята сбегали на Чарыш, искупались, побывали в огороде и вечером, усталые, легли спать. Утром, провожая Темира в Мендур-Сокон, Кирик говорил охотнику:
– Передай поклон дедушке Мундусу, Ильгей и Бакашу.
– И от меня тоже, – сказал Янька, протягивая руку старому другу.
– Значит, недели через три в школу? – усаживаясь в седло, спросил Темир.
– Да.
– Опять долго не увидимся, – вздохнул охотник и с грустью посмотрел на ребят. – Привык я к вам.
– Нам без тебя, Темир, тоже скучно!
– Ну, до свидания! – Темир взялся за повод и, тронув коня, выехал за ворота. За ним побежал Мойнок.
Оставшиеся до занятий три недели Кирик с Янькой проводили на рыбалке и в лесу. Иногда брали в библиотеке книги и читали вслух Степаниде. В конце августа они приехали в город. Печерский вернулся из Барнаула не один. С ним была жена. Военком помог ребятам найти небольшую комнату. Перетащив имущество, Кирик и Янька устроились в новой квартире.
Через несколько дней приехала с отцом Фрося. Она рассказала, что медвежат отвезли в Бийск, а оттуда в Московский зоопарк.
ЭПИЛОГ
Прошло много лет. В приемную первого секретаря Усть-Канского райкома партии Кирияка Прокопьевича Кобякова вошел военный. Приложив руку к козырьку форменной фуражки, он вежливо обратился к сидевшей за маленьким столиком машинистке:
– Товарищ Кобяков не занят?
Девушка заглянула в дверь кабинета.
– У него посетитель. Прошу подождать.
Офицер опустился на стул и стал смотреть в окно. День был солнечный, яркий, какие обычно стоят в июле. Углубившись в свои думы, офицер не слышал, как из кабинета вышел секретарь райкома.
– Янька!
– Кирик!
Друзья обнялись. Разглядывая пополневшего хозяина, офицер произнес:
– Здравствуй, товарищ секретарь райкома, опять пришлось встретиться.
– Здравствуй, здравствуй, товарищ старший лейтенант танковых войск. Опять вместе. – Кирияк Прокопьевич энергично потряс руку старого друга.
– Как здоровье Прокопия Ивановича, мамы? Признаться, в Тюдрале я давненько не был.
– Родители здоровы. Отец по-прежнему работает в сельсовете, мама стареет, седая уже стала.
Оба замолчали, думая о матери, которая беспредельно любила обоих.
– Ты подожди минутку. Я позвоню жене, чтобы она встретила нас.
Через несколько минут Кирияк вернулся радостный:
– У меня сегодня настоящий праздник: приехал Темир. А сейчас, пока жена хлопочет с обедом, пойдем к Чарышу.
Друзья миновали село и оказались на берегу Чарыша. Слышно было, как на лугу стрекотала сенокосилка, шел трактор, ведя на прицепе комбайн. В небе кружились голуби. Горы и леса, казалось, нежились в лучах солнца, отдыхали, согретые теплом июльского дня.
Мерно шумел горный Чарыш. Гордо подняв ввысь могучие ветви, слушает его старая лиственница. Мимо нее много лет тому назад, дружно взявшись за руки, не раз проходили два мальчика – белоголовый и смуглолицый.
ДЕТСТВО ВИКЕШИ
Глава первая
Восьмилетний Викеша проснулся от легкого потряхивания за плечо. Увидя перед собой деда, он сразу вспомнил, что тот обещал взять его с собой в волостную управу, и быстро вскочил на ноги.
– Умывайся и за стол, да не забудь лоб перекрестить, а я пойду насчет лошади…
Маленькая подвижная фигура деда неслышно исчезла из просторной избы.
Запах свежеиспеченного хлеба наполнял опрятную избу. Возле печки хлопотала бабушка Авдотья, такая же сухонькая, как и дед. Она изредка поглядывала на внука. Викеша подошел к рукомойнику, наклонился над деревянной шайкой и раза два плеснул водой на лицо. Перекрестившись, уселся за стол.
– А мама где? – лениво потягиваясь, спросил он.
– Коров доит, а за столом потягиваться грех, – наставительно заметила старушка.
– А тятя? – продолжал расспрашивать мальчик.
– Собирает деда в волость, – коротко ответила Авдотья и поставила перед внуком блюдце со сметаной и горячий калач.
Обжигаясь, Викеша дул на хлеб, макал его в сметану и ел с наслаждением. Когда он собрался вылазить из-за стола, бабушка поставила лопату, которой она вытаскивала хлеб из печи, и подошла к Викеше. Она погладила его шершавой рукой по мягким, как лен, волосам:
– Мать молоко несет, попей парного.
В избу вошла молодая рослая женщина с открытым приятным лицом крестьянки. Она поставила подойник на лавку и взглянула на сына:
– Что так рано поднялся?
– Я с дедушкой в волость поеду, – разыскивая глазами картуз, ответил Викеша.
– А отца спрашивался?
– Не-ет, вчера мне дедушка сказал, что поедем.
Викеша знал, что маленький, сухонький дед слыл грозой для домашних. Его слово было законом в семье Булыгиных. С первых дней своей сознательной жизни Викеша понял, что все в доме безропотно подчинялись старику. Боялись его и односельчане.
Несколько лет подряд Василий Иванович Булыгин – дед Викеши – был старшиной Долговской волости. Правление находилось в селе Долгое, что в семнадцати верстах от деревни Озерной, где жили Булыгины.
Заброшенная вдали от железных дорог и промышленных центров Зауралья деревня Озерная привольно раскинулись среди озер и перелесков Челябинского уезда. Дальше на юг шла бескрайняя Тургайская степь. На восток, ближе к предгорьям Урала, лежали плодородные башкирские земли.
Большой крестовый дом Булыгиных, выкрашенный зеленой краской, резко выделялся на фоне серых крестьянских изб. Он, казалось, давил своей тяжестью, добротностью на захудалые постройки сельчан.
В тот день, как отправляться в волостную управу, дед долго искал в железной шкатулке какую-то бумагу и, найдя ее, бережно положил в карман частобора[36]36
Частобор – род кафтана.
[Закрыть].
– Ну, готов? – спросил он внука и, не дожидаясь ответа, закрестился на иконы, одновременно отдавая распоряжения снохе: – Пестрого теленка не выпускайте, а то опять в огород заберется. Да собаку не забудь покормить. – Перекрестившись еще раз, дед надел картуз и вышел на крыльцо.
Утреннее июньское солнце заливало теплом широкий двор с саманницей и амбаром. Возле дома стоял запряженный жеребец и нетерпеливо бил о землю копытом. Отец Викеши держал коня под уздцы.
– Степан, повод отпускай, когда вожжи возьму, – садясь в тарантас, крикнул дед.
– Ладно, – тряхнув стриженными под кружок волосами, коротко ответил тот.
– Садись, – кивнул старик внуку.
Мальчик проворно взобрался в тарантас, и когда дед крикнул отцу: – Отпускай! – Викеша стукнулся головой о плетеную стенку короба. Огромный жеребец вынес тарантас за ворота и помчался по деревенской улице. Перед глазами Викеши замелькали рваные плетни, крытые соломой избы, переулки и огороды. Прячась в подворотни, лаяли собаки, и одну из них, к большому удовольствию Викеши, дед огрел кнутом.
Встречные мужики торопливо сдергивали войлочные шляпы и угрюмо сторонились к заборам. На поклоны дед отвечал лишь небрежным кивком головы.
За околицей лошадь сбавила бег и через полверсты перешла на ровную рысь. Когда обогнули небольшое озеро, дед увидел на опушке березовой рощи палатки цыган. Он торопливо вытащил из кармана старшинскую бляху и повесил ее на грудь.
– Я вам покажу, конокрады, как без моего согласия селиться! Я вас уважу, голубчики!
Булыгин поднялся на ноги и сильно взмахнул кнутом. Не ожидавший удара жеребец сначала потоптался на месте, а затем рванул тарантас. Дед направил коня на палатки цыган. Жеребец, всхрапывая, помчался прямо на табор. От быстрой езды полы стариковской одежды трепетали по ветру, как крылья хищной птицы, и весь он был похож на злобного коршуна.
Цыгане заметили деда поздно. Отчаянно ругаясь, он вихрем налетел на табор и начал хлестать кнутом опешивших людей. Послышались крики и визг бегущих женщин, плач детей.
Проехав по табору, дед вновь повернул коня на палатки. Сбивая копытами висящие над огнем котелки и чайники, жеребец вынес разъяренного седока к лесу. Старик бросил вожжи перепуганному Викеше, поспешно выскочил из тарантаса и, не выпуская кнута из рук, побежал к галдевшей толпе.
– Варнаки, конокрады, вон из моей волости! – затопал он ногами и, размахнувшись, стегнул кнутом рослого чернобородого цыгана. Викеша с ужасом ждал, что толпа сомнет деда, но цыгане почему-то продолжали пятиться к палаткам. Они падали на колени, били себя в грудь и горячо просили о чем-то.
– Вон! Вон! – вновь донесся до Викеши голос деда, и говорливая толпа цыган откатилась к лесу.
Дед вернулся к тарантасу, спрятал бляху в карман и повернул жеребца на дорогу в Долгое. Версты две ехали молча. Когда в нем улеглось волнение, он повернулся к внуку.
– Испугался, поди? – из-под нависших седых бровей глаза его смотрели с усмешкой.
– Дедушка, а за что ты цыган хлестал?
– Конокрады они, да и ребятишек таких, как ты, воруют.
– Правда? – Викеша недоверчиво посмотрел на деда.
– Раз говорю – значит, правда, – кивнул своей птичьей головкой старик и, не обращая внимания на внука, запел что-то церковное.
– Дедушка, почему они боятся тебя? Ведь их много, а ты один? А зачем ты вешал на грудь бляху? – не унимался Викеша.
Дед оборвал свое пение и, зевнув, перекрестил рот.
– Вырастешь – узнаешь.
Часа через два остановились возле волостной управы. На крыльцо вышел сторож. Увидя Булыгина, он торопливо сдернул с лысой головы заплатанный картуз.
– Василий Иванович, пожалуйте. – Он быстро сбежал по ступенькам и протянул было руку, чтобы помочь старшине вылезти из коробка, но тот сам проворно соскочил с сиденья.
– Распряги лошадь, поставь на выстойку, через час дашь сена, овсом не корми, – поднявшись на крыльцо, приказал дед и вошел в управу.
Со скамей поднялись мужики и бабы. Хмурые, изможденные лица, суровые, недружелюбные взгляды… Поздоровавшись с писарем, дед надел свою бляху и занялся делами. Он долго перебирал какие-то бумаги, что-то отыскивал, читал и все время ругал мужиков за какую-то недоимку. Викеша сидел рядом и тоскливо поглядывал на окна, за которыми звенели ребячьи голоса. Наконец, он не вытерпел и потихоньку выскользнул на улицу.
В тени, недалеко от палисадника, мальчишки играли в бабки. Викеша, подражая деду, заложил руки за спину и медленно подошел к игрокам. Один из них, востроносый и худой, с веселыми озорными глазами, был одет в домотканую рубаху и штаны, через прорехи которых виднелись голые коленки. Он расставлял бабки. Второй – краснощекий крепыш с волосами цвета спелого овса – подбрасывал в руке налиток[37]37
Налиток – бабка, внутренность которой залита свинцом.
[Закрыть]. Остальные сосредоточенно следили за коном.
– Ты скоро, Семка? – второй мальчик выжидательно и спокойно посмотрел на оборвыша.
– Сейчас, – ответил тот и отошел от кона. – Бей!
Краснощекий долго нацеливался, прищуривался, а когда метнул налиток – промахнулся.
– Ставь на промах три бабки, – скомандовал Сема. Тут он увидел Викешу и быстро оглядел его с ног до головы.
– Ты с Пчелиным Волком приехал? – спросил он бесцеремонно.
– Я приехал с дедом, он старшина, – ответил Викеша.
– Так я и знал, что ты внук Пчелиного Волка, – уже насмешливо заметил оборвыш и лихо плюнул сквозь зубы.
– Ты знаешь, почему твоего деда зовут Пчелиным Волком? – не отставал Сема.
– Нет, – тихо произнес Викеша.
– Ну так я тебе скажу… Бывал на пасеке?
– У нас своя есть. Шесть ульев стоит.
– Ну вот. Видал наподобие шмеля такую тварь? Она в земле больше живет. Завидит пчелу и убивает ее жалом. Потом высасывает из нее мед. Понял теперь? – Сема покрутил пальцем возле носа Викеши. – Понимать тут надо, что люди говорят… В бабки будешь с нами играть?
Викеша покосился на раскрытые окна управы. Оттуда доносились просящие голоса мужиков и баб, сердитый голос деда:
– В острог посажу! – И, тяжело вздохнув, он тихо сказал:
– Буду, только у меня бабок нет.
– А деньги? – бойко спросил Сема.
– Есть десять копеек.
– Давай сюда, – оборвыш заложил серебряную монету за щеку и начал отсчитывать бабки.
За игрой время пролетело незаметно, и когда с крыльца управы раздался голос деда:
– Едем! – Викеша неохотно простился с ребятами.
Дорогой он спросил:
– Дедушка, а почему тебя называют Пчелиным Волком?
Старик круто повернулся на сиденье.
– Кто называл?
– Семка, один мальчик, с которым я играл в бабки…
– Твой Семка – дурак, – дед нервно потеребил свою бороденку. – Не надо было тебе с шельмецами связываться. А об этом Семке я разузнаю, кто его родители.
Викеша жалел, что нечаянно подвел Сему, и чтобы исправить положение, сказал уверенно:
– В Долгой все так думают.
– А ты откуда знаешь?
– Ребята сказывали.
– Твоих ребят выпороть надо, и тебя заодно, чтоб не слушал разную брехню. – Дед сердито задергал вожжами. Всю дорогу он сидел нахохлившись, как старая птица.
Дня через два после поездки в Долгое старик явился откуда-то пьяным. В большом булыгинском доме все притихли. В хмелю дед часто буянил. Больше всего доставалось младшему сыну Спиридону, тихому неловкому парню, который боялся отца, как огня. Так было и на этот раз.
– Эй, Спирька! – крикнул пьяный дед. – Студень ты трясучий. И в кого ты уродился такой – ни сено, ни солома! Ты возьми Степку, – говорил он про отца Викеши, – на дело мастак, умом не обижен, голыми руками его не возьмешь, в люди выйдет. А от тебя, дохлятина девки и те бегают. Женить олуха надо. Может, поумнеешь.
– Ваша воля, тятенька, – тихо ответил Спиридон, переминаясь с ноги на ногу.
– В Обаниной у кожевника дочь тебе выглядел, хотя и кособока, зато единственная наследница всему богатству.
– Воля ваша. – Спиридон еще ниже опустил голову.
– Воля ваша, воля ваша, – передразнил дед, – женю, и весь разговор.
Все в доме, кроме старика, знали, что Спиридон любил девушку из бедной семьи, знали, жалели его.
– Дарья! – крикнул старик снохе. – Где Викешка?
– На улице играет. – Мать Викеши спокойно вскинула серые, умные глаза на расходившегося старика.
– Позови.
Дарья вышла и через несколько минут явилась с сыном.
– Уходи! – махнул дед рукой на Спиридона и зло посмотрел ему в спину. Пошарив нетвердой рукой но карманам своего частобора, он вынул пряник и подал его внуку.
– Ты меня любишь? – дыша винным перегаром в лицо мальчика, спросил он.
– Пьяного не люблю, – жуя пряник, ответил Викеша.
– Ах ты, пострел, – мышиные глазки деда посветлели, и, обнимая внука, он продолжал ласково:
– Викешка, Викешка, попом ты у меня будешь, попы живут хорошо, выучим – и станешь ты поп Викентий Булыгин.
– Я не хочу попом. – Викеша недовольно надул губы.
– Почему?
– А они толстые больно…
– Дурак ты, Викешка. Так, стало быть, не хочешь попом? – Дед вдруг сердито махнул рукой. – Дарья! Сними сапоги. – Он выставил ногу, и сноха стянула с него сапоги. Опираясь одной рукой о стену, второй о Дарью, старик, что-то бормоча под нос, ушел спать.
В булыгинском доме тихо. Слабо мерцает огонек лампады. В маленькой горенке хранит дед. Безмятежно спит на полатях Спиридон, только что вернувшийся с вечерки. Уснули отец и мать Викеши. Только в углу, недалеко от печи, сидит за прялкой бабушка Авдотья Максимовна и под мерное жужжанье веретена рассказывает внуку сказку про Бову Королевича. В голове восьмилетнего Викеши роем кружатся воздушные замки, серебряные пруды, дремучие леса.
Глубокая полночь. Пропели первые петухи, а золотая нить сказки тянется еще долго-долго.
Глава вторая
Утро выдалось ясное. Под лучами солнца снег вспыхнул ослепительными искрами. Хорошо покататься в такую погоду с горки! Ребятишки гурьбой высыпали на улицу. Смех, крики и стук опрокинутых деревянных салазок. Остроухий Шарик хватается зубами за полы ребячьей одежды и скатывается на лапах с высокой горки. Мороз больно щиплет нос и обжигает щеки. Весь в снегу, румяный, Викеша вбежал в избу. Быстро сбросил шубейку и, садясь за стол, заявил отцу:
– После обеда пойду с ребятами на Васькино.
– Зачем?
– А так, – беспечно ответил Викеша.
Когда он опять выбежал на улицу, мальчишки уже прорыли метра на два проход в снежной горе, которая, закрыв высокий заплот булыгинского дома, тянулась до крыши соседнего амбара.
Из дыры торчали подшитые пимы Назарки Сорокина, первого коновода и большого забияки. Вскоре послышался его голос:
– Ребята, Викеша пришел?
– Здесь, – отозвался тот.
– Бери лопату, начинай копать с другой стороны, возле забора, – приказал ему Назарка и, подтянув под себя ноги, начал выбрасывать снег.
– А на Васькино когда пойдем? – наклоняясь к большой снежной дыре, спросил Викеша.
– Пророем сугроб, тогда и пойдем. Давай копай.
Через час проход был готов. Энергично работая локтями, ребятишки стали переползать глубь снежной горы. Было интересно и таинственно. Яркий свет у входа постепенно переходил в голубой полумрак. Вылезая из «туннеля», «строители» радовались блеску зимнего дня, и он казался им еще ярче и краше.
– Теперь на Васькино! – скомандовал Назарка своей ватаге.
Озеро Васькино примыкало одним концом к деревенским огородам. Противоположный берег вплотную подходил к большому сосновому лесу, который охватывал озеро в форме подковы. Летом на Васькино водилось много уток, зимой в камышах петляли зайцы, и охотники не раз замечали свежий волчий след.
Утопая в глубоком снегу, мальчики прошли камыши, пересекли затянутое льдом большое плесо. Вот и лес. Сколько здесь звериных следов! Тонкой строчкой рисуя затейливые узоры, бегал какой-то небольшой зверек. А вон там, возле старого пня, из леса в озерные камыши протоптали дорожку зайцы. Возле небольшой сосенки, ветки которой под тяжестью снега повисли до самой земли, пробежала белая гибкая ласка.
Викеша раздвинул густые ветви сосенки и заглянул в пустоту. Там было сухо, уютно, тепло. Вот бы полежать сейчас на желтой прошлогодней хвое, вдохнуть запахи осени… И пусть сердитый ветер шумит в камыше, наметает сугробы: здесь так хорошо и тихо. Викеша опустился на колени и стал разгребать снег. Но нижние ветви крепко примерзли к земле, и, вздохнув, он пошел на голоса друзей.
Ребята не заметили, как наступил вечер и поднялся сильный ветер. Выйдя на опушку леса, они остановились. Озеро, камыши – все было затянуто белесой мглой. Не видно и деревни. Резкий порыв ветра повернул ребят лицом к лесу, и Викеша, вспомнив про уютную сосенку, предложил укрыться в бор – там тише.
– Сказа-ал, – протянул насмешливо Назарка. – Что мы в лесу, что ли, ночевать будем? Айда, ребята, домой.
Назарка первым шагнул на берег. За ним последовали остальные. Выйдя из камышей, все сгрудились возле Сорокина. Идти через открытое плесо было трудно. Ветер крепчал. Снег повалил сплошной стеной. Казалось, он гнал ребят обратно в камышовое затишье, где можно было бы переждать бурю.
– Держись друг за дружку. Не отставай! – крикнул Назарка и, нахлобучив шапку, зашагал по направлению к деревне.
Поминутно поворачиваясь к товарищам, – не отстал ли кто – он упорно шел вперед. Назарка был старше своих друзей года на три и лучше всех понимал опасность бурана. Викеша шел бодро. Одет он был теплее ребят – в меховую борчатку[38]38
Борчатка – вид долгополой шубы.
[Закрыть]. Он подобрал ее длинные полы и шел, не спуская глаз со спины Назарки. Встречный ветер дул, казалось, с удвоенной силой. Назарка, не видя тропы, часто сбивался в целик.
– Стой! – послышалось сзади. – Доронька Пестерев где-то отстал.
Ребята остановились.
– Ждите меня здесь, – скомандовал Назарка и, тяжело шагая по снегу, исчез в серой пелене бурана. Через несколько минут до слуха ребят донеслось:
– Ви-кеш-ка! Ви-кеш-ка! Иди сю-да!
Викеша отделился от ребят. Нащупывая ногой следы, полузанесенные вьюгой, он шел на голос.
– Ви-кеш-ка! – послышалось почти рядом. В полумраке мелькнули две фигуры. Пройдя еще несколько шагов, Викеша остановился. Назарка тряс Дороню за плечо:
– Вставай!
– Не могу идти, – хныкал тот.
– Вставай, тебе говорят! – С помощью Викеши Назарка поднял мальчика на ноги. – Иди! – толкнул он его в спину.
Дороня опять захныкал:
– Снег в пимы набился, ноги стынут.
Назарка поспешно сдернул с него валенки и вытряхнул снег.
– Иди! А то я тебе в шею накостыляю, – сказал он зло и толкнул Дороню в спину.
Угроза подействовала сильнее, чем уговоры, и, опираясь о плечо Викеши, Дороня зашагал вперед.
В одном месте Дороня остановился, чтобы отдохнуть.
– Я тебе отдохну! – яростно крикнул Назарка и двинул его кулаком в бок. – Иди, говорят, а то замерзнешь.
Вскоре они добрались до ребят.
А вьюга свирепела. Снег хлестал справа, слева, валил сверху, забивался за воротник и крутился у ног. Сумасшедшей пляской встречала вьюга ночную тьму.
Держась за руки, дети медленно двигались к деревне. Шли цепочкой, не теряя друг друга из вида. Через полчаса утомительного пути им показалось, что блеснул огонек, за ним второй – значит, деревня близко. Вдруг огоньки исчезли, и ребята приуныли. Назарка беспокойно завертел головой. Молчаливо стоял Викеша. Он думал о сосне, под которой можно было бы переждать буран. Затем мысли унеслись к дому. Забраться бы сейчас на теплые полати и слушать, как воет за окном злая вьюга. Голова мальчика опускалась все ниже и ниже. Он начал дремать. Из состояния полусна его вывел голос Назарки:
– Кто видел огни?
– Я, – поднял отяжелевшие веки Викеша. И окончательно встряхнувшись, показал рукой вперед, – я видел их там.
– Я тоже!
– И я! – послышались голоса ребят.
– А может, это волк, – едва выговорил Дороня и теснее прижался к Викеше.
– Поскули еще. – В голосе Назарки – угроза. Но и сам он почувствовал, как мурашки побежали по коже.
– Может быть, взаправду волк?
Поборов страх, ребята сгрудились вместе и разом крикнули. Через вой вьюги полетело зовущее «Ay! Ay!»
– Э-гей! – вдруг донеслось издалека. Семь дружных голосов зазвенели уже громко и радостно: – Ay! Ay!
Через несколько минут показался всадник, из мрака выплыл второй, третий…
Подъехал Архип Сорокин, отец Назарки, инвалид с одной ногой, вернувшийся два года назад с японской войны. Возле всадников, весело повизгивая, крутился Шарик… Викеша услышал тревожный голос отца:
– Куда вас черти занесли?!
Мальчишки, насупясь, молчали. Только неожиданно осмелевший Дороня пропищал, стуча зубами от холода:
– Куда же? На озеро…
