Текст книги "Месть розы"

Автор книги: Николь Галланд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

Маркус с угрюмым видом удалился. Немного расслабившись, Конрад переключил внимание на Жуглета.

– Николас будет ревновать. – Он криво улыбнулся. – Обычно для забав выбирают его. Он красивее тебя и лучше одевается.

– Но у него кожа не такая молочная, – почти пропел Жуглет и оттянул вверх рукав, обнажив предплечье, особенно бледное на фоне загорелой кисти. – В темноте это ценится выше.

Виллем подавленно смотрел, как его друг и монарх хохочут, словно расшалившиеся подростки.

По всему городу уже звонили к вечерне, когда Виллема отпустили с приглашением прибыть в замок к завтраку. Долгое путешествие и первый вечер при дворе вымотали его, а путь с горы до города был неблизкий. Ему хотелось одного – спать. Однако Жуглет вслед за Виллемом спустился во внутренний двор и дождался, пока тому вернут меч и коня, как будто рассчитывая на приглашение отправиться в гостиницу вместе и там продолжить кутеж.

Скорее из доброго расположения и благодарности, чем движимый подлинным энтузиазмом, Виллем пригласил друга сесть позади него на коня и таким образом добраться до гостиницы. Посланец Николас скакал на собственном жеребце, везя в деревянном ящике знаменитый шлем и показывая дорогу. Хотя она была хорошо обозначена и над городом мерцали огнями пять маленьких сторожевых башен, после наступления темноты спуск по крутому склону становился достаточно опасным.

Когда они в конце концов добрались до северных ворот города, на расстоянии примерно полумили от подножия горы, Николас протянул стражникам восковой отпечаток кольца Конрада, и их пропустили, хотя комендантский час начался уже давно. Дорога уходила во тьму, через тихий квартал ремесленников, мимо улицы Пекарей, позади церкви – самой большой, когда-либо виденной Вильямом, – мимо шатра ювелиров, через рынок, на котором днем торговали зеленью.

Из ярко освещенной гостиницы все еще доносился шум. На подходе к ней Виллем пропустил Николаса вперед, а сам остановил Атланта за воротами и какое-то время сидел, глядя в чистое ночное небо, пронизанное светом всплывающей над городскими стенами ущербной луны. Городской воздух здесь был плотнее, чем в открытом поле, однако совсем другой букет запахов немного взбодрил Виллема, и он подумал, может, не так уж и плохо, что Жуглет отправился вместе с ним.

– Жуглет, – заговорил он и сразу же почувствовал, как менестрель прижался к его спине, чтобы лучше слышать. – Без тебя мне в жизни не стать бы участником такого вечера, как сегодня. Я даже не пытаюсь делать вид, что понимаю, чем вызвано твое великодушное отношение ко мне, но, как бы то ни было, я очень, очень тебе признателен. Надеюсь, нынче вечером я тебя не разочаровал.

– Ты это серьезно? Все прошло потрясающе успешно!

Жуглет дружески потрепал его по плечу, сполз с коня и отскочил в сторону, чтобы оказаться подальше от мощного, крутого бедра животного. Внезапно у Виллема возникло странное чувство: спине, к которой только что прижимался менестрель, стало холодно и позади как бы разверзлась бескрайняя пустота.

Обычно к этому времени замок уже спал, но не сегодня, после такого затянувшегося ужина. Маркус, сидя за столом в своей приемной и слушая нудные ежедневные отчеты служащих, сквозь дверной проем заметил Альфонса Бургундского. Тот стоял на ступенях винтовой лестницы, по-видимому собираясь наверх, в свои апартаменты. В свете факела его волосы очень напоминали волосы Имоджин – такие же темные и волнистые; внезапно Маркус почти почувствовал ее локоны под своими пальцами. Он заставил себя отвести взгляд и выбросить эти мысли из головы.

Очевидно, другой причины остановиться здесь, кроме как бросить на Маркуса оценивающий взгляд, у Альфонса не было. Понимая, почему именно его рассматривают, сенешаль, обсуждая с начальником конюшни брожение конского навоза, постарался напустить на себя как можно более аристократический вид, хотя и сомневался в успехе.

С другой стороны в приемную спустился его величество в накинутом на плечи, расшитом золотом халате и в сопровождении ночного телохранителя. Протяжно зевнув, он сказал Маркусу:

– Когда закончишь здесь, я хочу получить лекарство от бессонницы. Желательно, чтобы это была блондинка. Мальчиков-пажей посылать без толку: они никогда не понимают, что мне надо.

Внезапно во внутреннем дворе внизу раздался звонкий юношеский смех, в ответ на который из кухни донеслось сердитое шиканье. Какое-то время смех метался в замкнутом пространстве двора, а потом устремился вверх по винтовой лестнице. В результате графу пришлось отскочить в сторону, чтобы избежать столкновения с источником веселья – Жуглетом и Николасом, через узкий дверной проем промчавшимися мимо Альфонса в прихожую и выглядевшими так, словно они умирают от смеха. Оба были в туниках, явно больших по размеру, чем следовало.

– Сир! – выпалил Николас, имея в виду эти самые туники. – Посмотрите, что Виллем из Доля презентовал нам!

– И нужно было видеть кольца, которыми он одаривал дам! – добавил Жуглет.

Альфонс поднялся на одну ступеньку винтовой лестницы, но потом остановился, интересуясь реакцией Конрада. Сквозь бесстрастную маску его лица проступило откровенно расчетливое выражение, и это обеспокоило Маркуса.

Конрад выглядел изумленным.

– Что за странный парень! – воскликнул он.

Николас и Жуглет подошли поближе, предлагая ему и служащим Маркуса пощупать материю, из которой сшиты туники.

– Он, похоже, собирается раздарить все, что у него есть.

– В гостинице его обожают, сир, – сказал Николас, как если бы это что-то объясняло.

– И не только из-за подарков, – добавил Жуглет. – Подарки – это всего лишь проявление великодушного, преданного сердца.

Конрад на мгновение задумался, а потом обвел взглядом комнату в поисках Бойдона.

– Бойдон, завтра же утром пошли в гостиницу Виллему сотню фунтов нашими новыми монетами.

Все удивленно раскрыли рты.

– Сир? – дрожащим голосом переспросил Маркус.

– Хочу посмотреть, как он ими распорядится, – объяснил Конрад, не сводя взгляда с Жуглета, у которого внезапно возник зуд в самом неожиданном месте, так что пришлось отвернуться и почесать его.

Маркус быстро глянул на Альфонса и тут же отвел взгляд; Альфонс быстро глянул на Маркуса и тут же отвел взгляд. Снедаемый непреодолимым чувством беспокойства, сенешаль попытался вернуться к своим занятиям. Граф, задумчиво качая головой, продолжил путь вверх по лестнице к предназначенным для него апартаментам.

Закончив свои дела, Маркус накинул отделанный соболем плащ, спустился по лестнице и окунулся в прохладный, влажный вечерний воздух внутреннего двора. Изо всех сил стараясь сохранять спокойствие, он уселся на нижнюю ступеньку лестницы, ведущей из покоев Конрада прямо во внутренний двор. Вяло улыбнулся, когда мимо в свете факелов проскользнула женская фигура, но был так расстроен и занят своими мыслями, что даже не понял, кто это, дама или служанка. Главное, не Имоджин, а значит, она не интересовала его.

Величайшая сила Маркуса как сенешаля часто переезжающего с места на место двора Конрада состояла в способности предвидеть и, следовательно, предотвращать все сколько-нибудь значительные накладки. Как любая выдающаяся способность, эта его черта одновременно с положительной имела другую сторону: он, как это принято говорить, шарахался от любой тени. Ощущение, что ситуация может обернуться бедствием, возникала у него очень быстро и легко, причем зачастую для этого не было никаких логических обоснований. Так обстояло дело и с появлением Виллема: на фоне всеобщего восхищения у Маркуса оно порождало ощущение непреодолимого, ползучего страха.

«Он же просто рыцарь, – убеждал себя Маркус. – Мелкий рыцарь из никому не ведомой глуши. На следующей неделе ни двор, ни Конрад даже не вспомнят, что он был здесь. И сам граф сказал сегодня, что свадьба совсем скоро».

У него возникло странное чувство, будто игра в шахматы, во время которой прозвучала эта фраза, происходила несколько недель назад. Маркус задумался над тем, какие цели преследует Жуглет, нахваливая и продвигая при дворе молодого бургундца.

– Маркус? – прозвучал над ним голос Конрада. Маркус поднял голову, вскочил, поклонился.

– Сир!

Махнув рукой – дескать, брось все эти церемонии! – Конрад продолжал спускаться по лестнице в сопровождении своей неизменной тени – ночного телохранителя.

– Она была очень, очень мила, эта блондинка, но не излечила меня от бессонницы.

– Прошу прощения, сир.

Конрад опустился на нижнюю ступеньку, взмахом руки велел Маркусу сделать то же самое и сказал заговорщицким тоном, очень тихо, чтобы телохранитель не расслышал:

– Интересно будет в конце концов понять, какова цель игры Жуглета.

– С рыцарем? Я как раз и сам раздумывал над этим, сир.

– Без сомнения, он действует в моих интересах – это всегда так. Тем не менее любопытно будет посмотреть, на что он посоветует Виллему истратить посланные мной деньги… Кстати о любопытстве. У меня к тебе случайно возник один вопрос.

Когда дело касалось его величества, ни о каких случайно возникших вопросах не могло быть и речи.

– Я полностью в вашем распоряжении, сир.

– Этот твой авантюрный, идиотский поступок, когда ты привел в лагерь мою маленькую кузину… Ты сказал мне правду о том, что не…

– Абсолютную правду, – вспыхнув, сказал Маркус. – Клянусь. И как ваш подданный, и как ваш старый друг.

– Значит, она по-прежнему девственница?

«О господи, – в ужасе подумал Маркус. – Это может интересовать его лишь в одном случае – если он собирается отдать ее кому-то другому».

– Я не спрашиваю, не обесчестил ли ее ты. Я уточняю, девственница ли она, – продолжал Конрад. – Насколько я помню, сохранение невинности больше волновало тебя; ей самой это было безразлично. Не доверяю женщинам, которые ведут себя таким образом. Убедись, что она девственница.

– Вы хотите забрать ее у меня? – глухо спросил Маркус. Император хмуро воззрился на него.

– Нет, – произнес он почти отеческим тоном, – но не забывай, Маркус, это политическая помолвка. То, что ты влюбился в нее, просто случайность, не имеющая никакого отношения к делу и, честно говоря, являющаяся свидетельством твоего дурного вкуса. Я закрыл глаза на то, что увидел в лагере, и это было в высшей степени неразумно с моей стороны. Я поступил тогда как твой друг. Но ты должен пообещать мне, тоже как друг, что я, как твой император, не окажусь в глупом положении из-за того, что закрыл глаза на твой проступок.

– Обещаю, – сказал Маркус. – Вам даже не нужно меня ни о чем просить. Меня и самого заботит ее честь.

– Значит, моя маленькая кузина чиста и невинна и у меня нет оснований подозревать, что дело обстоит иначе?

– Она девственница, которая обручена и питает самые глубокие, нежные чувства к…

– Ох, хватит об этом! – прервал Маркуса Конрад. – Я же не сказал, что собираюсь забирать ее у тебя.

– Нет, сир. Этого вы не говорили.

Глава 6
BILDUNGSROMAN
Нравоучительная история для юношества

28 июня

Поздно вечером, предварительно убедившись, что часовые трезвы или, по крайней мере, не спят, и объявив, что обстоятельства требуют его незамедлительного присутствия в Ахене, у постели больного дядюшки, Маркус отбыл – но не на север и не в Ахен, а на юг. Меняя загнанных лошадей на почтовых станциях, он скакал во весь опор ночь напролет. Под утро, после краткого сна, он продолжил путь на юг, пока не достиг торговых путей долины Рейна. Вдоль дорог там росли деревья с пышными кронами, чья обильная тень дарила спасительную прохладу, но не защищала от полчищ злобных насекомых. Под вечер, в свете косых лучей заходящего солнца, он двинулся на запад, миновал речку и приблизился к небольшой рощице. Дубы, ивы, вязы и розовый кустарник живописно окружали развалины женского монастыря. Здесь жила женщина, собиравшая лечебные травы и ягоды. Она приходилась двоюродной бабушкой одной из служанок Имоджин.

И умела хранить тайны. За последний год они с Имоджин встречались здесь трижды – дважды, чтобы провести ночь, а один раз им удалось пробыть вместе несколько дней. Лесная жительница кормила их, стелила постель на полу старой часовни, ничего за это не просила и со спокойным безразличием принимала деньги и драгоценности, которые настойчиво совал Маркус. Ей не на что было их тратить.

Имоджин в свободно ниспадающем желтом платье выбежала ему навстречу из кустарника, радостно улыбаясь. При виде ее бледной кожи, контрастирующей с блестящими каштановыми волосами, Маркус замер от восхищения.

– Я только что приехала! – проворковала она счастливо. – Прекрасно, теперь все время наше!

С этими словами она схватила его за рукав и со смехом повлекла в старую часовню.

Там, в пронизанном солнечными лучами сумраке, в месте, когда-то бывшем местом молитвы, они принялись страстно обниматься и покрывать поцелуями лица друг друга. Совсем скоро они уже лежали, тесно прижавшись, меж мягкими, заботливо привезенными Имоджин простынями, на ложе из листьев вяза и сухой болотной травы. Снаружи сиял яркий день, но внутри было не жарко, а лишь тепло. Каменный пол словно покрывала леопардовая шкура, созданная из круглых пятнистых теней. Как всегда в подобных ситуациях, Маркус ниже пояса был одет.

– Мне так тебя не хватало, – произнес один из них, и оба немедленно забыли, кто именно это сказал.

Перекатившись на спину, она притянула его к себе, так чтобы он оказался сверху, – улыбаясь, как всегда, когда ощущала, что от близости ее тела его плоть твердеет.

– Когда же наконец это случится? – нежно промурлыкала она, но ее улыбка погасла, когда она разглядела выражение его лица. – Что с тобой, любимый?

Его взгляд встревожил ее. Он смотрел так, словно прощался навсегда и хотел запечатлеть в памяти мельчайшую черточку своей возлюбленной.

– Мы не должны… – прошептал он так тихо, словно говорил сам с собой.

– Вообще-то, – продолжила она с улыбкой, – на сегодня я запланировала кое-что совсем особенное.

Он резко сел. На его лице возникло выражение муки, почти страха.

– Мне не следовало приезжать, Имоджин, сейчас я не нахожу в себе сил…

– Вот и чудно, – прервала его она, положив руку ему на губы. От ее пальцев исходил аромат яблок. – Если я королева твоего сердца, ты должен слушаться меня. – Ее голос, одновременно робкий и вкрадчивый, бархатно-мягкий, был, без всякого сознательного намерения с ее стороны, полон соблазна. – Я желаю, чтобы ты познал меня как муж.

– Господи, – простонал он, с усилием отрываясь от нее. Она села и начала подвигаться к нему по испещренным колеблющимися тенями простыням.

Имоджин, прекрати, ты понятия не имеешь, о чем говоришь.

– О совокуплении, – с невинным удовольствием смакуя собственную греховную осведомленность, промолвила она. – Само собой, я не знаю, о чем говорю… пока не знаю.

С каждой их встречей ему все мучительнее давалось почитание того, что казалось всего лишь досадной технической деталью. Сегодня же причин для такого почитания было одновременно и больше, и меньше.

– Имоджин, можно найти другие способы доставить друг другу удовольствие. Прошу тебя, ты должна сохранить себя для брачной ночи. – И, не в силах справиться с нахлынувшим чувством, он выпалил: – Что, если она будет не со мной?

Имоджин понимала и его чувства, и ситуацию в целом достаточно хорошо, чтобы предвидеть такое возражение.

– Это – бесценный дар, и я предпочту отдать его возлюбленному, а не чужому мужчине, который по случайному стечению обстоятельств станет моим мужем.

– Все не так просто, – покачал головой Маркус. – Первый раз бывает болезненным, дорогая, и потом все, что тебе останется, это боль из-за того, что ты связалась со мной, потому что муж вышвырнет тебя за блуд.

– Ты такой же, как мой отец! – взорвалась она. – Он меня не выпускает, а ты не впускаешь! Не обращайся со мной как с ребенком, Маркус!

Совладав с собой, она опять заговорила мягко и спокойно, и от этого он снова растаял.

– Вряд ли одной женщине на тысячу доводится испытывать чувства, какие испытываю к тебе я, а счастье взаимности выпадает на долю, наверное, одной из десяти тысяч. Это дар судьбы. И если мы не поступим с ним соответственно, это все равно что швырнуть его обратно в лицо Богу.

Маркус рассмеялся, удивленный ее рассуждениями.

– Вряд ли церковь с этим согласится.

– В Писании сказано, что нельзя возжелать лишь жены ближнего своего. Я тебе не жена ближнего. И нигде не сказано, что в брачную ночь невеста должна быть девственницей. Наш Спаситель никогда этого не утверждал. Нашему Спасителю это было все равно. Одна из тех, кто следовал за ним, была женщиной, но при этом не была ни женой, ни девственницей.

С этими словами она улыбнулась, кокетливо и слегка смущенно. От этой улыбки он всегда таял.

– Я от тебя не отстану, – предупредила она.

На протяжении вечности – или, быть может, мгновения – Маркус смотрел на Имоджин, воображая, что еще сможет удержаться. Потом рывком притянул ее к себе, под себя, почти с бешенством прижимаясь своими губами к ее. Она потянулась к запретным шнуркам. Пока она развязывала их, раздевая его, он не сводил с нее глаз. Он не раз видел это молодое прекрасное тело, прикасался к нему руками и губами, но прежде всегда знал, что есть черта, за которую переступать нельзя. Теперь, без этого ограничения, все стало несравненно слаще.

Было больно, но не сильно – не так, как она боялась. Маркуса переполняли чувства. Он разрыдался, уткнувшись ей в волосы, утопил ее в поцелуях. Гладя ее лицо, он вымолвил:

– О Имоджин, ты так невыносимо прекрасна, – и поцеловал опять, на этот раз в щеку, нежно, отчаянно надеясь, что не порушил навсегда и ее и свою жизнь.

Наутро после встречи с Конрадом Виллем проснулся поздно. Первое, что он увидел, открыв глаза, было сужающееся к подбородку лицо Жуглета. Тот улыбался во весь рот. По всему было видно, что он мало спал, но задиристости, однако, не утратил. В руках менестрель держал тяжелый кожаный мешок. При каждом движении в нем многообещающе побрякивало.

– С добрым утром! Завтрак ты уже проспал, но я извинился за тебя перед его величеством. Он прислал тебе вот этот подарочек.

Виллем зевнул и сел на постели. Спал он, как всегда, хорошо, но сны видел тревожные, отражавшие его беспокойство по поводу произведенного им впечатления; неожиданное появление Жуглета успокаивало и вселяло уверенность.

Слуги и пажей видно не было. Эрик, уже одетый, примостился на сундуке у большого окна: изучал немецкую грамматику. Когда его кузен сбросил на пол покрывала и, голый, потянулся за одеждой, юноша ухмыльнулся.

– Ни за что не догадаешься, что император тебе прислал, – объявил Эрик.

Жуглет опять потряс мешком.

– Деньги!

Виллем удивленно заморгал.

– Почему?

– Надо спрашивать не «почему», а «сколько», – поправил Жуглет и, положив мешок на пол, принялся развязывать стягивающие его кожаные шнурки. – Сто фунтов. С великолепным профилем нашего дражайшего императора на каждом.

На лице Виллема возникло выражение изумления, сменившееся облегчением.

– Слава богу, теперь я могу рассчитаться с кредиторами, – сказал он. – Надо заказать в Монбельяре новые копья и щиты, а я и так уже задолжал своему поставщику. В этом году урожай у нас не слишком хорош…

– Сейчас ты долги платить не будешь, – прервал его Жуглет таким тоном, словно это само собой разумелось. – Сейчас ты будешь раздавать подарки. Себе сошьешь одежду поприличней. Пошлешь богатое подношение братству святого Ипполита. Деньги должны остаться внутри городских стен, чтобы все видели, как ты их тратишь. И ни в коем случае не следует покупать по-настоящему нужные вещи.

Виллем состроил гримасу, завязывая пояс халата.

– Что за бредовый образ действий. Если так принято вести себя при этом дворе, то не уверен, что хочу иметь к нему отношение.

Менестрель присел рядом с Виллемом и улыбнулся ему почти отечески.

– Не при дворе, а в городе. Семьи здесь так разбросаны, что происхождение немного значит, и горожане по определению не владеют большими поместьями, так что богатство человека определяется по тому, сколько он тратит. Но учитывать это тебе придется только до турнира. Клянусь круглым задом твоей сестрицы.

– Которого тебе не видать, как своих углей, – жизнерадостно отметил Эрик.

Жуглет не сводил взгляда с Виллема.

– Я напишу поставщику в Монбельяр от твоего имени и уговорю его прислать тебе все, что надо, в долг.

– Если он так же доверчив, как я, то поймается на эту удочку, – нервно хохотнул Виллем.

Внезапно он почувствовал, что постоянное присутствие рядом всезнающего друга не успокаивает, а угнетает его. Следуя мгновенно вспыхнувшему желанию оказаться подальше от Жуглета, он встал и повернулся к открытой двери, где сидел в ожидании приказаний юноша-слуга.

– В гостинице есть писец? – спросил Виллем.

Юноша утвердительно кивнул.

– Приведи-ка его ко мне. Надо написать несколько писем.

– Советую поторопиться, иначе мы опоздаем к обеду, как уже опоздали к завтраку, – отозвался Жуглет.

– Мы? – несколько более резко, чем собирался, переспросил Виллем. – Тебе никто не мешает отправиться ко двору в любой момент, когда пожелаешь. Ты вовсе не обязан следовать за мной по пятам, точно собака.

Последовала короткая пауза, во время которой Виллем рылся в сундуке в поисках своей полинявшей синей дорожной туники.

– Зря ты не воспользовался предложением Конрада взять женщину, это помогло бы снять напряжение, – с мягким укором отозвался с кровати Жуглет. – Собака не я, а ты, и к тому же еще щенок, не способный показывать трюки без дрессировщика. Дрессировщика, которого не стоит кусать, иначе он бросит тебя на обочине, как шавку с дурным норовом.

– Хорошо, извини, – мрачно отозвался Виллем. Встряхнув дорожную тунику, он бросил ее на крышку сундука и скорчил гримасу.

– К обеду ведь надо прилично одеться? Удобную одежду на придворный пир не наденешь.

– Напротив, появление в дорожной одежде может произвести неплохое впечатление, – возразил Жуглет. – Вроде как истинный рыцарь думает только о подготовке к турниру, забывая обо всем остальном. Дамы обожают такие вещи. Кстати, вчера вечером тебе ни одна из них не приглянулась?

Виллем, честный до невозможности, признался, что нет.

Когда прибыл писец с кожаным, набитым пергаментными свитками мешком под мышкой, Виллем усадил его у большого окна и принялся, одеваясь, диктовать. Первое письмо предназначалось Ренарду, рыцарю, который завладел его прежним шлемом. В этом письме Виллем рассказывал о предстоящем турнире, призывал собрать бургундских рыцарей и приехать, чтобы поддержать его.

– Если соберешь достаточно, – пробормотал Эрик, – сможешь возглавить целый батальон.

– Думаю, так оно в итоге и будет, – удовлетворенно заметил Жуглет.

Он все еще сидел на кровати, выдергивая из покрывала распустившиеся нитки.

– И держу пари, все они станут людьми императора.

Виллем, зашнуровывая сапоги, фыркнул.

– Жуглет, сейчас ты попал пальцем в небо. Если Конрад поставит меня выше своей свиты, кто-нибудь из них перережет мне ночью глотку. Теперь второе письмо, – отрывисто произнес он, выпрямляясь и поворачиваясь к писцу.

Второе письмо предназначалось матери и сестре. В нем он рассказывал о предстоящем турнире и расписывал – слегка преувеличенно – изумительный характер императора. Далее, в заметно более скромных выражениях, повествовал о приеме, оказанном ему при дворе.

– Добавь-ка еще кое-что, – вставил, обращаясь к писцу, Жуглет. – Жуглет говорит, что Виллем недостаточно верит в свои силы, но это ведь дело обычное, верно?

– Этого не пиши, – сказал писцу Виллем.

Он сам не знал почему, но постоянные похвалы Жуглета внезапно стали невыносимо раздражать его.

– Просто подпиши: «Ваш любящий сын и брат Виллем». – Он натянул вторую перчатку. – Эрик, прикажи готовить коней.

Эрик вышел вместе с писцом, и Виллем обратился к Жуглету, небрежно развалившемуся на кровати:

– Жуглет, потребуется некоторое время, чтобы оседлать коней. Может, отправишься во дворец пешком? Зачем тебе из-за нас опаздывать? Спасибо за то, что доставил королевский подарок. – И с несвойственной ему насмешкой в голосе добавил: – Полагаю, в благодарность за это я должен что-нибудь поднести тебе?

– Нет, не должен, – холодно, с явным раздражением отпарировал Жуглет и резко выпрямился. – Лучше взгляни, дружок, на то, что я еще принес.

С этими словами Жуглет подошел к двери, вытащил из-под лежащего возле нее кожаного футляра с инструментом две прихваченные накануне туники и с силой швырнул их на сундук.

– Возвращаю их обратно. Я взял их только для того, чтобы произвести впечатление на Конрада. Мне от тебя ничего не надо, Виллем.

Виллем покраснел.

– Прости, – произнес он, избегая взгляда Жуглета. В конце концов он все-таки на него посмотрел.

– Просто я хотел бы понимать, что именно у тебя на уме. Я чувствую себя обязанным – и знаю, на то есть основания, – но мне было бы спокойнее, если бы я понимал почему.

– Обязанным? – эхом отозвался Жуглет. – Вчера ты был благодарен, а сегодня вдруг обязан? – Пристальный взгляд карих глаз Жуглета причинял Виллему боль. – Ты оскорбляешь меня, Виллем. Ты низвергаешь саму идею дружбы.

– Перестань вести себя точно женщина, – попытался защититься Виллем.

Лицо Жуглета вспыхнуло от возмущения.

– А теперь, значит, я еще и женщина? Как будто назвать меня евнухом – как ты сделал там, в Доле – было недостаточно? Что мне сделать, чтобы оправдаться в твоих глазах? Волочиться за твоей сестрой? – и, не в силах сдержать усмешку, добавил: – Я имею в виду, больше, чем я уже это делал?

Виллем выдавил раздраженный смешок.

– Хорошо, прости, что я сказал «обязан». Доволен? Я благодарен, очень благодарен. – Пауза. – И все же я предпочел бы, чтобы ты отправился в замок пешком. – Новая пауза. – Буду рад встретиться с тобой там, в обществе.

Жуглет с показным безразличием пожал плечами, взял футляр с Фиделем и покинул комнату, не поклонившись и даже не оглянувшись.

Вечером на дворцовый обед менестрель не явился.

Этот факт привел Виллема в ужас, потому что он означал, что во время обеда придется полагаться только на себя. Рыцарь с сожалением вынужден был признать, что накануне он практически во всем, что касалось поведения, рассчитывал на Жуглета. Однако кроме него, отсутствия менестреля никто не заметил: как выяснилось, молодой музыкант славился своей привычкой исчезать на несколько дней или даже недель – и появляться потом, загадочно улыбаясь и со следами неумеренного разгула на лице, но и с ценными сплетнями для Конрада.

Обед подали в большом зале, где благодаря порывам холодного ветра с гор сохранялась приятная прохлада, несмотря на свирепый дневной зной. Трапезничали основательно – гостей было меньше, чем во время пиршества накануне, и говорили тоже меньше, зато ели больше. Гвоздем программы стала лососина. Ее доставляли свежей с Северного моря в гигантских бочках с морской водой. Альфонс, граф Бургундский, отсутствовал, так же как и Маркус, и на этот раз Виллем не протестовал, что его соседом снова оказался король. Кардинал Павел, как и в прошлый раз, располагался по левую руку от Конрада и, казалось, был все так же болезненно и необъяснимо, как и накануне, зачарован присутствием Виллема. Во время этого обеда – в ходе которого Виллем, в тщетном усилии расслабиться, пил больше обычного – он и его монарх неожиданно произвели друг на друга неизгладимое впечатление. Виллем выразил удивление, что у его величества, даже в молодости, никогда не было дамы сердца, которой он поклонялся бы в лучших традициях возвышенной любви, то есть целомудренно, тайно и, желательно, безнадежно. Такое чувство подталкивает мужчину к постоянному самосовершенствованию в честь дамы. Вдохновленный ею, он должен яростно сражаться и в то же время духовно расти и просветляться. Это обожание должно также подвигать его, в минуту выбора между плотскими удовольствиями и поэзией, неизменно склоняться к последней. Виллем не смог скрыть своего разочарования, когда выяснилось, что, если уж на то пошло, ни у кого при дворе такой дамы сердца нет.

– Значит, во время турниров рыцари не появляются, украшенные полученными от прекрасных дам маленькими подарками? – спросил он и сразу почувствовал себя глупо: ведь он проявляет любопытство по поводу предмета, при дворе, по-видимому, ничего не значащего.

– О, само собой – все эти платочки, шарфики, оторванные манжеты и прочий бред, – отозвался Конрад. – Обычно роль тайной возлюбленной играет какая-нибудь двоюродная бабушка рыцаря, которая вот-вот напишет завещание, или мать девушки, за приданым которой он охотится.

Виллем изменился в лице. Король подмигнул.

– Хочешь украсить копье подарком?

Виллем пожал плечами, не заметив тонкой насмешки.

– Разумеется, я мечтал бы завоевать такую честь, но… я не знаком ни с кем из здешних дам.

Это еще больше развеселило Конрада.

– Возьми любую из тех, кого бросил Жуглет. Или еще можно приказать портнихе сшить для тебя хорошенькую перчатку, а даму выдумаешь сам. Тогда не придется напрягаться и писать дурные стихи.

Виллем не знал, как скрыть свое разочарование.

– Значит, это правда, что говорят, будто в Германии рыцарство не в таком почете, как во Франции или Бургундии.

Разумеется, оно здесь ценится, – заверил его Конрад. – Любая доктрина, убеждающая вооруженных людей, что безупречная служба и преданность вышестоящему делают им честь, ценится при моем дворе.

На протяжении следующих десяти перемен блюд Виллем был избавлен – мягко избавлен, поскольку король осознал, насколько тот искренен в своей невинности, – от большей части иллюзий по поводу придворной жизни. Ему объяснили, какой белой вороной он выглядел бы, отказываясь носить оружие по воскресеньям. И насколько смешно с его стороны считать, будто рыцарский кодекс поведения применим в отношениях с крестьянскими женщинами, – разве сам Андреас Капелланус не утверждал, что их надо брать лестью и силой? Узнал, как наивны и неоправданны его опасения, будто растущая популярность денежных отношений, вытесняющих стабильную независимость феодальных поместий, подрывает такие традиционные ценности, как честь и верность. Конрад чуть не свалился со стула от хохота, когда попытался вообразить, что случится с его империей, если он хотя бы в течение одного дня попытается править так, будто верность более надежный стимул, чем жадность.

Но какими бы странными ни казались императору взгляды Виллема, в то же время рыцарь вызывал у него искреннюю симпатию. Хотя разница в возрасте между ними не составляла и двадцати лет, он испытывал к молодому человеку почти отцовские чувства. Его трогала простота Виллема, и было приятно познакомиться с человеком, столь безыскусным в жизни и одновременно столь искушенным в мастерстве боя. Конрад никогда особенно высоко не ставил бургундцев («Они мастера делать красивые вещи да молиться, но за обедом с ними не о чем поговорить»), и Виллем, сам того не ведая, неожиданно поколебал это убеждение короля. Так что Конрад перевел разговор на более нейтральные темы – соколиную охоту, искусство верховой езды. Говорили и о менестреле, которого знали оба, и о том, как сверхъестественно быстро каждый из них, едва познакомившись с Жуглетом (в случае с Виллемом это произошло три года назад, в случае с Конрадом – не меньше семи), проникся ощущением, будто знает менестреля всю жизнь.