Текст книги "Желтый дьявол (Том 2)"

Автор книги: Никэд Мат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

5. Всем… всем… всем…

Чак-чак… – по ремню и магазинной коробке винтовок, руки цепко на караул. Два партизана в улах, гимнастерках с патронташами на поясах стоят на вытяжку у входа на станцию Свиягино.

Яркое утреннее солнце в просветах тополей аллеи.

Снегуровский с лошади – повод ординарцу Солодкому:

– Ни шагу отсюда, чтобы ни случилось! – твердо ему и быстро по аллее к станции с Иваном Шевченко.

Мимо часовых:

– Хорошо, ребята, показывай Америке, пусть нос не дерут: хоть и лапотники, а порядок знаем.

– На ять, товарищ Снегуровский! – один из часовых весело…

Входят в телеграф.

– Товарищ Снегуровский, провод готов!.. – Кравченко, свой телеграфист, тоже партизан, сидит на ключе и выстукивает:

«…всем… всем… всем…»

– Кто слушает? – Снегуровский сел на стол, вынул браунинг…

Бледный начальник трясущейся челюстью:

– Прикажете нам уйти?

– Нет уж, лучше побудьте здесь… – Шевченко смеется…

«…слушаю… Евгеньевка, Никольск… Владивосток…» – читает по ленте Кравченко… Перерыв… A-а… Вот и север: «Иман… Битин… Хабаровск…». – Хорошо! – Снегуровский закуривает.

– … Товарищи и братья!.. – начинает диктовать.

6. Телеграфист…

«Товарищи и братья! Именем мировой пролетарской революции…» идет по ленте.

У телеграфиста под фуражкой волосы зашевелились: громом по ленте старые и опять такие новые слова…

Телеграфист Иванов не выдерживает – перебивает ключом и отстукивает:

– Вы с ума сошли на Свиягино?

А оттуда:

… – Начальник боевого участка партизанских отрядов Яковлевского повстанческого округа Снегуровский приказывает принимать…

И идет лента – замер, оцепенел телеграфист Иванов. Под шапкой шевелятся волосы, глаза в разгон: направо – японский телеграфист контролирует ленты, налево – стрепаловский контрразведчик из Спасского гарнизона.

А солнце, издеваясь над желтыми кантами фуражки телеграфиста, бьет по лакированным плоскостям аппарата и четко выделяет на ленте черточки и точки.

И кажется телеграфисту, что все эти знаки горят аршинными афишными буквами и видят их все и читают: «… Уссурийское казачество! К тебе восставшие крестьяне Приморской тайги шлют боевой клич и призыв…».

Ах, как жгут эти слова… и телеграфисту Иванову хочется их читать и впитывать в себя… Он в ужасе: если откроют, тут же на месте заколют… Но он решает принимать… не доносить, будь, что будет…

Интервенция его достаточно вырастила, чтобы он мог ненавидеть японские войска и калмыковские нагайки и застенки.

А по ленте идет:

«… и вам, товарищи рабочие городов. Бросайте свои фабрики и заводы – взрывайте их… уходите к нам в сопки, в единую пролетарскую семью для новой борьбы за…»

– Ну, – «революцию»… – скорее! – перебивает телеграфист: опасно принимать, заметят… – отстукивает он обратно.

А по ленте идет дальше:

«…и вам, братья железнодорожники…»

Набатом бьет сердце телеграфиста… – «…вам, вынесшим на своих плечах девятьсот пятый год…»

Город Хабаровск. И тоже «телеграфист»:

– Что? Что такое? – адъютант штаба Калмыкова рвет, комкает ленту… – выключить аппарат! Прекратить прием по всем станциям!..

К телефону:

– Ваше превосходительство! Партизане заняли станцию Свиягино и диктуют по телеграфу свое воззвание…

– А-а… Мать… твою… – не доканчивает Калмыков, – рвет трубку… – броневик! – ревет он в немой телефон…

И опять в Евгеньевке.

Телеграфист Иванов уже успел передать ленту в город – там распространят. Пищелка, тоже телеграфист…

Но…

К нему комендант станции:

– Здесь шла лента от партизан, почему не сообщили?.. Где она?

Телеграфист задрожал, – видит по ленте еще обрывком фразы идет: «…командующий всеми партизанскими отрядами… Штерн…»

– Опять он? – взвыл комендант… выхватил браунинг, в упор стреляет в телеграфиста – Проклятый большевик… Ты знал?!.

Подбегает японский комендант с лентой от своего аппарата:

– Боршуика!.. Свиягино – пиши…

– Он принимал! – русский комендант головой на Иванова, свалившегося у аппарата…

– У-у!.. боршуика… – японец пинает труп телеграфиста.

Кровь из горла стекает на пол. В левой руке телеграфиста Иванова намертво сжат обрывок ленты, на которой таинственными знаками написано: «…братья железнодорожники! – вы также должны помогать партизанам в борьбе за освобождение трудящихся…»

Помог – твердо держит рука…

7. «Под прикрытием артиллерийского огня»

– Товарищ Снегуровский! – Возный, начальник отряда вбегает, – станцию окружают американцы…

– А, так… Окружите американцев… разоружить…

Лейтенант Сайзер побледнел – ему переводчик, трясущийся американский солдат, сообщает приказ Снегуровского.

Что-то быстро говорит, вынимает кольт лейтенант Сайзер:

– «Я застрелю вас и себя»… – кричит переводчик, и зубы его чакают: он переводит слова лейтенанта.

– Ага! А зачем лейтенант приказал нас окружить?.. Пусть сейчас же даст распоряжение своим солдатам уйти в казарму и не мешать нам.

Быстро лопочет переводчик.

Ответ лейтенанта и бегом переводчик к солдатам.

– Товарищ Возный! Отставить разоружение… – кричит Снегуровский через окно. А там уже партизанская цепь сзади американцев залегла и щелкают затворы винтовок – приготовились ребята…

– Есть! – вскакивает Возный.

Американцы, как побитые собаки, с опущенными шляпами направляются к себе в бараки. Но некоторые из них улыбаются…

«Наверное… рабочие»… – думает Снегуровский и смеется глазами в лицо перепуганному лейтенанту…

Входит в станцию Шевченко.

– Лошади все выведены… Муку и мясо догружают. Быков уже погнали к Белой. Милиция и казачий отряд разоружены… Офицеры отправлены в сопки… Можно давать сигнал?

– Да!

Шевченко на ухо Снегуровскому: – захватил у американцев шесть штук лошаков… – довольный подмигивает.

– Э-э, стоит ли… Еще привяжутся, будет канитель из-за пустяков…

– Ерунда!.. Это им в наказание за окружение – пусть знают, – и Шевченко сжимает кулак и злобно косится на лейтенанта: – Тоже лошаки!.. – всех бы перестрелять. Фарисеи… Продажные шкуры… Демократия заокеанская…

– Ну, чорт с ними, забирайте… Встает, громко: – Операция кончена… Скажи Возному: сигнал к сбору!..

Шевченко выбегает.

Снегуровский быстро со станции к лошади. Солодкий уже на своем гнедом, ждет.

К Снегуровскому быстро подбегает переводчик, говорит:

– Лейтенант просит оставить расписку на животных, взятых из гарнизона…

– Расписку?.. Понял. Веселые огоньки в глазах забегали. Быстро из полевого блокнота рвет листок и пишет:

«Взято от американского народа заимообразно на нужды революции шесть лошаков. Нач. Парт. отрядов Снегуровский».

И передает ему.

Переводчик довольный возвращается к лейтенанту. Иван Шевченко хохочет:

– …взаимообразно… от американского народа… на нужды революции…

И Снегуровский и Шевченко весело отъезжают от станции. В окна из станции лица железнодорожников – они кивают и улыбаются… И там же в крайнем окне – серое лицо немигающими злыми глазами смотрит. Это – лейтенант Сайзер, начальник Свиягинского американского гарнизона.

Возный чиркает спичку – зажигает фитиль самодельной тетюхинской гранаты… Бросает ее за полотно. Дымит фитиль, а потом: буух… жжи… ух…

Это – сигнал к сбору.

– Собирайсь! – команда Возного, и по отрядам быстро передается:

– Собирайсь…

Живо построились в колонны и…

– Марш! – Возный.

Колонны двинулись.

А впереди караван быков, лошадей неоседланных, лошаков большеухих. А сзади колонны, вагоны с мукою и мясом по ветке в тайгу – паровоз маневровый толкает. На паровозе Баранов – на тендере сидит и лоснится на солнце; улыбаясь, уплетает свежий калач. Горченко выглядывает из будки машиниста – он уже снялся с командой с заставы. То же сделала и северная застава. Подошли вовремя, к концу операции…

Кравченко, обмотанный телеграфной лентой, догоняет отряд:

– Черти! Что не подождали?..

Снегуровский и Шевченко на лошадях скачут мимо здания с флагом американского красного креста. А на крыше стоит часовой.

На крыльце штаба и госпиталя две американских «леди».

Быстро поворот на скаку и два всадника к крыльцу:

– Леди! – улыбается Снегуровский.

– Мадам! – смеется Шевченко…

У обоих руки к козырьку:

– Мы очень вас просим извинить за доставленное вам беспокойство.

Обе «леди» в обморочном состоянии – глаза белками вертятся, язык прилип к гортани… Ноги приросли к земле…

И, когда они приходят в себя, уже всадников нет, – только пыль по дороге в сопки за ними…

Они догоняют отряд… Вслед им машут рабочие Свиягинского лесопильного завода: «– На днях мы тоже к вам в сопки уходим!..» – кричат они вдогонку…

К крыльцу с остолбенелыми «леди» подходит бледный, расстроенный лейтенант Сайзер.

– Ах!. – падает к нему в объятия одна из «леди», – эти большевики… Как они ужасны…

А через минуту лейтенант Сайзер доносит во Владивосток, в штаб американских экспедиционных войск:

«…под прикрытием артиллерийского огня партизанская армия захватила станцию Свиягино… Разграбила… и т. д.».

Партизанский отряд спускается за сопку. На гребне Снегуровский смотрит в бинокль на выемку, в сторону Спасска.

В выемке чуть видно дымок… Вот – больше… Гуще…

– Дымок! – говорит Шевченко, тоже смотрит в бинокль.

– Броневик… Поздно… – Снегуровский подбирает поводья, и они спокойно спускаются за отрядом в лощину, а там – в Белую Церковь…

На отдых – после удачной операции.

8. Дымок броневика

Броневик летит в выемку и из-за поворота прямо на рельсах – сигнал: красный диск… и человек машет…

Регулятор к себе – пар закрыт. Кран машиниста на тормоз…

Привскочил броневик – застопорился…

– Борщевика!.. Что?.. – перегибается японец с броневика.

Человек с диском подбегает к броневику:

– Партизаны… Разобрали путь… Я ремонтный рабочий… Помощь надо… – запыхался, не может выговорить.

Японский офицер отдает приказ, и отряд сапер из броневика на насыпь легко сваливается желтыми мешками.

Работа закончена.

– Аната!.. аната![8]8
  Товарищ.


[Закрыть] – ремонтный рабочий к японцам, – возьми меня в Свиягино… Моя там – бабушка…

– Аната? – буршуика!.. Бабучка? – оцень карсо руцкий бабуцка!.. Японцы смеются, но берут его с собой на броневик.

Рабочий влезает на заднюю площадку…

В Свиягино первым с, японским офицером сходит черный, широкоплечий, в низко надвинутой на глаза кепи…

– Это маска… – шепчет рабочий, спрыгивая с броневика на другую сторону станции, – погоди, я выслежу тебя, голубчик…

Старший милиционер докладывает начальнику бронепоезда:

– Разоружили… все забрали… Офицеров увели в сопки… Американцы струсили…

– Американза… ыы… ши… ууу… – Японец злобно скашивает щелочки глаз в сторону американского часового, разгуливающего, как ни в чем не бывало, по перрону: – американза, ыыуу!..

Глаза из-под кепи черного широкоплечего человека метнули лучи… По губам незаметная улыбка…

Рабочий из-под вагона заметил:

– Ни черта не пойму – да кто же он, наконец?.. – шепчут его губы.

А ночью возвращается тихо, ощупью, броневик обратно в Спасск…

Сзади, как кошка, прицепился под бронированной площадкой, между рессорами тележки человек. Это – тот же самый, что и утром сегодня был, ремонтный рабочий и подобран броневиком с разрушенного партизанами полотна.

Этот человек – ремонтный рабочий и неутомимый Ефим Кононов!

Маска возвращается в Спасск на броневике. Он должен его выследить – и он едет тоже… и – тоже на броневике… Не беда, что только под броневиком, то есть…

Глава 11-ая
В УРОЧИЩЕ АНУЧИНО

1. Шрифт

Коваль в ночной смене.

Быстро ложатся на верстатку одна к другой свинцовые буквы – Коваль торопится; он набирает воззвание сопочного партизанского штаба Уссурийскому казачеству. Скоро он закончит, потом в машину, а там…

«Лопнет от злости Враштель, – думает Коваль, весело заканчивая. – Оскалят зубы японцы…»

На улице слякоть и дождь… – «ночь черна, как душа грешника».

Крадучись с пустыря через забор по двору и к окну – человек. Заглянул в окно.

В свете на минуту мелькнуло молодое лицо – и в тень, в ночь…

А рука по раме тихонько: тук-тук-тук…

Не слышат… Опять: тук… тук… тук… – сильнее.

Открывается нижняя створка окна. Коваль шепотом в ночь:

– Адольф, ты?

– Да… – так же ответ: все готово?

– Все! – ловко вышло… метранпаж свой парень оказался, а сторожа и остальную братву я напоил ханьчжой[9]9
  Китайская дешевая водка.


[Закрыть]в дым… – спят мертвецки…

– Воззвание готово?

– Готово. Уже отдал ребятам… Унесли… расклеивают… – Коваль раскрыл окно совсем.

Быстро в мешок из касс с глухим шумом пересыпается шрифт.

Готово – мешки полны, в каждом по четыре пуда.

Коваль, как кошка, прыгает с подоконника во тьму, в грязь, в ночь… Окно тихо притворяет.

Взваливают мешки и пустырем, а потом окраинами улиц спящего в грязи маленького городка Никольска пробираются через железную дорогу и кустарником выходят на дорогу, в тайгу. С ними идет метранпаж, он тоже удирает в сопки, партизанить…

В лощине у речки их ждут две лошади…

2. Партизанская газета

Весь грязный, в свинцовой пыли летит, перевертывается, сшибает встречных, махая листом бумаги, вбегает в штаб: – Ура! Газета готова… – кричит Коваль и с гордостью кладет на стол, – товарищ Штерн, вот!..

Штаб обступает газету.

А по широким, травою заросшим улицам, спускающимся по склону горы большого села Анучино – кучки крестьян, партизан с берданками. Там у забора, здесь на траве, тут под деревьями – читают свой первый номер партизанской газеты.

А позднее – гонцы по тыловой связи во все деревни и глухие местечки, хутора и урочища, за Доубихэ, по непроходимой тайге; к фронту – во все полевые штабы, а оттуда по партизанским отрядам гуляет газета повстанчества – «Крестьянин и Рабочий».

В газете написано, что крестьяне восстали против Колчака за свою волю, за свою землю, за свои Советы; что в городе рабочие бросают заводы и идут в сопки помогать крестьянам бороться за свою рабоче-крестьянскую власть…

И читают мужики, и хмурятся довольно… по складам разбирают до самой последней строчки, до самой последней буквы…

– Дывись, яка газета у сопках!..

Не только за все предреволюционное время, но и за революцию может-быть настоящая пролетарская газета попадает в глушь тайги первый раз, в сопки, в самые отдаленные уголки необъятного Приморского края; доходит до самых глубин крестьянской массы, до самого их сердца – потому что они восстали и живут этим восстанием…

В сопках нет ни одной хаты, из которой не было бы старого или молодого партизана; нет ни одной матери или жены, у которой не было бы сына или мужа там – у железной дороги, зорко стерегущего, у ворот в тайгу, врага, намеревающегося разорить их семью, хозяйства – отобрать землю… И одинаково читается партизанская газета, как в крестьянских хатах, так и на фронте, в отрядах, так и в заводах по городам: единым биением бьется пролетарское сердце в сопках и городах.

Но не так думают враги:

– Газета!.. Сволочи… Какое нахальство… – комкает, рвет партизанскую газету полковник Враштель, командир конно-егерского полка в Никольске. Злобно шагает по кабинету: – повстанческий съезд устраивают – вот до чего осмелели…

Останавливается, кричит:

– Нет! Этому надо положить конец!.. – Звонит.

Входит адъютант.

– Позовите начальника штаба.

Садится.

– Какое нахальство…

3. «Старики»

Баев всех грузнее, но на ходу, лазить по горам он легче Здерна, самого маленького из всей команды.

Они уже перевалили через кряж и скатывались в Анучинскую долину. Это – «старики» из Владивостока: Федоров, Баев, Здерн… Не выдержали владивостокской атмосферы «варения в собственном соку» и двинулись в сопки… Ревком поругается, а потом согласится – знает, что товарищи правильно сделали…

Санаров со своими металлистами уже давно отделился от них и повернул на Фроловку. А они – в центр, в Анучино – где и главный штаб и откуда уже начата большая работа правильной советизации засопочной области, там работники «штатские» больше всего нужны…

Широко расстилается лощина, зажатая как в трубе грядами отрогов Сихотэ-айлиня. Чернеют на зелени склонов деревни, укутанные в яблоню, вишню, черемуху… – Белыми островками, ватой раскинулось по долине цветение…

А сразу, тут же у ног – море ландышей и сочным и сладким запахом заволакивает долину – дышишь, точно пьешь медвяную влагу…

Команда остановилась – не может насмотреться, надышаться: уж больно непривычна картина… после туманного каменного города – такая простота и вольность…

– Хорошо!.. – выдыхает Баев, – ну-ка, дай свою трубу…

Здерн нехотя отрывается от своего огромного призматического бинокля. Когда бинокль в футляре – он у него болтается и бьет его по пяткам… – Баев всегда скулил над его «трубой»…

– Что? Просишь!.. А смеялся… Здерн не выдерживает, чтобы теперь не заявить свои права победителя…

– Ну-ну… не буду… давай…

В копне черных волос у Федорова блестят только глаза да зубы – он уселся на пенек и тоже залюбовался – смотрит, молчит и улыбается…

– Хорошо… – снова резонирует Баев.

– …Харитоша! Здорово… – и Баев трясет руку Харитонова, рыжебородого, маленького, крепкого, в очках – ольгинского большевика-учителя…

Потом все они забираются на телегу и едут в Янучино.

С Харитоновым они встретились в деревне Ивановке. Оттуда едут вместе.

Харитонов сейчас из Никольска – уже второй раз пробирается в сопки, – ездил по поручению штаба.

А вечером, по приезде в Янучино, Харитонов рассказывал в штабе, что видел в Никольске анучинского попа. Ворчал начальнику гарнизона – зачем выпускают таких господ… зря.

– Я, бис его знает!.. – Зарецкий отмахнулся.

Грахов позвал всех на совещание: Штерн реорганизовал главный штаб и «старики» пошли в работу…

4. Неприятель в тылу

С реки Ноты приехал гонец от хутора Пешко в штаб с пакетом от Рыбаковского. Привез его гольд Тун-ло.

Гонца сразу провели к Штерну. Долго там оставался гольд, что-то подробно лопотал, рассказывал – «разменял» пакет…

А когда вышел – обступили его партизаны… Он и им рассказал…

Не ладно на верховьях Ноты:

– …Хунхузы… много есь… расбойника есь… Куа-шан первый настоящи человека. Я знайт – свой… партизана есь…

– А Ли-фу? – подошел Зарецкий.

– О! Лей-фу – шибко расбойника есь… Ирбо[10]10
  Кореец.


[Закрыть] обижайт… кантрами делайт. Многа опиум надо… бабушка надо… стреляй… – игаян макака…

– А что Ко-шан, знает его?

Гольд улыбается и смотрит на всех – не понимает.

– Ну, игаян капитана Ли-фу и Ко-шан? – Зарецкий старается разъяснить…

Гольд понял – он усиленно мотает головой и мигает своими маленькими, подслеповатыми глазами:

– У-у… ытьу… игаян… – и тычет себя пальцем, и в пространство: – Куо-шан и ты игаян шанго… – Зарецкому в грудь: – у-у… Лей-фу – шибка… цхо!.. – и плюется, гортанно выхаркивая слюну, точно из самого нутра…

– Лей-фу… игаян макака…

Партизаны смеются.

– А как пантовал нынче Тун-ло? – кто-то из партизан, старый охотник, к нему…

Лицо гольда черное, обожженное солнцем воронится в закате дня:

– Кругом стреляй… моя стреляй… его боиса…

– Распугали, значит… – Сокрушенно, по-охотничьи вздохом партизан… Потом все уходят ужинать…

– Так оно и есть… – Штерн делает пометки на большой рельефной карте области: – вот здесь и вот тут… – думает… – в самом глубоком тылу… То же неприятель…

– Ловко, стервецы, придумали! – ходит по избе, широко шагая, Грахов; руки у него в карманах, кулаки выпираются в тонких черных штанах…

«Еще один лишний враг»… – думает Федоров.

Баев где-то на кухне возится с хозяйкой, уговариваясь насчет ужина:

– С дороги мы, хозяйка… устали… и снидать хочем… Здерн копается со своей «подзорной трубой» – уж очень ее бережет… Он собирается к Спасску в одарский штаб – Штерн его туда направляет в помощь, в район.

Входит Зарецкий.

– Товарищ Штерн! Там два корейца приехали… говорят, к вам…

– Откуда? – и Штерн отрывается от карты.

– Говорят, общество послало отуруг[11]11
  Корейская деревня.


[Закрыть]…

– …Так вот товарищ Ким – здесь организуйте отряды… вливайте их по участкам в наши партизанские полевые штабы: вооружение дадим, а все остальное пусть берут на себя уруги… Охрана будет выделена из ваших же отрядов. Хунхузы тогда будут осторожнее… а потом: это я знаю, чьи проделки – Ли-фу!..

– Да-а… скуластое лицо Кима пасмурно. Он посматривает и как бы еще что-то ждет от Штерна… Он хорошо говорит по-русски – он вырос в Приморьи… учился в русской сельской школе… он все знает.

– Ли-фу – японский помощник… говорит он, и глаза его темнеют, за скулами что-то похрустывает…

– Только бы оружия – уруги помогут… теперь легко их поднять…

– А Сеул как? – тише и наклоняется к нему Штерн.

– Послал братку… – и огнем заговорщика зажигаются глаза Кима.

– Вот еще наши новые партизаны… – Штерн глазами показывает на корейца входящим Баеву и Харитонову и улыбается…

– Партизан! А винтовка? – смотрит Баев.

– Будет, он даст!.. – Ким уверенно к Штерну.

– Дадим… организуйтесь только скорее…

– Еще новая сила… и Федоров пересаживается ближе к столу и заводит оживленный разговор с Кимом о корейцах.

Не замечает, как из штаба давно уже разошлись… кто – ужинать, кто – по отрядам…

Остались только над картой Штерн, да Ким и дядя Федоров – тихо разговаривают…

Уже глубокая ночь.

Партизанские отряды, разбитые повзводно, разошлись по своим сеновалам.

Спят. А то с дивчатами гуляют.

Только заставы да конная разведка далеко по дорогам раскинула свои щупальцы…

Не спит…

Сторожит Янучино: главный штаб всех партизанских отрядов области – мозг и сердце всего повстанчества.

Не спит и Штерн.