Текст книги "Желтый дьявол (Том 2)"

Автор книги: Никэд Мат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Глава 25-ая
БАЛЛАСТНАЯ СОПКА

1. Горный батальон

Над станцией Евгеньевка нависла темная ночь.

Поселок спит.

Но в стороне от вокзала, на запасном пути, слышатся сдержанная возня и легкий шум.

Вокруг длинного и мрачного эшелона быстро шныряют японцы и почти бесшумно выгружают из вагона лошадей, снаряды, патроны… С платформ скатывают орудия.

Это вновь прибывший батальон горного полка.

В японском штабе небольшое заседание.

Командир батальона майор Нао-Кайша дает задания командирам рот.

– Эти дураки, очевидно, решились принять бой, – говорит майор – тем лучше… Мы их разобьем, не отходя далеко от линии. В дальнейшем нам уже будет легче.

– Отлично.

Офицеры довольны.

– По собранным сведениям партизаны не очень держатся за центр и не очень его укрепляют… Я говорю про Одарку. Дальше-то у них есть окопы.

– Где?

– На полупути к Яковлевке. Сейчас же у них главным опорным пунктом служит Балластная сопка перед деревней Нахимовкой.

Командиры рот впиваются в лежащие перед ними карты – ищут Нахимовку. Вот она… Гммм…

– Нахимовка будет главным пунктом нашего наступления. Разбив их здесь, мы двинемся дальше. Прошу выслушать план. С вечера послезавтра мы открываем артиллерийскую подготовку. Утром…

Офицеры слушают внимательно.

Время за полночь.

По широкому Спасскому тракту во тьме безлунной ночи движется черная длинная тень.

Не слышно разговоров.

Только мерный топот шагов, да изредка звякание ружья или кружки.

Это батальон горного полка передвигается в Татьяновку.

2. У Снегуровского своя голова

– Ты думаешь? – спрашивает Воскин.

– Да! – отвечает Снегуровский, – хотя японцы и решили переть прямо на Яковлевку, но они в любой момент могут передумать.

– Так что?

– То, что отряды из Нахимовки перетягивать сюда не годится. Балластную сопку нельзя ослабить.

– А если они все-таки попрут прямо?

– Ну, в крайнем случае, расступимся и пропустим их. Пускай лезут куда им угодно. Мы сохраним фланги и все-таки останемся вблизи линии.

– Так…

– Да!.. Демирский, пиши-ка приказ. Пусть Здерн продвигается поближе к Татьяновке. Если японцы будут брать Балластную сопку, он ударит к ним с правого фланга. Так. Липенко пусть укрепится на Лесистой сопке. Так. Тебе, товарищ Воскин, придется остаться здесь. Если будет туго, отойдешь на холмы, за заводом. Держи под огнем ущелье.

– Хорошо… Я ты где будешь?

– На Балластной сопке. А дальше… Увидим.

3. Сосна

Лесистая сопка стоит между Одаркой и Татьяновкой.

Ее скат, обращенный к тракту, особенно крут и густо зарос лесом.

Почти у подошвы, всего саженях в семи от дороги, стоит гигантская сосна. Далеко ввысь тянется и торчит над другими деревьями ее мохнатая корона. Ствол – в три обхвата.

Легкий ветер, пробегая, шумит вершинами деревьев. Шум леса заглушает шум шагов.

Медленно спускаются по скату шестеро партизан.

Впереди идет Липенко.

У одного партизана на плече пила, у другого за поясом топор, двое тащат по мотку веревок.

Подходят к сосне.

– Стойте! – говорит Липенко.

Партизаны останавливаются.

– Подождите здесь.

Партизаны усаживаются у корней великана.

Липенко быстро спускается на дорогу и смотрит в сторону Татьяновки: не идет ли японская разведка.

Никого нет.

Успокоившись, Липенко возвращается обратно.

– Бочар! Иди вниз, карауль. А топор давай мне. Ну, ребята!.. принимайся.

И через минуту кипит работа. Четверо партизан в две смены въедаются пилой в толстый ствол векового дерева.

Липенко вырубил и в стороне обтесывает две жерди и четыре толстых, крепких кола.

– Мы вам приготовим закуску, – ворчит он, усмехаясь, – по желудку придется… Уж будьте уверены.

4. Бой за Балластную сопку

А с вечера – буух… буух!.. – заухали пушки.

Японская батарея стоит около Татьяновки.

С тонким вкрадчивым свистом летят снаряды через Балластную сопку. Японцы бьют по Нахимовке.

– Жарьте, жарьте! – смеется Снегуровский – много ли толку будет? Попробуй, попади… когда 21 двор на две версты растянулся…

Орудия ухают.

Снаряды летят и рвутся… на задах, в кустах и пустырях.

Артиллерийская подготовка.

А рано утром японцы двигаются приступом на Балластную сопку.

Сизые полотнища тумана только что оторвались от земли и плывут на аршинной высоте.

По гребню сопки лежат в окопчиках партизаны и смотрят в аршинную прогалину.

Далеко внизу раздается горготанье. Вот показалась… выплывает… резче, резче… длинная цепь ног в обмотках и тяжелых ботинках. Тела скрыты молочным пологом.

Игривая мысль приходит Снегуровскому в голову. Поднявшись во весь рост, он громко командует:

– По-ногаааам… пли!

Трещат залпы.

С хриплыми криками и гомоном бросаются японцы. Настойчиво, упорно карабкаются вверх по крутому песчаному скату.

Но не за что спрятаться… Гладок и ровен скат… Метко бьют партизанские пули.

По гребню сопки густой запах порохового дыма… По скату сопки желтыми пятнами тела убитых японцев.

Сбита первая цепь… Отступают…

Но снизу с новой силой… шум, горготанье и гортанные выкрики офицеров… Лезет вторая цепь. Горячий упорный бой кипит.

К вечеру.

От дома к дому, по деревне Нахимовке бегает партизан.

– Эй, бабы! Тащи на сопку, что есть вечерять… – Партизаны проголодались.

Через полчаса тянутся вереницей бабы и ребятишки. В руках узелки с провизией и пачками патроны.

Это начальник резерва использовал новую связь для доставки патрон.

По сопке от края к краю бегают по кустам мальчуганы с патронами и записками командиров.

В глазах ребятни сверкает и страх, и удовольствие, и горделивое сознание: они тоже участвуют в бою… они тоже партизаны.

Отбитые японцы собираются с новыми силами… и лезут… лезут.

Майор Нао-Кайша – весь напряжение и воля.

– Постарайтесь объехать с правого фланга. Ударьте в тыл. Быстрее.

– На коней! – командует корнет Ба-Ру. – Рысью… маа-аарш!

На кровных красавцах летит эскадрон.

Вот справа высится Лесистая сопка.

В семи саженях от дороги, у корней гигантской сосны – Липенко с кучей партизан. Притаились. Ждут.

Пять человек в стороне… за двумя елями… налегают грудью на рычаги из толстых шестов. А от рычагов толстые веревки тянутся к стволу подпиленной сосны.

Запыхавшись, прибегает часовой…

– Едут!.. Кавалерия.

– Готовься! – командует Липенко.

Все ближе стук копыт… Ближе… Подъехали.

– Отпускай!

Пятеро партизан отскакивают от рычагов. Слегка пошатнувшись, гигантское дерево медленно начинает крениться в сторону дороги. Потом быстрее… быстрее… С треском ломается тонкая перемычка… Шумя раскидистой короной, быстро падает могучая сосна и ложится плашмя поперек дороги.

Хрустят, ломаясь, хребты и черепа… Крики и стон прорезывают воздух.

Испуганные лошади мечутся в панике…

Девять всадников с лошадьми легли на месте под стволом и ветвями векового дерева.

Эскадрон разделен надвое. Прошедший вперед полуэскадрон отрезан. В узком месте, сдавленном сопками, негде объехать сосну.

А с вершины Лесистой сопки бахают партизанские ружья, срезая всадников объятого паникой эскадрона.

Второй полуэскадрон мигом оборачивается и удирает.

Первый полуэскадрон сломя голову бросается вперед и попадает под огонь отряда Воскина.

Липенко, перекинувшись на левый фланг Лесистой сопки, отбивает огнем обходную роту.

Справа от Балластной сопки подошедший Здерн натыкается на фланг японских цепей. Расстроенный фланг бежит.

К ночи по всей линии смолкает трескотня ружей и пулеметов, только по-прежнему ухают орудия.

Японцы отступают к Татьяновке.

5. И все-таки

На утро Снегуровский проверяет части и считает потери.

– Демирский! пиши приказ: всем отрядам отойти в сторону… расступиться… и пропустить японцев вперед. Балластную сопку покинуть.

– Почему?

– Нельзя иначе… Больше мы не в состоянии выдерживать боя. Пусть японцы идут, куда им угодно… Зато мы сохраним части. Ты отправляйся к Воскину – пусть он соберет потом все отряды и двинется к Вишневке. Я сегодня отправляюсь туда же. Мне кажется подозрительным молчание Ивана Шевченко.

– Эх, чорт! – Демирский злобно ломает карандаш.

Глава 26-ая
РАЗГРОМ

1. Первые сведения

– Хр-тьфу!..

– Дипломатия… – Таро делает остановку на слове, улыбается, – Изомэ у партизан удалась, как нельзя лучше.

– Ну?

– Удар нашей горной дивизии по всему фронту получился совершенно неожиданным для всех партизанских командиров…

– Хр-тьфу… А Штерн?..

– Неизвестно где…

– Хр-тьфу!..

– Полное отсутствие у партизанского штаба единого плана обороны сопок – наши батальоны на плечах у партизан продвигаются по Никольскому тракту на Анучино, в центр партизанского руководства, – также – на Сучан и по Спасскому тракту – на Яковлевку…

– Бои?

– Кой-где небольшие, арьергардные… Мы ждем перегруппировки их сил: наверное, Штерн предпримет большой оборонительный маневр. Но нам это на руку – мы их тогда окружим и уничтожим.

– Хр-тьфу!

– Наши батальоны, снабженные точными и самыми подробными картами, двигаются по старым хунхузским и корейским тропам и совершенно неожиданно для партизан могут появиться у них в глубоком тылу…

– Хр-тьфу!..

– Но я все-таки опасаюсь одного…

– Ну?

– Но может-быть и так, что Штерн, поняв наш маневр, даст общую директиву – разомкнуть фронт и пропустить… Тогда…

– Хр-тьфу!.. Тогда?

– Нам придется… обречь дивизию на зимовку…

– Хр-тьфу!!. С нас довольно Амурской зимовки…

– Да!..

– Надо окружить… уничтожить… заставить их драться…

Таро молчит. Ждет, когда генерал проплюется.

– …Харр-тьфу!..

«Началось»… – думает маленькая Ольга, откидывая японскую газету «Владиво Ниппо», – и опять ее маленькие, шустрые пальцы работают быстро и уверенно, отягивая спатри разными материалами. Тут, там набрасывая цветы, сборки и – шляпа роскошная, шикарная шляпа для какой-то буржуазной мотовки готова.

Она ее повертывает, делает последние штрихи и, как художник, любуется своей работой. Делает это механически, а думы далеко… там, в сопках, где теперь бьются ее многочисленные товарищи.

«Предупреждение Ильицкого, значит, сбылось… – думает дальше, – хорошо, если вовремя это предупреждение успели переотправить в сопки, к Штерну. А вдруг… они пишут, что везде партизан заставали врасплох… Всюду их гонят… Полный разгром»…

И опять работают руки механически быстро…

А голова – дальше…

«Что-то от Ольги большой долго не было ничего… Как-то она теперь там со своим лазаретом; эти варвары ведь не пощадят и раненых… и лазарет…» И жутко маленькой Ольге: руки что-то делают большие перебои…

– Ай!.. – и палец в рот – уколола… Надо сосредоточиться, а то…

Все девушки в мастерской на нее…

А на парадном звонок. Хлопнула дверь: кто-то пришел…

– Наверное, заказчица. Хозяйки нет… Придется идти самой… – «Ах, как я их всех ненавижу»… – думает маленькая Ольга, прислушивается.

– Ольга Семеновна, там заказчица… – вошла продавщица из ателье в мастерскую, – просит вас…

– Кто?

– Эта… как ее… ну, жена офицера… того, у Розанова служит…

«А, шпион, контрразведчик!.. – он теперь наверное там с японцами в сопках помогает расстреливать партизан… – быстро мелькает в голове у маленькой Ольги. Инстинктивно маленькие руки сжимаются в кулаки: – если бы она могла – она бы всех их задушила вот этими самыми руками… Ах!.. – и эту расфуфыренную куклу… – Но крепче нервы, не расходитесь… не шалите…»

И легким шагом она проходит в ателье мод.

– Что вам угодно, мадам? – голос маленькой Ольги звенит, как чересчур натянутая струна. Нижняя губа крепко прикушена. Маленькая Ольга чуть бледна.

– …Эта шляпа… которую я вам заказывала к осеннему сезону… готова?..

– Да, мадам! – уже совсем твердо.

2. Отовсюду

– Товарищ Малевский? – Штерн наклоняется с коня в окно Анучинского лазарета. Нагайкой по раме. – Доктор!..

– «Должно быть, еще спят», – подумал. Соскочил с лошади, и в сени.

А ему навстречу Ольга.

– Александр, ты к нам?.. Что?..

– Олек!.. Я сейчас уезжаю. Я приехал предупредить Малевского, чтобы вы позаботились приготовлением лазарета к эвакуации…

– Что… Японцы… Близко…

– Да нет еще… пока… Но готовым быть нужно. Может быть… мы их пропустим, не давая боев… Ты передашь ему сейчас же.

– Да, конечно… разбужу. А сам куда теперь?.. Саша… – и глаза, большие, серые, овлажнены: может-быть, утренней росой, или в них солнце заглянуло – брызгами через кусты, сквозь вишню… Я то еще… может-быть и… ну, да она крепкая – только гладит нежные, мягкие ноздри лошади Александра, – прижалась лицом к ее голове, а сама глазами на него… смотрит-смотрит…

– Ну, Олек!.. – и крепко обнял Ольгу, заглянул ей в глаза – прямо, просто… поцеловал, – ну!.. – еще взял и руку – поцеловал, а потом – одним махом на коня…

– Куда? – только успела сказать Ольга.

– Сейчас – в Анучинскую долину… а потом в Сучанскую, к Грачу. – Чуть нагнулся и каблуками в бока лошади… Быстро скрылся в вишнях и переулке, по улице за поворотом.

А внизу, в долине, по тракту уже скакали два всадника – Штерн, а с ним его ординарец.

Утро было такое пахучее, росное…

И Ольга шагнула в лазарет.

Иван Грач иногда зашибает, особенно он это любит делать перед боем.

– Ничего! – говорит он, – для крепости мускулов… – и при этом его русый ус шевелится, а глаза скашиваются на эфес старой отцовской казацкой шашки.

– Добре! – и крякает смачно.

Новиков и Ветров – старые партизаны ему свое, а он свое…

– Штерн говорил – размыкаться, пропускать…

– Э-э-э!.. хлопцы… Куды ж воно пропускать… Это ж не ханжу в горло… Воны прокляты макаки все позорят… хрестьян разгонят; дивчин осрамят…

– А их сила!.. Разведчики говорят, полк сюда брошен… – Новиков не унимается.

– А мы им перцу берданочного посыплем…

И посыпали…

Все хорошо: Грач на коне, а с ним хороший эскадрон ребят. Фронт уже развернут. Глубоко, крылом по правому флангу посланы отряды Санарова и Млаева, а на левом – Ветров и Новиков… Все в порядке.

Тах-тах-тах…

– Эге ж!.. – Грач чуть вперед на седле – екнуло его казацкое сердце, усы щетиной.

Должно быть, разведка столкнулась.

Буух… – первый снаряд штурмовки.

Тат-та-та-та-та-та… – часто застучал пулемет. Ближе японские цепи.

И еще: бахх… – снаряд.

Жжжжжжиии… – через голову Грача.

Уже две японских атаки отбили – крепко держатся ребята. И вдруг сзади, с сопочки: тах-та-та-та-та-та… – и:

– Банза-ай!..

А спереди – снова японская цепь в атаку:

– Банза-ай!!..

– О, щоб тo6и!.. – проклятая макака! – Ребята, за мной!.. – бросается в атаку Грач на коне, прямо в свои передовые цепи.

Но поздно – уже все смешалось: не выдержали хлопцы – тикают…

Только одиночные выстрелы…

На взмыленной лошади всадник по тракту.

Штерн придержал коня.

– Товарищ Штерн! – Сашка-комсомолец тяжело дышит, не может говорить.

– Ну?

– Грач разбит… Партизаны бегут… Ветров послал предупредить… Отряды не слушают командиров… Паника страшная… Патронов нет…

– Приняли бой?..

– Да!.. Японцы обошли…

Штерн нахмурился…

– Наши отступают… Куда?..

– На Анучино… Японцы за ними…

– Значит… в тылу уже… – молнией в голове: надо скорей предупредить Зарецкого у Ивановки… – Какой уже теперь бой – только бы вывести отряды из зоны окружения… – мелькают в голове обрывки решений, – да, так…

– За мной!.. – Штерн, свистнув нагайкой по коню, спускается карьером к Ивановке. За ним – ординарец, а за ординарцем – Сашка на измученной лошади едва поспевает…

Но и там поздно: хотя и разомкнулись отряды Зарецкого, но японцы идут широким фронтом – трудно зацепиться даже за сопки…

Под Мещанкой было зацепились, дали бой… Ну – только патроны все повыстреляли… а их…

– Что мошки, так и прет!.. – докладывает Зарецкий Штерну, – вот санитарные двуколки отбили… А что толку – патронов нет… Не будешь касторкой стрелять… А потом… – и Зарецкий ближе к седлу Штерна, – крестьянство гуторит – по домам… «не в силах»… – говорят…

– По домам!.. – голоса в отрядах кругом.

– Слышишь?.. Митинговать скоро будут… конец… – и Зарецкий крепко, матерно ругается и бьет свою кобылу, а сам к митингующим…

Штерн вспоминает: – старая история! – и невольная улыбка на молодых, пухлых губах. – Может-быть, еще не все потеряно? Надо хотя бы ядро удержать, организованно отступить… А остальных… пусть их… – и в самую гущу отрядов въехал.

– Товарищи!..

Все к нему – знают его, верят ему…

Замолкли.

И вдруг опять: та-та-та-та-та-та… – где-то совсем близко.

– В цепь!!. – громом Штерн.

Несколько десятков смельчаков залегли, а остальные…

…Сашка с Зарецким рядом в цепи… Метится макаке в рот, а сам думает: «пропала, кобылка…» Теперь я пеший кавалерист…

Едва вывел Штерн смельчаков.

– Большой недочет!.. – ругается, шагая тоже без лошади, Зарецкий.

Только и видно одну звезду, вон там, между ветвей… А дальше – ничего, тьма кругом. И холодно и сыро…

Не может повернуться… больно…

– А-а-а!.. – тихо стонет партизан, Левка-эмигрант.

Его берданка далеко отброшена. Сам он свалился здесь – больше не в силах брести и ее тащить…

Лежит и думает: «вот ребята бросили, а еще товарищи… Кругом тайга, ночь… Он не знает дороги – в сопках недавно… А нога ноет… – кость должно быть перебита… Пропал», – думает.

– Вот тебе и партизан… навоевал… – и тошно Левке. – Из Америки ехал… думал… А вот тут какая-то дурацкая пулька, и… приехал… И нет даже марли перевязать рану, и некому… Бросили.

Когда отступали – он только слышал команду Ветрова: – В цепь, товарищи, в цепь!.. – но какой там… не удержишь… Он тоже… да догнала проклятая…

«Неужели так-таки и пропадать…» – мелькают жуткие мысли в тишине осенней ночи. Такой чужой, чужой, таежной ночи.

Неужели он переехал Великий океан только за тем, чтобы где-то в кустах Приморской тайги погибнуть… А русская революция?.. Ведь он ехал в ней гореть и работать…

Ведь он еще так молод, ему так хочется жить и бороться за революцию…

…Нет!.. Он должен ползти… Он слышал, как кто-то крикнул, там, когда он падал: – в Анучино, там лазарет…

Нет!.. Он должен выбраться отсюда… Должен.

Рана заныла сильнее, но мускулы, молодые и крепкие, – хотят жить…

Безумно жить хочется… И перевернулся на живот и на локтях пополз… Винтовку не забыл – партизан…

Америка далеко… А здесь – русская революция, и он научится за нее драться…

И ползет Левка – только скрипит зубами от боли… Ползет и ползет…

А кругом ночь и тайга.

Ночью к костру еще одна эстафета.

Взял. Читает…

– …И там тоже!.. Разгром, полный разгром… – вслух произносит Штерн… – Бедняга Грахов: ему и пушка не помогла…

– Какая пушка?.. – Зарецкий подкидывает валежник в костер.

– Он с маяка снял… готовил нам сюда, и снаряды уже делали к ней…

Молчат.

Громко, тягуче, с присвистом храпит Сашка. Смаялся. Как пришли, разожгли костер – поел сала и ткнулся носом в хвою и…

Хррр… хоррр… хррррр…

– Ишь, кроет!.. Во все носовые завертки… – Зарецкий посмотрел, а сам ближе к нему и тоже прикурнул.

А Штерн сидит у костра и думает:

«Что-то у Спасска делается… Как Снегуровский – на него обрушился центральный удар горной японской дивизии. Как-то в Имано-Вакской долине, у Гурко… у Морозова… То же, наверное, что и здесь… Конец… конец повстанчеству…»

Но в глазах – огни костра и мысли его далеко: он думает об Урале, где бьется сейчас Красная армия…

Ничего – они сделали свое дело, они помогли Красной армии…

Ничего…

И освещает костер красными отблесками молодое, обросшее бородой, исхудавшее лицо Штерна. Освещает он еще и морду лошади: большой черный глаз и жующие губы, раздувающиеся ноздри…

Это лошадь Штерна.

…Вчера утром, рано – эти мягкие ноздри, голову, гладила чья-то белая, нежная рука, любимая рука…

Штерн думает: «Как-то они там с лазаретом…»

…Успели ли…

3. Ольга отступает

В тряских телегах стон. А над головами…

Бу-ух… бух… жжжжии… трах… – рвется шрапнель: японцы открыли заградительный огонь и уже вступают в Анучино.

Все население бежит…

Ольга наклонилась над раненым, – крепко держит у него ногу, примотала ее к краю телеги. А раненый на нее глазами и стоном:

– A-а а-а!..

– Ну, ничего… потерпи немного… Вот… отъедем… доктор тебе перевяжет…

– Сестрица… я умру?..

– Да, нет же, нет!.. – и Ольга смотрит на молодое красивое лицо партизана – где-то она его видела… Но никак не припомнит… Должно быть, в городе…

– А-а-а!.. – стонет другой на той же телеге.

Жжжжиии… трах… тах… сссыыыи… – рвется шрапнель.

Малевский что-то кричит, бегая вокруг подвод, карабином подгоняя лошадей и мужиков подводчиков:

– Живей, мертвые!.. – кричит он.

А сзади обоза тянутся, отставая, легко раненые. Но они скоро отстанут совсем… заползут в кусты… и будут там умирать… Тихо. Терпеливо… по-партизански – по-мужичьи… Им не привыкать.

Кругом тайга.

4. В глубокой тайге

На постоялом – полно китайцев. Весь хунхузский отряд Куо-Шана там.

Бухта смеется:

– Так тебе, что Куо-Шан, досталось: комуниза или комунара?

– Комуниза!.. – скалит зубы китаец и рукой на пол, под нары… – места маю…[16]16
  Нет.


[Закрыть]

– А твоя – комунара? – и тоже рукой на нары.

– Комунара!.. – Бухта хохочет.

– Комунара – хо! – Куо-Шан тычет под самый нос Бухты большой палец руки, – Комуниза – шибыко пухо!..[17]17
  Плохо.


[Закрыть]– большой палец пригибает, а мизинцем вверх. – Пи!.. Воцхо!.. – плюется Куо-Шан и топочет ногами.

Бухта не выдерживает – от хохота сваливается на нары.

– Комунара!.. – произносит спокойно Куо-Шан и забирается под нары и оттуда еще раз жалобно доносится: – Комуниза, – шибыко пухо…

– А вы, товарищ Бухта, куда?.. – Солодкий получил от него тоже пакет к Штерну.

– Отряд пойдет на китайскую сторону… к хунхузам… Ну, а я в Чернышевку пока отправлюсь… Буду держать связь с товарищем Снегуровским…

– Так я на обратном, пожалуй, к вам заверну…

– Очень хорошо… Вместе и пойдем оттуда. Я лошадей добуду… Да и отряд, наверное, к тому времени мой соберется… – Бухта встает. Они прощаются.

Солодкий выходит из зимовья – постоялого двора – и прямо в ночь, в тайгу и по тропе.

Он несет пакеты от Снегуровского к Штерну.

Солодкий, как рысь, – ловок и в тайге, как у себя за пазухой.

Знает все тропы.

Луна и белый плат шоссе.

– Матэ!..[18]18
  Стой.


[Закрыть] – командует японский поручик.

Рота остановилась. Быстро сняты вьючные пулеметы. Отряд рассыпается в цепь вдоль шоссе.

Офицер с несколькими солдатами вышел на канаву – сели, и тихо по тайге гудит: ду-у… ду-у… ду-у… – фонический телефон.

– … Оть! Чорт! – Солодкий чуть носом не ткнулся в гальку шоссе. Остановился, – видит ясно – провод на ноге запутался…

– Макаки!.. Ну, и хитрые: уже протянули к Яковлевке провод…

Взял, поднял его, приложил к уху, слушает. А у самого лицо зеленое от луны… улыбается:

– Аната?.. – губами к проводу, – чтоб ты сдох!.. – бросает провод, – я тебе поговорю…

В Спасске полковник Арито в штабе ночью работает: полк батальонами брошен в тайгу.

Ду-у-у… ду-у… ду-уу…

– Слушаю! Кто говорит? – полковник по-японски в трубку телефона.

– Поручик… Сиедзу…

– Ага!.. Вы уже вышли на тракт…

– Да…

– Теперь…

…– Поговорите у меня… – и ножом чирк по проводу. А кругом тайга и луна.

Больше никого.

– Алло!.. – кричит в телефон поручик.

И дудит фонический телефон: ду-ду… ду-дуууу…

– … Итак, вы поняли, поручик?

Молчание.

– Алло, поручик!

Ответа нет.

– Боршуика! – топает ногами полковник, плюется. Кричит в соседнюю комнату: – Послать телефонистов на линию…

Дрожь пробегает по жилам у телефонистов. Сейчас, ночью в тайгу… Кругом, под каждым кустом партизаны… большевики – черный ежик на голове шевелится.

Но нельзя – дисциплина.

Поручик бросает трубку и тоже:

– Боршуика!.. – скрипит зубами.

– Макака!.. На, получи… Разговаривай теперь… – и кукишем в обрезанный провод. И Солодкий отправляется дальше, прямо целиной через тайгу на Чугуевку…

Он идет по серьезному делу – с пакетами к Штерну.

А это, с проводом – так… между прочим…

В деревне Сысоевке с одной стороны стоит японский отряд. Расположился, окопался. Поставил наблюдателя на крышу крайней большой хаты.

А с другой стороны деревни – тоже в крайней хате расположился за столом и с аппетитом «снидает» Солодкий.

Ничего – ему привычно.

Дид рассказывает, что только что позавчера ночью через Сысоевку прошел Штерн. Он вел нескольких раненых с собой – искал Анучинский лазарет.

– Бают…. олонись, он быв у Чугуевцы… А мабуть теперь… Ново-Михайловцы…

– Значит, дид, там его надо искать?..

– Эгеж… сынку…

…И опять тихое холодное утро. Совсем осеннее. Желтые дубы глухо ворчат под шум осеннего ветра. В тайге стало светлее. – От опавших листьев шорохи, шум…

Зато иглы, хвои, точно еще больше посинели. – В синеве осеннего далекого неба, в синеве утренних туманов, в сини глухой, осенней, глубокой тайги.

С пригорка, к ключику, в цели, в глуши тайги, без тропы раскинуты одиннадцать палаток. Это – Анучинский лазарет, загнанный сюда японцами.

Ольга и Надя-санитарка уже давно поднялись, умылись в холодном ключе. Сварили на костре чаю и теперь будят Левку.

– Вставай, американец!.. – осторожно тянет за руку Надя.

Тот сначала что-то урчит, а потом…

– …Ну, да разве… В Метрополитене – не поеду…

– Ха-ха-ха-ха-ха!.. Ольга! Слышишь? Наш-то американец… в Америке едет…

Ольга улыбается… Она теперь спокойна и за него: Малевский сказал, – кость срастется… И за всех других раненых тоже спокойна… Теперь японцы перестали их травить… Потеряли, должно быть… Да и забрались-то они так далеко, что даже и свои-то едва находят. Александр два дня их искал, едва нашел. А вчера вот опять ушел… Никак не сидит… Неутомимый… Ну, да она знает, что он это не зря… Кругом так тяжело – разгром полный, крестьянство разорено японскими карательными отрядами… Они – тоже объедают… – да и нечего уж есть – все поели… Кулачье норовит предать… Партизаны затравлены – попрятались по заимкам… по покосам… Боятся всех, даже своих, – предают… Вот и надо как-нибудь собрать…

– Ах!.. – тихо вздыхает Ольга, – уж лучше бы он ехал в город, – там теперь он нужней. Дядя Федоров и то говорит – надо его туда отправить…

Лагерь уже проснулся. Все посели кружками – пьют чай. Ольга и Надя помогают раненым, тем, что еще не могут вставать. Кроме сухарей к горячей воде с голубицей – ничего нет в запасах партизанского лазарета.

Доктор Малевский ворчит:

– Вот и выдерживай вас на диэте…

Но не унывают выздоравливающие.

Левка в одном кружке рассказывает партизанам про Америку… А они ему – про Россию… Про русскую революцию…

Какой-то шум в кустах. Все насторожились. – Но разговор – и из кустов с часовым из партизан, выздоравливающих– вынырнул весь отрепанный Солодкий.

– Я к товарищу Штерну! С пакетом… Где он?..

Ольга его отводит в сторону, расспрашивает, а потом садит пить чай. Солодкий отдыхает целый день. А под вечер опять – пошел… дальше.

Он должен найти Штерна: передать пакеты. Хотя бы для этого ему пришлось познакомиться с самим генералом О-ой… Он – передаст…

Солнце уходит за сопки. И вслед Солодкому тоскующе смотрят две пары глаз.

Ольга думает: «Вот бы улететь вместе с ним к Александру… Так изболело сердце… Так тяжело без него…»

Левка: «Эх, в Москву бы!.. В сердце революции… Скорее поправиться бы, да и…»

И кровянится тоска от заходящего солнца в их глазах…

Что-то они оба отвернулись быстро так… Неужели, кроме тоски в глазах, вдруг вспыхнуло еще что-то, что-то влажное… Неужели…

Может-быть…

А кругом синяя осень тайги и быстро надвигаются сумерки.

А там – ночь…

Он один.

Сейчас его никто не видит. Но если бы взглянуть – какой тоской дышит его совсем больное, усталое лицо… Ноги опухли. Нет, он не выдержит, надо скорее в город… «Да и что здесь? – Отрядов нет… Крестьянство сейчас – стихло, замерло… трепещет… Повстанчество подавлено. Надо передохнуть, набраться новых сил… А то так, пожалуй, и вправду совсем свалишься. А здесь, – хворать… Нет!.. Нет! – Ольга права… Вот только как с ней быть…»

Тоже и ему тяжело – ведь тоже человек…

Но крепко в руках карабин.

Плотно накрылся шинелью и близко прижался к дуплу, согретому костром. Завтра – еще один переход… к дяде Федору и… в город.

Засыпает.

А над ним тихо, неумолчно шумит тайга. Да кто-то неслышно крадется мимо.

Может быть, тигр…

Ночь.