Текст книги "Камни на дороге (ЛП)"

Автор книги: Ник Вилгус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Счастливый Ной танцевал с Джексоном и миссис Ледбеттер. Даже Билл и мама встали потанцевать, пока кузина Тина показывала свои захватывающие движения.

К тому времени, как мы закончили, Мэри заработала себе бурные и заслуженные овации.

Глава 69

Как мне жаль

После концерта я ушёл, нуждаясь в одиночестве. Так как территория церкви была заполнены людьми, я решил пойти в саму церковь. Я сел на самую последнюю скамейку, долгое мгновение глядя на большой распятие, висящее в святилище. Сквозь открытые окна с одной стороны церкви доносился детский смех, с другой – мучительное исполнение “Дочери добытчика угля” на сцене караоке.

Отец Гиндербах однажды сказал, что мне нужно простить Бога. Это казалось невероятным.

Но…

Чего греха таить, я был довольно зол на Бога. Зол, что я гей. Зол, что у моего мальчика врождённые дефекты. Зол, что его может однажды – и очень скоро – не стать. Зол, что влюбился в кого-то, кто причинил мне боль.

Ни в чём из этого, конечно же, не было вины Бога. И так как я не мог представить, что Бог тем или иным способом заботится обо мне, было бессмысленно злиться на него.

Однако я злился.

Но больше всего я злился на себя.

Джексон Ледбеттер появился тихо и внезапно.

– Не против, если я присяду? – спросил он.

Я пожал плечами.

– Ты в порядке? – спросил он.

Я покачал головой.

– Я знаю, что ты злишься на меня, – сказал он.

– Прямо в яблочко.

– Ты был последним человеком, которому я когда-либо хотел причинить боль, Вилли. Надеюсь, ты веришь в это. Ты не знаешь, как мне плохо.

– Если ты чувствуешь что-то похожее, что чувствую я, ты, должно быть, целуешься взасос с трещиной в земле.

– Ну, трещина есть. Если спустишься примерно на восемьсот километров глубже в адскую бездну, то догонишь меня.

– Вижу, ты ещё не научился тонкому искусству южного преувеличения. А вот если бы ты сказал про восемьсот километров прямо в глубины горячих, мягких экскрементов, было бы лучше.

Он улыбнулся.

– Но я тебя понимаю, – добавил я.

– Вилли, я надеюсь, что ты мне веришь, когда я говорю, что мне жаль. Правда. Я сильно облажался.

– Можно и так сказать.

– И я не ошибусь?

– Ни капли.

– Ты когда-нибудь простишь меня?

– Я пытаюсь.

– Приятно видеть, что ты шутишь. Ты можешь быть немного пугающим, когда злишься – надеюсь, я никогда не увижу тебя таким снова. Помнишь первый раз, когда мы поругались?

Я улыбнулся.

– Я купил тебе конфеты и цветы, а ты бросил их на парковке «ФудВорлда» и ушёл. Боже, вот стервец! Но я заслужил это.

– Определённо заслужил, – согласился я. – И, если помнишь, это было по той же причине.

– Я знаю.

Больше он ничего не говорил. Вместо этого он приобнял меня одной рукой, и я склонил голову ему на плечо, позволяя ему держать меня. Он поглаживал меня по спине, так, как я делал с Ноем, успокаивая, говоря, что он рядом, что всё хорошо, что всё будет хорошо.

Наконец я отстранился и одарил его нервным взглядом.

– Что? – спросил он.

– Тебе нужно кое-что понять, – сказал я. – Я не могу связываться с наркотиками. Не после того, что случилось с Ноем. Я никогда не прощу себя за это и никогда в жизни не буду с кем-то, кто употребляет наркотики. Эта та граница, которую я не пересеку, Джек. Совершенно точно не пересеку. Мне плевать, насколько ты милый, или какой у тебя замечательный член, или сколько денег твоя мама даст на твоё содержание.

– Я знаю, – ответил он.

– Мне нужно, чтобы ты действительно знал это, а не просто говорил, что знаешь. Если бы ты хотел тусоваться с Джимом Бимом или с Джеком Дэниелсом*, я мог бы, наверное, найти способ жить с этим. Чёрт, ты мог бы пойти и проголосовать за республиканца, и я бы, наверное, простил тебя. Но наркотики… нет, я не пойду по этой дороге. Я не буду смотреть, как ты разрушаешь себя и людей, которых любишь. Мне нужно, чтобы ты убедился, что это дошло до твоей жирной, но очень симпатичной головы. Не то чтобы я когда-нибудь собирался тебя прощать. Просто, чтобы ты знал.

*Джим Бим и Джек Дэниелс – два бренда американского виски.

– Я знаю, Вилли. Мне жаль. Пожалуйста, скажи, что прощаешь меня.

– Не могу.

– Почему?

– Может, когда-нибудь, но не прямо сейчас. Я даю тебе шанс улететь прочь, жить своей жизнью, пихать себе в нос всё, что захочешь. Это твоя жизнь, и ты большой мальчик, а я не верю в попытки людей измениться. Я не хочу придираться к тебе и вставать на пути твоего хорошего времяпрепровождения…

– Это не так.

– Я не хочу быть этим человеком. Как сказала твоя мама, ты должен решить, чего хочешь. Если ты скажешь, нас с Ноем достаточно…

– Вас достаточно.

– Я хочу тебе верить, но прямо сейчас не верю. Так что я дам тебе немного времени. Может, месяц, может, два, может, год. В любом случае, моя голова переполнена всеми видами дерьма, и мне нужно разобраться с этим.

– Что за дерьмо?

– Я думаю отказаться от прав на Ноя.

– Ты шутишь!

– На самом деле нет.

– Пожалуйста, скажи, что не говоришь этого. Ты это говоришь?

– Я запутался, – признался я.

– Ты не можешь быть серьёзен.

– Я думал, что делаю что-то хорошее для себя и Ноя. Мы с тобой были обручены. Мы строили будущее, но я не могу строить будущее с кем-то, у кого его нет. Я думал, что нахожусь на правильном пути, а это было не так. Я должен был видеть, что у меня под носом, но не хотел этого видеть. Хотя было пару раз, когда ты был немного странным, или немного не в себе, и я спрашивал, что случилось, а ты отвечал, что устал на работе, или переживал о чём-то, или какое-то ещё оправдание. Если бы я обращал больше внимания…

– Значит, ответ – это отказаться от родительских прав на своего сына?

– Если я не могу дать ему такую жизнь, какую он заслуживает, что ж, может быть…

– Так ты говоришь это. Какого чёрта с тобой случилось?

– Ты не понимаешь.

– И не хочу понимать!

– Я просто не знаю, могу ли продолжать это делать.

– Что делать?

– Ждать, когда он умрёт.

– О чём ты?

– У меня такое чувство, будто время на исходе, а я только и делаю, что порчу всё. Он заслуживает большего. Он заслуживает быть счастливым. Он должен быть с настоящей семьёй.

– У него есть настоящая семья!

– Ты и я? Я тебя умоляю.

– Что на тебя нашло?

– Когда он родился, доктор сказал, что будет чудом, если он проживёт три месяца. Затем они сказали, что, наверное, он не проживёт год. Потом было два года. Затем пять лет. Затем было: “Ох, ладно, он, кажется, сейчас в порядке, но когда наступит половое созревание…” Что ж, половое созревание уже на пути, так что вернулась эта старая необходимость… ждать. Ждать и смотреть, что будет. Ждать и смотреть, выживет ли он. Или нет. Ждать чего-то, что я не мог остановить. После торнадо… Не знаю, но я не могу перестать думать об этом. Ты можешь заниматься своими делами, а Божья длань спустится с неба, и бум, вот ты держишься за свою задницу. Если бы мы не отвели мальчишек в убежище, я мог бы потерять его в тот день, Джек. И я тоже мог умереть. А дед умер. Вот так просто. Просто… ни с того ни с сего мой дедуля погиб.

– Мы все могли умереть, Вилли.

– Теперь я должен сидеть и ждать, когда это произойдёт снова, с Ноем. Я знаю, это приближается…

– Ной может пережить нас всех. Ты не знаешь, что произойдёт, и ничего хорошего не будет от того, что ты сидишь и думаешь об этом.

– Но я не могу перестать об этом думать.

– Тебе нужна помощь, Вилли.

– Мне не нужна помощь!

– Тебе нужно с кем-нибудь поговорить. У тебя ПТСР* или что-то ещё. Ты напуган. И это нормально. Это совершенно понятно. Иногда это занимает некоторое…

*ПТСР – посттравматическое стрессовое расстройство.

– Ты просто не понимаешь.

– Может быть, понимаю. Торнадо, твой дедушка, ДСО, я и всё моё дерьмо… Я понимаю, Вилли. Но позволь мне кое-что тебе сказать. Если ты думаешь, что страдаешь, то твой маленький мальчик страдает намного больше. Он чуть не потерял своего папочку. Для него ты весь мир, Вилли. Не думаю, что он смог бы выжить без тебя. Без меня он проживёт. Без своего прадеда проживёт. Но если ты уйдёшь от него… пожалуйста, Боже, скажи мне, что ты не говорил ему, что думаешь об этом.

Я покачал головой.

– Я знаю, что ты на меня злишься, Вилли, и то, что я говорю, не стоит и куска дерьма, но позволь мне кое-что тебе сказать. Тебе нужно получить помощь – тебе нужно с кем-то поговорить. Ты не отличаешься от всех остальных людей, которые пострадали от природной катастрофы. Они тоже просто занимались своими делами, прямо как ты. Это влияет на всех по-разному. И некоторые люди – такие, как ты – по-настоящему срываются и начинают думать о каком-нибудь действительно сумасшедшем дерьме. Так что иди и поговори с кем-нибудь. Но больше всего поговори со своим сыном. У него, наверное, срыв в десять раз хуже, чем у тебя, и он нуждается в тебе больше, чем когда-либо. Если ты напуган, просто подумай о том, как, должно быть, напуган он.

– Но это не решает проблему, – сказал я.

– Какую проблему?

– Что он умрёт.

– Ты не знаешь, что он умрёт, так что прекрати говорить это.

– Я не могу ничего поделать. Его день рождения в следующем месяце. Ему будет двенадцать. Это может быть последняя вечеринка, которая у него когда-либо будет.

– Вилли, пожалуйста.

– Я не могу перестать думать об этом!

– Поэтому тебе нужна помощь.

– Я не сумасшедший!

– Нет, не сумасшедший. Но ты не мыслишь ясно.

– Если бы ты не всасывал в свой нос весь чёртов мир, ты мог бы прямо сейчас мне помочь.

– Я знаю.

– А ещё я не просил об этом, знаешь ли. Я просто занимался своими делами…

– Я знаю, Вилли. Мне жаль.

– Это не честно.

– Нет, не честно.

Я снова поднял взгляд на распятие, висящее на алтаре, на Иисуса, повисшего на кресте. Это тоже было нечестно, подумал я, быть распятым потому, что ты хотел помочь людям.

– Вилли, – произнёс он после долгой тишины. – Я сталкиваюсь с этим каждый день.

– С чем?

– С родителями, чьи дети смертельно больны.

Я вздохнул, рассеянно потирая лицо.

– В этом и есть настоящая проблема, да? – спросил он.

Я пожал плечами.

– Послушай меня, Вилли. Ты будешь не первым, кто сбежит из-за того, что не может выносить боли, наблюдая за тем, как умирает ребёнок. Я видел, как несколько пар расстались, развелись. Я видел, как мамы и папы превращаются в ничто. Братья, сёстры, тёти, дяди – некоторые из них даже не приходили в больницу, потому что они не могли этого видеть. Они не могли это принять. И я не осуждаю – это не моё дело. Я знаю, для них это невероятно сложно. Для меня это тоже сложно, и я просто медбрат, но к этим детям привыкаешь, хоть даже знаешь, что они не выживут, и у тебя разобьётся сердце, когда их не станет.

Я вытер глаза, горечь в моих мыслях смешивалась и кружилась как циклон.

– Я знаю, это тяжело, – тихим голосом продолжал он. – Ты говоришь себе, что ты плохой родитель и откажешься от родительских прав, или верх берут размышления о том, что было бы лучше так и так, или ты позволишь своим родителями разбираться с этим, или, может быть, ты просто сбежишь и дашь разобраться с этим другому родителю… но, в конце концов, ты просто ведёшь себя как трус.

Я ничего не ответил.

– Я знаю тебя, Вилли. Я знаю, что ты не трус. И я знаю, что ты не сбежишь от этой проблемы. Одна из причин, по которой я хочу завязать – думаю, на самом деле, это главная причина – состоит в том, что я знаю, что мне нужно быть рядом, когда это произойдёт. Ты будешь во мне нуждаться. Ной тоже будет во мне нуждаться. В конце концов, я медбрат. Я проведу его через это. Я сделаю то, что нужно. Мне всё равно, если ты никогда не примешь меня обратно, но я буду рядом с этим мальчиком. И я буду рядом с тобой тоже, и не обманывай себя – ты не единственный, чьё сердце разобьётся. Твоя мама, Билл, Шелли… не обманывай себя, Вилли. Ты не единственный, кто сидит в церкви и задаётся вопросом, почему маленькие дети должны умереть. В медицинском центре есть маленькая часовня, и я сижу там всё время, думая о том же самом.

Я рыдал в свою здоровую руку. Я пытался быть тихим, но меня охватило такое горе, что я едва ли мог дышать.

– Это тяжело, – сказал Джексон, хлопая меня по спине. – И если тебе нужно с кем-нибудь поговорить, Вилли, то, пожалуйста, сделай это – пожалуйста, получи помощь, в которой нуждаешься. Но ни минуты не думай, что если откажешься от Ноя, то станет легче. Я знал родителей, которые поступали так – и это не выход. Ты никогда себя не простишь, никогда за миллион лет. И если ему осталось всего год, или шесть месяцев, или сколько бы там ни было, что ж, тебе нужно быть рядом, несмотря ни на что. И я знаю, что ты будешь, потому что не уйдёшь от него, когда он больше всего в тебе нуждается.

– Я больше не могу этого выносить, – прошептал я.

– Тогда поговори с кем-нибудь.

– Я не хочу терять своего мальчика!

– Ты не знаешь, что это произойдёт.

– Одна мысль…

– Я знаю, Вилли. Я знаю. Вся эта ерунда с торнадо и твоим дедушкой подняла всё дерьмо на поверхность, но с тобой всё будет хорошо.

– Ты не знаешь этого.

– Знаю, – уверенно сказал он. – У тебя есть твоя семья. Они очень тебя любят, независимо от того, что ты можешь думать. У тебя есть твоя община – посмотри на всех этих людей на улице, которые пытаются тебе помочь. И у тебя есть я. У тебя есть друзья. У тебя есть люди, которые любят тебя и заботятся о тебе, и когда произойдёт толчок, они будут с тобой рядом. Так что я знаю, что с тобой всё будет хорошо. В данный момент у тебя просто перегруз на линии, но ты будешь в порядке. Ты самый сильный человек, которого я знаю, Вилли, и ты будешь в полном порядке.

Он притянул меня ближе, и я позволил себя обнимать.

– Вот увидишь, – прошептал он мне на ухо. – Ты пройдёшь через это – мы пройдём через это – и всё будет в порядке.

Глава 70

Пирогом в лицо

Разошлись слухи, что кто-то довольно важный – и при всём при том проклятый янки – собирался получить пирогом примерно в час дня, и толпа сама собой перетекла в сторону кабинки для бросания пирогов, чтобы посмотреть на фейерверки.

Молодёжная группа Мэри к этому моменту испытала дюжину пирогов, которые бросали по больше части днём, пока была возможность съездить домой и переодеться. Серьёзно пироги не бросали до тех пор, пока местные, подумав об этом всё утро, решили, что это занятие слишком соблазнительно, чтобы его игнорировать.

– Я хочу бросить в дядю Вилли! – восторженно сказал Джош.

– Не будь козявкой! – огрызнулась Мэри. – У него лицо сломано, так что нельзя. Не то чтобы мы не могли продать кучу пирогов, если бы он усадил свой зад на этот стул. Может быть, в следующий раз!

Она одарила меня кривой ухмылкой.

– Я это сделаю, – пообещал я.

– Вилли, нет! – сразу же произнесла мама.

– Даже не думай об этом, – сказал Мэри Билл.

– Я хочу этого, – сказал я. – Но я должен выбрать своего собственного трибута, который встанет за меня. Как в “Голодных играх”.

– Да! – воскликнул Эли.

– У меня есть доброволец от двенадцатого дистрикта? – спросил я, оглядываясь вокруг.

Отец Гиндербах улыбался мне. Мама, Билл и Шелли посмотрели друг на друга, будто задаваясь вопросом, серьёзно ли я.

Джош и Эли тут же выставили добровольцем свою сестру Мэри. Мистер и миссис Ледбеттер наблюдали за происходящим так, будто были антропологами на полевых исследованиях.

– Я буду добровольцем! – предложила кузина Тина, получив каплю восторженных аплодисментов. Больше одной пары наблюдающих глаз, казалось, говорило, что им ничего не понравится больше, чем смотреть, как эта болотная баба хорошенько получает пирогом в лицо. Это научит тебя не ходить в церковь по воскресеньям, лесная ты ведьма!

– Я думал о ком-нибудь чуть постарше, – ответил я, позволяя своим глазам переключиться на миссис Ледбеттер.

Когда другие увидели, на ком остановился мой взгляд, они оживились. О да! Давайте засадим пирогом этой высокомерной сучке из Бостона!

Это было восхитительно.

Миссис Ледбеттер, к её чести, была молодчиной и, казалось, знала, какие эмоции метались от одной пары глаз к следующей.

– Я была бы счастлива быть твоим трибутом, – торжественно сказала она. – Что угодно для благотворительности, дорогой. Но не за жалкие пять долларов. Думаю, я заслуживаю чего-то более солидного.

– Я заплачу пять сотен! – пообещал мистер Ледбеттер с удовольствием.

Миссис Ледбеттер подошла к стулу и, под громкие аплодисменты, присела – но не раньше, чем сначала вытерла лимонное безе и изобразила взгляд театрального неодобрения. Она осторожно сняла свои очки «Джеки О» и протянула их Джексону, который выглядел так, будто не мог поверить, что я на самом деле брошу пирог в его драгоценную маму.

– Давай покончим с этим! – крикнула миссис Ледбеттер под громкий смех и аплодисменты и малую долю одобрения за правильное использование южного жаргона. – Как говорят, кто к нам с мечом придет, тот от меча и погибнет! Делай своё грязное дело!

Больше смеха.

Но у меня в мыслях было кое-что другое.

– У нас есть доброволец, чтобы занять место миссис Ледбеттер? Трибут, готовый встать на трибута? Ну же, давайте. Нельзя бросать пирог в гостью. Это не вежливо, и, кроме того, она дама, а мы в Дикси не так живём. Но я уверен, у нас есть другая кандидатура…

Мой взгляд переместился на Джексона Ледбеттера – на прекрасного, совершенного, с чистой кожей, безупречно одетого Джексона Ледбеттера.

Он выглядел шокированным.

– Давай, Ледбеттер! – позвал я. – Ты не можешь позволить своей маме так страдать. Будь хорошим сыном!

Раздался хор ободряющих “Да!” и всего в таком роде.

Лицо Джексона покраснело.

– Повышаю до семисот пятидесяти! – выкрикнул мистер Ледбеттер.

– Да!

– Я тоже хочу это сделать, – громко сказал Билл, – но я не буду платить семьсот пятьдесят баксов.

– Пяти долларов хватит, папочка, – с широкой улыбкой ответила Мэри.

Джош и Эли схватили Джексона за руки и повели его к стулу.

Девушки, которые собрались вокруг, теперь хихикали, пока Джексон садился на стул, с нервным и очень застенчивым видом. Маленькая птичка донесла мне, что некоторые из этих девушек в тайне надеялись, что Джексон Ледбеттер не настолько гей, как утверждал.

– Я хочу быть первым, – сказал Билл с толикой хвастовства, хватая пирог со стола Мэри.

– Пять долларов, папочка! – предупреждающе крикнула она.

– Я тебе дам пять долларов! – пригрозил он, поворачиваясь к Джексону Ледбеттеру.

– Билл, пожалуйста, – умолял Джексон.

Билл замер, огляделся вокруг, казалось, в хорошем настроении.

– Как вы все знаете, Джек, вероятно, однажды будет моим зятем, так что я не сделаю ничего, что не сделал бы со своим собственным братом. И как бы мне ни хотелось швырнуть пирог в лицо Вилли – и многие другие вещи, но я не считаю, что должен вам это объяснять – я остановлюсь на его так называемой лучшей половине.

– Задай ему! – крикнула одна из девушек.

– Да! – воскликнул Джош.

– Давайте покажем ему, как мы живём! – выкрикнул Билл.

– Это дорогая рубашка! – пробормотал Джексон, поднимая руки.

– Нельзя поднимать руки! – сказала Мэри. – Не честно!

Билл, благослови его сердце, был мягок, но очень точен, когда остановил пирог прямо перед лицом Джексона, а затем хорошенько толкнул. Он прокрутил пирог, чтобы убедиться, что покрыл всё.

Билл получил немалую долю удовольствия от беспорядка, который устроил, и я должен был признать, мне открылся хороший вид, когда Джексон Ледбеттер сидел с лимонным безе по всему лицу и спереди на рубашке.

– Хуу хуу! – счастливо прокричал Ной.

Мэри вышла вперёд с ведром ледяной воды.

– Это поможет тебе умыться! – крикнула она, не давая ему времени подготовиться, выплёскивая холодную воду в лицо.

Мгновение, пока он сидел в ошеломлении, я думал, что Джексон может на самом деле разозлиться. Очень, очень разозлиться. Но он расплылся в широкой ухмылке и крикнул, – Кто следующий?

– Я! – ответил я. – Но мне нужна помощь. Я выбираю Ноя своим добровольцем.

Ной был доволен как слон, когда Мэри протянула ему пирог и показала, что сейчас его очередь, но сначала он посмотрел на меня для одобрения.

Это он получит за то, что ведёт себя как плохой мальчик, – прожестикулировал я. – Задай ему жару!

Улыбка Ноя обнажала кривые зубы, пока он бросал пирог в Джексона Ледбеттера, который вытер безе с лица и метнул его в Ноя, который со смехом убежал.

К тому времени, как мы закончили с Джексоном Ледбеттером, у меня была не такая уж неприятная перспектива забрать его домой, снять всю его одежду и дать немного своей запасной, раз уж мы совершенно испортили его модный наряд. Думаю, наши пироги попали ему даже в нижнее бельё.

Неплохой способ собрать деньги.

Глава 71

Этот старый дом

Мамин дом выглядел одиноким и заброшенным в свете позднего дня, когда мы остановились по дороге домой после сбора средств. Газон на переднем дворе разворошили грузовики и другие машины, которые приезжали и уезжали. Гигантский дуб, который с гордостью стоял слева от дома больше тридцати лет, был опрокинут торнадо и теперь находился в процессе распила и перевозки. На дворе лежало больше деревьев, а в лесу позади, через который пронёсся торнадо, торчали будто спички более маленькие деревца.

Я ушёл от остальных и побрёл к левой стороне дома. Комната деда находилась в левом углу. Окна в его комнате были выбиты. Концы штор сейчас свисали из одного из проёмов.

Я скучал по деду. Я старался не думать о его смерти, не спешил сталкиваться с осознанием, что дед не вернётся, ушёл туда, куда мы не могли пойти следом. Его смерть была такой быстрой, такой неожиданной, будто жизнь устроила автострельбу и оставила нас задыхаться от случайности и жестокости.

Я прижал свой гипс к груди, глядя на окна дедовой спальни.

Дед перестал ходить на мессы после того случая с отцом Майклом. Я вернулся домой из той поездки в Джексон, чтобы увидеть епископа, и не мог сидеть из-за того, что у меня болела задница – задница, спина, бёдра. Видимо, детский анус не самое приспособленное место для священника и его пениса.

Мама спросила, что со мной не так, почему я не могу нормально сидеть, почему я не делаю ничего, только лежу на кровати в состоянии боли и дурманящего замешательства, и я рассказал ей, что сделал отец Майкл, хотя пообещал ему, что не упомяну об этом ни слова. Мне было двенадцать, я не обладал должным словарным запасом, так что сказал ей, что отец Майкл “занимался со мной любовью”. Так я думал в то время, что мы “занимались любовью”. До меня не доходило, что меня изнасиловали или со мной плохо обращались, или что отец Майкл действовал не из любви, о которой заявлял мне. Он сделал это не однажды, не дважды, а трижды – последний раз длился всего несколько минут, прежде чем мы собрали вещи и покинули номер отеля. Мой бедный маленький анус горел огнём весь путь от Джексона до Нью-Олбани, но я старался не извиваться на сидении, потому что это злило отца Майкла.

Мама мне не поверила. А дед поверил. Маме было слишком стыдно посмотреть на мою задницу и убедиться, что всё в порядке. Деду – нет. Дед заставил меня лежать в горячей ванне около получаса, дал мне аспирин от боли в спине и уложил меня в кровать. Затем он схватил ключи от своего грузовика и уехал на том старом Форде, добрался до конца подъездной дорожки и свернул на дорогу в округ, внезапно исчезнув.

Я не знал, что он сказал добрым душам церкви Святого Франциска в Нью-Олбани тем вечером. Я больше никогда не видел отца Майкла. И дед перестал ходить на мессы.

С дедом я мог говорить о чём угодно. Совершенно обо всём. Болезненные, сбивающие с толку влюблённости в каких-нибудь мальчиков в школе, мастурбация, девичьи сиськи, и почему они меня не интересуют – с дедом не было никаких границ. Надежды, мечты, секреты, которые никогда никому не расскажешь – с дедом слова выходили легко. Когда я перестал верить в Бога. Когда я перестал любить своего папочку. Когда я хотел стать рок-звездой. Когда я не мог понять, почему не нравлюсь милому мальчику в школе. Он всегда находил способ всё наладить. Когда я научился играть на гитаре и начал писать песни, дед подбадривал меня, в то время как другие смеялись. Он прочёл мой первый короткий рассказ и сказал, что мне есть что сказать, что захочет услышать мир.

“Ох, дед”, – подумал я, стоя на месте и глядя на эти выбитые окна.

Что я буду делать без деда? Как могла моя жизнь продолжаться без него? Я так сильно по нему скучал, что это причиняло физическую боль.

Я подошёл к ближайшему окну, наступая или обходя доски, вырванный сайдинг и изоляцию. Под моими ногами хрустело разбитое стекло. Личные вещи деда уже забрали, но его шкаф по-прежнему стоял у дальней стены. Его кровать тоже была там, та, к которой я спешил, когда ночью была гроза, и мне было страшно. Я знал, что всегда могу пойти в ту кровать и быть в безопасности в руках деда, который назовёт меня “сладким”, “милым” и “малышом”, и мне не придётся ничего бояться, даже если это значило слушать храп деда.

Я долгое время смотрел на кровать и тихо плакал.

– Папочка?

Я оглянулся через плечо. Ной пришёл присмотреть за мной, его несовершенное бледное лицо было наполнено беспокойством и чувством собственничества.

Почему ты плачешь? – спросил он.

Я пожал плечами.

Он пробрался через руины, чтобы встать рядом.

Ты скучаешь по деду? – спросил он.

Я кивнул.

У тебя всегда есть я, папочка.

Я знаю.

Можешь плакать, если хочешь. Папа говорит, что плакать для тебя хорошо.

Я попытался улыбнуться в ответ.

Что бы сказал мне дед, если бы знал, что я думаю отказаться от родительских прав на Ноя?

– Это говорят твои дурные мысли, Вилли, – сказал бы он. – Ты Кантрелл, а у Кантреллов есть яйца, не так ли? Ты хочешь, чтобы твой мальчик был чёртовым христианином? Я не виню Нерона. Кто бы не повозился со столькими горящими христианами? Это будто была самая большая уличная вечеринка всех времён! Чёртовы безбожники!

Я знал, что сказал бы дед.

И он был бы прав.

Я не был лучшим отцом в мире. Я не был богат, не был успешен, даже не окончил колледж. Я был слишком свободен на своём пути, слишком разговорчив, слишком полон сомнений, слишком бунтовал. Но, несмотря на всё это, мой сын никогда не страдал от нехватки любви. И, может быть, в конце концов, именно любовь значила больше всего. Большая, дикая, неограниченная любовь, такая бешеная любовь, которой заслуживал каждый ребёнок.

Я знал, что могу дать ему это. Он всегда получит её от меня, и никак не меньше.

Я притянул сына ближе и поцеловал в макушку.

Ты знаешь, как сильно я люблю тебя? – спросил я.

Он улыбнулся.

Твоя любовь большая, как М—и—с—с—и—с—и—п—и?

Больше!

Большая, как океан?

Больше!

Большая, как небо?

Большая, как самая большая вещь в мире.

Что это?

Тупость Д—ж—о—р—д—ж—а Б—у—ш—а.

Кто это?

Не бери в голову. Я люблю тебя очень, очень сильно. Ты мне веришь?

Да. Это значит, что мы можем поехать в М-К?

Может быть…

Пожалуйста?

Ты любишь меня больше, чем картошку фри?

Он притворился, что обдумывает это.

Ты маленький засранец! – воскликнул я.

Он ехидно усмехнулся.

Бабушка хочет, чтобы мы жили с ней в её новом доме. Что ты думаешь? – спросил я.

Но бабушка живёт здесь.

Прямо сейчас она не может жить здесь. Не до тех пор, пока восстановят её дом. Так что она арендует дом. И она хочет, чтобы мы жили с ней.

Правда?

Да.

Я люблю бабушку!

Я знаю, что любишь.

Папа будет жить с нами?

Не сейчас, милый. Может, когда-нибудь…

Почему?

У него проблема. Он пытается её исправить, чтобы мы снова могли быть вместе, но это займёт некоторое время.

Я всё равно могу его видеть?

Конечно, можешь. Он твой папа.

Он не уйдёт?

Нет.

Я люблю папу. Я не хочу, чтобы он уходил.

Никто не уйдёт, милый.

Если мы будем жить с бабушкой, можно мне кролика?

Конечно.

И ты больше не будешь грустить?

Я не грущу, милый.

Грустишь.

Ну, может быть, немного… но у меня есть ты, так что всё нормально. Пока у меня есть ты, всё будет нормально.

Если у тебя будут бо-бо, я тебе помогу.

Я знаю, что поможешь.

Мы посмотрели через окно на шкаф и кровать, которые я хотел забрать и сказал об этом маме.

Папочка?

Да?

Деда был тебе как папа, да?

Да, был.

Ты его любил?

Конечно.

Так же сильно, как я тебя люблю?

Надеюсь, что так, милый. Я любил его всем своим сердцем. Так же, как люблю тебя. Никогда этого не забывай. Ладно?

Ладно.

Я смотрел на него долгим взглядом. Он смотрел в ответ, в его глазах была искренность и бесстрашие.

Мне нужно поговорить с тобой кое о чём, – сказал я. – Ты спрашивал меня, почему ты глухой… ну, ответ в том, что ты глухой из-за того, что я сделал кое-что плохое. Это сделали я и твоя мама… мы сделали кое-что по-настоящему плохое. Мы не знали, что твоя мама была беременна. Мы не знали, что вредим тебе. Но навредили, милый.

Вы мне не навредили.

Навредили. Причина, по которой ты глухой, не в том, что Бог ненавидит тебя, и не в том, что кто-либо тебя ненавидит. Это моя вина. Это вина твоей мамы. Мы делали что-то, что не должны были делать.

Я знаю, папочка.

Если бы мы этого не сделали, ты мог бы быть нормальным мальчиком.

Всё хорошо, папочка.

Нет, не хорошо, милый. И я ненавижу себя за то, что сделал. Я так сожалею об этом, но не могу это исправить.

Ты не должен меня исправлять, папочка, потому что я не сломан.

Его слова поразили меня как молния, и двенадцать лет чувства вины и стыда полились из моих глаз.

У тебя бо-бо? – спросил Ной.

Я кивнул.

Он обвил меня руками, обнял и похлопал по спине.

Так ты прощаешь меня? – спросил я, когда, наконец, отстранился и смущённо вытер глаза.

Уже простил, папочка.

Правда?

Иногда ты делаешь что-то плохое, но не хочешь этого, как в тот раз, когда я разбил папину лампу, когда играл с фрисби. Я не специально это сделал, так что он не злился. Я знаю, что ты не хотел навредить мне, поэтому не злюсь.

Мне жаль, милый.

Я знаю. Но всё нормально.

Правда. Мне очень жаль, что я навредил тебе. И мне жаль, что я плохой отец.

Ты лучший отец, папочка.

Нет, это не так.

Да, так. Ты лучший отец на свете.

Ты не врёшь?

Врать – грех.

И ты любишь меня?

Да.

Ты уверен?

Не будь тупицей!

Глава 72

Пожалуйста, не надо

Я редко чувствовал необходимость обращаться к Богу, но той ночью, сидя на кровати в гостевой спальне Билла и наблюдая за Ноем, пока он спал, я не мог ничего с собой поделать.

– Пожалуйста, не забирай у меня моего мальчика, – прошептал я в темноту.

Я хотел добавить больше, но что ещё можно было сказать? Скажешь ли ты “пожалуйста, не надо” или “пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, я умоляю тебя, я сделаю всё, что ты попросишь, но пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, не надо!” это было одно и то же. Бог сделает то, что собирался, несмотря ни на что.

Да, – казалось, последовал в тишине голос, – но что, если заберу?

Я не знал, был ли это “Бог” или просто моё собственное подсознание, отчаянно желающее, чтобы я услышал вещи, которые слышать не хотел. Я хотел верить, что это был Бог, Иисус, Пресвятое Сердце, Святая Троица, или Будда, или Аллах, или Иегова, или Зевс, или Святая Мария, Матерь Божья. Я хотел верить, что мы можем поговорить с Богом и быть услышанными и получить ответ.