Текст книги "Наше дело правое"
Автор книги: Ник Перумов
Соавторы: Элеонора Раткевич,Вера Камша,Сергей Раткевич,Дмитрий Дзыговбродский,Владимир Березин,Кира Непочатова,Алексей Гридин,Вук Задунайский,Дмитрий Жуков,Николай Коломиец
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 40 страниц)
Лесник, похоже, понял, что собирается поведать ему Костя, но на всякий случай покачал головой: мол, коли говоришь, так давай, не прерывайся, мало ли что я думаю.
– Я уже четверых на тот свет отправил, – словно похвастался парень. – И каждый раз на курок нажимаю и думаю: может, поймет хотя бы следующий, что война – это не игра? Может, чудо случится, и перестанут они переть сюда, как в тир, по живым людям пострелять. На все войны Земли меня не хватит, так хоть Великую Отечественную от таких туристов постараюсь спасти. Вот мое начальство спохватилось и послало за мной Ваську Сарычева, он-то меня и прищучил. Ну, почти… Говорю тебе, – вновь завел свою песню спасенный, – завтра с утра он за мной придет.
– Утро вчера мудренее, – глубокомысленно заметил лесник. – Все мне рассказал?
Костя опустил голову в знак согласия.
– Спи тогда. Давай я тебе подушки поудобнее положу.
– Высплюсь перед смертью, – вымученно улыбнулся парень.
– А про смерть, – строго велел Иван Архипыч, – и думать забудь. Не станешь ее поминать – она и не придет…
На этом месте старик очнулся от воспоминаний и пристально вгляделся в черневший по краю поляны лес.
И тут за окном он увидел тех, – кто шел по следу Кости Ларцева.
* * *
Они не особенно таились, три неясные тени, скользившие от дерева к дереву. Думали, наверное, что никто в этом мире ничего не мог с ними сделать. Никто, кроме одного-единственного человека, забывшегося сном на кровати в лесниковой избушке.
Дед вздохнул, нащупывая в кармане пистолет, который он нашел на поляне рядом с Костей. Парень про оружие и словом не обмолвился, решил, наверное, что потерял с концами. Ну и пусть так думает.
Иван Архипыч еще раз осторожно выглянул в окно. Три тени подошли ближе. Жаль, что в пистолете неизвестной системы осталось всего три патрона, так что бить придется только наверняка. Зато, если лесник правильно понял рассказ спасенного им лесу парня, их оружие не сможет причинить старику никакого вреда, ведь они пришли не за ним, а за Костей.
«Повоюем? – неожиданно весело подумал дед. В нем как будто неожиданно проснулась бесшабашная шальная молодость. – Примем бой за то, чтобы в том далеком будущем, из которого выбросило ко мне странного парня Костю, решившие поразвлечься толстосумы не чувствовали себя в безопасности, стреляя, как в тире по мишеням, по тем, кто защитил их страну от самого страшного в ее истории нашествия?»
Первый из троицы вышел из-под прикрытия деревьев.
Дед медленно поднял руку с пистолетом. И вдруг вспомнил последний вопрос, который задал уже засыпающему Косте. До последнего не хотел спрашивать, так, на всякий случай, чтоб не сглазить. Тем более что из слов пришлеца из будущего вроде и так все было ясно. Однако мало ли…
– Извини, парень, – окликнул он тогда сонно клевавшего носом Костю. – Я тебя все ж таки еще спрошу.
На удивление, Костя понял, о чем идет речь, еще не услыхав дедова вопроса.
– Да все в порядке, Архипыч, – пробормотал он, ворочаясь осторожно под своими одеялами, – ты все верно понял. Не бойся, мы выиграли. Тяжело стране будет, не скрою. Очень тяжело. Но, если повезет, ты еще доживешь до победы.
«Хотелось бы», – подумал Иван Архипыч, нажимая на курок.
Юрий Максимов
ЧЕРНЫЙ СНЕГ
– Если вы смотрите эту запись, значит, дело моей жизни осталось незавершенным. – Пожилая женщина строго глядела с экрана. – Однако это дело выходит за рамки амбиций конкретного человека, оно больше, чем я. Мне горько сознавать, что я так и не смогла найти подлинных единомышленников или учеников. С пониманием отношусь к тому, что мой сын не разделяет моих идей, но не вижу другого выхода… – госпожа Феклина на миг запнулась и отступила к серой громадине камина, – …кроме как поставить ему условием… Если Сережа хочет получить наследство, он должен отыскать человека, который мог бы адекватно донести до сведения общественности собранные мною материалы. Прости, сынок, но я действительно не знаю, кому еще это поручить.
Госпожа Феклина вопросительно посмотрела куда-то вправо, и запись прервалась.
– А что за материалы имеются в виду? – поинтересовался щеголеватый следователь с вздернутыми кончиками усов.
– Это касается темы диссертации моей клиентки, – уклончиво ответил нотариус Иваненко и нервно поправил одинокую прядь волос на лысине. Вторжение усатого господина из «Предпоследнего Дознания» ему было крайне неприятно. Пусть представитель спецслужбы, пусть с ордером, а факт остается фактом: пришлось огласить завещание постороннему лицу, да к тому же до фактической смерти клиента. А теперь еще и материалы…
– Я бы хотел взглянуть на них.
– Не вполне уверен, что ваш ордер дает такие полномочия, – осторожно возразил нотариус, разглядывая бланк с характерной эмблемой – два синих треугольничка в круге. – Ведь Ольга Федоровна еще даже не умерла… окончательно.
– Из четвертой стадии комы никто не возвращается, – буднично ответил следователь, оглядывая аскетичное убранство офиса. – Вам, надеюсь, доводилось слышать о специфике нашей службы? Если сомневаетесь в моих полномочиях – проконсультируйтесь с начальством.
Начальство уже дало инструкции: оказать всяческое содействие. Вздохнув, Иваненко смирился с неизбежностью беспорядка. Что ж, отчего бы в этот слякотный ноябрьский день и впрямь не случиться какой-нибудь пакости?
Он отыскал формуляры в базе, вывел бланки, положил на стол:
– Заполните здесь и здесь, господин…
– Карев, – напомнил следователь, доставая из кармана пиджака серебряную ручку.
Пока он расписывался, Иваненко с кислой миной на лице открыл сейф. Нотариус был человеком педантичным, поэтому обстоятельства, вынуждавшие не только мириться с нарушением, но и самому его совершать, казались издевкой судьбы.
– Вот и чудненько. – Карев поднялся и протянул руку за инофоконом. Отдавая холодный металлический шарик, Иваненко с удивлением подумал, что для следователя эта ситуация, как раз напротив, выражает привычный порядок. Так при столкновении двух разнонаправленных жизненных векторов воплощение идеала одного неизбежно предполагает нарушение идеала другого…
По такой-то погоде – вещь вполне закономерная.
* * *
Свинцовое небо едва удерживалось от дождя, словно всматриваясь в бесчисленные точки аэромобилей-«прыгунов», хаотично сновавших под низкими тучами. Мрачный, сырой мегаполис проплывал внизу вереницами стеклобетонных башен, разбавленных красно-желтыми кляксами деревьев, осыпающих на асфальт последние листья. Но в салоне «прыгуна» было сухо, тепло и светло, и накрытый промозглой осенью город за окном совсем не занимал следователя – Павел Карев читал текст с экрана мини-компьютера-«планшета».
Огромные абзацы, отягощенные научной терминологией, списки, цитаты, сноски, гиперссылки… Ко всему прочему госпожа Феклина явно не была мастером словесности – читались ее материалы с трудом. Но чем больше перед мысленным взором Карева вырисовывалось то самое «дело жизни» подследственной, тем сильнее крепло ощущение, что здесь – перспективный «задел».
Неделя стандартных поисков с опросом свидетелей не дала ничего выдающегося. Пожилая и одинокая учительница истории жила замкнуто, с сыном и его семьёй не общалась, с единственной подругой встречалась не чаще двух раз в год, ученики её не любили, коллеги по школе считали сухой и нелюдимой, впрочем, ценили за аккуратность и обязательность.
Вот и вышла загвоздка: добрые дела совершаются всегда по отношению к кому-то, а где их взять, если подследственная, считай, ни с кем не контактировала? Пришлось запросить ордер и ознакомиться с завещанием. И, кажется, не зря. Но точно определить это можно лишь после консультации со специалистом.
* * *
Со специалистом удалось встретиться три дня спустя. Профессор Аркадий Петрович Радужный оказался человеком внушительной комплекции. Жесткая, аккуратно подстриженная борода и цепкий взгляд придавали ему разительное сходство с ликами светил науки, чьи портреты украшали стены его просторного кабинета в Институте истории. Тепло приняв следователя, он уселся в кресло, с почтением взял стопку привезенных распечаток, но, едва скользнув взглядом по титульному листу, отбросил их на стол.
– Ах, Ольга Федоровна, – с грустной улыбкой молвил профессор. – Как же, как же… Наслышан. И даже как-то лично имел случай беседовать. Одиозная личность. Притча во языцех, так сказать.
– Что вы имеете в виду? – поинтересовался Карев из «гостевого» кресла.
– Разумеется, ее, скажем так, своеобразные идеи, а также то невероятное упорство, безусловно, достойное лучшего применения, с которым она свои, так сказать, идеи пыталась навязать научному сообществу и параллельно с этим – популяризировать.
Павел мысленно оценил умение профессора под напыщенным многословием скрывать неопределенность ответа и решил прояснить:
– Эти идеи как-то связаны с темой ее диссертации?
– Скажем так, они выросли из нее. Кандидатскую работу Ольга Федоровна защищала… – Радужный глянул на стопку листов, – еще в 2187 году. Насколько я слышал, сама работа касалась вполне конкретного эпизода Второй мировой войны XX века, и, хотя уже тогда имели место некоторые тенденциозные моменты, все же она пока не выходила за рамки академической традиции… Ох, Лидочка, благодарствую!
Последняя реплика относилась к некрасивой носатой девушке, что внесла в кабинет подносик с японским чайником, чашками, сахарницей и печеньем на блюдце.
– Павел Сергеевич, надеюсь, не откажетесь? Натуральный зеленый чай. С жасмином.
– Не откажусь, – кивнул следователь. Чай намного лучше кофе, которым его обычно норовят напоить свидетели.
Пока молчаливая Лида разливала горячий напиток по чашкам, кабинет наполнился душистым ароматом.
– Без сахара пьете? – заметил профессор, позвякивая ложечкой. – Очень правильно. А я вот, знаете ли, к сладкому неравнодушен, никак отвыкнуть не могу.
Цокая каблучками, девушка удалилась и аккуратно прикрыла за собой дверь.
– Так вот, Феклина. – Аркадий Петрович стал серьезен. – Чего уж греха таить, многие ученые хотят совершить заметное открытие в своей области. Такое, в общем, нормально. Но кое у кого это желание доходит до крайности, за которой говорить о научной состоятельности уже невозможно. Появляются фантастические, революционные идеи, под которые наспех подгоняются факты, остальные игнорируются, критика не воспринимается…
– Это случилось и с Ольгой Федоровной? – уточнил следователь, сделав глоток чая.
– Увы. – Профессор потянулся за печеньем. – Да. Она пыталась пересмотреть всю историю Второй мировой войны. В частности, утверждала, будто войну развязал не Советский Союз, а гитлеровская Германия, и что победную точку поставили не США и Англия, а тот же СССР и что зверства советских войск и неудачи командования якобы сильно преувеличены… В общем, делала сильный крен в сторону коммунистов.
– Я, конечно, не специалист и пока что не очень внимательно ознакомился с материалами Ольги Федоровны, – заговорил Карев. – Но мне показалось, что она довольно убедительно обосновывает свои гипотезы, опираясь на источники…
– Да-да! – кивнул профессор. – Как раз в этом и заключается опасность лженауки. Правдоподобность и правда – далеко не одно и то же. Вы, безусловно, знаете это не хуже меня. Иногда отличить одно от другого способен только специалист. Ведь любой источник можно вывернуть так, что все с ног на голову встанет. К примеру, возьмем какой-нибудь дневник филиппинского интеллигента времен той войны – и что увидим? А то, что основные действия происходили на Филиппинах между Японией и США, а вся трагедия Европы была лишь малозначимым фоном. И вот, чтобы подобных казусов не приключалось, существует такая дисциплина, как источниковедение. Которая изучает обстоятельства возникновения данного памятника, объясняет его особенности, сопоставляет с другими памятниками эпохи… И этим занимается уже, простите, не одно поколение ученых. Накоплена аргументация, какие-то взгляды обоснованно стали общепризнанными, другие, напротив, не выдержали критики и оказались отвергнуты. Чтобы в этом ориентироваться, следует знать хотя бы основную научную литературу по данному периоду…
– А Ольга Федоровна, получается, не знала? – Павлу снова пришлось вернуть собеседника к теме разговора.
– Может, и знала, да не учитывала. Не могу сказать, что следил за всем ее творчеством, но одну статью меня как-то просили отрецензировать. Там госпожа Феклина всю аргументацию строила на так называемых «Мемуарах Жукова». Между тем в науке вообще долгое время считалось это произведение апокрифом, написанным много лет спустя после войны коллективом анонимных авторов по заказу компартии. Кстати, обычная для Советского Союза практика. Да, ряд исследователей, например мой учитель Алексей Иванович Лапшин, высказывались в пользу подлинности авторства маршала Жукова. Но и они признают, что памятник нужно понимать в контексте его эпохи. «Мемуары Жукова» – это продукт тоталитарного общества, написанный с пропагандистскими целями в рамках советской историографии, тенденциозность и несостоятельность которой была доказана уже в конце XX века, сразу после падения коммунистического режима. И воспринимать такой источник некритично – это, сами понимаете… – Аркадий Петрович развел руками.
Следователь молча отхлебнул чаю, размышляя над словами Радужного. А профессор тем временем управился с очередным печеньем, погладил бороду, стряхивая крошки, и продолжил:
– Поначалу Ольгу Федоровну пытались переубеждать, дискутировать… Семинар целый устроили. Напоминали бесспорные исторические факты. То, что Вторая мировая началась со вторжения СССР в Финляндию – факт! То, что коммунисты четыре года подряд не могли победить гитлеровцев, пока в дело не вступили США, – тоже факт! Но она этого словно не слышала и упрямо держалась за свои фантазии. Да притом еще пыталась навязать их научному сообществу. Как понимаете, при таких условиях она была обречена стать фигурой комической. Печально. Знаете, я с особым интересом буду ждать вашего отчета и приложу все усилия к тому, чтобы этот выпуск «Бюллетеня Предпоследнего Дознания» прочитали мои коллеги. Думаю, это будет правильно. Им полезно узнать с новой, лучшей стороны человека, чье имя они превратили в анекдот. Ничуть не удивлюсь, прочитав, что Ольга Федоровна была прекрасной женой, идеальной матерью, отзывчивым и милосердным человеком…
Профессор хрустнул печеньем…
– Я вообще с большой симпатией отношусь к вашей службе. Искать и показывать реальное, осязаемое добро в нашем современнике – великое дело, оздоровительный эффект от которого охватывает все общество. Конечно, история не терпит сослагательного наклонения, и все же… как знать, появись такая служба не в XXI веке, а лет на сто-двести раньше – быть может, удалось бы избежать многих бед. Если бы Ленин, Гитлер, Сталин и Мао Цзэ Дун регулярно читали ваш «Бюллетень», возможно, им не пришли бы в голову те злодеяния, которые нам теперь приходится изучать в курсе истории мрачного XX века. Тоталитарные режимы – и фашистский, и коммунистический – исходили из постулата, что человек решительно плох и его надо насильственно улучшить. А ваша служба не словами, но самой деятельностью доказывает, что человек все-таки хорош сам по себе. И это хорошее в нем надо просто уметь увидеть. Я уверен, что у Ольги Федоровны было много такого хорошего. Но искать это в ее околонаучных штудиях – пустое дело.
Карев одним глотком допил подостывший чай и поднялся.
– Спасибо за добрые слова и за консультацию.
– Очень рад был познакомиться и оказаться полезным, – с готовностью отозвался Аркадий Петрович.
Поставив чашку на поднос, Павел взял со стола кипу распечаток и попрощался с профессором.
Выходя, поморщился – чай отдавал горечью.
* * *
– Тебе черный, зеленый, красный?
– Красный, – ответил Павел жене и добавил: – Зелёным сегодня меня уже поили.
– Свидетели? – осведомилась высокая брюнетка, поднимая чайник.
– Нет. Консультировался со специалистом. Снова пришлось посетить научное заведение. Вот странное дело: снаружи их здания вроде как разнообразны, а внутри везде одно и то же. Что-то неуловимо общее…
– Ученый дух! – рассмеялась Инна, ставя перед мужем огромную чашку каркаде.
– Да уж… Скажи, а ты бы назвала современного человека – хорошим?
– Тебя, что ли?
– Не только. Собирательный образ. Я серьезно.
Инна задумалась, глядя на струйку пара, вьющуюся над кружкой, а потом улыбнулась:
– Я бы назвала его удовлетворительным. Удовлетворительно с минусом. А что?
– Мне кажется, нынешний человек хорош не сам по себе, а вопреки себе. Пара добрых дел на семьдесят лет жизни, которые нам удается откопать в процессе дознания, – не такой уж большой повод для тотального оптимизма.
– Тотального я что-то не замечала, – сказала Инна. – Людям просто нравится читать ваш «Бюллетень». Повышает настроение. Считается делом хорошего вкуса. Да и вообще интересно… Ваши имиджмейкеры стараются на славу. Ну ладно, поболтали, и хорош. Пора заняться делом.
Карев поднялся из-за стола и послушно проследовал за женой в соседнюю комнату. Здесь он сел на стул возле окна, а она встала у мольберта и взяла кисть.
– На меня не смотри. Вон, лучше… на вазу!
– Но ты намного интереснее. – Павел поиграл бровями.
– Еще насмотришься. А сейчас нужно, чтобы твой взгляд был устремлен за рамки картины, а не на зрителя. И руки сложи на груди.
Карев подчинился, скрестил руки и послушно уставился на пузатую хрустальную вазу – ветерана многих натюрмортов. К пятой годовщине совместной жизни талантливая, но пока малоуспешная художница наконец решилась написать портрет супруга. Глядя на вазу, Павел мысленно возвращался к событиям рабочего дня. Вспомнилась Феклина с видеозаписи завещания – спокойный голос, упрямый взгляд, замкнутое, почти бесстрастное выражение лица… Кажется, за ее спиной, на камине, стояла похожая ваза…
Нет, не была эта женщина ни прекрасной женой, ни идеальной матерью, ни фонтаном альтруизма. Семейная жизнь окончилась ранним разводом, сына Ольга Федоровна воспитывала одна, причем в довольно авторитарной манере. Вырос он слабохарактерным, затюканным парнем, который чуть позже покорно перешел в руки не менее властной, чем мать, супруги. Разумеется, невестка и свекровь друг с другом не сошлись – и Феклина осталась одна. Павел помнил допрошенного неделю назад Сергея – болезненно тощего молодого мужчину с тусклым взглядом и страдальчески изогнутыми губами. Такой точно не найдет преемника идеям матери. Хотя толстуха-жена заставлять будет – ведь на кону квартира в центре, а у них – двое детей.
Дело жизни Феклиной останется незавершенным. Потому что, как оказалось, ее материалы – псевдонаучный бред. Адекватно донести его до общества – невозможно. А значит, чопорный сухарь Иваненко позаботится о том, чтобы наследство никогда не досталось Сергею.
Карев задумался, каково это – когда дело всей твоей жизни оканчивается пшиком? И каково это вообще – подчинить всю жизнь какому-то определенному делу, идее? Какой-то необычной жертвенностью и обстоятельностью веет от самой установки…
– Инна, скажи, у тебя есть то, что ты могла бы назвать делом своей жизни?
– Конечно, – откликнулась красавица, склонившись над холстом. – Рисовать мужа.
– А если серьезно?
– Если серьезно, – то еще кормить и обстирывать его.
– Что ж, буду иметь в виду.
Сидя у окна, скрестив на груди руки и глубокомысленно пялясь на пузатую вазу, Карев понял, что ему все-таки стоит самому изучить материалы Ольги Федоровны.
* * *
Даже в очень активном режиме на освоение ушло несколько дней. Стоя в ванной и начищая щеткой зубы, Карев слушал, как в правом ухе бесстрастный голос программы рассказывает о бомбардировках Киева, пролетая в «прыгуне» над городом, читал с экранчика «планшета» про оборону Сталинграда, вернувшись с работы домой, ковырялся правой рукой в тарелке с рисом, а левой перелистывал распечатку, вникая в перипетии Курской битвы…
Древние сражения, гибель тысяч и миллионов людей, великие города, лежащие в руинах, концлагеря, чудовищные преступления, удивительные примеры героизма, сотни беспристрастных источников…
Все статьи прочесть не удалось – начальник требовал внятных результатов по делу Феклиной. Но и того, что Карев успел освоить, было достаточно, чтобы поколебать однозначные суждения профессора Радужного. Назрела необходимость повторной консультации, причем на этот раз с таким специалистом, который не побрезгует ознакомиться с материалами, доводами и аргументами Ольги Федоровны.
В цитатах у нее особенно часто мелькало несколько фамилий ученых, из которых, как подсказала справочная, в Москве проживал только один: Алексей Иванович Лапшин.
* * *
Кабинет профессора Лапшина располагался в том же Институте истории, но в другом крыле и по размерам был существенно скромнее, чем у Радужного. Алексей Иванович оказался сурового вида старцем, почти лысым, но с роскошной седой бородой и скептическим прищуром блекло-зеленых глаз.
– Ах, Оленька… – проговорил он, листая распечатки. – Ну, это я читал, ранняя вещица. Ее тогда еще публиковали… Ага… А вот это она мне сама приносила. Обсуждали с ней. Ага, подправила… И на меня ссылается… Да… А вот здесь что-то новенькое… Так, понял. Материалы к учебнику. Ясно. А что, собственно, требуется от меня? – старик посмотрел на следователя.
– Я бы хотел понять, насколько взгляды Ольги Федоровны соответствуют или не соответствуют истине.
– Вот как! Истина. Хм… Сильное слово. Скажите прежде, а насколько официальна наша с вами беседа?
– Совершенно неофициальна. Я просто хочу уяснить вопрос для себя.
– Ага… Что ж… раз так, то могу ответить прямо сейчас. Большинство Олиных статей я знаю… Не считая некоторых частностей, в целом она права.
Карев даже вздрогнул:
– Но почему тогда профессор Радужный убеждал меня в противоположном?
– Да потому, что он – не ученый! – хмыкнул Алексей Иванович. – Он болтун! Или, как это нынче называют, популяризатор. Ученым Аркаша был лет двадцать назад, когда опубликовал свою книжку по нэпу. Так себе работка, анализ ниже плинтуса, но хоть материал собран и рассортирован добротно… А потом Аркаша подался в когорту болтунов, что занимаются не той историей, которая была на самом деле, а той, какой ее должен представлять обыватель. Только и всего. А настоящие спецы по Второй мировой все то, о чем Оля писала, знают и сами, причем не только знают, но и в целом разделяют.
– Постойте, но если так, то почему она не могла донести свои взгляды до общественности? И почему над ней смеялись?
Алексей Иванович сощурился:
– Вы и в самом деле не догадываетесь?
– Нет. До этого следствия мне не приходилось знакомиться с миром историков.
– В наши дни этот мир разделен на две части: исследователей и популяризаторов. Первые пытаются узнать, «как оно было», а вторые определяют, как это надо представить для «народа». Определяют, естественно, не сами – основные ориентиры им спускают «сверху». А из этих частей никто друг к другу не лезет. Мы печатаем в профильной периодике статьи, каждая из которых столь узка по теме, что для неподготовленного читателя почти ничего не скажет. Специалист же, который знает контекст, разгадывает ссылки и намеки, понимает, что, допустим, статья «Об особенностях применения зенитной техники советскими войсками в 1941 году» на самом деле предъявляет новый аргумент в пользу того, что нападение Гитлера на СССР было неспровоцированным и Союз даже не был толком готов к войне. Мы это знаем, и нам этого достаточно. А ребята типа Аркаши – дают интервью, пишут учебники и популярные книжки «для широкого круга читателей», где излагают историю так, как считается полезным для обывателя. Они – пастухи общественных стереотипов. Ошибка и вина Оли была в том, что она захотела вынести, так сказать, «эзотерическое» знание на профанный уровень, покусилась на чужое поле. Разумеется, она была обречена, как и любой, кто захочет в одиночку бороться со стереотипом. Или с системой.
Несколько секунд Карев ошарашенно осмыслял услышанное. Вся жизнь, труды и усилия Феклиной предстали в совершенно новом свете.
– Но если она была права… почему вы молчали? Почему не поддержали ее… все эти спецы?
Алексей Иванович впервые улыбнулся, на миг превратившись из грозного старца в доброго дедушку.
– Знаете, я не ожидал, – признался он, – что в служебных структурах работают столь открытые и чистосердечные люди. Мне очень приятно это видеть. И, независимо от того, что я сейчас скажу, помните, что теперь я очень рад нашей встрече, которую первоначально воспринял как повинность. А сейчас – к сути вопроса. Давайте-ка вот на что посмотрим: вы – в школе, в институте, по телевидению – годами слышали одно и то же: что в мрачном XX веке ваши предки развязали самую кровопролитную войну в истории, что демократическому миру пришлось выбирать из двух зол – фашистского и коммунистического и что лишь вмешательство свободного мира спасло тоталитарный СССР от поражения… Вы годами ели эту чушь и не подавились. И ни разу не задумались – а не вешают ли вам лапшу на уши? Вы и палец о палец не ударили, чтобы узнать правду. Мы якобы молчали? Нет, молодой человек, мы совсем не молчали. Мы кропотливо, по крупицам доказывали истину, публиковали статьи и монографии – все они лежат в свободном доступе, возьми да узнай. Так почему же вы не озаботились, не взяли, не узнали? А я скажу почему. Потому что вам, и таким, как вы, – наплевать на правду, на историю, на прошлое, на своих предков. Скажут вам в школе или институте, что русские произошли от слонов, и вы послушно будете строчить глубокомысленные рефераты об «экзистенциальной слоновости русской души»! Вы не знаете правды не потому, что от вас ее скрывают, а потому, что она вам – не нужна. Вот Оля в лепешку расшиблась, чтобы до вас ее донести, – и что? А ничего, кроме потраченной зря жизни. Свою научную состоятельность, свое будущее она принесла в жертву – чему? Равнодушному обывательскому…
Алексей Иванович не договорил, полез в стопку распечаток, дрожащей от волнения рукой выдернул оттуда листок:
– Вот, посмотрите список ее публикаций – это же слезы одни! Несколько первых статей – в солидных научных изданиях: «Вопросы источниковедения», «XX век» и так далее. Один раз ей удалось пробиться в научно-популярный «Голос времени». История была почти детективная. Популяризаторы после этого целый семинар устроили по ее «разоблачению». Аркашка, кстати, проводил. С тех пор ей путь в научные издания был заказан. А она все пыталась пробиться к «широкому читателю» и пробивалась, вот, поглядите: «Тайная жизнь», «Секреты и загадки», «Оракул» и прочая бульварная дрянь, где ее вымученный крик о правде совали между россказнями о похищенных инопланетянами идиотах или обнаружении Атлантиды в Бермудском треугольнике… Спрашиваете, почему мы ее не поддерживали? Отчего же. Я ей много раз говорил, когда еще было не поздно: Оля, брось ты это, плетью обуха не перешибешь. Повлиять на стереотип можно лишь, если новая концепция будет поддержана «сверху»: то бишь переписываются учебники, идут новости по серьезным телеканалам, пишутся популярные книги, снимаются блокбастеры – вот тогда обыватель заметит и худо-бедно усвоит. Но кто на такое пойдет? Вы что, думаете, ложные стереотипы существуют только в отношении Второй мировой? Да их пруд пруди. А вы все это кушаете и не давитесь, уж простите за прямоту. Я Оле говорил: зачем ты губишь свою карьеру, ради кого? Им ведь – все равно! А она… – Профессор досадливо махнул рукой. – «Я, мол, делаю, не только ради нынешних, но и ради прошлых, ради тех, чья память, подвиг и жертва поруганы…» А им-то что? Мертвые сраму не имут. Кто о них помнит сейчас? Мало у кого семейная память уходит глубже, чем на сто лет. А тут – больше двухсот! Вы вот, к примеру, знаете, что ваши предки делали во время той войны?
– Нет, – машинально ответил следователь.
– То-то и оно… Мне мой дед рассказывал, что, когда его дед был ребенком, еще жили последние ветераны той войны. И саму ее тогда называли – знаете как? – Великая Отечественная… Н-да. Почему мы молчали… Вот, Оля не молчала – кричала об этом. И что? Хоть одного ученика или единомышленника она нашла?
– Думаю, что одного – точно нашла, – медленно проговорил следователь, глядя перед собой. – Знаете что, Алексей Иванович? Подготовьте, пожалуйста, подборку научных статей наиболее признанных специалистов, которые хотя бы косвенно, хотя бы в частностях подтверждали то, о чем она говорила. Сделайте ради памяти своей ученицы.
Профессор Лапшин нахмурился, задумчиво погладил бороду и наконец кивнул:
– Сделаю.
– Спасибо. – Павел поднялся. – Большое спасибо.
На прощанье они обменялись крепким рукопожатием.
* * *
За окном шумел дождь, слева Инна, закусив губу, касалась кистью холста, а прямо напротив тускло блестела пузатая ваза.
– Ну, Паш, опять улыбаешься! Я же просила…
– Извини-извини…
– Потерпи еще полчасика, пока я лицо закончу, а потом – улыбайся на здоровье.
– Все, больше не буду.
– Полчасика… А что ты такой веселый-то?
– Да там… по работе. Очень удачно дело сложилось.
Глядя на вазу, Карев думал о том, как порою под правильным ракурсом может открыться удивительно гармоничное совпадение разнонаправленных векторов. В самоотверженном служении правде и заключался подвиг Феклиной – как раз то, что ему нужно было найти для отчета, который, как и прочие, будет опубликован в «Бюллетене ПД» – самом популярном издании. Правда достигнет наконец «широкого круга читателей», причем в авторитетной и адекватной форме; дело жизни Ольги Федоровны будет завершено, а ее сын беспрепятственно получит наследство.
Можно сказать, провиденциальное совпадение. Осталось только как следует все описать, приложить подготовленную Лапшиным библиографию и подать начальству.
* * *
Вежливый стук, скрип двери.
– Викентий Петрович, вызывали?
– Да, Павлик, – ответил шеф, однако привычного «проходи, садись» не последовало, вместо этого начальник сам поднялся из-за массивного стола и сказал: – Пойдем-ка прогуляемся.
Викентий Петрович крайне редко покидал свой кабинет вместе с подчиненными – Павел испытал такое лишь однажды, когда шеф отвел его на засекреченный «минусовой» этаж. Недобрые предчувствия охватили Карева, когда он шел по коридору за упитанным коротышкой-начальником.
Они остановились у лифта, подождали, втиснулись в кабинку, поехали вниз. На первом этаже двери не раскрылись. Викентий Петрович нащупал на запястье браслет, надавил, и кабинка продолжила спуск. Предчувствия не обманули.
«Минусовой» этаж.
Как и в прошлый раз, тут было пусто и тихо. А ещё, кажется, пахло пылью. В коридоре гулко раздавались их шаги. Теперь шеф остановился у другой двери, начал набирать код. Пару секунд спустя дверь плавно отъехала, открывая взгляду комнату с высокими стеллажами по стенам.
