Текст книги "Наше дело правое"
Автор книги: Ник Перумов
Соавторы: Элеонора Раткевич,Вера Камша,Сергей Раткевич,Дмитрий Дзыговбродский,Владимир Березин,Кира Непочатова,Алексей Гридин,Вук Задунайский,Дмитрий Жуков,Николай Коломиец
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 40 страниц)
Дмитрий Рой
ГНОМ
Утро выдалось по-праздничному светлым, приятно умиротворенным. За ночь подморозило. Воздух, еще вчера пахнувший промозглым туманом, очистился, стал освежающе-колким, а высоко в утреннем небе превратился в горный хрусталь, сияющий голубым отливом в ярком блеске нежаркого осеннего солнца.
Именно таким, должно быть, был Первый День Созерцания.
В момент, когда инструменты отложены, а глаза любуются завершенной работой, сердце каждого истинного сына Динхадара, Кователя, наполняется удовлетворением и созерцательным спокойствием. Только затем приходит восторг или – что бывает с самыми требовательными к своему искусству – сомнение и недовольство достигнутым. Так и Ратмар Динхадар в тот День созерцал свои творения, наполнялся в молчании грустной радостью и прозревал туманное будущее своих детей-гномов.
Подобные мысли разгоняли непрошеную печаль, подбадривали сердце. Болезненное чувство одиночества отступало и все же назойливо маячило где-то там, на задворках сознания, и нет-нет да давало о себе знать.
Минуло ни много ни мало больше двадцати лет, как Саорм осел в здешнем краю. Местные жители, видно, уж подзабыли, как на дальней окраине их небольшого селения Тихвин появилась его кузня. Тогда же живой гном им показался почти что чудом, явлением из сказки. Народ со всей окрестности – полторы дюжины деревень и с десяток хуторов – валил поглазеть на нового кузнеца, а заодно сделать мастеру заказ – узнать, правду ли бает люд об искусности гномов.
Так что приняли Саорма не то чтоб очень радушно, но вполне сносно.
Гнома поначалу раздражали расспросы о его родичах и крае, откуда он родом. Но и они вскоре сами собой прекратились, так как кузнец на данные расспросы отвечал лишь маловразумительным бормотанием.
Злая судьба разрушила прежнюю жизнь Саорма. Под ударами северных орд пал родной Мейкронд. Жалкие остатки разорённого рода разметало по свету, а самого гнома забросило в небольшое княжество Дэ-Симмо, прижатое к северо-западному боку королевства Реец воинственным союзом независимых баронств Ластнера. Скорбные воспоминания бередили незажившую рану в душе. От того ворошить минувшее не было никакого желания.
Бывало, Саорм задавался вопросом – что он нашел здесь, в глуши, вдалеке от больших городов, где наверняка можно было бы встретить гномов, которые с радостью примут хорошего мастера в свою общину? Или почему не попытаться примкнуть к другому роду и наконец избавиться от тягостного одиночества? Но со временем такая жизнь становилась Саорму привычной – он врастал в землю, не находя смысла в дальнейшем поиске лучшей доли и нового дома.
Если подумать, то и в Тихвине гному жилось неплохо. Кто откажется от того, чтоб получить лучшее и долговечное, заплатив за работу мастера ненамного больше, чем обычному деревенскому кузнецу?
По обычаю, каждый гном ко дню Созерцания готовит что-нибудь особенное, новое. Посвящает плод своего труда Динхадару, а после праздника дарит его тому, кого больше всего уважает или любит. Нарушение традиции, даже вдали от сородичей, Саорм считал предательством памяти предков. Потому по случаю Дня он преподносил подарки то голове сельской общины, то церковному старосте Тихвина. Так праздник гномов стал значимым событием в жизни округи. И если селяне не устраивали по этому поводу большие гулянья, то торжественный обед в доме головы был обязателен.
Накануне, уже под вечер, Саорм закончил серебряную чашу для Возлияния Ратмару.
Позволить себе заказать дорогое изделие из драгоценных металлов могли не многие. Обращались все больше по мелочи: обручальное колечко, простые сережки для возлюбленной, незамысловатый браслет для жены. Душа же гнома тянулась к большему; ради праздника Созерцания и во славу Динхадара он готов был поработать и потратиться.
Встал гном позднее обычного. Работа в кузне его не ждала. Но именно туда Саорм собирался первым делом. Сегодня огонь в кузнечном горне становился священным. Именно его жгучим языкам предстояло опробовать подношения Ратмару и снисходительно выслушать хвалебный гимн, исполненный хрипловатым голосом Саорма.
Новый шелковый жилет, начищенные до блеска сапоги, пояс с крупным жемчугом и холщовая торба с подношениями: бутыль лучшего южнодароэрского вина, несколько кусков вяленого мяса, горсть пшеничного зерна и немного благовонного ладана были приготовлены загодя. Потому, не теряя времени, одевшись, причесав бороду и бережно взяв в руки чеканного серебра чашу и торбу, Саорм прямиком направился исполнить положенный ритуал.
До кузни, стоящей на случай пожара чуть в стороне от остальных построек на берегу мелкой речки, нужно было сделать пару дюжин шагов по склону низкого пригорка.
Гном задержался на крыльце. Вдохнув морозный воздух полной грудью, он вскинул голову к бездонному небу и блаженно зажмурился.
Сентиментальностью и излишней поэтичностью племя Саорма не обладало. Но сейчас можно было быть другим. Строки гимна сами собой искрами вспыхивали в памяти и просились наружу, поторапливая разжечь священный огонь. Кузнец, довольно бормоча в бороду первые строфы, сбежал по ступеням, бодро оглянулся по сторонам и, пораженный увиденным, замер.
В прихрамывающей фигуре, устало бредущей вдоль берега речки, для постороннего зрителя не было ничего особо необычного. Разве что селяне с первого взгляда признали бы в идущем чужака, но не более того. Гнома же точно обдало ледяным порывом злого горного ветра. Он видел родича. Мало того, Женщину, что в дюжину раз было невероятней, чем снова увидеть, после стольких лет, соплеменника-мужчину. Ни один гном на свете, будь то брат, отец, дядя или любой другой родич, никогда в жизни не отпустил бы женщину куда-либо без сопровождения.
От одной мысли, что в эту глушь каким-то немыслимым образом занесло одинокую гномку, Саорму стало дурно. Ворох самых различных чувств взметнулся буйной вспышкой в душе. Он был восторженно обрадован и благодарен за подобное благоволение Динхадара и в то же время – удивлен, крайне возмущен, растерян и насторожен.
Но как бы там ни было, Саорм со всех ног бросился навстречу нежданной гостье. Когда же он в считаные мгновения оказался подле соплеменницы, к букету его противоречивых ощущений добавился испуг. Лицо одетой в грязные лохмотья гномки было бледно и измученно. Она еле удерживала у груди продолговатый сверток и лишь чудом не падала.
Только кузнец успел подхватить сверток, как обессиленная гномка, покачнувшись и попытавшись зацепиться за его плечо, с гортанным выдохом осела к его ногам.
Сверток в руках вяло шевелился. С тревожным трепетом в сердце мастер заглянул в него и второй раз за утро был потрясен до глубины души: изредка моргая, на бородача испуганно смотрел круглолицый сероглазый малыш. Человеческий малыш! Это было страшнее всего.
Голова Саорма закружилась. Только усилием воли кузнец вытолкнул прочь все бессмысленные вопросы. Сейчас он должен был в первую очередь позаботиться о бесчувственной женщине и начинающем беспокойно подавать голос ребенке.
Чтоб добраться до порога дома, кузнецу пришлось поднапрячься.
Только устроив на своей кровати гномку и оглушительно верещащего ребенка, мастер вспомнил о забытом ритуале. Чаша и торба бесхозно лежали тут же у крыльца. Саорм в нерешительности – что важнее в данный момент – топтался на месте, но пронзительный детский визг, вырвавшийся из приоткрытой двери, распутал хаотично скакавшие мысли. Более не медля, гном поспешил в Тихвин. Там, на другом конце поселка, ближе к лесу, жила местная ведунья.
Добрался Саорм до знахарки быстро. Хоть и бежал огородами по окраине селения. Ни к чему было тихвинцам знать, куда и зачем спешит кузнец.
Уговорить престарелую ведунью без расспросов и промедления отправиться в дом гнома оказалось непросто. Ворчливая старуха, настороженно косясь на небывало взволнованного кузнеца, напрочь отказывалась понять, почему от нее требуют срочно следовать за ним, да еще по бездорожью, околицами. Только после обещанного ей золотого иррна она перестала препираться, собрала кое-какие травы в лукошко и, усердно постукивая по земле клюкой, поплелась вслед за мастером, в нетерпении готовым посадить медлительную старуху себе на плечи и как можно быстрее доставить ее к реке.
Оказавшись у постели гномки, знахарка, ничего не объясняя, сейчас же выдворила обескураженного Саорма за дверь.
Теперь у мастера было время для обряда и раздумий. Но недавнего торжественного настроя как не бывало. Он суетливо разжег огонь, в задумчивости без положенного порядка и благоговения набросал в сердито разгоревшееся пламя подношения. Вместо слов гимна в голове толклись совсем другие мысли. А когда вылитое из чаши на зашипевшие угли вино чуть полностью не погасило огонь, Саорм торопливо постарался выдавить из памяти несколько строк гимна и, оправдываясь сложившейся ситуацией, поспешил оставить кузню.
Мастер, заведя руки за спину, нервно мерил шагами двор перед закрытой дверью в дом. То, что гномка появилась в здешнем краю одна и в таком плачевном состоянии, сильно тревожило его. Но ее ноша беспокоила кузнеца куда больше. Он был в смятении и растерянности: «Каким образом человеческое дитя оказалось в ее руках? Что это могло значить? Что подумают и как себя поведут селяне, узнай они о случившемся?»
Лишь в одном Саорм был уверен – ни при каких обстоятельствах гномы не должны вмешиваться в людские дела. Он уже сомневался в правильности решения пригласить знахарку. Она, конечно, малоразговорчива, но подобное событие могло заставить разговориться даже ее. Разве что попытаться купить ее молчание?
Определенно – от ребенка следовало избавиться, и немедленно. Но даже думать о том, чтоб выгнать соплеменницу, что бы она ни свершила и какое бы злодеяние ни загнало ее сюда, казалось мастеру святотатством.
Решение пришло неожиданно. Саорм широким шагом направился к крыльцу, но ведунья сама открыла перед ним дверь.
– Проходи, – сухо проговорила она, кивком приглашая идти за собой.
Занавесь скрывала от взгляда гнома кровать и негромко агукающего малыша. Но низкий бархатный голос гномки, изредка говорящий ребенку что-то успокаивающее, был хорошо слышен.
– С ними все хорошо. – Внимательные глаза старухи перехватили озабоченный взгляд кузнеца. – Крепенький мальчик, – добавила ведунья, мелко кивая головой, и еле уловимо улыбнулась. – Нужно только немного отдыха и заботы. Я дала твоей гостье парочку трав. Она знает, что с ними делать. А вот нам, почтенный, следует поговорить.
– Несомненна! – с готовностью согласился Саорм.
Понять, о чем хочет поговорить знахарка, не составило труда. И упустить шанс избавиться от ребенка было ни в коем случае нельзя.
– Мне бы хотелось сделать вам, сударыня, выгодное предложение… – поглаживая бороду, проговорил хозяин дома, но тотчас же был прерван нетерпеливым взмахом руки.
Ведунья поманила его от занавеси к дальней скамье, а затем, присев, вдруг раздраженно зашептала:
– Можешь хоть век меня величать сударыней, а ребенка я все равно не возьму! – категорически заявила она, уверенно тряхнула непокрытой седой головой и вновь повторила отказ, выделяя последние слова: – Кто бы и что бы мне за это ни сулил, НЕ ВОЗЬ-МУ!
Старуха с минуту пристально смотрела на опешившего и теперь не знающего, что сказать, гнома и уже потом наставительно добавила:
– Почаще бы почтенному господину гному бывать в нашем Тихвине. Балакай он с селянами поболе, и, глядишь, вести быстрей доходили бы до его кузни.
Ведунья вновь ненадолго умолкла. Казалось, усталое морщинистое лицо женщины состарилось еще больше.
– А вести разные к нам приходят. И недобрые тож. Вот накануне через Тихвин-то наш проходили княжеские конники, – вполголоса пробормотала она.
Густые гномьи брови поползли на лоб. Первой мыслью растревоженного нежданной новостью Саорма было то, что всадники ищут именно его соплеменницу.
– Не больше четырех дюжин пришло, – продолжала знахарка, не замечая испуга в глазах кузнеца. – И выглядели они плохонько. А вот остановиться в Тихвине все равно не захотели. – Старуха многозначительно глянула в лицо Саорма. – Войско воеводы Ломбора побито. А сами ребятки спешат к соседям, под королевскую руку. Подальше от нас – кого бы им защищать от поганых ластнерских собак.
Такого оборота гном никак не ожидал. Он с силой вцепился себе в бороду, замер и остекленевшим взглядом уставился на насмешливо скривившую губы знахарку. Перед его невидящим взором поднимались кровавые призраки двадцатилетней давности. Неужели все повторится снова?! – болезненно кольнуло в самое сердце.
– Плохо, очень плохо, – качала головой старуха.
Гном, угадывая еще более горькие вести, подался назад.
– Замок Великого князя сожжен, – вещала ведунья пугающе глухим голосом. – Наш добрый князь был слишком доверчив и не допускал мысли, что благородные бароны могут предать. А их послы воровски, ночью открыли убийцам ворота замка. И теперь нашего князя нет, как и всех… – Старуха отчего-то на мгновение замолкла и покосилась куда-то в сторону, на занавеси и окно, выходящее во двор, а затем тише прежнего проговорила: – Почти всех его домочадцев.
Знахарка говорила что-то еще, но Саорм не слушал ее.
Княжества Дэ-Симмо больше не было. Не ровен час, вслед за беглецами явятся победители, и от их грабежей селян уже никто не защитит. Понятно, отчего ведунья не желала брать на себя лишнюю обузу.
Жизнь Саорма снова висела над пропастью. Его дом рушился и сгорал вместе с душой в пламени отчаяния: «За что ты не жалуешь меня, Ратмар?!» – надсадно билось в голове гнома.
– Глянь, мастер. – Старуха потянула кузнеца за рукав и бесцеремонно сунула ему под нос дурно пахнущую грязноватую тряпку. Гном рассерженно дернулся, хотел было обругать глупую ведунью, но тут же его рассеянный взгляд уцепился за что-то необычное. Саорм тотчас выдернул пеленку из рук женщины, расправил ее и обомлел.
– Княжеские вензеля ни с чем не спутаешь, верно, мастер?
Кузнец неуверенно, молча водил пальцами по вышитой золотом княжеской короне герба Дэ-Симмо.
– Малец, – знахарка кивнула на скрывавшую кровать занавесь, – младший сын князя и теперь сам последний князь.
Комкая пеленку, гном долго еще неотрывно смотрел на занавесь, а ведунья, опустив к полу свои бесцветные глаза, вдруг тоскливо выдавила:
– Да, я стара. Но мне и теперь дорог каждый прожитый день. За княжичем придут и не оставят в живых никого, кто хотя бы видел его. А я хочу жить!
Саорм задыхался. Он разодрал плотный ворот рубахи и поднялся на ноги. Двадцать лет мирной жизни он не видел сородичей. И вот всего один день принес кузнецу столько немыслимых потрясений.
Но что это он так разгорячился? Мастер пытался успокоиться. Кузню, быть может, на время придется бросить. Но гномам нет никакого дела до людских дрязг! Рано или поздно все утрясется, и при новых правителях он займется обычным своим ремеслом. А ребенок… А что ребенок?
Из-за занавеси, бережно удерживая на руках малыша, вышла бледнолицая гномка. Саорм тотчас смутился и спешно перевел взгляд на знахарку. Та успела подойти к выходу и, избегая встречаться взглядом с хозяином дома и его гостьей, толкнула дверь.
– Постой. – Гном взял со стола серебряную чашу. – Вот в оплату.
– Оставь себе. Может, сгодится, чтоб выкупить свою жизнь, – пробормотала старуха.
– Возьми хотя бы обещанное.
Ведунья, все так же пряча глаза, пожала плечами, взяла монету и, спрятав ее в вышитый цветным бисером кошель, перешагнула порог.
– Спасибо вам за доброту… – дрожащим голосом вслед ей проговорила гномка.
Появление подле кузни всадников стало неожиданностью.
Знахарка еще не добралась до деревенской околицы, когда со стороны реки появилась пара отрядов по полдюжины конников. Крупных черных орлов на красно-белых накидках не сложно было разглядеть даже в небольшое оконце гномьего дома. Думать о бегстве уже не стоило – бароны успели-таки дотянуться даже до этой глухомани, спеша подмять под себя земли захваченного княжества.
– Марш на чердак и, пока я сам не поднимусь наверх, ни звука! – скороговоркой буркнул Саорм. Гномка нахмурилась, но через мгновение понимающе кивнула и поспешила выполнить распоряжение.
Зашвырнув жемчужный пояс под стол и набираясь смелости, глубоко вздохнув, гном шагнул на крыльцо, с поклоном и радушной улыбкой встречая въезжающих во двор всадников.
– Пусть удача не отвернется от честных воинов, – приветственно проговорил он им.
Ответа не последовало. Старший с оловянной бляхой десятника на груди и с длинным, через всю щеку, шрамом, игнорируя слова гнома, распоряжался подчиненными:
– Эбра, Рафа остаетесь со мной! Остальным прочесать деревню! И постарайтесь не резать всех без разбора! – Солдаты, оценив по достоинству шутку командира, заржали не хуже своих лошадей и пустили их вскачь вслед старухе, все еще надеющейся успеть укрыться в деревне.
Десятник вальяжно спешился и по-хозяйски огляделся.
– То, что надо, – проговорил он, повернувшись лицом к мастеру, но словно не замечая его. Саорм еле успел посторониться, пропуская вооруженного человека внутрь.
– Проходите, гости дорогие, – безвольно пролепетал он, прошмыгнув в дом за десятником, прежде чем два головореза позади него, гогоча, разом протолкнулись в дверной проем, едва не высадив косяк.
Десятник уже разглядывал серебряную чашу.
– Хорошая штучка, – сказал он, – тяжелая.
– Прими ее в знак почтения, господин, – сейчас же предложил гном, снова кланяясь десятнику. Тот вскинул бровь, наконец замечая и оценивая Саорма. – Сегодня, судари, праздник у нас, гномов. Вот в честь праздника…
– Ха! Это тоже даришь?! – громыхнул один из солдат, Эбра или Рафа, выуживая из-под стола пояс.
– Конечно-конечно, все, что только пожелаете, – согласился, закусывая губу, Саорм.
– Хорошо. – Десятник грохнул чашей о столешницу. – Останемся здесь. Место удобное. Подобраться незамеченным, если что, не получится. Да и хозяин как будто рад нам.
Солдаты загалдели, с шумом рассаживаясь вокруг стола.
– Всегда рад доброму гостю, – заверил десятника кузнец. – Незачем честному гному встревать в людские споры. По мне, так нет никакой разницы, кто правит этими землями – князь ли, король или барон. Хороший мастер всегда найдет применение своим рукам.
– Ну-ну. – Шрам десятника, остерегая гнома, побагровел. – Пусть пока будет так, как наш радушныйхозяин считает. – Вояка осклабился, облокачиваясь на стол, а затем, добродушно улыбаясь, добавил: – Ну что же ты, хозяин, не привечаешь своих гостей. Разве не праздник у тебя? Давай, не жалей, выгребай все на стол. В кои-то веки к тебе пожаловали столь славные воины, а ты не проявляешь подобающего уважения. Вот твоя баба мается. Поди, совсем истомилась без дела и руководства настоящего мужика.
Под громогласный гогот солдат Саорм грозно зыркнул в сторону лестницы, ведущей на второй этаж. Ослушница, подвязавшаяся где-то найденным ей широким кожаным фартуком, стояла, выпрямив спину, и холодно смотрела на развеселившихся людей. Не теряя времени, кузнец пообещал исполнить все в лучшем виде, подхватил гномку под локоть и вывел ее во двор.
– Ты почему не на чердаке?! – гневно зашипел Саорм, крепко-накрепко сжав предплечье гномки. – Кто будет присматривать за ребенком?!
Женщина вырвала руку из цепкой хватки и, гордо вскинув голову, заявила:
– Не смей так говорить со мной, я не жена тебе. Ребенок спит и не проснется еще до вечера. Можешь не беспокоиться. Снадобье ведуньи не подведет.
– Ошибаешься, дорогая! Пока они, – гном мотнул головой в сторону дома, – здесь, ты будешь кем угодно! И женой тоже!
– Это ненадолго. – Гномка выдернула из-под фартука широкозубый короткий нож.
– Убери сейчас же! – Саорм округлил глаза от ужаса, снова ухватил женщину за вооруженную руку и не без усилия отнял нож, чтоб тотчас швырнуть его в дровяник. – Ты не воин…
– Зато ты воин! И ты сделаешь это! – почти в голос бросила кузнецу строптивица.
– Замолчи! – прохрипел гном, чуть ли не руками пытаясь закрыть рот гномке.
Саорм схватил женщину за плечи и встряхнул ее.
– Я был когда-то им! Но воин во мне погиб вместе с моим родом! Я не хочу больше крови! У меня одна жизнь, и прожить ее я хочу спокойно. – Ответом кузнецу был взгляд, полный презрения. – Одумайся, вернутся остальные и изрубят нас на мелкие куски. Кто, скажи на милость, позаботится о ребенке?
– Ты просто трус, как и та старуха, и недостоин быть мои соплеменником! Я все сделаю сама. У тебя есть яд?
– Ополоумела! Не бывать этому в моем доме! – Гном рывком повлек гномку к кладовой, вовремя оглянувшись на крыльцо.
На пороге появился десятник. С минуту постоял, провожая гномов пристальным взглядом. Усмехнувшись, проверил, легко ли вынимается клинок из ножен, и вернулся за стол.
Десятник размашисто резал копченый окорок.
– Невзлюбила нас твоя благоверная. – Он не глядел в сторону стоящих у очага гномов, но был уверен, что в этот момент кузнец затрясся от страха. – Много воли дал женщине. Не будешь воспитывать сам, найдутся те, кто заменят тебя.
Баронские солдаты угрюмо молчали – вот-вот вскочат со скамей с мечами в руках.
– Господин десятник, да она просто больна, нездорова на голову… – пробубнил Саорм, ощущая спиной, как гномка сверлит его ненавидящим взглядом.
– Не имеет значения. Такие болезни лечатся тем же самым – кнутом и сильной рукой.
Встав на ноги, десятник взглядом указал кузнецу на чарку белого вина.
– Выпей с нами. Негоже хозяину сторониться дорогих гостей. Ну же, смелей. Неужели боишься охмелеть от своей собственной выпивки?
Саорм выпил все, до дна. Только чуть погодя поглядывающие на него солдаты успокоились и молча принялись за еду, а гномы продолжили подносить тарелки со снедью и кувшины с питьем. Когда же друг за другом появились другие воины, дом все больше стал наполняться разгульным шумом. Рубаки баронов веселились вовсю.
Последний «гость» появился, прихрамывая.
– Умберт, чего запропастился? Совсем с коленом плохо?
На неожиданную заботу десятника солдат, кривясь лицом, безразлично отмахнулся.
– Эй, гном, нет ли тут в деревне кого-нибудь, кто поглядит моего воина? Хромоножки мне не нужны.
Умберт зло вскинулся, но под жестким взглядом командира опустил голову и с удвоенным усилием стал пережевывать мясо.
– А как же, есть знахарка, – не без опаски признался Саорм. – Вы могли ее видеть. Она как раз шла к деревне, когда вы въезжали на мой двор…
Взрыв хохота пары забитых едой ртов оборвал объяснения ничего не понимающего гнома.
– Ну и олух же ты, Умберт! – давясь, заорали солдаты друг за дружкой. – Выходит, ты вспорол брюхо своей лекарке! Везунчик, нечего сказать.
В груди кузнеца что-то оборвалось и, рассыпаясь, рухнуло. Он посерел лицом и вовремя схватился за стенку, чтоб удержаться на вдруг ослабевших ногах. А разум успокаивающе зашептал: «Смерть старухи не так плоха, теперь о ребенке в деревне никто больше не знает».
– Ну и что ж? – Умберт равнодушно пожал плечами и потянулся за пазуху. – Зато обзавелся отменным кошельком. – На стол, звеня монетами, упал увесистый кошель цветного бисера. – И скажу я вам, братцы, там не одна медь. И золото найдется.
Шум в доме разгорелся с новой силой. Саорма била крупная дрожь, а за столом хмелеющие вояки хвалились тем, чем успели за день поживиться в Тихвине, тем, какого строптивца из сельчан успокоили навеки, и тем, каких девиц и как успели попользовать.
– Хозяин, – позвал гнома десятник. Опустив голову, Саорм приблизился. – Довожу до твоего сведения, наперед и по большому расположению, которое я питаю ко всем верноподданнымЛастнера, оружие в доме хранить запрещено.
Только сейчас кузнец обратил внимание на то, куда обращены глаза десятника. Невыносимая боль ледяной иглой кольнула в самое сердце гнома. Как же он мог забыть о нем?! На стене, на почетном месте, хорошо видном со всех концов комнаты, висел мифриловый топор с искусной рунной гравировкой, служивший деду Саорма, отцу и ему самому в последней схватке за погибший Мейкронд.
– Зачем тебе лишние неприятности? Принеси его мне, гном, и я забуду, где взял этот топор. Он еще послужит настоящему воину.
Как хотелось сейчас Саорму погибнуть еще у ворот Мейкронда и не испытывать подобного позора. Это правда – он не гном, он последний из последних трусов. Никчемный клочок от того воина, что без остатка сгорел в пожарах на развалинах Мейкронда.
Но что он может сделать? Только унизиться еще раз, пасть в грязь перед победителями.
Отдав топор, кузнец на неслушающихся ногах вышел из дома за новой порцией пива.
Одуревший, точно оглушенный ударом, Саорм не заметил увязавшуюся за ним в кладовую гномку. Вместо того чтоб позволить ему поднять бочонок пива наверх, его грубо одернули, заставив остаться на месте.
– До каких пор ты будешь терпеть их издевательства? – Гном опустил голову и не ответил. – Неужели я права и мне не следовало оставаться в твоем доме? Ты слышишь, в ТВОЕМ доме?! Враг пришел к тебе, и ты готов лизать ему подметки.
– Чего ты хочешь от меня, женщина? Что я могу? – Саорм устало опустился на ступень. – Мой прежний дом, Мейкронд, сгорел двадцать лет назад, и мне нет дела более ни до чего. Пусть люди решают свои проблемы сами. Я и ты – гномы, мы не должны лезть в их дела.
– Почему? Разве ты не жил среди людей? Разве ты не называл их дом своим домом? Они притесняли тебя, гнали и преследовали? Разве этого недостаточно, чтоб заступиться за них? – Мастер, обхватив голову руками, снова промолчал. – Если у тебя не осталось совести и чувства долга, то они есть у меня. Князья Дэ-Симмо всегда были верными союзниками боргов. Я Миломея, дочь вождя боргов Рорга и фрейлина княгини Лесандры. Она доверила мне своего сына, Алессио, и я его буду беречь до конца. Пока жив последний из князей Дэ-Симмо, у людей княжества есть надежда освободиться от захватчиков.
Не без любопытства Саорм взглянул снизу вверх на женщину. Глаза гномки сверкали, она сжимала кулаки и всем своим видом выказывала отчаянную, полубезумную решимость.
– Ты думаешь в этом есть смысл? – не удержался от насмешки гном.
– А как же?! – всплеснула руками удивленная фрейлина. – Смысл жизни в борьбе! И не только за выживание, но и за правду! А правда в том, что не должно быть творящегося сейчас с княжеством. Нельзя спокойно смотреть на то, как разоряют и губят жителей этих земель. Неужто ты думаешь, что война закончится на разорении Дэ-Симмо? Ластнер давно предался Тьме и люто ненавидит всех своих соседей. Это только начало.
– Вот только не надо призывать меня под флаги священной войны с Тьмой. Пустое.
– Почему? Сделай над собой усилие, возьми в руки оружие и защити свой дом. Даже это будет вкладом в наше общее дело. Я иду к отцу, борги сдержат свое слово и помогут восстановить княжество или полягут все до единого. – Миломея по-мужски уверенно рубанула воздух рукой.
– Больно ты скора решать за других. – Саорм с горьким сомнением покачал головой. – Говоришь о помощи. Кто пришел на выручку к моему роду, когда его осадили северные орды? Борг не на другом конце света от Мейкронда, и мы как будто родичи. А ты говоришь, что гномы пойдут умирать за людей.
Гномка гневно выдохнула.
– Слово боргов тверже камня! Они сдержат его, потому что умеют его держать. И не смей утверждать, что мой род – предатели! Если и были гонцы от Мейкронда, то это еще не значит, что их не перехватили. Ты жалок, гном. Ты потерял не род, ты потерял веру и цель. А без них передо мной сидит только пустая оболочка, трясущаяся за сохранность иллюзии жизни.
Саорм отрицательно тряс головой.
– Все напрасно, кровь ведет к еще большей крови.
– Твое дело так думать, – прошептала дочь вождя боргов, проходя по лестнице мимо прячущего от нее лицо кузнеца.
Еще не успев переступить порог, Саорм почуял недоброе оживление в доме. Опасаясь самого худшего, гном вбежал внутрь, но тотчас чьи-то сильные руки сгребли его и швырнули в угол. Упершийся в стену клинок перегородил мастеру дорогу, вынуждая его смотреть на происходящее у стола.
Один из пьяных солдафонов подтягивал к себе Миломею и пытался освободить ее от фартука. Та упиралась, выкрикивала проклятья и бранилась, но это только раззадоривало насильника.
– Эй, что за наклонности?! – громче всех горланил развеселый десятник, размахивая наполненной пивом кружкой. – Ты же мужчина! А этой уродке только бороды не хватает, чтоб походить на ее никчемного муженька!
Саорм зажмурился, без надежды прося Динхадара, чтоб происходящее было только дурным сном. А ехидный смех солдата, стоящего над гномом с обнаженным клинком, безжалостно рассеял и эту иллюзорную надежду.
– Не боись, непорочность твоей женушки не пострадает. Мой приятель всего-то хочет убедиться, что она женщина…
Разгульный шум прекратился разом. Звонкая пощечина перекрыла гул и, как показалось Саорму, оглушила всех находящихся за столом. «Всё!» – ударило в виски гнома. Дыхание перехватило, а в животе поселилось ощущение ледяной пустоты.
– Я предупреждал тебя! – Первым, когда хмельной солдат с багряной от пощечины щекой все еще глупо улыбался, отреагировал десятник. Он с ревом швырнул кружку в гнома и заорал: – Теперь воспитанием твоей бабы займутся мои ребята! На улицу ее!
Слова мольбы застряли в горле гнома. Он хотел просить о пощаде, сулить горы золота. Но оглушающий вопль отчаяния женщины, пьяный вой охочих до развлечений солдат, звеня в ушах незатихающим колоколом обреченности, остановили его. Он слышал лишь их и ничего более не замечал. Мир перед глазами утонул в тумане, и только терзающие душу крики боли оповещали, к горю Саорма, что он еще жив.
Когда мастер пришел в себя, свет в окнах погас – наступил вечер. В очаге догорали остатки скамьи, коптили сальные свечи. Большинство перепившихся баронских солдат дрыхло тут же за столом или под ним. Только самые стойкие – десятник да Умберт – осоловело клевали носами, поминутно подливали в себя пиво и перебрасывались ничего не значащими фразами.
Кузнеца никто не охранял. Беспрепятственно выйдя во двор, он вскоре оказался у сарая, служившего конюшней, где все еще испуганно похрапывала пара мулов.
Миломея неподвижно лежала между тюков соломы. Казалось, она была мертва. В призрачном свете недавно взошедшей ущербной луны мертвецкая бледность ее тела ужасала.
– Доколе?.. – прошептал гном, падая на колени перед фрейлиной княгини. Слёзы неизбывной тоски и неудержимого горя текли по его щекам. Дрожащие руки закрыли лицо. Но спрятаться от неизбежного было невозможно. – Прости, я ничего не могу…
– Саорм, – перебил гнома слабый голос. Мастер встрепенулся, хватаясь за соломинку надежды.
Миломея была еще жива. Она попыталась приподняться, но без сил вновь упала. Кузнец подхватил ее и хотел заговорить, но дочь вождя боргов не позволила:
