Текст книги "Иллюзия вины"

Автор книги: Ник Найт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 43 страниц)

– Проснешься, как закончишь все здесь, – Дэвид кивнул на держащую меня за руку Альму.

– Ты убил меня, – произнесла девочка, словно с подачи Дэвида, – ты убийца.

– Нет, я не убийца, Альма, – я замялся, неуверенный в том, что сказал. – То есть да, я, конечно, убивал… и да, я убийца… но ты же помнишь, как тогда все вышло.

– Да, ты убил меня, – спокойным голосом повторила Альма.

– Нет. Это ты убила мою мать… и меня бы убила… если бы я не среагировал. Я знаю, ты была ребенком и успела прожить всего одиннадцать лет, прежде чем я лишил тебя жизни… но так уж вышло, никто не виноват. И ты, и я… мы оба оказались не в том месте и не в то время, так уж случилось. Понимаешь?

Девочка вдруг радостно заулыбалась и закивала, будто я рассказал ей добрую сказку, а не причину ее смерти в столь раннем возрасте. Следом она отпустила мою руку и побежала к берегу.

– Ну что, теперь ты готов? – Дэвид посмотрел вслед Альме.

– Да… думаю, да.

– Теперь знаешь, что делать?

– Знаю. Теперь я все знаю.

Глава 8

Сон – удивительная способность человеческого организма. Способность, которая к тому же, в определенной степени, все еще остается не до конца исследованной. За все время нашего бодрствования мы получаем множество разрозненной информации, которая маленькими кусочками цепляется где-то у нас в мозге. Под конец дня может казаться, что вся эта бесконечная информация не имеет никакого смысла, что это лишь осколки чего-то большего и потому этих крупиц недостаточно для создания полной картины познанного за время бодрствования. Но стоит нам позволить себе отдохнуть, заснуть на какое-то время, как наш трудолюбивый мозг тут же начинает раскладывать все по полочкам. Каждая наиважнейшая и каждая бесполезнейшая детали находят свое место в общей картине. Все то, что раньше не имело смысла, теперь его обретает. Все то, что казалось бесполезным, находит себе применение.

И пускай после очередного разряда электричества я проспал, возможно, не более двадцати минут, мой мозг успел сделать все возможное, для того чтобы привести мои мысли в порядок. Произошла перезагрузка моего разума, и теперь все встало на свои места.

Очнувшись и все еще не открывая глаз, первым делом я услышал плач. Отчаянный женский плач и всхлипывающие звуки где-то справа от меня. Я осторожно повернул голову и раскрыл глаза. Сначала передо мной возник неясный подергивающийся силуэт, затем я разглядел очертания человека и в конечном итоге я узнал Кристен Беннет. Посрывав с себя латексные перчатки и бросив их на пол, она сидела в темном углу, обхватив колени руками, и душераздирающе рыдала, будто все беды человечества свалились на нее в один миг.

– Прости меня, – было первым, что я произнес после возвращения в сознание.

– Что? – сквозь горькие слезы процедила она. – Ты… ты сказал… что я… я не… больна и не… не животное.

– Я знаю, – успокаивающим голосом отозвался я, – прости, я не хотел тебя так называть. Просто я устал… я давно не спал. Я был зол, прости. Я не думал, что говорил.

– Ты лжешь! – отчаянно взревела она, хватаясь за электрошокер и направляя его в мою сторону. – Ты хочешь меня убить, я знаю!

От той самоуверенной змеи, хвастающейся каждым своим искусным убийством, не осталось и следа. Прежняя Кристен будто испарилась и на ее место пришла другая, сломленная пополам, внутренне разорванная на части. Нынешняя Кристен являлась полным антиподом предыдущей, она казалась абсолютно беззащитной и жалкой.

Теперь стало ясно, что все ее тщеславные истории о том, как она водила ФБР за нос, на самом деле были попыткой убедить себя в правильности своих действий. Все это время она боролась сама с собой, со своими сомнениями и убеждениями. Она пыталась найти какие-то веские доказательства тому, что ее занятие – правильное, необходимое, а не плод ее болезни и фантазий. Она ожидала поддержки и от меня, она знала, что я могу поставить себя на ее место и попытаться понять… но я не понимал, отказывался понимать. И, похоже, это стало ее последней каплей – против нее обернулось все.

Однако теперь все изменилось. Теперь я кое-что понял.

– Нет, Кристен, нет, я не лгу. Я просто был зол… ты же убила моего друга.

– Он этого заслужил!

– Я знаю, он заслужил. Так и есть, в последнее время он перестал следить за собой, начал курить, разжирел. Ты права, такие люди не заслуживают места среди нас, они губят себя и отравляют своим видом жизнь нам. Просто он был моим другом… это как… как твоя мама, тебе же было все равно на ее внешний вид? Ты же все равно ее любила?

– Да… я любила, – хныкая неуверенно произнесла она, – но ты же называл ее… свиньей… она… она не такая! Не смей о ней так говорить!

– Прости. Я же сказал, что я был зол… на самом деле ты… ты права. Я точно так же как и ты призираю тех… тех, кто так запускает себя, превращает себя в какую-то… отвратительную массу.

– Правда?

– Да. Более того, я тебе могу сказать, что таких как мы с тобой много… просто не у всех хватает смелости совершить то, что совершила ты. Тем, что ты сделала… ты заставила многих людей задуматься над тем, что они делают с собой. Понимаешь, Кристен? Ты им помогла. А я… не знаю, у меня на такое смелости не хватило бы… по крайней мере, до этого момента.

– Но ты же готов был убить меня за то, что я выпотрошила этих тварей! Ты лжешь мне! – вытирая слезы одной рукой, другой она отчаянно тыкала в меня электрошокером.

– Нет, Кристен… правда… я не знаю, как тебе доказать… но я не лгу. Просто меня так воспитали… будто я должен терпеть эту… эту мерзость. Это… это все навязано нам. И это неправильно. Благодаря тебе я теперь понимаю, что не должен все это терпеть.

– Но ты говорил… – продолжала рыдать она.

– Я знаю. И мне очень жаль, что я так говорил. Я же сказал… я… я был зол, ты убила моего друга. Я понимаю, почему ты это сделала, но все-таки я знал его очень долгое время… так же, как и ты свою маму. Просто… пойми и ты меня. Был бы на его месте кто-то другой, я бы тебе слова не сказал…

– Не правда! Ты защищал всех остальных… всех этих…

– В таком случае я тебе лгал… и самому себе. Я так говорил, лишь потому, что был не в себе. Ты что, правда считаешь, что мне есть дело до всех этих запустивших себя жирдяев? Встреть я кого-либо из них на улице, у меня бы как минимум случился приступ тошноты! И это как раз то, что я чувствовал каждый раз, приходя на работу в Бюро и общаясь с Люсиндой. Я никогда не понимал, почему подобных людей вообще держат в силовых структурах…

– И ты… когда ты защищал ее, – она немного успокоилась, вытерла слезы рукавом, но все еще продолжала периодически всхлипывать, – хочешь сказать, что ты рад ее смерти?

– Я могу тебе только сказать, что все еще боюсь в этом признаться даже себе… но… похоже, что да. Я рад, что ты избавила меня от нее.

– Я… я забыла принять литий, – вдруг произнесла она куда-то в пустоту, сражаясь со слезами. – Я думала, что продержусь без него хотя бы день… но… не знаю, не могу.

– Ничего страшного. Ты все равно долго держалась, да еще и с таким стрессом… У тебя с собой сейчас нет таблеток?

– Нет… я их дома оставила…

– Все в порядке. Просто давай… давай постараемся подумать о чем-то хорошем, чтобы тебе стало лучше. Помнишь, как ты мне рассказывала о своем первом осознанном сновидении? Ты говорила, что гуляла по синему полю и увидела там знакомый тебе дом…

– Это ложь… я лгала тебе.

– У тебя не было осознанного сновидения?

– Было… просто с другим сюжетом. Я не хотела рассказывать тебе о настоящем… сюжете сна, – она почти успокоилась и только шмыгала носом.

– Что же там такого было?

– Моя мать. Я видела во сне свою мать… живой и невредимой… и стройной… в ее лучшие годы. Мы стояли у подножия одного из Калифорнийских водопадов… и… и любовались этой красотой. Тогда я и поняла, что сплю. Просто я не могла сказать тебе о том, как видела свою мать… и водопад… все водопады расположены в Калифорнии, это… это…

– Я понимаю. Это был очень личный сон. Я бы тоже о таком не стал рассказывать.

– Знаешь, я же ведь никому не говорила, что меня еще маленькой девочкой изнасиловали. Мама с папой знали о моем биполярном расстройстве, но они не знали, что все это пошло от того случая… я никому не говорила.

– Но ты же все равно говоришь, что ты… только после смерти матери изменилась, что раньше тебе не было дела до… до…

– Нет… раньше я просто могла устраивать беспричинные истерики… но только после смерти матери… я… я…

Кристен вновь бросилась в слезы, закрывая лицо руками.

– Что такое, Кристен? Чего ты? Если не хочешь, не вспоминай об этом, я знаю, что это очень тяжело.

– Просто… я была с ней до ее последнего вздоха, – она неуклюже попыталась вытереть рукавом новые слезы. – Я ухаживала за ней даже когда… когда отец уже не мог ее видеть. Сначала мама перестала выходить из дома, затем из своей комнаты… а потом и вовсе не могла подняться с кровати. Она увеличивалась у меня на глазах… она все ела и ела… я просила ее остановиться, задуматься над тем, что она делает… но она перестала меня слушать, а слушала только эту жирную суку Асэль! Ты не представляешь, как это… как это было тяжело бороться одновременно с омерзением и… и понимаем, что это твоя мать.

– Асэль? Асэль Лэндсбери?

– Да! Эта жирная тварь называлась ее подругой и постоянно подстрекала маму ни в чем себя не ограничивать. Асэль сама с трудом передвигалась и пыталась добиться того же от мамы! Зачем она это делала?! – взревела в слезах Кристен. – Зачем ей было разрушать чужую жизнь?!

– Я… я не знаю, Кристен. Может она сама не знала, что делает…

– Знала она все! Она чуть ли не каждый день приходила к моей матери и ездила ей по ушам, что нельзя себе ни в чем отказывать, что если хочется, то нужно есть! Это было отвратительно! Это она виновата в маминой смерти! Где была эта «подруга», когда моя мать под утро перестала дышать у меня на глазах?! Все, что у меня осталось от нее это… это… клок выпавших волос у меня на руках.

Эмоции захлестнули Кристен и она начала буквально тонуть в своих слезах, не прекращая рыдать ни на секунду. Я хотел было как-то подобраться к ней, попытаться что-то сделать, но надежно прикованная наручниками рука лишала меня такой возможности. Тогда я решил выждать, пока она не выплачется и хотя бы немного не успокоится.

– Но ведь ты же ей отомстила? – спросил я ободряющим голосом после большой паузы.

– Да… отомстила. Я… после смерти матери я даже не хотела сначала ее убивать. Я просто хотела ее напугать, хотела, чтобы она поняла, что наделала! Я взяла нож и электрошокер и подкараулила Асэль на ее любимом маршруте «дом – продуктовый магазин». Я хотела ее только напугать… но когда я увидела эту жирную суку… что-то… что-то заставило меня наброситься на нее. Я вырубила ее, а потом вспорола ей горло… и в этот момент… впервые за несколько дней у меня наступило облегчение… я успокоилась на какой-то миг. Мне захотелось продлить это чувство спокойствия и тогда я решила немного изрезать ей живот… и руки… а потом я заметила рассыпавшиеся из ее мешков продукты. У меня в голове тогда промелькнула некая… ирония. Асэль косвенно убила мою мать едой… и я украсила эту суку ее же орудием убийства. Пока я раскладывала по ней продукты… я ощущала спокойствие… и ощущаю его прилив каждый раз после убийства, когда начинаю бережно раскладывать продукты. Знаешь, сначала меня наполняют несдерживаемые эмоции, чувство мести… а потом как… послевкусие… медленное спокойное послевкусие.

– А… волос… волос своей матери ты в самом конце ей в рот засунула?

– Да… после смерти мамы я повсюду таскала с собой тот клочок волос… что остался от нее… это… я не знаю, это будто была частичка ее… живая частичка. Я не могла их просто выбросить, они и сейчас со мной, – немного совладав с собой, Кристен вытянула из внутреннего кармана джинсовой куртки прозрачный пакет с несколькими волосами и покрутила в руках, – у меня просто не хватит смелости от них избавиться. Но избавиться от одного – было удовольствием. Это было так, словно моя мама сама ей отомстила. Я затолкала этой твари в рот мамин волос… и дело было закончено.

– Мне только жаль, что ты сразу ей глотку перерезала, – грустно улыбнулся я. – Надо было дать ей… ощутить всю эту боль, сделать так, чтобы она в полной мере осознала перед смертью, что наделала.

– Я тоже об этом подумала… уже после убийства, – она немного улыбнулась, рассматривая волосы в пакете и вытирая остатки слез, – но это было бы рискованно… она бы кричала, визжала…

– Да, понимаю. А почему другим ты засовывала волосы не своей матери… а… ну предыдущих?

– А зачем? Это было бы бессмысленно… они же не виноваты в смерти мамы… они виноваты в том, кто они есть. Это просто была такая… цепочка, связывающая всех тех, кто олицетворял это… это омерзение. Такая же цепочка, как и цифры из их испорченных кишечников. Они все омерзительны…

– Ты все еще чувствуешь потребность в успокоении?

– Да… но… я… я не знаю. Я запуталась… последние убийства принесли мне удовлетворение, но не спокойствие. И это из-за тебя… из-за твоих осознанных сновидений. Я солгала о своем осознанном сне не просто потому что мне приснилась моя мать у водопада в Калифорнии, где мы бывали в детстве… я просто… я тогда будто смирилась с ее смертью. Я видела ее во сне, говорила с ней и понимала, что сплю, что на самом деле она мертва. Я плакала в том сне, понимая, что больше никогда ее не увижу… и я проснулась совсем другим человеком. Я смирилась с ее смертью… но желание убивать никуда не делось.

– Теперь во время убийства ты не можешь в полной мере ощутить то, что было раньше?

– Да… я как будто… не знаю, стала наполовину импотентом, если так можно выразиться. Я убиваю, чувствую удовлетворение… но затем ничего не происходит. Нет того спокойствия, которое завершало действие. И оно мне вроде бы уже и не нужно… но вот только спокойствие давало мне передышку, время подготовиться к следующему убийству… а сейчас мне после одного убийства хочется сразу же разделать кого-то еще, а потом еще и еще… Я не знаю, мне кажется, я должна периодически делать паузы, чтобы все получалось правильно, чтобы не делать ошибок… но у меня начинается ломка. В тот вечер… когда у тебя были галлюцинации… обо мне… я пришла к тебе… стучала в твою дверь, хотела попытаться поговорить с тобой о своих переживаниях, хоть как-то поговорить… но ты не открыл, ты так и не проснулся.

– И ты пошла в Центральный парк, где наткнулась на Уилкинсона?

– Да… я… я была просто сама не своя, я была в ярости от того, что не смогла поговорить с тобой, у меня внутри что-то бурлило… и рвалось наружу. Я взяла с собой только нож и электрошокер… и как только увидела этого жирдяя, то сразу же набросилась на него. Я с такой… такой злостью резала его и резала… а его было так много, что он все не заканчивался. Я ждала, что внутри меня что-то произойдет, что-то скажет «хватит», но ничего такого не было… в какой-то момент я осознала, что это бессмысленно и сколько его не потроши, ничего не изменится…

– Это и заставило тебя вновь сменить место жительства?

– Да… мне показалось, что смена обстановки может помочь… я все еще так думаю.

– Мне жаль, что все так вышло… может, если бы я тогда проснулся… и открыл тебе, то все бы не зашло так далеко.

– В лучшем случае ты бы меня арестовал, если бы все узнал тогда…

– Не знаю, может быть. Но как ты сказала, я могу поставить себя на место другого человека. И я могу понять каково тебе сейчас.

– И каково же мне?

– Ты будто одна в центре целой враждебной вселенной.

– Похоже на то…

– Я хочу тебе помочь.

– С чего бы? Всего несколько минут назад ты меня так… так обвинял, называл такими словами, говорил, что я больна, что мне уже ничто не поможет… с чего бы тебе вдруг менять свое решение?

– Ну… благодаря тебе я немного поспал… а сон он… расставляет все по своим местам. Я все еще зол на тебя за убийство Дэвида, я не могу этого скрывать… но я… я понимаю тебя. Я пять лет прожил в депрессии из-за одного случайного убийства… и только сейчас смирился с этим. Альма же была не единственным человеком, у которого я отнял жизнь, но беспокоила меня только она…

– Потому что она была ребенком? И потому что тебе навязали, что взрослых убивать это нормально, а детей… плохо?

– Да, в идеале я должен чувствовать вину не только за убийство Альмы, но за каждую отнятую жизнь. Но… я ничего не чувствую. Точно так же, как ты не чувствуешь вину за свои убийства, я не ощущаю вину за все свои. Знаешь, почему?

– Почему же?

– Потому что… потому что я считаю, что они… все те, кого я убил… заслужили это. Все, кроме Альмы… она для меня отдельный случай. Несколько часов назад я убил в клубе отморозка, который своими деяниями погубил сотни людей. Разве я не правильно сделал? Он держал на игле тысячи людей и не известно еще скольких он сам застрелил. Разве он не получил то, чего заслуживал?

– Получил…

– А все те, кого убила ты, они заслужили свою смерть?

– Заслужили, – неуверенно произнесла Кристен, поглядывая на меня исподлобья.

– Ты сомневаешься в этом? Они же сами себя разрушали, они же только своим видом отравляли все окружение вокруг себя, не говоря уже о примере, который они подавали. По-моему, это отвратительно…

– Да… это мерзко, – скривилась она, – в мире полно людей… которые не заслуживают своей жизни.

– И я хотел бы… помочь тебе избавиться от них… от всех, до кого мы доберемся.

– Ты… правда… правда этого хочешь?

– Да… правда. Я уже устал жить в мире несправедливостей… в мире, где выживают мерзкие твари, а… хорошие люди гибнут или терпят на себе гнет этих тварей. Я хочу помочь тебе… но и мне нужна твоя помощь. Я знаю, что ты тоже меня понимаешь.

– И что… что ты хочешь?

– Перед тем как поехать за тобой я сообщил напарнику куда направляюсь… Они знают, что мы здесь, они наверняка уже ждут снаружи. Но они знают лишь про один вход в этот заброшенный морозильник. Я был здесь с напарником, но второй выход я обнаружил сам. И никому не сказал о нем.

– Почему?

– Сначала я был не в том состоянии… у меня тогда были жуткие галлюцинации, я еле стоял на ногах, а потом как-то навалилось много других проблем и запасной выход и вовсе отошел на второй план.

– Хочешь сказать… выход свободен?

– Да. Если хочешь… можешь спокойно уйти сама… но… я бы хотел пойти с тобой.

Кристен подумала немного, посмотрела в дальний конец заброшенного склада, будто оценивая скрытую во тьме дверь, и вновь недоверчиво посмотрела на меня.

– Если ты это сделаешь, – она нервно сглотнула, – то станешь беглецом… тебя будут преследовать, твое фото будет висеть на каждом углу…

– Нас будут преследовать, Кристен. И наши фото будут висеть на каждом углу. И вместе мы сможем справиться. Отправимся в Джексон, куда ты и хотела. Будет тяжело, но я знаю людей, которые помогут мне несмотря ни на что. Это будет рискованно и сложно… но не невозможно.

Кристен пристально всматривалась в мои глаза, прокручивая в голове все мои слова и наверняка тщательно взвешивала все «за» и «против». Она все еще продолжала бороться сама с собой, все еще пыталась разобраться в себе, но вне зависимости от ее убеждений, она должна была понимать, что выбора у нее особого не было. Ей необходимо было решиться на это сейчас или уже никогда.

– Как ты собиралась… как ты изначально собиралась покинуть это место? – я решил прервать ее размышления.

– По ситуации… ты же агент ФБР, я хотела использовать тебя как заложника… но… – понурив голову, она помолчала немного, – больше всего я надеялась, что ты поймешь меня…

– Я и понял. Возможно, еще не до конца… но… я понимаю тебя, ты мне раскрыла глаза на… многие вещи. Выбор за тобой, Кристен, – я кивнул на запасной выход, – но я бы хотел пойти с тобой.

Она помедлила еще немного, недоверчиво разглядывая меня, а затем осторожно поднялась на ноги, удерживая в руке электрошокер. Кристен посмотрела на свое электрическое оружие, затем перевела взгляд на лежащий на полу пистолет, нервно вздохнула и сделала шаг по направлению ко мне. Она вновь посмотрела в мои глаза в течение пары секунд и сделала еще два неуверенных шага, после чего вытянула из заднего кармана ключи и присела рядом со мной, не спуская с меня глаз. Отложив электрошокер на пол, она отстегнула наручники от трубы и выждала пару секунд. Затем она взяла меня за руку и освободила мое запястье.

– Не бойся, я не собираюсь набрасываться на тебя, – я доброжелательно улыбнулся, – у меня даже сил на это нет.

Потерев свою ноющую от боли после наручников руку, я медленно поднялся на затекшие и едва удерживающие меня ноги, попутно опираясь на стену. Кристен пристально следила за каждым моим действием и только когда я окончательно встал на ноги, решилась подать мне руку.

– Спасибо, – шепотом произнес я, едва сохраняя равновесие на ногах, и посмотрел ей в глаза. – Пошли?

Она нерешительно кивнула и, слегка придерживая меня за руку, повела к запасному выходу. Словно пережив бомбардировку, весь в кровоподтеках и синяках, с рукой помощи от Кристен я медленно хромал по темному заброшенному морозильнику, не веря, что смогу дойти даже до выхода.

Спустя минуту мы добрались до первой двери, за которой скрывалась лестница, ведущая наверх к выходу. Кристен вытянула из кармана ключ-карту убитого охранника и провела ею по замку. Загорелась зеленая лампочка и проход открылся.

– Я сам дальше, спасибо, – держась за стену, я начал медленно вскарабкиваться по ступенькам.

– Уверен? Ты еле стоишь, а тут ступеньки…

– Да… – только и успел произнести я, перед тем как споткнуться и попятиться назад. – Ладно, ты права.

– Давай, – улыбнулась она и вновь взяла меня за руку.

Еще минуту мы карабкались по плохо освещенной лестнице. Я держался за стену, а Кристен следила за каждым моим шагом и, казалось, предугадывала все мои движения, успевая поддержать в нужный момент. Как только мы взабрались на предпоследнюю ступеньку, она потянулась ключ-картой к замку, но я ее остановил.

– Постой… слушай, – я придержал ее руку с картой. – Когда мы выйдем за эту дверь… обратной дороги уже не будет. Там… там может случиться что угодно, но… что бы не случилось, я сделаю все, чтобы тебе помочь. Ты мне веришь?

– Верю… верю, Нейтан.

– Кристен, я серьезно. Многое наверняка пойдет не так, как мы себе представляем, но, пожалуйста, помни всегда одну вещь: я понимаю тебя, я могу поставить себя на твое место и потому знаю, каково тебе.

– Я… я знаю, я верю тебе.

– Помни эти слова, пожалуйста… помни. Кристен, я… я долго мучился, долгие годы, но благодаря тебе я наконец-то разобрался в себе, – я посмотрел ей прямо в глаза. – Прости меня, но я понял, что я не убийца… не такой убийца, как ты.

Кристен нахмурилась, но не успела еще ничего понять. Одной рукой я осторожно выхватил у нее ключ-карту, другой рукой скользнул у себя по спине и вытянул из-за пояса наручники, которыми еще несколько минут назад был прикован. В следующий миг я свел ее руки вместе и ловко защелкнул на запястьях железные браслеты. На ее лице отразилась смесь испуга с недоумением, она попыталась отодвинуться от меня, но я не дал ей этого сделать. Я провел ключ-картой по двери и сразу же выставил вперед одну руку, давая агентам ФБР сигнал «не стрелять». Прошла еще секунда и Кристен увидела за дверью свет фар нескольких машин ФБР и как минимум десяток мокнущих под ливнем агентов с пистолетами, направленными в нашу сторону.

– Что?! Что ты делаешь?! – чуть не заплакала она.

Ее лицо застыло в подлинном ужасе при виде такой картины, она начала сопротивляться, но я толкнул ее вперед под проливной дождь. Кажется, это был Кевин Андерсон, кто первым подбежал ко мне с пистолетом наготове и схватил Кристен. Мое зрение тогда помутнело, впрочем, как и мой рассудок, так что мне сложно было разобрать знакомые лица ночью под непроглядным ливнем. Я точно помню, что вместе с Кевином снаружи так же ожидал и Джейкоб Броуди, который, очевидно, и привел всех остальных, а так же рассказал о запасном входе. Видел я там и Райана, который так же умудрился каким-то чудом освободиться от наручников и, как мне тогда показалось, смотрел на происходящее с огромной жалостью.

Кристен душераздирающе верещала и билась в конвульсиях, пытаясь высвободиться из крепкой хватки нескольких агентов ФБР. Она кричала и плакала, она осыпала меня бесчисленными проклятиями, она проклинала все, что только можно проклясть. Это был крик полный ненависти и отчаяния, еще несколько секунд назад она представляла себе относительно спокойное желанное будущее, а сейчас ее жизнь будто резко подошла к худшему финалу.

Если вы еще не поняли и, возможно, находитесь в ужасе от того, что я наговорил Кристен несколько минут назад, то я должен вам сказать, что лгал ей. После того как я очнулся от очередного разряда электричества, я лгал ей практически от первого до последнего слова. Это не значит, что на самом деле я обвиняю ее в содеянном, это не значит, что я ее не понимаю. Я понимаю ее и не виню ни в чем. Никто не заслуживает смерти, что бы этот человек не совершил.

Мы все являемся порождением нашего окружения. Мы все лишены свободы выбора, начиная с момента нашего рождения, потому как мы не выбираем, когда нам рождаться, где нам рождаться и в каком обществе. Мы не выбираем свои врожденные болезни или приобретенные, мы становимся жертвами обстоятельств и случайностей, на которые мы никак не можем повлиять. Мы становимся определенной личностью лишь потому, что родились в определенной среде, имели определенное воспитание и нам были навязаны определенные взгляды. Мы знаем, что плохо, а что хорошо только потому, что нам сказали, что вот это плохо, а вот это хорошо. И мы не виноваты в этом.

Разве можно винить Виктор Хауэра за то, что его работа настолько изменила его, что он пошел на такие отчаянные меры? А что если бы он родился где-нибудь в тихой Европейской стране, слышал бы о террористах только по телевизору и работал бы шеф-поваром в ресторане? Много бы у него было причин сделать то, что он сделал?

Разве виноват Брэндан Хоскинс, что стал такой сволочью и испортил жизнь стольким людям? А что если бы Брэндан родился не в семье преступников? Что если бы ему с детства объясняли, что убивать людей и все время сидеть на наркотиках не самая лучшая идея? Откуда в его мозге взяться такой мысли? У него были свои понятия о хороших и плохих поступках и его взгляды выглядели для него так же естественно, как и для вас любые ваши.

А что если бы я не сделал сиротой ребенка Брэндана? Кто бы из него вырос? Какая у этого ребенка была бы свобода выбора с таким отцом и с таким окружением? Был ли хоть один шанс, что из этого ребенка вырастет хороший человек? Несомненно, был, но шанс стать таким же, как папа, у него был в разы выше. А сам папа таким стал, как мы помним, благодаря своему папе и соответствующему окружению.

Выбирал ли Дитер Штайблих оказаться в Лос-Анджелесе и стать судмедэкспертом? Решение заниматься тем, чем он занимается было принято им на основе совершенно не зависящих от него обстоятельств. Личность, которой он является, получилась такой не потому что он так захотел, а потому что его работа и окружение сделали его таким.

Стал бы Райан тем, кем он стал, не переживи он столь тяжелую утрату и не подсядь он на героин из-за не зависящих от него обстоятельств? А по какой причине Дэвид стал работать именно в ФБР? Зависело ли это как-то от него? Стал ли Дэвид курить, потому что решил усугубить свое здоровье? Умер бы Дэвид так рано, если бы не работал в ФБР?

Виноват ли я, что сначала подался в спецназ, а потом в ФБР? Или может тут играет какую-то роль мой отец, навязывавший мне прямо или косвенно работу, связанную с насилием? А если бы у меня не было отца, а только мать – биолог по образованию? Может, я никогда не убил бы Альму, которой так же не повезло родиться в ужасном окружении. Стал бы я беспричинно подозревать во всех убийствах Штайблиха, если бы мой мозг не рисовал образы убийц с необычной и загадочной внешностью, основываясь на информации, которая в нем хранится?

Виновата ли четырнадцатилетняя девочка в том, что родилась с генетической предрасположенностью к биполярному аффективному расстройству? Это она сама решила родиться с подобным изъяном? Это она виновата в том, что ее изнасиловали? Это она виновата, что так сильно привязалась к своей матери, а потом тяжелейшим образом ее потеряла? Это она по своему желанию стала ненавидеть людей с лишним весом?

И раз уж на то пошло, виноваты ли все эти люди с лишним весом в том, что они такие? Виноваты ли из них те, кто мог бы привести себя в форму, но не способен этого сделать ввиду определенных проблем со здоровьем? Виноваты ли в этом те, кто доволен собой в таком состоянии? И кто виноват в том, что лишний вес нынче считается – плохо, а его отсутствие – хорошо?

Если отбросить все те бесчисленные факторы, на которые мы не способны повлиять еще до нашего рождения, то в момент своего рождения каждый человек подобен белому листу или чистому жесткому диску компьютера. А потом в/на нас начинают что-то записывать.

Глядя на то, как уводят бьющуюся в истерике Кристен, у меня разрывалось сердце. Я не могу точно описать, что именно я чувствовал в тот момент и почему я это чувствовал. Я помню лишь, что ничего хуже этого никогда прежде в жизни не ощущал. Это не было какой-то банальной депрессией или горем потери близкого человека, это было что-то охватывающее все то, что произошло раньше. Словно я обнаружил некий идеал негативной эмоции и смог ее испытать. Я даже не понимал, почему я все это чувствовал, в чем была истинная причина моего столь ужасного состояния. Я просто чувствовал это и все. И я точно помню, что готов был согласиться на ампутацию ноги или руки, только бы избавиться от этой ни с чем несравнимой душевной боли.

Ночью под жестоким ливнем я смотрел на отчаянно кричащую Кристен и ощущал, как заканчивается мое время. У меня подкосилась давно травмированная правая нога и я упал на одно колено прямо в грязь. Прошла еще секунда и сдалась моя левая нога. Я упал на колени, склонил голову и в последний миг до меня донеслись чьи-то знакомые обеспокоенные крики. Кажется, это был мой отец. Но уже было поздно.

Последняя капля упала.