Текст книги "Сладостное заточение (ЛП)"
Автор книги: Нева Олтедж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)
Глава 3
Одиннадцать лет спустя
(Захара, 14 лет)
– Эй, гляньте! Не наша ли эта местная чумная?
Вокруг меня раздается смех. Я опускаю подбородок еще ниже и, сжимая стопку книг в руках, ускоряю шаги. Тошнотворное покалывание в затылке усиливается, когда я протискиваюсь между студентами в коридоре и их осуждающими взглядами.
Мне уже пора было ко всему этому привыкнуть. К поддразниваниям. К подлым, злобным обзывательства. Это тянется еще с начальной школы. Сначала были вопросы. Что с тобой случилось? Больно ли это? Я пыталась объяснить, что это просто так выглядит моя кожа и это совершенно нормально, как и говорила мне мама. Несмотря на это, дети как правило обходили меня стороной – никто не хотел со мной играть, а некоторые даже не хотели смотреть в мою сторону.
Когда я пошла в старшую школу, стало еще хуже. Дни мирного избегания закончились. Мерзко. Это выглядит ужасно. Или, вездесущее… Не трогай меня. Я не хочу заразиться тем, чем ты. Не было смысла объяснять, что витилиго не заразно. Им было все равно. А поскольку я всегда старалась игнорировать их, вместо того чтобы дать отпор, я была легкой мишенью для их неуверенности в себе. Поэтому они унижали меня. Причиняют мне боль. Как физически, так и своими словами.
Как ни странно, издевательства больше не беспокоят меня… по крайней мере, не сильно. А вот жалостливые взгляды я терпеть не могу. Поэтому я стараюсь оставаться как можно более незаметной. Делаю все возможное, чтобы не привлекать к себе нежелательного внимания. Жаль, что эта стратегия не работает на Кеннете Харрисе.
– Коричневый тебе к лицу, чумная. – Насмешливая улыбка тянет губы Кеннета. Он останавливается прямо передо мной, преграждая мне путь к главному входу в школу, и упирается руками в бедра. – Кажется, ты забыла проверить погоду на сегодня. Ты хочешь поджарить себя в этой штуке. Или это москитная сетка?
По коридору раздается еще один взрыв смеха.
– Дай мне пройти, пожалуйста, – бормочу я, уставившись на носки своих ботинок.
– Конечно, – он делает шаг в сторону.
Затаив дыхание, я пролетаю мимо него, но в этот момент Кеннет дергает меня за один из рукавов. Раздается несомненный звук рвущейся ткани, когда рвутся тонкие нити.
Слезы собираются в уголках моих глаз, пока я смотрю на испорченное кружево в руках Кеннета. Я потратила несколько дней, чтобы сшить эту блузку, меняя оригинальную выкройку, чтобы рукава были достаточно длинными и закрывали мои руки. Многочасовой труд, от которого у меня болели спина и пальцы, а этому придурку до этого нет никакого дела.
– Упс. – Посмеиваясь, он бросает рваную ткань на пол. – Но, эй, посмотри на это с другой стороны. Сейчас она больше подходит для такой погоды.
Вокруг нас более дюжины людей – все они дружки этого придурка – и я чувствую каждый из их взглядов на своей открытой руке. Они смотрят на пятна на локте, предплечье, запястье. Внутри меня поднимается желание выколоть всем глаза голыми руками, закричать им в лицо, чтобы они перестали, блядь, пялиться.
Но я не делаю этого.
И никогда не сделаю этого.
Прикусив нижнюю губу, чтобы она не дрожала, я подбираю с пола остатки кружева. Сжимая его в руке так сильно, что ногти пронзают ладонь, я поворачиваюсь и иду по коридору. Я не могу устроить сцену, иначе об этом узнает мой отец. Тогда он, вероятно, переведет меня в другую престижную школу, полную еще более заносчивых уродов, чем эта, или, может быть, просто решит обучать меня на дому. Я все еще слышу его тихие слова из разговора с его заместителем на прошлой неделе: Моя бедная маленькая Зара, я так беспокоюсь за нее. Ей всегда трудно справляться со стрессовыми ситуациями.
Иногда мне хотелось бы сказать ему правду. И я представляю, как он появляется в моей школе, устраивает скандал и кричит на всех, кто когда-либо причинил мне боль. Или как он избивает этого придурка Кеннета. Жаль, что ничего подобного никогда не случится. Мой отец может и босс Коза Ностры в Бостоне, но он никогда не стал бы поднимать шум из-за меня. Сыновья и дочери его деловых партнеров учатся в этой школе, и дон никогда бы не рискнул поставить под угрозу выгодные партнерские отношения только потому, что какой-то мальчишка "расстроил" его антисоциальное, своенравное чадо.
Имидж – это все в La Famiglia , и Нунцио Веронезе никогда не опустится до чего-то столь явно ниже своего достоинства. Было бы легче перевести меня в другую школу, как он уже делал раньше. И тогда я бы чувствовала себя еще большим неудачником.
Я спешу через школьный двор к западной стороне кампуса, когда чья-то рука касается моего плеча, и я подпрыгиваю.
– Привет, Зара! Хочешь пойти к Дане посмотреть фильм?
Я выдавливаю из себя легкую улыбку и смотрю на сестру.
– Нет. Я… мне нужно учиться.
– Ты уверена? – спрашивает Нера. – Мы могли бы… Боже мой, что случилось с твоей блузкой?
– Мой рукав зацепился за дверную ручку, – лгу я.
– О? – она прищурилась, глядя на мою испорченную блузку. – Кто-то опять тебя достает?
– Конечно, нет. Я не смотрела себе под ноги. Вот и все.
Когда мне было девять лет, я совершил ошибку, признавшись сестре в том, что меня дразнят в школе. Я рассказала ей, что мальчик из ее класса обзывал меня. Несмотря на то что Нера была миниатюрной одиннадцатилетней девочкой, она выследила моего обидчика на перемене и подралась с ним. Она заработала синяк на подбородке и две недели домашнего ареста. А когда мы вернулись домой, папа наказал ее за "отвратительное, не соответствующее нашей родословной" и "позорящее фамилию Веронезе" поведение.
Я больше никогда не буду ставить сестру в затруднительное положение, потому что она считает нужным защищать меня, только потому, что я слишком труслива, чтобы постоять за себя. Слава Богу, в этом году большинство ее классов находятся в отдельном здании. Теперь она не сможет быть свидетелем большинства моих столкновений с Кеннетом..
– Развлекайтесь, девочки. Увидимся вечером. – Я сжимаю руку Неры и направляюсь к машине, которая ждет меня у ворот кампуса. Она припаркована прямо за большим внедорожником, принадлежащим отцу Ханны, и я замечаю, как моя подруга садится в нее сзади, коротко махая мне рукой. Я рада, что она сейчас спешит на свои уроки танцев и у нее нет времени остановиться и поболтать. Она бы сразу поняла, что со мной что-то не так.
– Мисс Веронезе, – кивает мой шофер Пеппе, придерживая для меня дверь.
Не встречаясь с ним взглядом, я проскальзываю на заднее сиденье.
Дорога до нашего дома занимает около получаса, и обычно я трачу это время, бесцельно глядя в окно. Однако сейчас я не могу усидеть на месте. Хотя окна подняты, а кондиционер выключен, по моей коже пробегает дрожь, а тонкие волоски на голой руке встают дыбом. Воспоминания о той сцене в школьном коридоре заполонили мой разум. Я бы с удовольствием поговорила об этом с кем-нибудь, просто чтобы я могла громко обозвать этого безмозглого Кеннета говнюком и придурком. Если бы мой брат Элмо был жив, я уверена, он бы выбил все дерьмо из Кеннета. Он бы никому не позволил меня трогать или обзывать. Или, по крайней мере, в это я предпочитаю верить. Я почти не помню Элмо, но Нера помнит. И она говорит, что он был самым лучшим братом на свете.
Я вздыхаю и лезу в сумку за телефоном. Пока я это делаю, мой взгляд падает на уголок фиолетового блокнота, выглядывающего из-под нескольких других. В нем я рисую эскизы одежды на заказ
И пишу глупые письма моему сводному брату, который все еще сидит в тюрьме.
Все началось пару лет назад, когда я еще училась в средней школе. Мой учитель в седьмом классе дал нам задание написать письмо другу или члену семьи, живущему за границей. Изначально я думала адресовать свое письмо воображаемой тете или кузине, так как у меня нет настоящих родственников. Но это было как-то глупо – писать тому, кого не существует. Потом, по какой-то причине, мне на ум пришел Массимо.
Мой сводный брат был арестован за убийство человека, убившего Элмо, когда мне было три года. У меня нет никаких воспоминаний о нем. Ни Нера, ни я не видели Массимо с той ночи, когда умер Элмо. Массимо не разрешает никому, кроме моего отца, навещать его в тюрьме, а папа почти никогда ничего не рассказывает нам о нашем сводном брате. Несмотря на то что формально мы с ним семья, для меня и моей сестры он практически незнакомец. Но с тех пор как умерла мама, я даже не уверена, что эта связь сохранилась.
Перед смертью я спросила маму о фотографии, которую она хранила на комоде: на ней она была запечатлена с парнем лет пятнадцати. У него были темные волосы, как и у нее. Мне было любопытно, что это за парень, и она рассказала мне, что его зовут Массимо, и поделилась парой историй из его детства. Мне нравилось их слушать, но ей было грустно говорить о моем сводном брате, поэтому она делала это редко. Она пыталась скрыть горе от того, что ее ребенок столько лет провел в тюрьме, осыпая Неру и меня всей своей любовью. Лаура Веронезе была теплой, ласковой женщиной и лучшей матерью, о которой только можно мечтать. Но даже в детстве я видела боль в ее глазах. Боль всегда была там. Она умерла от эмболии, когда мне было девять. И хотя врач сказал, что у нее разорвался огромный тромб в ее кровеносной системе, я уверена, что истинной причиной ее смерти было ее разбитое сердце.
Говорят, что технически невозможно умереть от боли в сердце, но я с этим не согласна. Я уверена в этом, потому что именно так я себя чувствовала, когда папа сказал нам с Нерой, что мамы больше нет. Мы закрылись в моей комнате и плакали, прижимая к себе платья, которые она для нас сшила. Хотя у нас было много денег, и мама могла позволить себе купить нам все, что мы хотели, большую часть одежды она предпочитала шить сама. Поэтому вскоре начала шить и я. Это как-то сближает меня с ней.
Когда мамы не стало, Массимо был единственным членом семьи, кроме папы и Неры, который у меня остался. Он не жил за границей, но он был настоящим. Именно поэтому я вырвала лист бумаги из блокнота и написала письмо сводному брату, которого даже не знала. Он мог жить на другой планете, что казалось идеальным для задания.
Наверное, он рассмеялся, когда получил письмо от меня. Я даже не помню всего, что я в нем написала. Там было что-то о том, что я претендую на набор модных ручек, которые нашла в коробке с его именем в подвале. Кажется, сначала я сформулировала это как вопрос – спрашивала, могу ли я их взять, – а потом вычеркнула предложение и переписала его как заявление, чтобы он не мог мне отказать. Я ждала его ответа, но он так мне и не написал. В конце концов я решила, что он, должно быть, выбросил его.
Я и не планировала продолжать писать ему письма.
Покончив со школьным заданием, я забыла о своей непрошеной и, вероятно, нежеланной словесной блевотине и продолжила жить своей жизнью. Пока не прошло несколько месяцев. И мне не захотелось выплеснуть свое разочарование кому-то, кто не осудит и не посмотрит на меня с жалостью. Или, что еще хуже, скажет мне, что я слишком остро отреагировала на то, что, должно быть, было просто случайностью.
На то, что какой-то придурок, который высмеивал меня за моей спиной, пролил сок на мое новое платье на день рождении Дании. Это не было случайностью! Поэтому, вернувшись домой, я снова написала Массимо и целых три абзаца возмущалась тем, какие же парни тупые. Затем, почувствовав себя лучше после признания своих проблем, и чтобы он не подумал, что я негативный человек, я добавила какую-то чушь об экскурсии и о том, как одну из девочек вырвало в автобусе, от того что та съела слишком много вредной пищи, хотя учительница предупредила ее, чтобы она не переедала. Я подумала, что он сочтет это забавным.
Ответа не последовало.
Но я продолжала писать. Я писала письмо каждые пару месяцев, наполняя его глупыми, неважными вещами. Например, о том, кто приходил на шикарный обед в наш дом и какая еда была подана. Или как сантехник, который чинил нашу засорившуюся раковину, в итоге затопил кухню. Я также много ворчала о школе. Особенно о математике. И поскольку я так гордилась своим достижением, я даже послала Массимо эскиз первого платья, которое я сшила для себя.
Поскольку у меня всегда была тревожность, чтобы говорить с другими людьми или открыто говорить о своих чувствах, за последние два года письма Массимо стали своего рода снятием стресса. Это может показаться жалким, но я писала эти письма будто самому близкому другу, с которым я могла поговорить обо всем, что у меня было на уме. Я чувствовала себя в безопасности. Я знала, что он не будет меня критиковать или осуждать. Потому что, очевидно, Массимо изначально не читал мои письма. Он ни разу не ответил ни на одно из них.
Мне действительно нужен мой друг сейчас, когда я смотрю на рваное кружево в своей руке. Мой разум начинает гудеть от всего того, что я хочу сказать ему.
– Все в порядке, мисс Веронезе?
Я поднимаю глаза, встречаясь взглядом с Пеппе в зеркале заднего вида. Пусть он и одет в красивый темно-синий костюм, но вокруг него есть темная аура. Грубость, и, может быть, даже немного опасности. Он не кажется мне обычным старым водителем, даже если он работает им столько, сколько я себя помню.
– Да, все хорошо, – бормочу я.
Когда он снова смотрит на дорогу, я достаю свой фиолетовый блокнот и переворачиваю на чистую страницу, следующей за эскизом, блузки с красивыми рукавами-фонариками, над которым я работала. Достав ручку, я, как обычно, начинаю свое письмо со слов "Дорогой Массимо". Не то чтобы он был для меня "дорогим" или что-то в этом роде, просто так принято начинать письма.
Я трачу не менее десяти минут на описание сложных деталей блузки – начиная с трудностей в правильном выполнении выкройки, затем с усложнениями манжет и скрытой пуговицы сзади. После этого я перехожу к рассказу о тканях, которые я рассматриваю для пошива, перечисляя плюсы и минусы каждой из них.
Затем я сообщаю Массимо о барбекю, которое папа устроил в начале этой недели и на котором присутствовало большинство членов La Famiglia. Это было большое событие. Я пишу два абзаца, описывая наряды, а также сплетни, которые я подслушала за те пятнадцать минут своего присутствия там.
Когда слова ложатся на бумагу, я начинаю чувствовать себя лучше, но ситуация с Кеннетом все еще свежа в моей памяти. Оправившись от стычки с этим придурком и не желая сваливать еще одну груду своих бед к ногам сводного брата, я добавляю пару коротких предложений о том, что произошло. Я не вдаюсь в подробности и заканчиваю письмо тем, что называю Кеннета Харриса засранцем, который заслуживает быстрого пинка под зад.
Я подписываю письмо, как всегда, – Захара .
Мне нравится мое полное имя, но кроме моих учителей никто меня так не называет. Для остальных я всегда Зара. Когда я была маленькой, я не могла выговорить Захара. Я путалась в слогах и в итоге говорила «Зара». Это прижилось. Мне нравится мое имя, но сейчас кажется глупым просить всех называть меня Захарой. Так что я не заморачиваюсь.
– Пеппе, – я хлопаю водителя по плечу, – мне нужно ненадолго заехать на почту.
***
К тому времени, как мы приезжаем домой, дождь льет как из ведра. Я не жду, пока Пеппе откроет мне дверь, просто выскакиваю из машины и бегу через подъездную дорожку к главному входу. Не думаю, что он заметил мой порванный рукав, и я хочу, чтобы так и оставалось. Если он расскажет отцу, меня начнут преследовать, и у меня не останется выбора, кроме как дать объяснения. И сегодня я не в настроении придумывать еще какие-то оправдания.
Вбежав внутрь, промокнув насквозь после короткого забега под ливнем, я увидела кучу писем на антикварном консольном столике в фойе. Папы, должно быть, нет дома. Он всегда относит почту прямо в свой кабинет, когда заходит домой. Проходя мимо, я замечаю необычный белый конверт среди типичных безвкусных счетов за коммунальные услуги и ярких приглашений. На нем в левом верхнем углу напечатана какая-то этикетка.
Я достаю конверт, чтобы получше рассмотреть, и чуть не роняю его. Он аресован мне. А на обратной стороне – название исправительного учреждения, где отбывает наказание мой сводный брат.
Оглядевшись, чтобы убедиться, что меня никто не видит, я бегу вверх по лестнице, прямо в свою комнату. Никто не знает, что я пишу Массимо, кроме нашей горничной Айрис. И я бы предпочла, чтобы так и оставалось.
Что-то мне подсказывает, что папа не был бы рад, если бы узнал о моих письмах. Всякий раз, когда он упоминает имя моего сводного брата, в его голосе появляется странная нотка. Она едва уловима, но кажется, что в его тоне есть доля враждебности. На моего сводного брата? На ситуацию? Какова бы ни была причина, это его раздражает, и я боюсь, что он запретил бы мне писать Массимо, если бы узнал.
Я закрываю дверь, затем откидываюсь на ее твердую поверхность и делаю глубокий вдох. Волнение искрится в моей груди, и мои руки дрожат, когда я разрываю конверт. Массимо действительно написал мне ответное письмо? Что он мог сказать? Интересно, спросит ли он, как у меня идут дела. Или, может, он расскаже мне о своей жизни в тюрьме.
Когда мне наконец удается вытащить сложенные страницы, я разглаживаю складки, а глаза блуждают по содержимому. Две страницы! Обе стороны каждого листа заполнены графиками и формулами, а между ними втиснуты случайные заметки, написанные аккуратным мужским почерком.
Мне требуется целая минута, чтобы понять, на что я смотрю.
Обзор линейных уравнений – точные объяснения отдельных аспектов, например, что это такое и как они работают, а также примеры.
На моих губах появляется небольшая улыбка. На прошлой неделе в своем письме для Массимо, среди случайных житейских глупостей, я упомянула, что изучаю линейные уравнения на уроке алгебры. И что, черт возьми, я никак не могу разобраться с конструкцией этих уравнений.
Похоже, он все-таки читал мои письма
Исправительное учреждение строгого режима, пригород Бостона
– Спада. Тебе письмо.
Я поднимаю голову и смотрю на сотрудника исправительного учреждения, идущего по двору в мою сторону.
– Пройдись, – говорю я своему товарищу-заключенному, сидящему позади меня на скамье для поднятия тяжестей.
Жужжание тату-машинки на моей левой лопатке прекращается, и через мгновение я слышу, как художник удирает. Он довольно пугливый парень, но он знает свое дело.
Протягиваю руку, беру конверт из протянутой руки командира.
– Как поживает твой проблемный кузен, Сэм?
– Хорошо. Он все еще в реабилитационном центре, но должен выйти на следующей неделе. – Охранник бросает взгляд через плечо. – Спасибо, – шепчет он, когда его внимание возвращается ко мне.
– Просто убедись, чтобы он держался подальше от территории Триады, когда его освободят. Китайцы очень хотели преподать ему урок за то, что он торгует на их территории».
– Я знаю. Спасибо, что замолвили за него словечко, мистер Спада.
Я киваю.
– Ты проследил, чтобы никто не трогал мои письма?
– Конечно. Все знают, что твои вещи под запретом. Тебе еще что-нибудь нужно?
– Нет. Ты свободен, Сэм.
Я жду, пока уйдет начальник, прежде чем разорвать конверт и вытащить сложенную бумагу. Еще одно письмо от моей маленькой сводной сестры. Я бы никогда никому в этом не признался, но ее письма привнесли неожиданное веселье в тоску моей нынешней жизни, хотя большую часть времени они содержат не более чем бредни девочки-подростка.
До недавнего времени я не утруждал себя ответами. У меня были дела поважнее, чем обсуждать последние фильмы, которые я не видел, или выкройки шитья моей сводной сестры. И мне было все равно, для чего нужны припуски на швы. Я был слишком занят установлением и укреплением связей с группировками мафии через людей, заключенных вместе со мной, уклонением от внезапных атак в тюрьме строгого режима и попытками не погибнуть всякий раз, когда я отворачивался или закрывал глаза на чертову минуту.
Однако на прошлой неделе половина ее чертового письма состояла из тирады о линейных уравнениях. Следующее, что я помню, это то, что я потратил два часа своего времени на написание объяснений математических задач для моей маленькой зануды. Удивительно, прошло много лет, но я все еще помню эту хрень. Мне всегда было легко учиться, независимо от предмета. Мой школьный консультант даже пытался убедить отца в том, что мне стоит поступить в Гарвард на юридический факультет. Я смеялся до упаду, когда услышал это.
Похоже, шитье снова стало главной темой риторики моей сводной сестры, потому что почти целая страница посвящена какой-то ерунде под названием “переплетение с перегибом" и "связанные швы". Я качаю головой, пытаясь осмыслить эту чушь.
По мере того, как я продолжаю читать, следующий абзац привлекает мое внимание все больше. Упомянув некоторых гостей на барбекю-вечеринке Нунцио и живо описав их наряды, Захара включила довольно много замечаний о вещах, которые она подслушала. Одно из них особенно подогревает мой интерес – встреча Нунцио с агентом по недвижимости. Встреча, о которой Нунцио не упоминал, когда пришел ко мне в прошлый четверг.
Я постукиваю по краю письма кончиком пальца, размышляя над этим фактом. Секретные звонки с Сальво дают мне информацию о делах внутри Коза Ностры, а также о деловых сделках, но он недостаточно близок к дону, чтобы информировать меня о том, что происходит в доме Нунцио. Информация Пеппе более ценна в этом плане, но как водитель, он имеет доступ только к служебным помещениям и кухне. Он не может рассказать мне, что происходит в главной части дома или во время вечеринок, которые так любит устраивать Нунцио. Такая информация была бы очень, очень ценной, но получить ее не удавалось.
Я снова смотрю на письмо. Может, теперь удастся. Мне просто нужно направить письменный понос моей сводной сестры в более полезное русло.
Все мои угрызения совести и мораль, которые у меня были до того, как меня заперли, были уничтожены в этой чертовой дыре. Использование невинной девушки в качестве актива для продвижения моих замыслов меня нисколько не беспокоит. Это может сработать. Мне просто нужно будет дать ей тонкие указания о том, какую информацию она должна включать в свои письма. Все, что хотя бы отдаленно связано с моими не совсем законными делами, не должно попадать в нашу переписку.
Я снова сосредотачиваюсь на письме, чтобы прочитать последний абзац.
Там всего лишь пара предложений о каком-то парне по имени Кеннет, старшекласснике в ее школе. Нет никаких подробностей о том, что он сделал, и она звучит довольно равнодушно, ее слова произнесены даже без уровня подросткового драматизма, в отличии от тирады с линейными уравнениями, но я могу прочитать ее огорчение между строк.
После двух лет ее писем я познакомился с причудами ее ума. Я, может, и не знаю, как выглядит моя сводная сестра, поскольку не видел ее с тех пор, когда она была ещё совсем малышкой, но у меня есть очень хорошее представление о том, как она думает. Может, она и пыталась сказать мне, что все случившееся "не имеет большого значения", но я уверен, что это не так. И, несмотря на отсутствие родственных чувств к ней, я никому не позволю обижать своих.
Сложив письмо, я кладу его в карман, а затем направляюсь через двор к группе заключенных, играющих в карты у бетонной плиты.
– Кирилл. – Я поднимаю подбородок, глядя на парня без рубашки, сидящего во главе стола. Его торс покрыт татуировками, а над левым глазом у него пирсинг в брови. – Опять проигрываешь?
Болгарин пристально смотрит на меня, потом бормочет что-то на родном языке. Остальные его ребята бросают карты и торопливо уходят. Я усаживаюсь на свободное место справа от него и сцепляю пальцы за головой.
– Что-то не так с работой, Спада?
– Нет. – Я качаю головой, осматривая двор в поисках потенциальных стукачей. – Твоя проблема будет решена завтра, как мы и договаривались.
– Я хочу, чтобы ему было больно.
– Твои предпочтения уже учтены. Не волнуйся. С твоим дядей будут обращаться с максимальной осторожностью.
– Хорошо. С меня должок.
Я улыбаюсь.
– Ты мне должен гораздо больше. Продолжай в том же духе, и я разберусь со всеми твоими проблемными членами семьи к тому времени, как ты выйдешь.
Из его груди вырывается гортанный смех.
– Как, черт возьми, ты это делаешь, Спада? Ты сидишь здесь взаперти уже сколько, пять лет? А гребешь дерьмо на воле так, будто ты там лично.
– Почти одиннадцать, – говорю я. – А как… что ж… лояльность тех, кто меня знает. Деньги. Много денег. И связи. Но больше всего – страх. Это, безусловно, лучший мотиватор».
– Мм-хм. Напомни мне, чтобы я не попадался тебе на глаза. – Он добродушно подмигивает мне.
Один из командиров на сторожевой вышке подает сигнал об окончании отдыха, и заключенные начинают пробираться к входу в блок D – мой "милый дом" еще на семь с половиной лет. Некоторые держатся поодиночке, идут, низко склонив головы, но большинство собираются в большие группы. Они держатся в своих стаях для защиты. Стараясь не привлекать внимания охранников, расставленных по всему двору.
Иногда это чертово место действительно напоминает зоопарк.
– Мне нужно, чтобы ты кое-что сделал для меня, Кирилл.
– Только скажи.
– Какой-то ублюдок пристает к моей сводной сестре в школе. – Я наклоняю голову в знак приветствия, когда мимо проходит главарь одной из мелких банд в моем квартале. – Мне нужно, чтобы ты отправил одного из своих племянников поболтать с этим мелким ублюдком. Сделай это, и я буду считать долг твоего дяди полностью выплаченным.
– Готово. Насколько интенсивной должна быть эта беседа?
– Несколько сломанных костей будет достаточно.
– Передать ему какое-то сообщение?
– Да. – Я встречаюсь взглядом с Кириллом. – В следующий раз, когда он приблизится к Захаре Веронезе на расстояние двадцати футов, он будет есть через соломинку. До конца своей жизни.
Кирилл приподнимает пронзенную бровь.
– Не думал, что ты заботишься о ком-то настолько, чтобы искалечить до смерти. И, сводная сестра?
– Мне плевать на девчонку. Мне нужно, чтобы она сосредоточилась на чем-то более важном, чем школьные хулиганы. Убедись, что это будет сделано. – Я отталкиваюсь от скамейки. – Этому сопляку лучше не испытывать мое терпение.
