Текст книги "НА ЧУЖБИНЕ 1923-1934 гг. ЗАПИСКИ И СТАТЬИ"

Автор книги: Нестор Махно

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

Глава четвертая.
ОРГАНИЗАЦИЯ КРЕСТЬЯНСКОГО ВОССТАНИЯ

Июль месяц 1918 года. Я на Украине.

На тех самых широких степях, в веселых селах, среди того самого крестьянского населения, которое, до прихода Центральной Рады со своими могущественными сильными защитниками – немецко-мадьяро-австрийскими армиями и до водружения последними царства гетмана Павла Скоропадского, – так смело и настойчиво заявляло о своем торжестве над несправедливостью царского режима.

А теперь...

Теперь я их встречаю согбенными, забитыми, изнуренными, придавленными в своих свободных мыслях и в смелых и чистых стремлениях, – встречаю немыми, безнадежными.

Да и то встречаю далеко не всех. Многие из крестьян были уже расстреляны или посажены в тюрьмы, где, во многих случаях, они также бесследно исчезали. Другие остались в своих ограбленных избушках, не раз подвергаясь избиениям.

У оставшихся в живых крестьян я уже не видел такого энтузиазма, такой сплоченности и веры в свои стремления к трудовой социальной независимости.

И казалось, что вся та организация повстанческих крестьянских групп, которую я со своими близкими друзьями – Лютым, Марченко и Каретниковым – уже начали и при помощи которой мечтали в известном районе поднять повсеместное вооруженное восстание крестьян против гетманщины, – казалось, что все наши начинания пойдут прахом.

Какое тяжелое охватывало нас разочарование.

Но, не желая поддаваться всему мерзостному, что творилось гетманщиной, а равно и сдаваться без напряженной борьбы, я предложил своим друзьям всецело отдаться тому, что уже было нами начато, а в будущем время и жизнь сами покажут нам свои плоды.

Друзья мои с этим согласились, и мы сразу же, оставив Гуляй-Поле, выехали по району.

II

В своей работе по подготовке восстания по району мы еще много раз натыкались на затруднения.

Но своей крестьянской упорностью, своим недальновидным, способным более переживать, чем критиковать, умом мы все эти затруднения переживали.

И вот, спустя месяц после начала нашей организационной работы, мы увидели в целом ряде сел и деревень среди крестьянских обществ известный процент людей, которые по первому зову будут в наших рядах.

А спустя еще месяц, я получил от 32-х волостей александровского и части бердянского и павлоградского уездов сведения, что в каждой волости, по моему указанию, организованы инициативные группы, вокруг которых организуются повстанческие отряды.

Это еще больше укрепило во мне и в моих друзьях мысль о том, что нужно напрячь все силы и готовиться к открытому выступлению. А так как первым должно было выступить Гуляй-Поле, то мы сразу же и прибыли туда.

III

В Гуляй-Поле, до совета со всеми вооруженными, сидящими мирно по домам, крестьянами, мы решили сделать точную разведку в центре его и, если удастся, то взорвать австрийское командование, которое, по нашим сведениям, должно было скоро выехать из Гуляй-Поля, а между тем это командование расстреляло в Гуляй-Поле много крестьян. Поэтому-то и не хотелось выпускать его живым.

Для этого я лично переоделся в дамское платье и с товарищем Лютым пошли в центр Гуляй-Поля.

Там в расположении войск мы узнали, где что и кто помещается, и решили взорвать главное над гуляй-польским районом австро-венгерское командование, которое помещалось на соборной площади в доме Гельбуха.

Подойдя к этому дому, мы в комнатах никого не заметили, и направились поэтому к театру – разузнать, нет ли командования в театре. В театре его также не оказалось. Тогда мы вторично пошли к его помещению. У входа в это здание, у ворот стоял часовой.

В комнатах окна были раскрыты; а в столовой, два окна которой выходили на площадку и через которые хорошо было метать бомбы, сидело много военных. Между ними сидели также женщины и дети.

По силе бомба должна была разнести не только людей – палачей украинского народа, но и стены этой столовой.

Мы долго ходили по тротуару и думали: «за что же должны будут сейчас погибнуть среди этих палачей женщины и дети, которые роковой судьбой очутились в эту минуту за столом этих непрошеных хозяев?»

Эти мысли нам, и особенно мне, не давали покоя, так как я прекрасно сознавал, что всякий политический террористический акт должен служить агитацией. Невинные же жертвы, не заслужившие смертной кары, противоречат этим принципам.

Это заставило нас уйти из центра Гуляй-Поля на свои нелегальные квартиры, оставив немецкое командование в покое.

На другой вечер собралось нас человек двадцать вооруженных карабинами, и мы еще раз пошли в центр Гуляй-Поля с целью взорвать это командование, но по пути поймали голову державной варты и несколько вартовых; но так как среди схваченных вартовых был также и наш человек, который был послан нами на эту должность с известной целью, мы принуждены были их всех отпустить.

Однако, произведенный шум заставил немецко-австрийское командование устроить облаву по Гуляй-Полю.

Отложив выступление, мы выехали в район под Синельниково.

В районе еще раз условились с несколькими своими повстанческими организациями о выступлении и 22 сентября 1918 года мы, взяв 7 человек из организации деревни Терновое, пулеметы системы Максима и Люйса, сели на тачанки и в 12 часов дня выехали по дороге через Лукашево на Гуляй-Поле (около 90 верст расстояния).

Проехав верст 25, подъезжая к Лукашеву, мы встретились с конным отрядом и, подпустив его на 70 шагов расстояния, скомандовали сдаться. Отряд схватил винтовки с плеч и взял их на изготовку.

Наш пулемет открыл огонь, и отряд сдался.

Разоружив его, мы узнали, что это отряд уездной варты под командой поручика Мурковского объезжает район.

Мы также назвали себя карательным гетманским отрядом, присланным из Киева по приказанию гетмана навести в бунтарском александровском уезде порядок.

Доказательством этого на мне была военная форма с погонами капитана. Командир разоруженного отряда этому очевидно поверил и рассказал мне, где, в каком селе и какие стоят немецкие и гетманские карательные отряды.

В конце концов я ему, командиру, и всем его подчиненным заявил, что я революционер Махно. – «Вы не бойтесь, я вас расстреливать не намерен. Вы ведь не отстреливаетесь». Заявление, что я – Махно, всех людей этого отряда по-видимому обеспокоило, и они бросились ко мне с просьбой: – «Едемте, Махно, к нам; мое имение вон там-то; там, сколько хотите, получите от нас денег».

Услыхавши это, я приказал всех их расстрелять, как подлых людей, способных в любую минуту при других обстоятельствах казнить своих идейных классовых врагов, а сейчас, когда попались им в руки, хотят их честь подкупить.

Приказание было исполнено. Отряд был расстрелян. После чего мы некоторые тачанки оставили в хуторах, а сами сели на их верховых лошадей и поехали в Гуляй-Поле.

IV

В Гуляй-Поле нам остановиться не пришлось. В нем было полно немецких войск. Поэтому мы остановились в с. Марфополь, близ Гуляй-

Поля. Отсюда был послан человек в Гуляй-Поле с запросом, готовы ли гуляй-польцы к наступлению. Ответ был, что мое личное присутствие в Гуляй-Поле необходимо.

25 сентября я готовился к выезду в Гуляй-Поле, но австрийцы и гуляй-польская варта меня предупредили. Они, по обыкновению, во всем гуляй-польском районе делали на неделю два-три раза обыски у крестьян, ища оружия, неблагонадежного элемента и т. п., и как раз налетели на наше расположение. Мы успели, однако, запрячь лошадей в тачанки с пулеметами и выскочили за деревню. Лошади же верховых, седла, одежда все это осталось на квартире. Пока австрийцы, немцы и вартовые копались в нашей одежде, мы пришли в себя, я успел дать распоряжение нашим разбежаться по дворам, а сам с пулеметом и его первым номером повернулся прямо к бежавшим за нами, человек 12-15 австрийских солдат. Подпустив их на 8-10 саженей к тачанке, пулеметчик их в упор частью расстрелял, а частью обратил в паническое бегство; тех же, кто был во дворах, наши порасстреливали.

Сами, забрав все, что оставалось на квартире, быстро выехали в поле. Моментально об этом дано было знать в Гуляй-Поле. Немецко-австрийские войска из Гуляй-Поля прибыли в Марфополь, расстреляли хозяина, где я стоял на квартире, взяли с деревушки несколько сот тысяч контрибуции за убитых и возвратились обратно в Гуляй-Поле.

Само собой понятно, что как мы, так и крестьяне этого им простить не могли.

Я спустя сутки времени с несколькими гуляй-польцами ночью въехал в Гуляй-Поле, которое немецко-австрийские войска покинули, оставив лишь роту свою и человек 80-100 вартовых.

А на другую ночь я собрал человек 400 вооруженных крестьян, и мы выгнали из Гуляй-Поля и остальных, народом не признанных, блюстителей законности.

V

Держа в своем распоряжении почту, телефонную станцию и станцию Л.Ж.Д. и оградив себя дозорами и разъездами, мы поспешили выпустить воззвания к крестьянам – одно в 20 000 экземпл., другое в 7000, призывая восставать и бить своих врагов немцев, австрийцев и всевельможного гетмана Скоропадского. Эти листовки через крестьян были доставлены всем раньше нами организованным по селам инициативным повстанческим группам. На районе тоже повстанцы начали атаковать немцев, австрийцев и гетманцев.

Это был первый открытый народный протест против своих насильников.

Но пока мы организовывались в Гуляй-Поле, немцы, австрийцы и гетманцы также не спали. Они – один из Полог, другие из Рождественки и Покровского – беспрерывно по телефону вызывали гуляй-польский революционный повстанческий комитет и вели с нами переговоры относительно входа их войск в Гуляй-Поле.

Если немецко-австрийское и гетманское командование считало необходимым нас своими переговорами задержать в Гуляй-Поле умышленно, с целью обложить Гуляй-Поле и взять меня в нем, то не менее важным мы считали со своей стороны продлить эти переговоры. И поэтому мы со своей мужицкой сметкой водили два дня за нос немецко-австрийских и русско-украинских гетманских все предвидевших генералов, доказывая им, что вход в Гуляй-Поле немыслим, так как мы против них поставили у стен Гуляй-Поля прочный фронт, и это вызовет лишние жертвы.

И пока они все это проверяли, мы сумели себя оградить всем на будущее и были уже готовы ко всякому их обложению и наступлению. Мы были готовы, чтобы сняться и проделать своей легкой, боевой и неуязвимой частью рейс по местам наших организаций.

VI

29 сентября я говорил по телефону с командиром немецких войск, находившимся в подлогах, последний, желая меня поймать, все время держал меня у телефона, а сам пустил поездом к нам войска окружить Гуляй-Поле.

Об этом мне сообщили со станции, и я сейчас же выскочил им навстречу с 13-18 бойцами и двумя пулеметами (остальных 300-400 человек я разослал по домам, чтобы на случай неудачи не умертвить главное повстанческое ядро). Подпустив поближе движущиеся колонны противника, мы обстреляли их метким пулеметным огнем, и этим заставили их развернуться боевым фронтом.

Этим временем мы снялись и переехали через Гуляй-Поле. По пути переезда к нам присоединилось еще несколько десятков человек. Закрепившись на одной стороне Гуляй-Поля, а всесильные непобедимые войска на другой, мы до ночи обстреливали друг друга. Ночью мы отъехали от Гуляй-Поля на 35 верст в село Больш.-Михайловку (Дибривки), где и остановились.

Здесь я от крестьян узнал, что в Дибривском лесу имеется повстанческий отряд под командой Щуся. По объяснению моего помощника С.Каретникова, он Щуся знает еще с весны 18 г., ибо он был в моем отряде, боровшемся против Укр. Центр. Рады. Тогда я послал в лес двух своих бойцов с запиской Щусю – разыскать его и привести одного-двух человек ко мне, что и было бойцами исполнено.

Щусь вывел отряд из блиндажей (лесных прикрытий) на поляну леса, где и встретили меня. Сам Щусь в полной парадной немецкой военной форме, облегающей его стройную фигуру, вооруженный с головы до ног, был бодр и отважен. Отряд также был одет в чистенькую военную форму, но разнообразно. Хорошее вооружение придавало ему боевой вид.

На вопрос мой, что товарищ Щусь до сих пор делал с этим отрядом и что предполагает в будущем делать? – последний ответил: – все время делал налеты и убивал помещиков, которые возвратились в свои усадьбы и которые с немецкими, австрийскими и гетманскими войсками разъезжают по селам и карают за землю крестьян.

Это для меня, очевидца этих кар, о которых Щусь говорил, было так ясно и понятно, что противоречить или советовать ему что-либо я не мог; теперь же, повидав Щуся лично, а еще больше узнав о нем от своих друзей, я страшно не хотел, чтобы этот по натуре своей, по мужеству и отваге славнейший человек так безумно сгорел в неорганизованной борьбе.

Я попросил его только выслушать мой совет: наша организация намерена сорганизовать повстанческое крестьянское восстание против гетмана и немцев. Я просил его броситься в эту бурю с великими общими, определенными целями, совместно с народом – именно трудовым народом и за народ. Это даст нам нравственное право поднять свой карающий меч против всех тех, кто угнетает народ и стремится своим мечем истребить нас. Совместно руководимые желанием трудового народа, мы, как сыны его, ринемся в открытый бой с нашими врагами.

Товарищ Щусь долго слушал меня, затем обнял, поцеловал и сказал: «Я пойду с тобой». Мы тут же посоветовались с ним о выводе его людей из леса в село, чтобы организовать всех крестьян с. Дибривки. Он выстроил людей своих, поговорил с ними, и мы вышли из леса. У села оба отряда встретились и тут же были слиты в одно нераздельное целое ядро одной, сильной духом и волей боевой единицы, которой и предполагалось сделать решительный открытый рейс по левобережной Украине с целью дать знать всем нашим подпольным организациям о времени выступать на борьбу с врагами повсеместно.

Сюда же, в с. Дибривки, мне донесли из района Синельникова, что из некоторых сел в этом районе, под давлением реакции, отряды наши выступили и ведут успешную борьбу с немцами и гетманцами.

Эти вести воодушевили крестьян из села Дибривки, и мы открыли записи добровольцев, пока только, – кто с оружьем.

В это же время мы спешно готовились пролететь по Мариупольскому уезду: подготовить крестьян этого уезда, так как здесь не было слышно ни о какой организации.

VII

Наряду с нашей организацией крестьянского восстания против гетманцев и немцев, Деникин также через своих агентов в спешном порядке организовал кулаков, помещиков, немцев-колонистов и вообще шатающихся без дела прохвостов против всякого народного освобождения за «единую неделимую».

Уже многие его отряды в 20 и 30 человек разгуливали по селам и деревням, приобщая народ к возврату к старому. Многие из этих отрядов под именем гетманских отрядов сносились с немецко-мадьяро-австрийскими частями и от последних получали оружие, патроны и другое снаряжение.

(Хотя гетманские и деникинские отряды по своей сути одно и то же... Они в действиях против большинства народа так представлены были, что отделить трудно).

В октябре месяце 18-го года в Бердянском уезде уже открыто выступил прославившийся своими пытками и расстрелами Дроздовский карательный отряд. В Мариупольском – отряды Шарапова и Филатова. Со стороны Дона поглядывал генерал Май-Маевский со своими соратниками Виноградовым и Шкуро. Правда, эти поглядывали только, облюбовывали эту часть украинской земли, усыпанной тысячами помещичьих усадьб, немецкими колониями и богатыми хуторами. Здесь они на будущее предвидели свою почву, а пока главной базой их операции оставались Дон и Кубань.

В Мелитопольском уезде, под покровительством гетманщины, что-то творилось агентами генерала Тило.

Это меня и всех моих друзей из нашей организации, не имеющих за собой кроме брата мужика, ни оружия, ни патронов, ни каких бы то ни было денежных средств, очень беспокоило. В деникинской военной организации мы видели одного из серьезнейших врагов народа. Его организацию ни в коем случае нельзя было сравнивать ни с организацией тщедушной гетманщины, ни с «преславнейшими нашими спасителями» – немецко-мадьяро-австрийской организацией.

И временами нам казалось, что все наши начинания борьбы за волю и право трудящихся будут похоронены вместе с нами. Мы в своем организационном бессилии позорно принуждены будем отдать себя на самую подлую смерть врагам.

Но факел уже был зажжен. Восстание во многих селах началось. И началось под нашим влиянием и с нашим девизом: «Жить свободно -или умереть в борьбе». Кровь полилась.

Нам, организаторам этого пожара, если только мы были честны в своих намерениях, оставалось одно – во всеуслышание открыто и честно сказать: «так пусть же сильнее грянет буря». И, сказав это, броситься всем своим сердцем, всей душой и разумом, всем, что у нас было наисвятейшего, в ураган этой бури.

Глава пятая
ДИБРИВСКИЙ БОЙ И ПОСЛЕДСТВИЯ ЕГО

I

Был вечер 30 сентября 1918 года. Я помещался в волостном правлении с. Дибривки. До позднего вечера я проводил крестьянский митинг, до поздней ночи писал приказы отрядам, действовавшим на стороне, и, разослав их крестьянами, только в час ночи освободился и улегся на столы волостного правления уснуть.

Мои товарищи Щусь, Марченко и Каретник, уйдя к повстанцам поужинать, там же вместе с ними спали.

Мой личный адъютант находился в волостном правлении в другой комнате от меня. Не успел я задремать, как адъютант стуком в дверь моей комнаты разбудил меня. Слышу – ружейная и пулеметная стрельба. Вскакиваю, открываю дверь, спешно одеваюсь и тут же узнаю, что со стороны Покровского и Ново-Успеновки на Дибривку наступают. Стрельбу открыли наши заставы № 1 и 3.

К этому времени к волостному правлению сбежались все бойцы.

Во дворе правления стояло много тачанок с лошадьми. Противник перевел огонь одного пулемета на волостное правление, вследствие чего много лошадей наших было убито. Увидя это, я сделал распоряжение выхватывать из двора тачанки на руках и лошадей запрягать в них под прикрытием здания волправления.

Противник назойливо наступал на большой мост через реку Волчья, но наша застава успешно его отбивала.

Кто был этот противник, для нас пока не было известно. Предположение двоилось: или австрийцы или немцы-колонисты и помещичьи карательные отряды. И поэтому, когда лошади в подводы были запряжены, мы быстро сняли заставы и отправились в лес.

Жуткая картина при этом отступлении рисовалась перед нами: по улицам села выскакивали из дворов и бегали крестьяне и крестьянки с детьми, плача, и умоляли нас: «Не покидайте села, общими усилиями мы это наступление отобьем». Но, не выяснив, какие силы противника, из кого они состоят, мы задерживаться не могли и маленькой рысцой направились прямо к воротам леса (с. Дибривка, оно же Б.Михайловка, расположено над Дибривским лесом). В это время наступающими был зажжен возле этих ворот крестьянский дом. Пламя пожара освещало площадь перед лесом, а из самих ворот был открыт по нас пулеметный огонь.

Мы бросились в другую сторону леса.

Здесь, прежде чем пропускать подводы в лес, я спешил человек 3035 наших бойцов и поставил их угольником на случай обстрела нас со стороны леса или из-за Волчьей, чтобы сбить этот обстрел и таким образом дать возможность войти обозу в лес.

Едва успел крикнуть – Щусь, давай обоз! – как со стороны леса был открыт по нас меткий ружейный огонь. Я лег и крикнул – взвод, огонь! и одновременно выстрелил из своего карабина; но услышал я только свой выстрел, взвода возле меня не было. Он весь убежал в улицу под прикрытие домов, где стоял обоз и остальные бойцы. Я также приподнялся и перебежал в улицу. Противник не прекращал обстреливать подход к лесу. Приближался рассвет. Бойцы волновались.

Я быстро установил пулемет по направлению стреляющих. Сам взял эти 30-35 бойцов, спустился через канаву в лес и одновременно, -пулемет с одной стороны, а я с бойцами с другой, – открыли огонь по противнику. Вскоре, благодаря этому, проход в лес нами был занят. Противник, поспешно отступая, оставил нам несколько подседланных верховых лошадей, к деревьям привязанных. По лошадям мы узнали, что наступают помещики дибривского района, но не знали только, сами ли или же при поддержке мадьяро-австрийцев.

После тов. Щусь с частью бойцов направился к своим блиндажам, а я с частью пошел лесом к тем воротам, где горел дом и откуда нас обстреливали из пулемета.

У ворот противника уже не было. Он вступил в село. Крестьяне мне сейчас же донесли, что в село вступил батальон австрийцев, кроме того много варты, помещиков и крупных собственников. Я послал в село своих разведчиков, дав им задачу точно узнать, как и где расположены эти войска.

Одновременно вызвал из блиндажа Щуся со всеми людьми к воротам. С прибытием Щуся в воротах, прибыла и моя разведка из села, которая донесла, что в селе стоит человек пятьсот австрийцев, около 100 человек помещиков и крупных собственников и человек 80 гетманских вартовых. Все они расположены на церковной площади села и чего-то суетятся.

Я предложил Щусю наступать на село. Он высказался против. Тогда я обратился с речью к бойцам и крестьянам, которых также много из села вышло с нами. В речи я резко подчеркнул, что лучше умереть на глазах народа в неравной схватке с его врагами и этой смертью показать ему, как сыны его умирают за свободу, чем ожидать здесь в лесу, пока стянут войска буржуазные сатрапы и уничтожат нас. С этим согласились все присутствующие. И тут, у ворот Дибривского леса, эти присутствующие мне сказали: «Отныне ты наш батько, и мы с тобой умрем».

После этого я дал тов. Щусю задачу идти с частью бойцов при одном пулемете сист. Максима в обход. Сам я с остальными, при одном пулемете Люйс, тихо пошел через огороды, дворы и заборы цепью в наступление.

Крестьяне, крестьянки и их дети всюду во дворах и на улицах встречали нас и плакали, не пуская, приговаривали: – куда вы идете, их багато, вы загините. – Крепясь сердцем и заглушая тревожные мысли, я со своими бойцами дошел до последней улицы перед церковной площадью. Здесь я еще раз подготовил бойцов к этому безумно-отважному налету.