Текст книги "Месть"

Автор книги: Нэнси Розенберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

Глава 13

Проведя два часа в тревожном забытье, ворочаясь и мучаясь от кошмарных сновидений, в которых ей угрожал ножом одетый в красное человек с отверстой раной в груди, Лили ехала в снятый ею дом. Шейна, окаменевшая от принятых лекарств, осталась с отцом. Когда Лили открыла входную дверь, в нос ей ударил запах рвоты, и она, борясь с подступающей тошнотой, бросилась на кухню за хвойной солью. Вымыв ванную, она вооружилась обычной тряпкой и тщательно вытерла все поверхности, которых мог коснуться насильник. Вырванный ею накануне из папки листок с его адресом она аккуратно разгладила и вставила на место, решив, что потом заедет в копировальную мастерскую, снимет ксерокопию и вложит лист на место окончательно. Она вызвала по телефону бригаду следователей и экспертов и без сил рухнула на кухонный пол. Дверь на улицу была открыта, небо затянуто облаками. Сверху даже упало несколько капель дождя, которые поблескивали на листьях розовых кустов.

Погода полностью соответствовала мрачным обстоятельствам. Лили вспомнила, что в детстве на Страстную пятницу всегда шел дождь, он всегда шел в день, когда распяли Христа. Мать говорила ей, что небо мрачнеет в три, в тот самый час, когда Он умирал на кресте, и, как вспоминала потом Лили, так оно чаще всего и бывало. В те дни она еще мечтала стать монашкой и часто, когда дома никого не было, заворачиваясь в белую простыню, бродила по комнатам. Это было еще до случая с дедом и до того первого после этого, страшного, лета. Тогда Лили молилась, но никто не услышал ее молитв. Потом она перестала молиться и начала мечтать о том, чтобы стать человеком, который имеет право наказывать других людей.

С самого первого дня и до сих пор она не могла полностью осуждать деда за то, что он с ней сделал. Ведь она сама заползла к нему в кровать, где он лежал, напившись с вечера бренди, которое бабушка запрещала ему пить, когда была дома, потому что он болел диабетом. Бабушка была маленького роста, в ней не было и пяти футов, и он в своем пьяном полубеспамятстве перепутал ее с бабушкой, воспламененный воспоминаниями молодости. После случившегося он стоял на коленях возле кровати, молился, замывал кровь и упрашивал ее сохранить все в тайне. Он сказал ей, что в темноте случайно ушиб ее локтем, и она поверила, а как же иначе, ведь ей было всего восемь лет и она мало что понимала. На следующий день она получила роскошный подарок к своему дню рождения – ей подарили пони, которого дед привел на ранчо.

Но извращенное желание его не исчезло. Следующие пять лет каждое лето он приставал к ней, гладил ее, ласкал, щупал ее своими пальцами в потаенном месте. Каждый раз, когда она позволяла ему это делать, он одаривал ее экстравагантными подношениями. То, что он лапал ее, было не самое худшее, иногда ей это даже нравилось и было приятно. Она плотно закрывала глаза и начинала фантазировать, что он купит ей на этот раз – новую красивую куклу, или удобное седло для пони, или чудесное новое платье. Шли годы, она начала понимать: то, что она делает, дает ей то, чего в большинстве своем лишены другие дети: власть. Стоило ей захотеть, и она могла заставить его плакать, пригрозив, что расскажет все, что они с ним делают. Для всех окружающих он был героем: богатым и щедрым бывшим вице-губернатором Оклахомы, бывшим президентом Ротари-клуба, членом нескольких благотворительных обществ. Когда мать Лили говорила о нем, в ее глазах появлялся живой блеск, а ее отец открыто им восхищался. Каждый раз на Рождество бабушка и дедушка приезжали к ним на своем роскошном «линкольне», груженном дорогими подарками для всей семьи. Лили отвлеклась от своих мыслей и начала бездумно раскачиваться взад и вперед, сидя на полу кухни.

В один из знойных далласских дней Лили каталась на велосипеде вдоль своего квартала, играла на крыльце, а потом, чтобы охладиться, облилась из садового шланга водой. Школа была уже закрыта, шел второй день летних каникул. Это был страшный год, с ночными кошмарами и ночным недержанием мочи, но она свято хранила свою тайну. Она пришла домой, чтобы переодеться. В ее комнате мать укладывала чемодан, который она положила на кровать.

– Этим летом я не буду давать тебе много вещей, – сказала мать, – ты каждый раз привозишь с собой столько обновок.

Тут до матери дошло, что Лили мокрая с ног до головы и что с нее капает вода.

– А ну-ка иди переоденься, пока не простыла. Смотри, с тебя на ковер ручей течет. – Мать раздражалась на глазах. Лили не двинулась с места. Она просто не в состоянии была шевельнуться.

– С тобой что-то неладно? Иди переоденься… сейчас же. Вы меня слышите, юная леди?

– Я не хочу, – закричала Лили. – Не хочу… не хочу.

Вызывающе уперев руки в бедра, она с силой мотала головой из стороны в сторону, разбрызгивая по стенам воду. Она подошла к кровати и двумя руками сбросила на пол наполовину собранный чемодан, он с грохотом упал на пол. Трусики и чулки рассыпались по полу.

– Посмотри, что ты натворила. Иди и сию же минуту переоденься, а не то я возьму ремень и как следует тебя отстегаю, если ты не перестанешь безобразничать. Что это ты задумала? – Мать горящим взглядом уставилась на дочь. Грудь ее тяжело вздымалась от возмущения.

– Я не хочу туда ехать. Я не люблю дедушку. Он такой противный. Он не такой, как папочка. Я не хочу ехать туда. Я хочу остаться дома.

Мать, тяжело дыша, сидела на краю кровати, уронив на лоб прядь золотисто-каштановых волос.

– Постыдись, Лилиан. После всего того, что сделал для тебя дедушка, после того, что он сделал для всех нас. Да он просто обожает тебя. Он бы умер от горя, если бы услышал твои слова сейчас. Разве я не говорила тебе, что пожилых людей надо уважать? Когда люди становятся старыми, они изменяются, они не становятся противными – они становятся старыми, вот и все. Ты понимаешь, он не противный, он старый.

– Он делает мне больно.

Она выдала тайну, она все сказала. Она была не в состоянии больше удерживать в себе эту тайну, и ее не могли соблазнить никакие его подарки. Она чувствовала удовлетворение от этого, мрачное удовлетворение, похожее на то, какое она испытывала, когда заболевала гриппом и падала с ног.

Доброе лицо матери скривилось от раздражения, но она постаралась сохранить спокойствие.

– Ну и как именно он делал тебе больно? Он отшлепал тебя? Наверное, он сделал это, потому что ты плохо себя вела. На лето он заменяет тебе папу, а папа тоже иногда наказывает тебя. Ты сама виновата в том, что тебя наказывают, это происходит от твоего дурного характера.

Лили дрожала, мокрая одежда забирала тепло ее тела; ее знобило от холода.

– У него соскользнул локоть, и он причинил мне сильную боль.

Мать подняла с пола чемодан, открыла его и стала заново его собирать.

– И это все? Ты просто маленькая актриса. Делаешь из мухи слона. – Вытащив из ящиков вещи Лили, она повернулась к ней с полными руками. – Он извинился перед тобой?

– Да, – ответила Лили, обхватив себя руками, в попытке согреться, видя свое отражение в материнских глазах. Она мочилась в постель, устраивала скандалы, нервировала и расстраивала мать. Поэтому они и отправляют ее с глаз долой, чтобы отдохнуть от ее выходок. Они объясняли это тем, что в Далласе летом жарко и душно, а в деревне у бабушки и дедушки очень хорошо и прохладно. Но она-то знала, что все это неправда. В том году она изо всех сил пыталась вести себя примерно, но все равно родители были ею очень недовольны.

– Я терпеть не могу, когда он прикасается ко мне своими старыми противными руками.

Мать взяла ее за плечи, повернула спиной к себе и подтолкнула к ванной комнате, давая понять, что разговор окончен.

– Он просто очень стар, Лили. Ты должна пожалеть его. Он так тебя любит. Ты для него все. Ты его маленький ангел-хранитель. Да потом тебе же очень нравится, когда он покупает тебе одежду, кукол и пони. А теперь иди и переоденься.

Каждый год, когда ее чемоданы были уложены и все было готово к отъезду, она приходила в ужас от собранных чемоданов и коробок. Она чувствовала себя так, словно ее саму уложили в эти чемоданы и отправили к старому кукловоду, который будет делать с ней все, что захочет, будет совать свои руки в ее тело, и она будет исполнять любое его желание, как кукла, которая не имеет ни голоса, ни выбора, потому что, что бы она ни сказала, ее все равно никто не услышит. Лили знала, что, когда кукловоды наиграются своими куклами, они складывают их в ящик и закрывают крышку, а бедные куклы плачут.

Когда она в следующий раз неуважительно отозвалась о дедушке, мать взяла ремень и немилосердно отхлестала ее так, что на длинных тонких ногах Лили остались красные рубцы. Она больше никогда не говорила о нем плохо. Когда Лили исполнилось тринадцать лет, он умер от тяжелого инфаркта. На похороны она надела свое лучшее платье, одно из тех, которые он преподнес ей в подарок за свое рукоблудство. Она так тщательно завила и расчесала свои волосы, словно эти похороны были днем ее рождения. Она шла за открытым гробом рядом с истерически рыдающей матерью и торжественно-печальным отцом, время от времени поглаживая свои завитые шелковистые волосы. Вглядываясь в восковое лицо деда, она крепко держалась пальцами за край гроба. Это была трагическая и трогательная сцена, за которой с волнением наблюдали все присутствовавшие в церкви люди. Их было несколько сотен, тех, кто пришел проститься с великим человеком.

– Вот теперь и тебя положили в коробку, – шептала она и улыбалась. – И я уверена, что ты заплачешь, когда заколотят крышку гроба и закроют ящик, в котором ты лежишь.

Несколько дней спустя, когда дома никого не было, она собрала все без исключения вещи, которые он ей дарил, и отнесла их в мусорный ящик в саду. Она побросала туда так много платьев и юбок, что ей пришлось забраться в ящик с ногами и утрамбовать весь этот хлам, чтобы он поместился в контейнер. Потом она принесла охапку туфель, лент для волос, старых кукол, брошек и браслетов, швырнула их в общую кучу и с металлическим звоном, который придал ее действиям законченность, захлопнула крышку цинкового ящика.

И вот сейчас, когда она сидела на кухонном полу, в ее ушах явственно звучал этот металлический звон. Потом она поняла, что это надрывается дверной звонок. Приехала бригада экспертов. Было четыре часа. Она ждала их больше часа. Когда они собрали необходимые улики и уехали, ее охватило неудержимое желание позвонить в Окснард и узнать, умер ли насильник. Она с трудом удержалась от этого безумного желания, понимая, что узнает все из местных телевизионных новостей.

Ее мысли обратились к делам, которыми она занималась в прошлом, она стала вспоминать судебные правила, касающиеся отягчающих и смягчающих обстоятельств, которые влияли на суровость приговора. Лили вспоминала, испытывал ли обвиняемый раскаяние в содеянном? Она вспомнила дни, когда яростно настаивала в суде на вынесении максимального по строгости приговора, ссылаясь на упорство и отсутствие раскаяния у преступника. При этом она указывала на обвиняемого своим всемогущим перстом, упирая на то, что при всех самых ужасных обстоятельствах преступления лица обвиняемых оставались совершенно безучастными и бесстрастными, на них, как правило, не было и следов раскаяния. Теперь-то она понимала, что отсутствие раскаяния было не чем иным, как внутренним нежеланием признавать себя виновным. Только теперь Лили полностью осознала, что она сделала. Нож был приставлен к ее горлу и щекотал ее кожу. По глазам насильника было ясно, что он готов пустить оружие в ход и лишить жизни ее и Шейну. Лили хорошо изучила этот беспощадный взгляд, увидев его в зеркале заднего вида своей машины – это был ее собственный взгляд. Выражение ее глаз не допускало двусмысленного толкования, она была готова совершить убийство. И это беспощадное выражение оставалось в ее глазах, пока она ехала в Окснард.

Она позвонила Батлеру. Секретарша сказала, что начальник на совещании, которое должно с минуты на минуту закончиться.

– Обратитесь к нему от моего имени прямо сейчас. Это очень важно.

Скоро раздался голос Батлера.

– Лили, подождите минутку.

В трубке телефона зазвучали незнакомые мужские голоса, видимо, шло селекторное совещание.

– Отлично, значит, завтра в десять.

Он обратился к ней. Он пытался утешить ее самими интонациями своего голоса, который звучал проникновенно.

– Это такой удар, Лили, это такой удар… Искренне сочувствую. Что с вашей дочерью? Как она себя чувствует?

– Она чувствует себя соответственно полученной травме. – Лили глубоко и хрипло вздохнула и продолжила: – Мне бы хотелось поговорить с вами лично, Пол. Я могу приехать через сорок пять минут, если вы согласны меня подождать.

– Можете не спешить. Я подожду.

Она пошла в душ, пустила самую горячую воду, ванная наполнилась клубами пара. Горячая вода ошпарила ее икры, и она подпрыгнула от ожога, ступив в ванну, и едва не потеряла равновесие. Вода тяжелыми струями обрушивалась на ее голову, стекая с кончика носа. Все ее тело ныло, она чувствовала себя так, словно ее хорошенько избили. Упершись руками в холодный кафель, она вдруг поняла, что плачет, просто текущая вода смывала с лица слезы.

– Почему? Почему? Почему? – кричала она. При каждом слове Лили била ладонями по кафельной стене, пока ее руки не покраснели и в них не появилось жжение. – Что я такого сделала, что на меня валятся все эти напасти? Неужели я их заслужила? – Она продолжала колотить по стене, пока боль в запястьях не стала невыносимой. Это остановило ее.

Лили вышла из ванной и тщательно наложила на лицо макияж. Это была ее защитная маска. Она хотела показаться Батлеру точно такой, какой была всегда. «Ничего не изменилось, – сказала она себе. – Не произошло ровным счетом никаких изменений».

В лифте было полно уходящих с работы людей. Лили улыбалась и механически отвечала на приветствия. Девушка-вахтер пропустила ее через контрольный вход.

– Как вы себя чувствуете? – вежливо спросила она.

Голова Лили непроизвольно дернулась. Господи, как же много народу посвящено в ее дела. Все всё знали. Правда, в следующий момент она поняла, что девушка-вахтер просто посчитала, что Лили заболела. Должно же быть какое-то объяснение для сотрудников, почему она целый день отсутствовала на службе.

– Небольшое недомогание. Должно быть, подхватила какой-то желудочный вирус, – сказала Лили, приложив руки к животу. Она остановилась в архиве, сотрудники которого уже ушли домой, и бросила в корзинку папку с делом Эрнандеса. По пути к начальнику она сделала ксерокопию с полицейского рапорта.

Секретарша Батлера тоже уже ушла, и Лили прошла прямо в его большой просторный кабинет. Кабинет Батлера, в отличие от других помещений отдела, освещался не люминесцентными лампами, а обычными лампами накаливания. От этого мирного освещения кабинет походил на библиотеку частного дома.

Батлер встал и, обойдя стол, направился к ней, протянув вперед обе руки.

– Милая моя, – сказал он, коротко обняв ее и слегка прижав к себе. – Садитесь. Садитесь и рассказывайте.

Он рукой показал ей на кожаное кресло с высокой спинкой, а сам не стал садиться за свой стол, а устроился в кресле рядом, ожидая, когда она заговорит.

– Мне нечего особенно рассказывать, Пол, – тихо проговорила она, пытаясь держать себя в руках. – Кажется, я оставила открытой входную дверь, он проник в дом и, схватив меня, натянул мне на голову ночную рубашку. Он был вооружен ножом. Он заставил нас лечь с ним в постель, принудил меня к оральному половому акту и изнасиловал мою дочь. – При упоминании Шейны, Лили глубоко вздохнула и теснее прижалась к спинке кресла. – Его спугнул раздавшийся неподалеку рев полицейской сирены.

– Но где в это время был ваш муж?

– Мы расстались с мужем неделю назад. Я сняла дом в Вентуре, неподалеку отсюда.

Батлер сдвинул брови и сжал рот.

– Вы когда-нибудь раньше видели этого человека? Может быть, вы выступали обвинителем по его делу?

– Нет, раньше я никогда его не видела. До того, как я вернулась домой, Шейна ждала меня на крыльце. Может быть, он видел ее и решил вернуться позже. Кто может это знать? Однако можно с уверенностью сказать, что он пришел с целью изнасилования. Не думаю, что в его намерения входило ограбление. Нет, точно, не входило.

– А ваша дочь? Как она перенесла это? Сколько ей лет, Лили? – Батлер проводил дознание спокойно и ненавязчиво, голос его действовал успокаивающе.

– Ей тринадцать лет. – Голос Лили дрогнул. Ей по-детски не нравились сочувственные нотки в его голосе. – Сейчас она приходит в себя. Ей назначили успокаивающие лекарства.

– Вы можете взять на некоторое время отпуск, – предложил он. Батлер безучастно взглянул в окно и Лили поняла, что это утверждение было неискренним. Ее невыход на работу создавал кучу проблем.

Будучи не в состоянии больше сидеть, она встала и начала расхаживать по кабинету.

– Я собираюсь выйти на работу с завтрашнего дня. Может быть, завтра же я отправлю дочь в школу. – К такому решению Лили пришла только сейчас. – Чем больше мы позволим этому происшествию ломать нашу привычную жизнь, тем большее значение оно станет иметь для нас. – Она замолкла и посмотрела ему в глаза. – Как насчет назначения? Мне об этом сказал Ричард. Место уже занято?

– Мне очень жаль. – Батлер отвернулся, избегая встречаться с ней взглядом. – Несколько часов назад на эту должность назначена и утверждена Кэрол Абрамс. Создалась пиковая ситуация. Аттенберга надо было срочно заменить. Рассматривалась и ваша кандидатура…

– Было ли решающим фактором неназначения меня изнасилование? Скажите мне правду, Пол, я должна знать.

– Это повлияло на решение. Не хочу врать и говорить, что это не так, но я бы не сказал, что то был решающий фактор. Им нужна была женщина. Выбирать надо было либо вас, либо Абрамс, а вы обе весьма квалифицированные работники. Но подвернутся, я думаю, и другие возможности. Хотя подобный случай вряд ли повторится, думаю, что вас все равно ждет место судьи.

Видя, что разговор пошел по деловому руслу, Батлер уселся за свой начальственный стол. Лили продолжала мерить шагами кабинет.

– Кто будет теперь вести дело Лопес – Макдональд? – раздраженно спросила она, ее разочарование граничило с откровенной злостью. – Черт, я же теперь погрязну в делах по уши. У меня нет ни одного сотрудника, который имел бы достаточную квалификацию, чтобы вести такое сложное дело.

– Лили, если вы успокоитесь и послушаете меня, то я расскажу вам, как мы собираемся выпутаться из этой ситуации. Я понимаю, что вы пережили страшное испытание. Может быть, мы отложим разговор?

Она взяла со стола ручку и начала вертеть ее в руках.

– Продолжайте. Я хочу знать свое положение.

– Вы будете работать вместе с Ричардом Фаулером. Он переходит в ваш отдел и будет вместе с вами вести дела. На место Ричарда я временно перевожу Силверстайна, чтобы прикрыть его отдел. С Фаулером вы разделите нагрузку пополам.

При упоминании о том, что ей придется работать с Ричардом, мышцы Лили непроизвольно сократились, ручка, как маленький резиновый жгут, вырвалась из ее рук и пролетела в дюйме от головы Батлера.

– О, черт, – воскликнула она, потом быстро добавила: – Это я про ручку. Если вы хотите все сделать именно так…

– Вы справитесь с работой, если мы сделаем так, как я предлагаю?

Лили возмутилась.

– Конечно, справлюсь. О чем вы говорите?

Он внимательно посмотрел на нее.

– Я хотел сказать, не будет ли это для вас слишком тяжело после того, что вы пережили?

Взяв в руки свой кейс и сумочку, она проговорила твердо:

– Я же обвинитель. Бешеная собака, вкусившая крови. Теперь у меня даже больше шансов выиграть любое дело, чем раньше, вам не кажется?

«Вкусившая крови, – подумала Лили, – как это точно сказано». Она начинала воспринимать жизнь во всей ее страшной реальности. И чем больше осознавала эту реальность, тем абсурднее казались ей мелкие интриги. Мелкие слова, мелкие жесты, мелкие чувства. Все выстраивалось в прямую линию, ведущую ее к концу.

– Вы читаете мои мысли, – заключил Батлер. – Я провожу вас до машины.

Когда зазвонил телефон, Ричард был дома и разбирал почту за столом в своей маленькой спальне, которую он превратил в кабинет.

– Ты можешь говорить? Это я. – Лили звонила со станции техобслуживания в нескольких кварталах от своего дома, из телефона-автомата. Шел мелкий моросящий дождь. Уличное движение создавало постоянный оглушительный шум. – Подожди, сейчас проедет грузовик. Я совершенно ничего не слышу.

– Где ты? С тобой все в порядке? – Он кричал в трубку что было силы.

– Я на станции техобслуживания. Только что вышла из кабинета Батлера. Он поговорил со мной. Он мне все сказал. Я сама не знаю, зачем я тебе звоню, но я обещала Батлеру, что сделаю это.

– Он информировал тебя о назначении?

– Да, он сказал мне; что ты возвращаешься в свой бывший отдел и будешь работать со мной по делу Макдональд – Лопес. Я сейчас иду домой посмотреть, не проснулась ли Шейна.

– Ну и как тебе нравятся все эти перемещения? – Он все еще кричал, хотя шум стих и она прекрасно его слышала.

– Я очень хорошо тебя слышу, не надо кричать. Мне теперь все безразлично. Ты понимаешь, я последнее время совсем не сплю. – Она сделала паузу, одновременно отметив про себя, что дождь прекратился. – Думаю, что у нас все получится. Мне сейчас нужен друг, и мне, наверное, понадобятся помощь и поддержка. Лучше начать работать немедленно. Я планирую завтра же выйти на работу. Если я не смогу это сделать, то позвоню.

– Думай о себе, Лили. Если ты боишься, что я начну бросаться на тебя, то выбрось это из головы.

В его заключительной фразе была какая-то недоговоренность, если не сказать больше.

– Я теперь совершенно об этом не думаю. Эти вопросы меня мало волнуют. До завтра?

По пути домой она зашла в зоомагазин и купила Шейне красивого щенка. Жизнь пошла по кругу, который странным образом замкнулся. Щенки, пони. Все в этой жизни повторяется, и нет ничего нового под луной.