Текст книги "Четыре королевы"

Автор книги: Нэнси Голдстоун

Маргарита попыталась снова добиться поддержки от Альфонса де Пуатье – на этот раз она попросила задержать все английские суда в его портах для целей Элеоноры. Он отказался, но все-таки арестовал кое-кого из сторонников баронов на своей территории. Мать Элеоноры специально поехала в Савойю, чтобы поднять войска и добыть снаряжение, а Пьер Савойский оплатил ее путешествие и расходы на подготовку большого контингента савойских рыцарей, обязанных ему службой. Все они собрались в порту Дамме во Фландрии к августу 1264 года. Командовали ими Элеонора и Пьер Савойский. В хронике Бери-Сент-Эдмундс упоминается, что королева «собрала огромную рать». Англия приготовилась к вторжению.

Но корабли так и не отплыли. Тому имелось, по-видимому, несколько причин. Одни хронисты уверяют, что дули противные ветры, и флот королевы не мог выйти в море, а когда ветер переменился, у нее кончились деньги. Другие, подобно хронисту из Бери-Сент-Эдмундс, полагали, что «море и побережье крепко охранялись английскими войсками по приказу короля и баронов, и потому враг поостерегся отплыть». Папский легат, все еще надеясь достичь мирного решения, резко возражал против вторжения, и Элеонора навлекла бы на себя смертельную опасность, действуя против его советов; она не могла позволить себе утратить расположение папы. Но важнее всего была позиция Генриха по этому вопросу: король прислал Людовику письмо, умоляя отказаться от попыток освободить его силой. Генрих боялся, что королевство сильно пострадает, а его и Эдуарда обвинят в действиях Элеоноры, и последствия могут стать очень серьезными. Эдуард и сын Ричарда Генрих Альмейн «являются заложниками исполнения ультиматума, [мирного соглашения, навязанного Генриху Симоном де Монфором после битвы при Льюэсе],– писал король Англии королю Франции в августе 1264 года. – Если тебе настолько безразлична наша участь и гибель нашей державы, что ты позволяешь готовить во Франции поход с целью их освобождения, ты подвергаешь их тем самым ужасной опасности; ибо если мы и наши друзья нарушим мир, их жизнь, согласно закону, может стать ставкой в игре».

Аргумент такого рода должен был повлиять на королеву. Нападая, она рисковала безопасностью мужа и сына; она не могла рассчитывать, даже если бы ее войско одержало победу, что заложники не будут в отместку убиты раньше, чем она их освободит. Она могла узнать, где их держат и как до них добраться, когда уже станет поздно. Такова была бы цена ее победы.

Итак, впервые в жизни Элеонора заколебалась. Август сменился сентябрем, потом и октябрем, а она по-прежнему ничего не предпринимала. Какого бы знака она ни ждала, он не успел появиться – в конце октября три месяца оплаченной ею службы истекли; средства, добытые с таким трудом, пропали зря. И вряд ли она утешилась тем, что примерно в это время папский легат тоже сдал позиции и дал ход постановлениям об отлучении и интердикте над королевством. Королева Англии, которую один хронист, за отвагу и неутомимость в попытках освободить мужа и сына сравнил с героинями былых времен, трудившаяся «в поте лица своего» ради них, могла лишь беспомощно наблюдать, как могучая армия, собранная ею, собирает вещи и расходится в разные стороны.

Что же произошло за эти месяцы в Англии? Сразу же после битвы под Льюэсом Симон де Монфор постарался упрочить свои успехи. Одержанная им победа была ошеломляюще полной. Он захватил не только короля и его старшего сына, но и Ричарда Корнуэлла, и Генриха Альмейна. Жизни двух юношей стали залогом навязанного старшим мира, обеспечили сотрудничество их отцов с новым баронским правительством, поспешно организованным графом. В очередной раз был созван совет, и большую королевскую печать использовали для придания законности его заявлениям. Оксфордские провизии были восстановлены. Чужестранцам было запрещено занимать политические посты. Представительство в парламенте было распространено на настоятелей местных монастырей, рыцарей, горожан и чиновников из различных областей, а также на вольных горожан из Пяти портов, – все это говорило о прочности поддержки реформ Симона со стороны мелкопоместных дворян и местной администрации.

12 августа король, Эдуард и Генрих Альмейн были привезены в Кентербери, чтобы присягнуть на верность новому правительству. Граф Лестер пригрозил свергнуть Генриха III и заключить в тюрьму Эдуарда, если они не согласятся следовать постановлениям нового правительства и не примирятся с советом до конца царствования Генриха, а также в течение длительного времени, которое следовало определить позже, после вступления на престол Эдуарда. Не имея иного выбора, оба подчинились.

После церемонии в Кентербери наступил неестественный период внешнего спокойствия. Мятежники, как замечает хроника Бери-Сент-Эдмундс, «захватили короля Англии. Однако они не содержали его, как обычного пленника, но обращались с ним вежливо, как со своим господином… Эдуард сам пошел в заложники ради освобождения своих людей. Все они поклялись впредь соблюдать Оксфордские провизии. После этого король шел туда, куда шли бароны, и добровольно делал то, что, по их мнению, следовало сделать».

О добровольности не могло быть и речи; это был домашний арест, причудливая декорация нормальных отношений. Эдуарда, Генриха Альмейна и Ричарда держали в принадлежавшем Ричарду замке Уоллингфорд, который король римлян вынужден был сдать Симону де Мопфору. (Сын Санчи Эдмунд находился там же, с отцом.) Они жили в комфорте, по были лишены свободы передвижения. В частности, Эдуарду приходилось терпеть постоянное присутствие кузена, Анри де Монфора, самого старшего сына Симона, которому отец поручил не отходить от наследника престола ни на шаг: «Вместе с ним быть всегда, следить за ним там и здесь». Самого короля поселили в доме графа и его сестры, графини Лестер, и перевозили из замка в замок, когда те переезжали (что случалось часто), как любимую комнатную собачку.

Но вся гармония была кажущейся. Под тонким слоем лака картина была совсем иной. В стране осталось много людей, верных короне, а особенно Эдуарду. В ноябре была задумана дерзкая попытка побега. Группа вооруженных сторонников принца напала на Уоллингфорд с целью освободить Эдуарда. Они действовали по наущению Элеоноры, которая направила в Бристоль тайное письмо с информацией, что гарнизон Уоллингфорда невелик, и его можно одолеть. Заговорщики пересекли пол-Англии и прорвались сквозь наружную стену Уоллингфорда; им пришлось отступить в самую последнюю минуту, когда тюремщики вывели принца и пригрозили сбросить пленника с крыши, если спасатели не уберутся прочь. Этот инцидент показывает, что страх Элеоноры перед последствиями широкого вторжения был в конечном счете оправдан. Охрана Эдуарда, по-видимому, не постеснялась бы убить его в случае провокации. Результат этой попытки наверняка стал известен королеве и, возможно, именно из-за этого она окончательно отказалась от планов вторжения. После неудачной попытки спасения Симои велел перевезти Эдуарда и других заложников в дальний замок Кенилворт на севере Англии, а оттуда в Герфорд, куда людям Элеоноры было бы еще труднее проникнуть.

Но руководить королевством куда труднее, чем кажется со стороны – особенно если большинство твоих сторонников – баронов молоды, горячи и неопытны, а ты сам, при всех благороднейших идеях представительного правления, склонен к скупости. Очень скоро возникли разногласия между Симоном де Монфором и Джилбертом де Клером, отпрыском Глостера, двадцати двух лет от роду. Именно Джилберт взял в плен короля римлян и Генриха Альмейна на поле боя под Льюэсом – а это, согласно обычаю, означало, что он имел право на их земли. Однако Симон оставил эти земли за собой.

«Граф Лестер не удовольствовался тем, что держал короля Англии как пленника, он захватил королевские замки и стал распоряжаться всем государством как хотел,  – писал хронист. —И главная причиненная им обида была в том, что он объявил своей собственностью все доходы королевства, и выкуп за пленных, и другие выгоды, которые, согласно уговору, должно было поделить поровну… Негодование Джилберта возросло от того, что указанный Симон, когда тот попросил его отдать короля Германского и некоторых других пленников, захваченных в битве Джилбертом и его людьми, ответил кратко и пренебрежительно. По сей причине былая дружба обратилась в ненависть… И Джилберт сблизился с партией благороднейших рыцарей Марки [т. е. Уэльса], которых граф Симон своим обнародованным эдиктом принуждал покинуть страну, и вступил с ними в союз».

Известие об этом расколе, очевидно, достигло Франции; возможно, его привез Генрих Альмейн, которого Симон, стремясь продемонстрировать законность и добрую волю своего режима, использовал как курьера ко двору Людовика и Маргариты. Друзья Элеоноры поспешили воспользоваться этой ссорой. Был разработан новый, более реалистичный план, успех которого зависел от секретности, быстроты и интриг, а не от применения силы.

В феврале 1265 года Элеонора переехала в Гасконь, где обладала определенной властью как мать Эдуарда, чтобы подготовить корабли и людей. Тогда же, в феврале, было замечено, что Гильом де Баланс, сводный брат Анри де Лузиньяна, проехал через Пуату с отрядом около 120 бойцов, с лошадьми и припасами, часть из которых прибыла из гасконского порта Бордо. Охранную грамоту на безопасный проезд по Франции выдал им сам Людовик. Рыцари переправились через море и в мае 1265 года спокойно высадились на побережье Уэльса, где немедленно присоединились к Джилберту де Клеру и валлийским баронам, которые остались верны Эдуарду.

Эдуард же в то время находился в Герфорде, неподалеку от Уэльса, в обществе своего охранника Анри де Монфора и других молодых людей, которым было поручено стеречь принца. Одним из этих юношей был Томас, брат Джилберта де Клера. Один из слуг Джилберта встретился с Томасом, а тот тайком передал послание Эдуарду.

В округе было тихо. Заняться было, в общем-то, нечем, и молодые люди, охранявшие Эдуарда, порядком скучали. Потому, когда 28 мая Эдуард предложил позабавиться, устроив конную прогулку под стенами замка, все единодушно согласились. Для большего развлечения Эдуард предложил посостязаться в скорости конского бега и заявил, что всех обгонит. Для начала они устроили несколько пробных забегов, и он действительно всех обошел, заставив своих охранников и их лошадей потрудиться до пота. Наконец он взял свежего коня, и скачки начались. Однако вместо того, чтобы следовать по уже проложенному маршруту, Эдуард помчался изо всех сил, а Томас де Клер – за ним. Они скоро оставили всех прочих далеко позади. Принц был прав: его конь оказался самым быстрым. Другой хронист, Роберт из Глостера, впоследствии прославил побег Эдуарда такой песней:

 
Славный наш рыцарь помчался прочь,
Стражам догнать его было невмочь.
«Юные лорды, – так он сказал, – желаю вам доброго дня.
Привет моему отцу-королю
Передайте скорей от меня;
Скоро, надеюсь, увижусь я с ним
и свободу ему верну!»
Коротко скажем – так он бежал
И к Вигмору повернул.
Вот он въезжает на замковый двор,
Люди ликуют, встречая его.
 

Из Вигмора Эдуард поехал на север, в Шропшир, где встретился с Джилбертом де Клером, и они договорились восстановить власть Генриха.

Симон де Монфор был в Герфорде с королем, когда Эдуард бежал; можно только догадываться, чтоон сказал сыну, когда тот возвратился в замок без пленника. Впервые в действиях графа Лестера проявилась растерянность. Он оставил Герфорд, забрав с собою Генриха, чтобы добраться до своего союзника Ллевелина в Уэльсе, и целый месяц держал своих солдат на марше, пытаясь собрать людей на поддержку. За это время Эдуард, Джилберт де Клер и Гильом де Баланс успели захватить большую часть территории к северу и западу от Герфорда, и их войско росло по мере продвижения. «Вырвавшись таким образом из заточения, Эдуард собрал большое войско, ибо люди в большом числе прибывали, дабы соединиться с ним, и графства Герфорд, Вустер, Шропшир и Честер вступили с ним в союз, со всеми городами и городками, деревнями и замками – отовсюду спешили жители под его знамя».Ллевелин, отнюдь не дурак, почуял, откуда ветер дует, и отказался помогать бывшему союзнику. Итак, Симону пришлось возвратиться обратно в Герфорд, и он успел лишь измотать собственные войска.

Он мог надеяться только на быстрое получение подкреплений, поэтому направил спешное сообщение сыну своему Симону, который был далеко на юге, в Сассексе, чтобы тот немедля выступил ему навстречу к Герфорду с большим войском. К несчастью, Симон-младший не был таким хорошим воином, как отец. Он получил письмо, но промедлил. К 31 июля 1265 года он добрался только до Кенилворта, а там его уже поджидал Эдуард со своими отрядами. Войско Симона-младшего было опрокинуто, его бароны попали в плен.

Тем временем Симон де Монфор оставил Герфорд и тоже пытался добраться до Кенилворта. Но с ним был Генрих, а Генрих был стар и хвор, поэтому графу приходилось часто останавливаться, чтобы накормить короля и дать ему отдохнуть. К 4 августа они едва достигли Ившема [112]112
  Ившем (Evesham) – городок в графстве Вустер (Worchester), примечательный лишь тем, что в ием располагалось аббатство св. Марии и св. Эджвина, окруженное стеной с башней. В этом аббатстве Мопфор и его лорды провели ночь и около восьми утра выехали оттуда, намереваясь встретить врага в поле. Чтобы подчеркнуть сходство с крестоносцами, сторонники Монфора нашили на свои котты белые кресты. Они были уверены, что бог за них, помня недавнюю победоносную битву при Льюэсе, когда численное превосходство не помогло врагу. Однако в момент, когда они готовились выехать, разразилась гроза, были и другие недобрые предзнаменования. Гроза быстро прошла, но один из рыцарей Симона обратился к нему с такими словами: «Милорд, мы только что проделали быстрый марш, не спали и не ели трое суток. И мы, и наши лошади на пределе сил. Не лучше ли нам укрыться в церкви и башне, они крепки, и их можно защищать, пока ваше войско восстановит силы и подойдут подкрепления?» – «Нет, друг мой, нет, – резко ответил ему граф Симон, – рыцарям надлежит быть на поле боя. В церкви пусть сидят священники». Войско стало выезжать из ворот. Передовым отрядом командовал сэр Гай Беллиол; проезжая под аркой, он не успел наклонить свой стяг, и древко разлетелось на куски. Тогда граф воскликнул: «Господи, помоги нам!» Этот эпизод, записанный монахом-хронистом, очень хорошо отражает характер Симона. Точно так же вел себя в боях его знаменитый отец.
  К северу от Ившема тянется гряда холмов, на одном из них Эдуард расположил свой отряд слева, а граф Глостер – справа. Их войско имело свой отличительный знак – красный крест. Соотношение королевских и мятежных сил оценивают как 10 000 к 5 000. Цифры слишком круглые, чтобы быть точными, но перевес несомненно был большой. У Монфора осталась единственная возможность – построить людей клином и идти на прорыв. Поначалу ему везло, но тут валлийские пехотинцы, присланные Ллсвелином, предпочли дезертировать. Фланги королевского войска сомкнулись вокруг Монфора. Помня о позоре поражения под Люэсом, королевские бойцы сражались ожесточенно, и хотя кто-то из баронов пробовал сдаться, не было и речи о том, чтобы брать их в плен за выкуп, как это обычно делалось. Большинство мятежников было перебито. Эту схватку называют «кровопролитием, беспрецедентным со времен Завоевания». Сын Монфора, Анри, был убит, сам граф потерял копя и погиб, сражаясь пешим. Что касается короля Генриха, то его заставили надеть не только шлем, по и боевую одежду монфоровских цветов (белую с красным), так что его гибель от руки своих же сторонников была почти гарантирована. Спас его Роджер Либурн, мятежник, в последний момент решивший встать на другую сторону. (Прим. перев.).


[Закрыть]. Там их вскоре окружили войска Эдуарда. Даже перед лицом неминуемого поражения граф Лестер повел себя стоически. Взобравшись на колокольню церкви Ившемского аббатства, Симон следил, как люди Эдуарда наступают со всех сторон – продуманно и дисциплинированно. «Чему-то они от меня научились», – таков был его комментарий.

Битву под Ившемом называли резней. Несомненно, у Симона было намного меньше сил, а Эдуард нападал с яростью, которую легко понять. Почти все сторонники графа там и полегли. Генрих подвергся ужасной опасности. Согласно хронике Мелроуза, «тогда, по-видимому, бароны захотели, чтобы Король погиб вместе с ними, раз уж им предстоит смертный бой, а Король находится с ними; они задумали, чтобы сторонники государя не могли его узнать и чтобы он пал под их тяжелыми ударами».Симон и несколько приближенных баронов, включая его сыновей Анри и Пьера, окружили Генриха и сражались спина к спине. Они надели шлем на голову короля, чтобы его нельзя было узнать издали. Все это потрясло Генриха и привело в смятение. Хроника сообщает: «Не имея сил сражаться, как другие, он то и дело отчаянно выкрикивал: Генрих, старый король Англии!»… а тем, кто не слышал и наносил ему удары, он кричал: «Не бейте меня, я стар и не могу биться!»Он был ранен и едва жив, когда в последнюю минуту его спас один из рыцарей Эдуарда, который сбросил с Генриха шлем и узнал его. «Короля он узнал, увидев его лицо, и вынес его из боя».

Сражение заняло менее двух часов, и когда все кончилось, Симон де Монфор и два его сына лежали мертвыми. Один из рыцарей, сражавшийся за графа при Льюэсе, но вернувшийся под знамя короля, отрубил голову де Монфора и послал в качестве трофея жене одного из сторонников Эдуарда. Руки и ноги Симона также отрезали. По приказу Эдуарда изуродованные останки человека, который отважился реформировать правительство королевства Англия и на вершине своих успехов пользовался абсолютной властью над народом, были погребены монахами Ившема. «Так завершились труды благородного графа Симона, коий отдал не только имущество свое, но также и жизнь ради защиты бедных от притеснений и ради поддержания справедливости и прав королевства».

Эдуард спас отца и свое право наследования. Генрих III снова стал королем. Элеонора могла вернуться домой.

Беатрис

Глава XXI. Четыре королевы

Беатрис Прованская не была бы живым человеком, если бы не испытала некоторого тайного злорадного удовольствия от того, что англичане ввязались в гражданскую войну и унизили ее сестру Элеонору. Ведь королева Англии, на пару с Маргаритой, много лет старательно подчеркивала, что графиня Прованская ниже их рангом. Поэтому Беатрис и Карл Анжуйский стали многозначительным исключением на фоне сплоченных действий провансальско-савойского семейства, активно помогавшего защитить Элеонору и восстановить короля и королеву Англии на престоле. Пара младших отпрысков сообразила, что кризисом в Англии можно выгодно воспользоваться – и не замедлила это сделать.

При всей своей опасности и драматичности мятеж баронов в Англии, по меркам папы, отнюдь не был самым важным конфликтом в Европе. Эту честь Святой престол оставил для нарастающих осложнений в Италии, где Манфред занимался консолидацией своих сил. Озабоченность папы вопросами наследования сицилийской короны обуславливалась географически: к 1262 году амбициозные планы Манфреда в центральной и северной Италии стали очевидны, а это представляло прямую угрозу интересам и собственности папства. Ради физической безопасности папа уже был вынужден перебраться со всем двором из Рима в Витербо. А папа, который не смог удержать Рим, уже не совсем папа.

Манфред всеми поступками доказывал, что он – умелый и предприимчивый противник. Он не стал стараться ради титула короля римлян; его силы базировались на Сицилии, и он знал, что у него не хватит ресурсов для того, чтобы захватить и удержать далекую Германию. (Именно поэтому после смерти его сводного брата Конрада королевство Германия сперва перешло к Вильгельму Голландскому, затем к Ричарду.) Вместо этого Манфред сосредоточился на том, чтобы укрепить свою власть над Сицилией и затем использовать это королевство как отправную точку для захвата всей остальной Италии.

Это был дерзкий план, особенно если учесть, что Манфред был узурпатором престола Сицилии – после смерти Конрада корона должна была перейти к Конрадину, сыну Конрада. Но Конрадин жил в Германии и едва научился ходить, когда умер его отец, а Манфред успешно уклонился от вопроса о наследстве племянника, пообещав отречься, как только мальчик войдет в возраст. Чтобы окончательно отделаться от неудобного родственника, Манфред состряпал слух, будто Конрадин серьезно заболел и, наверное, умирает. Обеспокоенный дядюшка отправил посольство к матери Конрадина в Германию разузнать о состоянии здоровья драгоценного малыша; послам было поручено отравить ребенка. Но, согласно Виллани, мать Конрадина была не глупее Манфреда и скрыла дитя от коварных гостей:

«Послы явились к мальчику, коего мать оберегала весьма заботливо, и с ним жило много других мальчиков знатного происхождения. Их всех одевали одинаково; и когда упомянутые послы попросили проводить их к Конрадину, мать, страшась Манфреда, показала им одного из упомянутых детей, и они, оказав ему великое почтение, поднесли богатые подарки, в том числе и отравленные сладости из Апулии, и упомянутый мальчик, отведав их, тут же скончался. Послы, полагая, что это Конрадин умер от яда, покинули Германию, и когда возвратились в Венецию, велели натянуть на своей галере черные паруса, и весь такелаж: сделали черным, и оделись они в черное, и когда явились в Апулию, выказали великую скорбь, как и приказывал им Манфред».

После пристойного периода столь же показной скорби на людях Манфред самостоятельно короновался королем Сицилии в 1258 году.

Следующие несколько лет новый король провел расширяя границы и узаконивая свою власть. Прежде всего он отправился в Тоскану, затем выступил против Флоренции и выиграл в весьма жестокой битве. Ломбардия и Сардиния также достались Манфреду и его наместникам. К 1260 году почти вся Италия, за исключением Рима, попала под контроль Манфреда. К маю 1261 года был потерян и Рим; Александр IV, уставший от жизни старый папа, умер в изгнании в Витербо, сознавая, что его попытки устранить Манфреда полностью провалились.

Успех рождает союзников; Манфред постарался закрепить военные успехи, применив свои немалые таланты на дипломатическом поприще. В 1262 году он добился значительного успеха и здесь: договорился о браке своей дочери Констансы с Педро, сыном Хайме I, короля Арагона. Элеонору это, должно быть, опечалило; в прежнем настроении, более идеалистическом, она надеялась увидеть Констансу невестой своего Эдмунда. О том, насколько прочно Манфред укрепился в Италии, говорит забывчивость набожного Хайме I: договариваясь об условиях брака, он не вспомнил, что будущий тесть его сына – бастард, отлученный от церкви.

Новый папа, Урбан IV, протестовал против этого брака, но тщетно. Теперь Манфред изготовился пойти по стопам отца и объявить себя императором. Он мог даже, благодаря военной мощи, заставить папу признать его как такового. Если бы это случилось, влиянию церкви в Италии пришел бы конец, а с ним и источнику ее богатства и власти. Поэтому не удивительно, что самым важным пунктом повестки дня на год 1262 у папы стоял вопрос: где и как добыть принца, способного победить Манфреда?

* * *

Проблема заключалась в том, что церковь уже исчерпала список доступных кандидатов. Очевидным был бы выбор Ричарда, уже ставшего королем римлян – но Ричард не сумел даже проехать благополучно по своему королевству, куда уж ему выступать против Манфреда! Затем папа рассмотрел фигуру Альфонса X Кастильского – но Альфонс был занят, оспаривая у Ричарда право на Германию. Король Кастильский добился-таки избрания королем римлян на пару месяцев после Ричарда (один из электоров оставил Ричарда и отдал свой голос в поддержку Альфонса). Альфонс все еще твердо намеревался прибыть в свое новое королевство и лично сразиться с Ричардом, но как-то получилось, что у него так и не нашлось времени посетить Германию. Король, который не мог собрать достаточно сил для стычки с человеком, столь очевидно робким, как Ричард, не был тем вождем, который мог возглавить поход на Манфреда. [113]113
  Альфонс X Кастильский (1221–1284), прозванный Мудрым (Alfonso el Sabio) – король Кастилии и Леона (1252–1284), король римлян (1257–1273). На последний титул у него было больше прав, чем у Ричарда Корнуэлла, так как он был мужем Елизаветы Швабской, отец которой, Филипп Швабский, в свое время был избран королем римлян (1198–1208). Альфонс X воевал сравнительно немного, обладал всесторонним образованием, для него в Толедо работало множество ученых и переводчиков – евреев, христиан и мусульман, специалистов в области законоведения, астрономии, истории и т. п. Особенно прославился король «Книгой игр», подробно разбирающей, в частности, теорию и практику игр в шахматы и карты. (Прим. перев.).


[Закрыть]Аналогично к 1262 году отпала также кандидатура Эдмунда – вся эта возня с присягами и наймом иноземных солдат для подавления баронов явно показывала, что король Англии не в том положении, чтобы думать о нападении на Сицилию.

По сути, с самого начала было ясно, кто именно подходит для этого задания. В любом случае претендент должен был обязательно происходить из Франции. Франция была единственным королевством, у которого были нужные ресурсы, чтобы уничтожить Манфреда.

Папа понимал, что Людовик IX лично никогда не согласится пойти против Сицилии от собственного имени. Король Франции все еще питал надежду возвратиться к крестовому походу в Святую Землю. Он не допустил бы нападения на христианскую страну вроде Сицилии, которое могло бы отвлечь его от важнейшей жизненной цели. Следующий по возрасту принц, брат Людовика Альфонс де Пуатье, не вполне оправился от последствий удара, и его нельзя было брать в расчет. В результате оставался Карл Анжуйский.

Хотел ли Карл этого титула, излишне спрашивать. «Ему был свойствен особый вид жажды, напоминающий водянку, глубоко укоренившаяся, постоянная тяга, и чем больше он пил, тем сильнее жгло его желудок, порождая снова желание пить» , —писал итальянский хронист Саба Маласпина. Именно приобретение Сицилии, очевидно, имел в виду граф Прованский, когда намекнул жене еще в 1259 году: «Успокойся, ибо вскоре я сделаю тебя более великой королевой, чем они». В этом отношении муж и жена были едины: Беатрис тоже жаждала этой чести.

Но дело следовало сперва изложить Людовику, а для этого требовалась ловкость. Важно было, чтобы король Франции дал свое согласие; только Людовик мог потребовать службы от французских рыцарей, в которых нуждался Карл. Только у Людовика было достаточно средств, чтобы приобрести суда и снаряжение; доходов Карла, даже с учетом добычи, полученной во Фландрии, не хватило бы на содержание войска такой численности, какая требовалась, чтобы одолеть Манфреда.

Однако Карл не мог открыто обсудить с Людовиком эту тему. Граф Анжуйский хорошо знал брата: если король Франции учует хотя бы намек на честолюбие или личный интерес в просьбах Карла, он откажет наотрез. Честолюбие и жажда обогащения для него были греховны. Следовало также учесть неприязнь королевы Франции к мужу младшей сестры; если Маргарита заранее узнает что-то об их замыслах, она будет противиться кандидатуре Карла изо всех своих немалых сил. Потому Карлу и Беатрис необходимо было изобразить благородную незаинтересованность в результатах предприятия. Карл должен был подождать, пока папа не докажет старшему брату при помощи соответствующих религиозных и юридических аргументов то, что давно уже знал весь христианский мир: граф Анжуйский является самым подходящим, самым реальным, по сути, единственным человеком, способным выполнить задачу. Лишь после этого Карл рассмотрит предложение папы и позволит убедить себя, ради службы Церкви, вопреки своей природной скромности и праведности, что он должен принять королевство Сицилия.

Папа, француз по происхождению, понимал это и сыграл свою роль хорошо. Он направил в Париж Альберто Парму, своего личного секретаря и специалиста по церковному праву, с целью изложить дело перед королем. Альберто работал над проблемой сицилийского наследования в течение десяти лет. Именно он первым предложил королевство Ричарду Корнуэллу в 1252 году; он же, получив от Ричарда отказ, встретился с Элеонорой на новогоднем празднике, где была выдвинута кандидатура Эдмунда; он же в первый раз предложил корону Карлу Анжуйскому, но натолкнулся на запрет Людовика, не позволивший младшему брату занять это место.

В письме к папе, отправленном в 1262 году из Парижа, Альберто перечислил все возражения Людовика и свои ответы на них. Как и предвидели Карл и Беатрис, король Франции был против получения младшим братом короны Сицилии по моральным соображениям. Людовик считал, что нужно уважать наследственные права Конрадина (к этому времени уже стало известно, что мать мальчика обманула заговорщиков); не следовало также забывать об интересах Эдмунда.

Но после десяти лет трудов Альберто был очень хорошо подкован и знал все аргументы за и против, законные и правдоподобные, касательно этого конкретного случая – и отвел все возражения короля, тщательно анализируя статьи папского права. Более того, Альберто доходчиво объяснил, что никакой крестовый поход в Святую Землю не будет возможен в будущем, пока Манфреда не свергнут. Эта стрела попала в цель. Дискуссия закончилась тем, что король Франции уступил и позволил предложить престол Сицилии Карлу.

Но и теперь Карлу пришлось ждать обещанного приза; Манфред, прослышав об опасности, попытался умиротворить папу, предложив отобрать Константинополь у греков. Людовик настаивал, чтобы к этому предложению отнеслись серьезно, и уговаривал Урбана IV вернуть отлученного Манфреда в лоно Церкви. Папе пришлось еще год улещивать Людовика, пока не выяснилось, что Манфред сделал свое предложение лишь для того, чтобы выиграть время. Только в мае 1263 года Людовик окончательно решился и позволил папе предложить корону Сицилии Карлу; формальное предложение привезли 17 июня в Париж, где тогда гостил Карл. Поддерживая видимость, будто эту честь навязывают герою против воли, Урбан IV 20 июня написал также Альфонсу де Пуатье, прося графа повлиять на младшего брата, чтобы уговорить его согласиться.

Письменное предложение папы содержало целый ряд ограничений. Карлу воспрещалось желать для себя северную или центральную Италию, а также восстанавливать империю. Он не должен был добиваться каких-либо других постов в Италии, кроме королевской власти над Сицилией. Ему запрещалось назначать людей на церковные должности или пользоваться бенефициями с вакантных церковных постов. Он мог быть низложен папой в любой момент и не имел права оспаривать его решение военным путем. Он должен был взять на себя остаток долга Генриха и выплачивать ежегодно десять тысяч золотых (впоследствии сошлись на сумме восемь тысяч). Людовик еще добавил постскриптум – Карл должен был удовлетворить требования Маргариты относительно провансальского наследства.

Беатрис и ее муж перехитрили королеву Франции; ко времени, когда Маргарита распознала интригу, назначение Карла стало свершившимся фактом. Она наверняка горячо протестовала, поскольку и Урбан IV, и Людовик IX согласились, что Карл должен возместить Маргарите ее потери, прежде чем заняться Сицилией.

Карл согласился на все без возражений. Это само по себе указывало на глубину его желания.

Подписанный договор спешно отослали папе, который теперь квартировал в Орвьето. Тем самым Карл оказался на посту короля Сицилии. Папа, со своей стороны, дал своему новому поборнику средства на военную кампанию, наделив Карла правом пользоваться частью доходов с церквей Франции и Прованса на протяжении трех лет. Поддержка Людовика выразилась в том, что он добился от Хайме I обещания не вмешиваться ни на Сицилии, ни в Марселе, с которым у Карла были давние нелады. Чтобы король Арагона сдержал слово, Людовик согласился женить своего сына Филиппа, ставшего теперь наследником трона, на одной из дочерей Хайме I.

Отныне вся Европа считала Карла официальным соперником Манфреда во владении Сицилией. Интересно, что жесткие условия, поставленные Карлу для достижения заветной цели, кажется, совершенно не огорчили графа Анжуйского и Прованского. Папа мог бы поберечь чернила: новый король Сицилии не намеревался придерживаться ни одного из пунктов соглашения.

В конце 1264 года, вскоре после того, как Карл договорился с папой, его давняя врагиня Беатрис Савойская, скоропостижно умерла в возрасте пятидесяти восьми лет. Для Маргариты и Элеоноры это стало жестоким ударом. Мать всегда принимала активное участие в их жизни, от нее исходили и добрые советы, и утешение. Их горе еще усиливалось и тем, что ни одна из них не была рядом со старой женщиной, когда та отходила в мир иной; как только в Англии разразилась гражданская война, Беатрис оставила двор Маргариты в Париже и отправилась в Савойю – лично собирать рыцарей и пехотинцев, чтобы помочь вторжению, задуманному Элеонорой. Она умерла, не дожив до битвы под Ившемом и не зная, чем закончился конфликт.

Не только дочери, но и весь Савойский дом оплакивал уход этой энергичной, способной и решительной женщины. Не будучи сама королевой, Беатрис Савойская была талантливым дипломатом и оказывала влияние на политику королей почти четверть столетия; через своих дочерей она определяла судьбы западной Европы. Матвей Парижский однажды заметил, что она «распространяла светлое сияние на весь христианский мир».

Реакция Беатрис-младшей на смерть матери не зафиксирована в источниках, но, видимо, была более сложной. Беатрис Савойская много лет преграждала путь младшей дочери; она не скрывала также, что предпочитает старших дочерей, и это было больно. Что касается Карла, внезапная кончина тещи стала для него большой удачей. Граф Прованский знал, что какую бы армию он ни собрал, бросая вызов Манфреду, она не сможет перейти Альпы, чтобы попасть в южную Италию, без позволения родичей жены. Неукротимая враждебность Беатрис Савойской могла лишить его всякой возможности добраться до расположенного в Савойе перевала Мон-Сени, в те времена – самого надежного. Вышло так, что смерть старой графини побудила будущего короля Сицилии начать серьезные приготовления к походу на Манфреда.