Текст книги "Четыре королевы"

Автор книги: Нэнси Голдстоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

Санча

Глава XIV. Неожиданное королевство

Красота может быть столь же действенным социальным или политическим инструментом, как и богатство, и знатность, но только если она соединена с другими качествами – решительностью или жесткостью. Санча не обладала ни стойкостью Маргариты, ни честолюбием Элеоноры. Борьба королевы Англии за то, чтобы Гасконь не досталась графу Корнуэллу, сильно осложнила отношения между Санчей и ее мужем. Ричард, естественно, ожидал, что жена использует родство для продвижения его интересов, поскольку Элеонора зависела от сестры в вопросе согласования политических устремлений графа Корнуэлла и английской короны. Добиться равновесия в этой системе было бы сложно даже для самого талантливого и опытного дипломата, а для Санчи, не прожившей в Англии еще и пяти лет, такая задача была не по силам.

Она, несомненно, осознавала, что существует конфликт между желаниями мужа и сестры, но не обладала ловкостью, необходимой, чтобы разрешить его к обоюдному удовлетворению обеих сторон. Этот ее недостаток был источником постоянной досады и разочарования Ричарда, и впоследствии сказался на прочности их брака.

Санча была единственной из сестер, которая вышла замуж за вдовца. Первая жена Ричарда, Изабелла Маршал, происходила из очень влиятельной английской семьи, и он знал ее с детства. Изабелла выросла в среде, причастной к английской политике, и научилась улавливать нюансы отношений, причины распада союзов, приливы и отливы власти. Потому она была партнером мужу в полном смысле слова – от нее исходила и эмоциональная сила, и разумные советы. Связи ее семьи имели огромное стратегическое значение для графа Корнуэлла. Ее братья, выдающиеся представители знати, могли в любой момент подняться на защиту графа Корнуэлла, даже против его брата-короля. Ричарда и Изабеллу связывало множество совместных переживаний, чувство наследственного превосходства и представления о том, каким должно быть настоящее королевство. Их союз был настолько прочен, что Ричард мог рассчитывать на понимание без слов.

А теперь он женился на чужестранке вдвое младше себя. От Санчи нельзя было ожидать той же проницательности, что от Изабеллы Маршал, и поначалу Ричард ничего такого не требовал от нее. Она являлась одной из его ценностей – наравне с хорошо укрепленным замком или породистой лошадью: элегантна, хорошо смотрелась на дворцовых приемах; наедине с ним была мила и трогательна. Если у нее немножко не хватает ума, ну и что с того?

Санча обрадовалась, когда на первом году брака зачала; она надеялась, что общие дети сблизят ее с мужем. То, что разница в возрасте и предыдущем опыте создает между ними дистанцию, чего не было у Элеоноры с ее мужем, Санча уже поняла. Дети могли бы естественным образом уничтожить этот разрыв. Когда она родила сына осенью 1246 года, ее ожидания, казалось, были вознаграждены: Ричард воспринял это как добрый знак и задал большой пир в честь события. Однако новорожденный сын Санчи умер, не прожив и месяца, «ведь земные радости ничто не ограждает от внезапных и частых бед». Потеря была сокрушительной. Элеонора сочувствовала – но Элеонора была королевой, она не могла посвятить себя целиком утешению сестры. Санча искала опоры у мужа, но эта смерть слишком болезненно напомнила ему о смерти других его детей от Изабеллы. Ричард отдалился от жены и с головой ушел в дела – одним из первых он нашел эту формулу спасения от горя, которая в наши дни стала привычной.

Главная беда Санчи заключалась в том, что она сознавала постепенное охлаждение мужа и пыталась как-то выстроить жизнь, чтобы не чувствовать себя брошенной. Она не упускала ничего из возможностей, открывающихся перед знатной дамой, не пропускала ни одного важного события при дворе. Когда Ричарда в 1247 году отправили в Париж подтвердить мирные соглашения с Людовиком перед тем, как король Франции отбыл в крестовый поход, Санча с Генрихом, сыном Ричарда, поехала тоже. Ее хорошо приняла английская знать, особенно женщины; она даже вошла в кружок любителей чтения. Сохранилась запись, приписываемая Матвею Парижскому, на экземпляре «Жизни Альбана»,адресованная графине Арундел: ее просят возвратить «книгу о св. Фоме мученике и св. Эдуарде, которую я перевел и украсил; госпожа графиня Корнуэлльская [Санча] может оставить ее у себя до Троицы».

Но она так и не стала политической фигурой в Англии. Элеонора никогда не ссорилась с Санчей, никогда не возражала против каких-либо ее действий. Ей всегда оказывали добрый прием в кругу королевы, даже когда Санча, стараниями Ричарда, стала намного богаче старшей сестры. Элеонора была не из тех, кто склонен делиться властью – а значит, она явно не видела в сестре угрозы. Матвей Парижский ошибался, когда предсказывал, что после женитьбы Ричарда на Санче в королевстве станет две королевы.

Возможно, именно из-за пассивности Санчи Генриху и Элеоноре, которые сами были в долгу у графа Корнуэлльского, пришлось умиротворять Ричарда привычным способом – подкупом. Так в 1247 году Ричард получил в свое распоряжение государственный монетный двор.

К середине 1240-х годов стало ясно, что качество английских денег оставляет желать много лучшего. Ценность серебряного пенни (единственной монеты, бывшей в обращении в то время) сильно понизилась вследствие практики «обрезки»: каждый раз, когда монета переходила из рук в руки, у нее срезали наружную кромку, «до того, что захватывали и внутренний круг, а кайма с надписью вовсе исчезала». Собрав достаточно таких обрезков с достаточного количества монет, предприимчивый человек мог отчеканить собственные пенни; не мудрено, что этот метод приобрел усердных и восторженных почитателей, особенно среди «купцов из соседствующих с Англией стран, в первую очередь фламандцев». К 1247 году проблема стала настолько серьезной, что Генрих задумал собрать по всему королевству порченую монету с последующей заменой всех английских денег на новые.

Такое масштабное мероприятие превышало возможности короны, и Генрих обратился к Ричарду, уже ставшему богатейшим человеком в Англии. Тот согласился взять на себя надзор за обменом валюты и предоставить заем в десять тысяч марок на расходы по организации дела – но за это потребовал, чтобы ему, графу Корнуэллу, позволили самому поставить условия сотрудничества с королем. Условия были следующие: 1) выданный им заем в десять тысяч марок будет возвращен в новой монете, прежде чем кто-либо другой получит выгоду от этого обмена; 2) он сам будет полностью контролировать монетный двор, и король будет придерживаться решений брата в финансовых вопросах; и 3) они с Генрихом будут делить прибыли от операции пополам на протяжении следующих двенадцати лет.

Итак, с 1247 по 1259 год жители Англии были обязаны сдать старые монеты на обмен в одну из семнадцати контор, открытых Ричардом для этой цели по стране. На каждом фунте сданных старых монет граждане теряли шестнадцать пенсов – десять в уплату за обмен и шесть в качестве гонорара Ричарду.

Даже если учесть, что Ричард делил с Генрихом этот шестипенсовый доход с фунта, для частного лица полученная им сумма денег была просто баснословной. По сути, было произведено не что иное, как коренное перераспределение богатств королевства – доход шел к Ричарду от каждого жителя страны и в таком масштабе, с которым «сравнимы в последующие века только реформы Генриха VIII, Елизаветы I и Вильяма III, —писал биограф Ричарда Н. Денхольм-Янг. – Подобно Елизавете и Вильяму (или, скорее, сэру Исааку Ньютону, тогдашнему начальнику монетного двора), Ричард получил немалый доход. Но если имеющиеся у нас цифры хотя бы приблизительно верпы, он выиграл намного больше, чем они».

Двенадцать лет сбора трех пенсов с каждого фунта, сданного каждым мужчиной, женщиной и ребенком Англии (а в 1251 году Генрих договорился с ним провести ту же операцию в Ирландии, и тоже на двенадцать лет)! Наличные средства графа Корнуэлльского относились теперь к царству фантастики. До назначения начальником Монетного двора он просто был богатейшим человеком в Англии. Потом, возможно, его стоило бы назвать богатейшим частным лицом всего мира.

Деятельность на этом поприще отнимала у Ричарда много времени и сил. Санче, по остаточному принципу, доставалось все меньше и меньше внимания. 26 декабря 1249 года графиня Корнуэлльская наконец подарила мужу здорового сына Эдмунда. Но на этот раз граф праздника не устраивал.

Год спустя произошло событие, которому суждено было оказать огромное влияние на жизнь всех четырех сестер. 13 декабря 1250 года император Священной Римской империи Фридрих II, которого хронисты звали «величайшим из владык земных» и «чудом света», неожиданно умер от дизентерии. «Его смерть держали в секрете несколько дней , —писал Матвей Парижский, – чтобы его враги не воспользовались слишком скоро этим обстоятельством; но в день св. Стефана было всенародно объявлено и возвещено об этом».

Враги действительно сразу возликовали – и больше всех папа Иннокентий IV. Никого не ненавидел Иннокентий так сильно, как Фридриха II. Антипатия заставляла папу совершать чудеса изобретательности, лишь бы избавиться от противника. Иннокентий не только отлучил императора от церкви – он объявил крестовый поход против Империи и выделил на него средства, тем самым отняв остро необходимые ресурсы у Людовика, собравшегося в крестовый поход против сарацинов. Мало было понтифику натравить на имперское войско армию немецких наемников, он еще и затеял интригу с личным врачом императора, уговорив того отравить Фридриха, хотя затея провалилась. Яд вовремя обнаружили и скормили какому-то преступнику, приговоренному к смерти, а виновному доктору сперва выдавили глаза, затем его подвергли прочим, не менее мучительным пыткам, а потом наконец убили. Фридрих дознался, откуда растут корни заговора, и поклялся отомстить Курии. Иннокентий, который все еще скрывался в Лионе, оценив суровость кары, постигшей преступного доктора, сильно забеспокоился. И вдруг вмешалось провидение и устранило человека, которого папа прозвал «Антихристом».

Но Иннокентий IV знал, что его папская тиара все еще держится нетвердо. У Фридриха осталось два взрослых сына, Конрад и Манфред, и оба были достаточно сильны, чтобы продолжить труды своего отца. Конрад, старший и законный наследник, жил в Германии. Услышав о смерти императора, он немедленно вознамерился отправиться на Сицилию и заявить свои права. Однако его восемнадцатилетний сводный брат Манфред, внебрачный сын Фридриха от самой любимой фаворитки, был лучшим воином, чем он. Манфреда воспитали при дворе императора, он был любимцем отца. И было весьма вероятно, что между этими двумя юнцами возникнут трения относительно права наследования.

Тут Иннокентий понял, что у него есть шанс. Если бы в этот переходный период он как-нибудь исхитрился расколоть империю на два отдельных королевства – Германию и Сицилию, предложив корону Сицилии какой-либо третьей стороне, дружественной Иннокентию, сыновья императора станут не опасны. Тогда уж пусть этот третий, если пожелает, чтобы папа поддержал его королевское звание, берет на себя труды и расходы борьбы с Конрадом и Манфредом. Папа принялся осматриваться, подбирая подходящего кандидата.

Его привлек Карл Анжуйский. Карл и Беатрис, вместе с Альфонсом де Пуатье и его женой, прибыли в Лион летом 1250 года, за пять месяцев до смерти императора, с печальным известием о поражении, нанесенном Людовику IX египтянами. Из Акры они сперва направились ко двору Фридриха II, где умоляли императора отправить войско для спасения короля Франции – но Фридрих вынужден был ответить отказом, поскольку все его солдаты до единого были нужны, чтобы выстоять против папы. Тогда Карл и Альфонс приехали к Иннокентию, пытаясь уговорить его примириться с Фридрихом, чтобы император мог использовать свои войска на благо Людовику. Они пригрозили, что вышвырнут папу из Лиона, если он откажется, и только безвременная смерть Фридриха спасла Иннокентия от необходимости перебираться в Бордо, под сомнительную защиту Генриха III.

Надеясь смягчить французских гостей, Иннокентий предложил Карлу Анжуйскому королевство Сицилию. От Карла требовалось только выплатить Иннокентию то, что он уже затратил (Иннокентий вложил много денег в попытки сбросить Фридриха и хотел вернуть хотя бы часть), собрать войско и отплыть в Рим, где, в качестве дополнительного соблазна, Иннокентий обещал лично короновать его. Оттуда будет совсем просто выступить маршем на юг и сразиться с имперскими войсками. Чутье подсказывало папе, что такой чрезвычайно одаренный человек, как новый граф Прованса, без всякого труда навяжет свою волю Конраду или Манфреду, смотря по тому, кто окажется в тот момент у власти.

Карл Анжуйский в принципе был не против такого предложения – откровенно говоря, он был готов его принять, но ему мешало упрямое желание старшего брата остаться в Святой Земле. Людовик поручил Карлу и Альфонсу собрать новые отряды для очередного похода на египтян; поскольку Карл воспользовался этим предлогом, чтобы оставить брата, он не мог просто забыть о своем долге перед королем Франции ради более выгодного ему лично предложения (хотя и очень соблазнительного).

Пока Людовик оставался в Египте, Карл был обязан хотя бы попробовать оживить интерес к провалившемуся крестовому походу своего самого старшего брата, и потому с сожалением отклонил предложение Иннокентия. Да у него к тому же не было и денег.

Беатрис, видимо, испытала облегчение, узнав, что ей не придется сразу поддерживать Карла в еще одной авантюре на чужой земле. Она только что возвратилась из двухлетнего «круиза» по пустыне, последние месяцы которого были просто ужасны. В Провансе по-прежнему было неспокойно, и требования ее матери остались без ответа. Беатрис знала в графстве всех сколько-нибудь значительных лиц, и они знали ее. Она могла сделать многое, чтобы сгладить и узаконить переход власти от ее матери к мужу. И заняться этими проблемами было бы, видимо, лучше всего, пока Людовика и Маргариты не было в стране: Беатрис осознавала, что старшая сестра использует свое влияние на короля в пользу их матери, против позиции Беатрис и Карла.

Их обоих злило вмешательство Маргариты в дела графства. Беатрис догадывалась, что Маргарита все еще надеется унаследовать Прованс, хотя по договоренности он должен был перейти после смерти Беатрис к ее ребенку. Но дети, случается, болеют и умирают, как обнаружила Беатрис, возвратившись на Кипр после расставания с Людовиком и Маргаритой в Акре. Сын, которого она оставила там с кормилицей, не дожил до встречи с нею. Возможно, Беатрис винила в его смерти Людовика и Маргариту – если бы крестовый поход не затянулся бы так надолго и не окончился катастрофой, она могла бы возвратиться раньше и, может быть, спасти сына. У нее, конечно, осталась еще дочка Бланка, но дочери было недостаточно, чтобы раз и навсегда отвадить старшую сестру от претензий на графство. Проводя время с мужем в неспешных делах, в атмосфере родной земли, где их не потревожили бы ни сарацины-убийцы, ни наемники-мамлюки, ни другие неудобства, связанные с длительным пребыванием в Святой Земле, она могла бы забеременеть снова глядишь, и родился бы еще один сын.

Не говоря уж о том, что стать королевой, помазанницей божьей, тоже не помешало бы.

Не сломленный отказом графа Прованского, папа возобновил поиски приемлемого короля для Сицилии. И вскоре на горизонте появился новый кандидат: Ричард Корнуэлл.

Вероятно, Ричард был первым, о ком подумал Иннокентий. Вполне возможно, что папа, носившийся с идеей отделить Сицилию от Священной Римской империи с тех пор, как он в первый раз отлучил и низложил Фридриха II на совете в Лионе в 1246 году, предложил королевство Ричарду еще до того, как император умер. В апреле 1250 года Ричард побывал у Иннокентия с частным визитом; согласно Матвею Парижскому, граф с понтификом «провели много тайных и длительных бесед между собою, и все, кто наблюдал за их общением, дивились этому, а особенно широкому и непривычному гостеприимству папы».

Удивляться здесь было нечему – папа весьма ценил богатство, а Ричард не делал тайны из своих огромных ресурсов. Граф еще не был королем, но путешествовал как король. Когда Ричард приехал к Иннокентию, его сопровождала Санча с младенцем Эдмундом, сын от первого брака Генрих, пять графов, три епископа (включая епископа Лондонского и Роберта Гростеста, епископа Линкольнского), а также сорок вооруженных рыцарей. «Численность его роскошно разодетой свиты и вьючных лошадей поражала и жителей города, и тех, кто прибыл ко двору по делам; все восхищались приездом столь высокородного принца».Иннокентий выслал почти всех своих кардиналов, кроме одного, встречать почетных гостей на улице, а когда их ввели во дворец, поднялся с папского трона, чтобы обнять графа Корнуэлла и пригласить на обед.

Иннокентий предложил Ричарду королевский титул в Сицилии на тех же условиях, что и Карлу. В обмен на собственноручное коронование папой графа Корнуэлла в качестве законного короля Сицилии Ричард должен был взять на себя все расходы по ведению военной кампании, включая возмещение расходов, понесенных папством. После того, как Ричард выиграет войну и получит королевство, он не должен пытаться объединить Сицилию с Германией, как пытался Фридрих II, но ограничится богатой Сицилией и благоволением папы. Таким образом «раскрылась тайна столь почетного приема, который папа прежде оказал графу Ричарду в Лионе; стало ясно, почему он обращался с ним, как с родным и находил столько удовольствия в общении с ним _,ко всеобщему изумлению».

Но Ричард, к большому удивлению понтифика, отказался. Хотя королевство он хотел, но конкретно это его не устраивало. Он написал учтивое письмо, отказываясь от великой чести, но в узком кругу высмеял эту затею. Ричард, не будучи «ни храбрым, ни искусным в военном деле», как чистосердечно выразился Матвей Парижский, не намеревался собирать армию, чтобы пойти на захват отдаленного королевства, ни земли, ни обычаев которого он не знал, к тому же охраняемого столь упорным, уверенным в себе воякой, как Манфред. Получилось бы «так, словно ко мне пришли и сказали: „Я отдаю или продаю тебе луну, а ты вскарабкайся на небо и забери ее“», – насмешливо говорил он друзьям.

Санча, несомненно, одобрила решение мужа. Ничто в ее жизни не указывает на то, что она стремилась править, как ее сестры; конечно же, ей не захотелось бы терпеть бедствия войны и жить в чужой Сицилии. До нее уже доходили рассказы о том, какие испытания выпали Маргарите в Египте. Уж лучше одиночество и забвение, чем такая судьба!

Маргарита

Глава XV. Возвращение королевы

После исхода французских баронов из Святой Земли летом 1250 года Людовик, Маргарита, их новорожденный сын Жан-Тристан и горстка рыцарей, включая неизменного Жуанвиля, остались в Акре, чтобы продолжить дело крестового похода. Людовик отослал с Альфонсом и Карлом письма, в которых описывал настоящее положение – то есть признал, что потерпел болезненное поражение – и требовал прислать в Акру еще денег и свежее войско. Он особенно подчеркивал, что подкрепления должны прибыть никак не позже августа следующего года. Людовик все еще надеялся оправдаться, начав новое наступление против мусульман. Маргарита обрекла себя на еще один год жизни в пустыне.

В ожидании новых сил Людовик занялся освобождением тех французов, которые были захвачены египтянами во время ужасного отступления из Мансуры. Этих несчастных насчитывались тысячи, в основном это были пехотинцы, и многих уже продали в рабство. В этом заключалась одна из основных причин, почему Людовик не вернулся во Францию с братьями – помня о позорном поведении Тибо Шампанского, который в предыдущем крестовом походе оставил без помощи всех пленных соратников, король Франции решил показать более достойный пример. Жизнь и свобода людей, приведенных имв эти адские края, не должна была зависеть от появления нового Ричарда Корнуэлла.

Хотя в рамках первоначального соглашения в Дамьетте мамлюки пообещали вернуть пленников, они явно не спешили сделать это – тем более что двести тысяч марок выкупа за Людовика еще не были выплачены. Королю Франции пришлось послать одного из своих рыцарей в Каир, чтобы напомнить об их части обязательств по договору. Между тем к нему прибыли эмиссары другого владыки этого региона, султана Алеппо.

Султан Алеппо по имени Ан-Назир приходился двоюродным братом покойному султану Каира. Хотя Ан-Назир никогда не любил Айюба и провел большую часть своей жизни, воюя с ним – либо отражая нападения Айюба на свои территории, либо пытаясь отхватить часть территории, принадлежащей Айюбу, – тем не менее его очень встревожило известие об убийстве мамлюками Туран-Шаха, сына Айюба. И дело было не только в родственных чувствах. Туран-Шах был законным наследником Каирского султаната. Султан Алеппо не мог стоять в стороне и смотреть, как простой наемник прерывает наследственность благородной крови. Таким образом он нарушал основное оправдание власти одного человека над другим: в арабском мире только потомок семейства Магомета мог претендовать на господство. Кроме того, Ан-Назир и сам иногда прибегал к услугам наемников – прецеденты ему были ни к чему.

Сил у Людовика было мало, но Ан-Назиру могли потребоваться все, какие найдутся, и потому он предложил королю Франции присоединиться к нему в борьбе с мамлюками, пообещав ему для начала древний город Иерусалим, находившийся тогда под контролем султана Алеппо. Это предложение показалось очень привлекательным – особенно когда рыцарь, посланный Людовиком в Каир за пленниками-французами, возвратился с двумя сотнями дворян вместо обещанных тысяч. Однако король французский, вместо того, чтобы прямо принять или отклонить приглашение Ан-Назира, решил сперва прибегнуть к дипломатии. В своем ответе Ан-Назиру Людовик дал понять, что в принципе не прочь стать его союзником, а потом использовал предложение султана Алеппо как средство заставить мамлюков придерживаться изначального соглашения:

«Теперь король дал свой ответ [мамлюкам]. Он сообщил им, что не будет заключать [с ними] никаких договоров, пока они, во-первых, не пришлют ему все головы христиан, которых они повесили на стенах Каира с того времени, когда графы де Бар и де Монфор были взяты в плен [имелся в виду крестовый поход Тибо]; во-вторых, пока они не отпустят всех юношей, которые были захвачены еще детьми и обращены в иную веру; и наконец, в-третьих, пока они не откажутся от выплаты двухсот тысяч ливров, которые он еще был им должен».

Если мамлюки не согласятся на эти условия, продолжал король, он непременно присоединится к султану Алеппо для похода против них.

Султан Каира, отнюдь не обрадованный перспективой сражаться и с султаном Алеппо, и с оставшимися французами, поспешил удовлетворить требования своего бывшего пленника. Он отказался от двухсот тысяч марок выкупа и позволил Людовику выкупить оставшихся французских пленников у их новых хозяев. Он также согласился отдать головы и все, что осталось от тел павших христиан. К 1252 году Людовик настолько примирился с султаном Каира, что согласился сразиться на стороне мамлюков против султана Алеппо. С этой целью он собрал свое небольшое войско и в мае 1252 года переместился в Яффу, где должен был дождаться подхода египтян, чтобы совместно напасть на Ан-Назира.

Маргарита, которая к этому времени родила еще одного мальчика, Пьера, наблюдала за всеми этими операциями с растущей тревогой. Она очень хорошо изучила характер мужа. Он будет держаться до тех пор, пока у него остается хоть какой-то выбор, какими бы неблагоприятными не были обстоятельства, ради того, чтобы искупить свое поражение на войне. Уже давно прошло время, когда должны были возвратиться с новыми войсками Альфонс и Карл; всем стало ясно, что они не появятся.

«Христианнейший король французский… остался в Акре в ожидании помощи… он, как уже упоминалось, направил [за помощью] своих братьев, на коих возлагал величайшую надежду и доверие. Однако они, забыв о нем, [как забыли братья об Иосифе, проданном в рабство], отнеслись к поручению с прохладцей и так затянули дело, что, казалось, и вовсе не хотели помогать ему».

И все же король ни за что не хотел отказываться от надежды на спасение крестового похода; притом, как заметил Жуанвиль, «за все это время у нас никогда не было более четырнадцати сотен вооруженных людей».Поражение при Мансуре было пятном, которое Людовик отчаянно пытался смыть. Церковь обещала прощение грехов тем, кто способствует укреплению христианских поселений на Святой Земле, – и король Франции воспользовался свободным временем, чтобы осуществить обширную программу строительства стен и башен. Он сам носил камни и месил глину, чтобы достичь максимального блага для своей души.

Но стены и башни стоят денег, и Людовик тратил все, что имел, и больше того, чтобы обеспечить фортификациями Акру и Яффу. Жуанвиль писал:

«Я и не пытаюсь дать вам точный отчет, какие огромные суммы затратил король, укрепляя Яффу, они не поддаются подсчету… Чтобы вы могли хотя бы представить, сколько истратил король, знайте, что я как-то спросил легата, во сколько ему обошлось возведение ворот и прилегающей части стены… Он ответил мне – Господь тому свидетель – что ворота и стена вместе стоили полных тридцать тысяч ливров ».

Денег, присланных Бланкой, при таких расходах не могло хватить надолго, даже когда мамлюки отказались от остатка выкупа, а для возвращения домой тоже ведь требовались деньги!

Возвращение домой было главной заботой Маргариты. Их отсутствие слишком затянулось. Она оставила старших детей, включая сына Людовика, наследника трона, на руках у Бланки; ему уже исполнилось восемь, а когда расставались, было четыре – каким он стал? А что станет с двумя сыновьями, которые сейчас при ней? Неужели Людовик хочет, чтобы дети выросли в таких условиях? А ответственность за Францию?

Маргарита не доверяла братьям короля, особенно Карлу. Карл, по мнению королевы французской, был слишком честолюбив, а стареющая Бланка могла и не справиться с ним. В истории случалось, что младшие братья пользовались отсутствием старшего, чтоб узурпировать власть. Маргарита опасалась, что если не удастся уговорить Людовика вскорости вернуться в Париж, то ему будет уже некуда возвращаться.

Недовольство королевы поступками короля вызвало серьезную напряженность между ними. Даже когда она не напоминала снова и снова о необходимости возобновить прежний образ жизни, и она, и дети были живым, дышащим напоминанием о преходящих земных обязанностях – а король в своем отчаянном стремлении к спасению души воспринимал их как досадную помеху. Когда, как можно было заранее догадаться, мамлюки не пришли в Яффу на условленную встречу с Людовиком, а вместо этого за его спиной заключили сепаратный мир с султаном Алеппо, Ан-Назир продемонстрировал свое неодобрение тому, что король французский отказался от первоначального соглашения, разорив христианский город Сидон. [95]95
  Сидон на побережье Ливана, один из древнейших городов земного шара, был основан около IV тысячелетия до н. э. и с тех пор пережил множество нашествий. Его пытались ниспровергнуть еще цари Ассирии, однако он и теперь стоит на прежнем месте и называется почти по-прежнему – Сайда. (Прим. перев.).


[Закрыть]Людовик повел свое войско в Сидон и оставил Маргариту в Яффе, где она в одиночестве произвела на свет третьего ребенка.

Чтобы присоединиться к мужу, королеве пришлось выдержать все тяготы и опасности тогдашнего морского путешествия с тремя детьми в возрасте до трех лет. Людовик, которому нравилось каяться, выставляя напоказ свое благочестие, молился и даже не подумал выйти из часовни, чтобы встретить жену и детей, когда корабль наконец прибыл; зато он брался за самые грязные и неприятные работы. В Сидоне, куда французское войско поспело слишком поздно, чтобы предупредить резню, им осталось лишь похоронить мертвых, и он «относил разлагающиеся, зловонные тела к ямам, где их хоронили, даже не зажимая носа, как другие». А вот Жуанвиль поспешил встретить Маргариту, и впоследствии так прокомментировал отношение короля к семье:

«Королева, лишь недавно оправившаяся после того, как родила госпожу Бланку в Яффе, прибыла морем [в Сидон]. Как только я услышал, что она здесь, я вскочил с того места, где сидел рядом с королем, и поспешил встретить ее, и сопроводил в замок. Когда возвратился к королю, которого нашел в часовне, он спросил, в порядке ли его жена и дети. Я ответил утвердительно, и он заметил: „Когда ты встал и покинул меня, я понял, что ты намерен встретить королеву, и потому попросил отложить проповедь до вашего возвращения“. Я упоминаю об этом потому, что за все пять лет, что я провел рядом с королем, он ни разу не говорил со мною, да и ни с кем другим, насколько я знаю, о жене и детях. По-моему, неправильно и негоже мужчине так отдаляться от собственной семьи».

В этом утверждении Жуанвиля есть нечто большее, чем просто сочувствие королеве. Его душевная привязанность к Маргарите вполне ощутима. Он часто упоминал ее в своем дневнике и посылал ей подарки. Он охотно проводил с нею время, а она – с ним; он утешал ее в горестях и сопровождал в опасных поездках.

Возникает вопрос: было ли в их отношениях что-либо, кроме платонической дружбы? Жуанвиль, судя по всему, обладал репутацией дамского угодника. Живя в Акре, он выбрал себе для ночлега такую комнату, «проходя через которую, всякий мог видеть, как я лежу в постели. Я сделал это, чтобы предупредить возникновение нехороших слухов обо мне относительно женщин», —писал он сам. Из рассказа Жуанвиля о его приключениях во время крестового похода явствует только, что этот рыцарь и королева взаимно уважали друг друга, и понимание между ними возрастало. И хотя, как автор мемуаров, он всегда отзывался о короле с большим почтением, отмечая его святость и набожность, у его комплиментов часто бывали острые углы.

Маргарита, конечно, могла отправиться домой одна. Людовик снабдил бы ее и кораблем, и свитой, и, возможно, не слишком горевал бы из-за разлуки. Но он мог не возвратиться из Палестины никогда. Потому королева перетерпела его безразличие и осталась с детьми в Египте.

А потом в Сидоне их настигла неожиданная весть: регентша, Бланка Кастильская, умерла.

Бланка сделала все, что могла, чтобы помочь сыну. Как только она услышала о его пленении (после того, как умоляла в письме вернуться домой), то сразу принялась собирать деньги на выкуп. Сумма была настолько велика, что она пыталась скрыть ее подлинную величину, боясь, что народ взбунтуется. Матвей Парижский пытался вычислить:

«Число тех, кто погиб из войска короля французского, по вине заносчивости графа Артуа, превышало шестьдесят тысяч, да еще двадцать тысяч оружных людей, не считая утонувших, да тех, кто рассеялся во время боя, и тех, кто добровольно сдался врагу… Количество денег на выкуп короля, который в силу гнева божьего стал пленником, не слишком отличалось от количества погибших, то есть равнялось шестидесяти тысячам фунтов лучшего и самого чистого золота, стерлингов и прочей обычной монеты, турской и парижской. Все вместе составляло огромную сумму».

Королева-мать получила разрешение от папы собирать церковную десятину по всей Франции еще два года и подняла налоги в городах, принимая любую сумму, даже самую маленькую. К 1251 году она собрала почти весь выкуп и отправила в Акру – но судьба снова отвернулась от нее.