Текст книги "Четыре королевы"

Автор книги: Нэнси Голдстоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

Нам не следует стыдиться правды,

из какого бы источника она ни являлась к нам,

будь то от прежних поколений или иноземных пародов.

Для того, кто взыскует истины,

нет ничего более ценного, нежели сама истина.

(Аль-Кинди, исламский философ IX столетия)

Исламская империя ΙΧ-ΧΙΙ веков была самой влиятельной и развитой цивилизацией той эпохи [81]81
  «Исламская империя» именовалась халифатом и в теории должна была объединять все земли, населенные мусульманами, под духовной и светской властью одного правителя – халифа. Но фактически к XII веку халифат уже распался, и багдадский халиф обладал лишь номинальной властью над большинством исламских территорий. Через десять лет после описываемых событий, в 1258 году монголы захватят Багдад, плененного халифа завернут в ковер и затопчут конями (почетная казнь без пролития крови), а его дворец отдадут несторианскому патриарху. (Прим. ред.).


[Закрыть]. Ее пределы простирались от Испании до Персии, охватывая территории современных Марокко, Алжира, Туниса, Ливии, Египта, Иордании, Израиля, Ливана, Сирии, Турции, Саудовской Аравии, Ирака и Ирана. В этой империи соблюдалась терпимость к христианам и евреям, жившим под ее властью (правда, немусульманское население должно было платить более высокие налоги, и это чудесным образом усиливало их тягу к исламу). Соответственно, к услугам ее правителей было богатейшее, разнообразное интеллектуальное наследие, и накопленный запас знаний далеко превосходил европейский уровень. Арабские ученые уже пользовались индийской цифровой системой (которую мы привыкли называть «арабской»), в то время как на севере все еще мучились с неудобными латинскими цифрами; арабские врачи, обучавшиеся по переводам сохранившихся греческих рукописей, заслуженно считались лучшими в мире; эрудированные арабские философы создали столь тонкие комментарии к Аристотелю, что их изучение считали обязательным во всех университетах Европы, в том числе и Парижском. Беспрепятственный доступ к африканским золотым рудникам обеспечил халифам и султанам Аравии сказочное богатство, вызывавшее зависть при дворах их христианских противников. Жуанвиль описывает огромные золотые слитки, отлитые в больших кувшинах из-под вина, которые один султан использовал как декоративный элемент в своем дворце, а историк X столетия, описывая великолепие резиденции правившего тогда халифа, упоминает вершину искусства – дерево, растущее посреди водоема: «У этого дерева восемнадцать ветвей… на них сидят всевозможные птицы из золота и серебра, большие и маленькие. Почти на всех ветвях сего дерева листья разных цветов. Они шевелятся, когда дует ветер, а птицы посвистывают и поют».

Однако ко времени крестового похода Людовика халифат испытывал натиск как внешних, так и внутренних сил. Его границы с севера потеснили воинственные короли Арагона и Кастилии, а с востока – свирепые потомки Чингисхана [82]82
  Вся описываемая здесь история происходила на фоне татаро-монгольского нашествия под предводительством хана Батыя, внука Чингисхана, о чем автор вскользь упоминает выше. В 1237 году они напали на Рязань, Владимир, в 1240 году был взят и разорен Киев.
  В течение 1241 года орда проникла на земли Польши и разбила в великом битве под Лигницем объединенное войско польского короля и тевтонского ордена. Затем монголы взяли Краков и пошли на Моравию, а оттуда – в Венгрию. Немного не дойдя до Адриатического моря, они, к великому счастью Западной Европы, повернули обратно, поскольку пришло известие о смерти великого хана Угэдся, и все чингизиды должны были собраться в Каракоруме на совет для избрания нового хана. Следует отметить, что свирепость и варварство монголов не то чтобы были преувеличены, но слишком выпячивались перепуганными современниками. В данном контексте было бы неплохо вспомнить о резне, устроенной крестоносцами в первом походе, когда кровь на улицах Иерусалима доходила до колен копей, а христианские воины убивали даже сдавшихся в плен женщин. Степняки имели свою систему ценностей и свой жесткий кодекс чести – который, в отличие от европейцев, неукоснительно соблюдали; они могли отпустить врага, проявившего мужество, и убить соседа за то, что наступил на порог, входя в юрту. Нематериальные достижения оседлых цивилизаций их совершенно не интересовали. Ценнейшей частью добычи были, кроме всего прочего, пленники, которых можно было выгодно продать. Потому практичные монголы убивали только тех, кто вступил в бой или мешал грабить. Пирамиды из голов, упомянутые ниже по тексту, воздвигали в Средней Азии вплоть до последней трети XIX века, но эта традиция пошла от Тимура (Тамерлана), т. е. лишь с конца XIV века. Более того, значительная часть монголов уже давно исповедовала христианскую религию (в форме несторианства) – им это совершенно не мешало воевать (как и прочим христианам!) и жить по заветам предков. (Прим. перев.).


[Закрыть].

В этих сократившихся пределах различия в понимании религиозной доктрины приводили к дальнейшему дроблению политической структуры. Канули в прошлое годы единовластного правления всемогущих халифов в хорошо организованном государстве. Вместо этого враждующие военные вожди, называвшиеся султанами, заявляли о своих суверенных правах на те или иные области и города. Они проводили свои дни в междоусобицах, часто прибегая к помощи наемных войск, чтобы отбить у соседа территорию, причем не брезговали сделками с чужестранцами, когда это было им выгодно.

* * *

Это запутанное состояние дел нигде не было столь очевидно, как в непосредственной близости от Иерусалима. Здесь имелось целых пять султанов – в Каире, Кераке, Дамаске, Хомсе (Эмесе) и Алеппо. Они постоянно воевали между собою за власть, а в их владения вклинивалась небольшая область, занятая христианами. Она включала Иерусалим, Акру, Триполи, Антиохию и Эдессу [83]83
  К описываемому времени княжество Эдесса уже пало. (Прим. ред.).


[Закрыть]. Хотя государства крестоносцев, как их называли, формально находились под защитой рыцарских орденов – тамплиеров и госпитальеров, – теперь они были обязаны своим существованием доброй воле султана Каира, с которым сперва Фридрих, а позднее Ричард Корнуэлльский заключили договор. К сожалению, в 1244 году султан Каира Айюб решил воспользоваться услугами наемников против своего главного соперника, султана Алеппо. Контролировать наемников было трудно, и они по пути в Каир к своему нанимателю надумали разграбить Иерусалим. Почти все орденские рыцари, и тамплиеры, и госпитальеры, погибли, а общие потери среди христианского населения оценивались в шестнадцать тысяч.

Айюб вовсе не хотел спровоцировать вторжение французов; просто так уж ему не везло. Сын Аль-Камиля, прославленного воина и высокообразованного человека, который заключил союз с Фридрихом II, Айюб надеялся, что старый друг отца вмешается и отговорит французского короля от нападения. «В году 1249, когда король Франции, один из великих франкских государей, напал на Египет, император направил ему послание, в коем пытался убедить его отказаться от похода и предупреждал о последствиях этого поступка, но французский король не прислушался к его совету», – писал Ибн Вазиль, историк и дипломат того времени.

То, что Фридрих не смог переубедить Людовика, было особенно некстати, так как султана тревожила иная, намного более серьезная угроза. Монголы, возглавляемые внуками Чингисхана, снова выступили в поход и направлялись к Багдаду, намереваясь покорить всю исламскую империю. В последний раз эта чума объявлялась на мусульманских землях двадцатью годами раньше, когда сыновья великого хана повели свое войско в Персию; потери были сокрушительными. Целые города со знаменитыми библиотеками и мечетями сгорели дотла, жители ограблены, разорены и перебиты. Победители отмечали каждое завоевание, воздвигая жуткие, высокие пирамиды из отрубленных голов своих жертв. По сравнению с ними французское войско казалось образцом цивилизованности.

Айюб был человек болезненный. Он страдал от запущенного туберкулеза, его часто сотрясали приступы жестокого кашля, он задыхался, и это никак не могло поддержать его имидж крепкого правителя. Среди населения ходили слухи, что султан умирает.

Людовик, Маргарита, Карл, Беатрис и Робер д’Артуа прибыли на Кипр в середине сентября 1248 года. Их корабль достиг места встречи одним из первых. Людовику так не терпелось приступить к спасению Святой Земли, что советникам лишь с трудом удалось убедить его остаться на Кипре и подождать, пока подтянутся остальные корабли.

На берегу они обнаружили доказательства тщательной подготовки короля к экспедиции. Бочки с вином, закупленным для похода, громоздились в чистом поле в таких количествах, что «издали походили на большие амбары», – рассказывал Жуанвиль, чей отряд рыцарей высадился вскоре после прибытия короля. Кроме того, «пшеница и ячмень лежали насыпью, как большие курганы… их так долго поливал дождь, что зерна проросли и потому на первый взгляд казалось, будто это холмы, поросшие травой. Однако, когда настало время перевезти зерно в Египет, верхний слой зелени сняли, а под ним пшеница и ячмень оказались свежими, словно их только что сжали». Зрелище этих гор провианта утешало; оно свидетельствовало о предусмотрительности вождя и укрепляло надежду на успешный исход королевской затеи.

Королевский кортеж проследовал в столицу острова Никосию и немедленно занял дворец и все лучшие дома в городе, чтобы дождаться остальных кораблей. По-видимому, о намерениях Людовика уже знали повсюду на тогдашнем Востоке, так как вскоре после того, как он обосновался на Кипре, к нему явилось посольство от правителя монголов (или «тартаров», как их именовали в Европе). Послы сообщили, что монголы также заинтересованы в нападении на мусульманские земли, и было бы неплохо объединить их силы с французскими, чтобы нанести врагам совместный удар. Тартары предложили помочь Людовику взять Иерусалим – то, что его привлекало больше всего. Послы вели себя чрезвычайно дружелюбно и заботливо. Они даже намекнули, что их соплеменники могут пойти на обращение в христианство.

Хотя Людовик понимал, что имеет дело с теми же беспощадными варварами, которые недавно захватили и опустошили Венгрию, устоять перед соблазном обращения тартаров в христианство он не смог. Представители монголов были приняты как почетные гости, и когда они собрались в обратный путь, король направил с ними своих эмиссаров к «королю Тартарии», чтобы обсудить это предложение. Стремясь подчеркнуть свое благоволение, он отправил ему в подарок чрезвычайно дорогой шатер, который мог служить походной часовней. Он был сделан из алого полотна и украшен фигурками Девы Марии, младенца Иисуса и апостолов.

Разумеется, крестовый поход прошел бы совершенно иначе, и объединенный натиск христиан и монголов сокрушил бы силы султана Каира; но на самом деле французам повезло, что идея осталась нереализованной. Людовик был не пара чингизидам, для которых благочестие служило лишь уловкой, чтобы срочно получить военную помощь. Уже имелось достаточно прецедентов, чтобы предсказать: союз будет разорван под каким-либо предлогом, как только мусульмане будут разбиты. Людовика, Карла и Робера постигла бы жестокая казнь, Маргариту и Беатрис могли продать в рабство, и ход истории Европы изменился бы навсегда [84]84
  В данном случае автор неуклюже пытается оправдать последующее вероломство крестоносцев. На самом деле значительная часть монгольского войска (и, судя по всему, сам хан Хулагу) уже являлись христианами несторианского толка; широчайшую известность получила походная церковь-юрта старшей жены хана, кераитки Докуз-хатун. Известно, что на завоеванных ими исламских территориях монголы покровительствовали христианам, но куда важнее тот факт, что они – в отличие от европейских владык – не нарушали заключенных ими соглашений. (Прим. ред.).


[Закрыть]. Но французским послам предстояло проделать такой дальний путь, и их так долго продержали при дворе монгольского хана, что посланцы Людовика смогли возвратиться на Кипр лишь через два с лишним года. К этому времени Людовик со своим войском давно уже переправился в Египет.

Ждать, пока все соберутся, пришлось долго, наступила зима, и французское войско покинуло Кипр лишь весной 1249 года. Погода стояла прекрасная, еды и напитков было вдоволь, а местный правитель был дружелюбен и богат. Беатрис успела родить сына, которого они с Карлом окрестили Людовиком. Робер д’Артуа так написал об этом домой, Бланке: «Знайте же, что графиня Анжуйская [Беатрис] на Кипре произвела на свет весьма миловидного и крепкого сына, коего передала кормилице и оставила здесь».

Людовику оставалось выполнить последнюю формальность перед тем, как взойти на корабль: отправить официальное объявление войны, своего рода спортивный вызов, предупреждение противнику, что такой-то собирается напасть и уничтожить его. Следуя этому рыцарскому обычаю, король Франции направил султану Каира следующее послание:

«Да будет тебе известно, что я являюсь главою христиан, как ты являешься признанным главою мусульманского мира… Я достаточно уже дал тебе доказательств нашей силы и разумнейших решений… Если сия страна перейдет в мои руки, она станет моею как дар. Если же ты сохранишь ее, одержав надомною победу, тыволен поступить со мною, как пожелаешь. Я рассказал тебе о войсках, подчиняющихся мне, – они покрыли холмы и долины, многочисленные, как камни на земле, инацеленные на тебя, кякорудие судьбы. Предупреждаю тебя: берегись!»

На это Айюб ответил:

«Глупец! Если бы ты узрел клинки наших мечей и обширность пространств, разоренных нами, укрепления и побережья, отнятые [у тебя] и земли, захваченные нами в прошлом и настоящем, ты будешь грызть пальцы, раскаиваясь в своей дерзости! Итог действий, предпринятых тобою, неизбежен: настанет день, когда мы выиграем, а ты будешь сокрушен. Тогда ты проклянешь сам себя».

Исполнив непременное требование рыцарского ритуала и ничуть не устрашившись, Людовик IX и его крестоносцы приготовились к отплытию.

Глава XI. Крестовый поход Людовика IX

Французский флот покинул Кипр 13 мая 1249 года. Зрелище было, видимо, внушительное. Людовик распорядился взять с собою все необходимое – не только людей и лошадей, но осадные орудия, доспехи, оружие, вино, пшеницу, даже плуги для будущих христианских поселений. Жуанвиль, свидетель этих событий, приводит численность французских судов – 1800. «Это был воистину чудесный вид, ибо казалось, что море, насколько хватало глаз, сплошь покрыто белыми парусами кораблей».

Маргарита плыла с Людовиком и его братьями; другие французские дамы тоже плыли со своими супругами, поскольку Матвей Парижский упоминает, что при королеве Франции в Дамьетте состояло много знатных женщин.

В море их настиг шторм, половина флота была рассеяна, и только около семисот судов прибыло на место назначения, в египетский порт Дамьетту. Остальных противный ветер отогнал почти на двести миль, до самой Акры. Король был на одном из тех кораблей, которые не промахнулись мимо порта. Король и королева Франции увидели силуэт Дамьетты на горизонте 4 июня.

Айюба со всех сторон предупреждали о приближении Людовика. Фридрих направил к султану одного из своих шпионов, который доложил, что «проделал весь путь в Египет под видом купца, и не было и слуху о его визите к султану, а франки так и не поняли, что император вместе с мусульманами строил козни против них». Султан Каира был слишком болен, чтобы лично встретить роковых врагов, и поручил задачу защиты Египта своему лучшему военачальнику, Фахр-ад-Дину. Не зная точно, где высадится Людовик, и будучи ответственным за без малого двести миль побережья, Фахр-ад-Дин собрал большую часть войск в глубине страны, чтобы быстро выйти наперехват французам в любом направлении. Расположив основные силы египтян в Мансуре, на пути в Каир, он лишил Людовика возможности достичь египетской столицы. Однако вероятнее всего было, что французы высадятся в Дамьетте, и полководец лично повел небольшой авангард на побережье, чтобы попробовать отпугнуть крестоносцев прежде, чем они окажутся на берегу.

Итак, приблизившись к Дамьетте, французы увидели то, что они сочли основными силами султана. «Мы обнаружили, что войско султана в полной готовности выстроилось на берегу. Это зрелище зачаровывало, ибо оружие воинов султана все было в золоте, и там, где на него падали солнечные лучи, оно ослепительно сверкало. Сарацинские рожки и литавры производили устрашающий шум» , — рассказывал Жуанвиль. Разгорелся недолгий спор о том, не подождать ли отставшие из-за шторма суда, но на этот раз Людовик был неколебим: на следующее утро войска короля пойдут в бой.

Когда рассвело, крестоносцы надели доспехи и перешли на галеры, которые доставили их на берег. Среди этих гребных судов были весьма роскошные. Граф Яффы, например, велел расписать борта своими гербовыми эмблемами. «На его галере было не менее трехсот гребцов; сбоку от каждого гребца был укреплен небольшой щит с гербом графа, а к каждому щиту был прикреплен вымпел с тем же гербом, шитым золотом».

Людовик порывался повести войско в атаку лично; услышав, что галера какого-то сеньора достигла земли раньше, чем королевская, он спрыгнул с борта в воду, где было глубиной по шею, подняв свой штандарт высоко над головой. «Когда он выбрался на сушу и рассмотрел противника, то спросил, кто они, и ему ответили, что это сарацины [мусульмане]. Тогда он взял копье наизготовку, прикрылся щитом и немедленно напал бы на них, если бы стоявшие рядом благоразумные люди не удержали его», – сообщает Жуанвиль.

Мусульманский авангард был намного малочисленнее, и французские арбалетчики на плоском, открытом участке берега с хорошим обзором причинили им серьезные потери. Маргарита и Беатрис наблюдали за ходом боя с безопасного расстояния, из гавани. Фахр-ад-Дин приказал отступить. Он попытался сжечь за собою мост, ведущий к Дамьетте, но французские рыцари следовали за ним по пятам, и у него не хватило времени. Вместо того, чтобы вернуться в город и обороняться, Фахр-ад-Дин обогнул Дамьетту, чтобы присоединиться к основной части войска.

Дамьетта была хорошо укреплена и имела собственный гарнизон, но когда тамошние солдаты увидели, как отступает войско султана, они оставили свои посты. Ибн Вазиль писал:

«Люди в Дамьетте опасались за свою жизнь в случае, если начнется осада. Там имелся, конечно, отряд доблестных кинанитов, но аллах вселил ужас в их сердца, и они покинули Дамьетту, а с ними и все жители, и шли без остановки всю ночь… Утром в воскресенье 23 сафара [июня] франки подошли к Дамьетте и нашли ее покинутой, с настежь открытыми воротами. Не нанеся ни единого удара, они заняли город и захватили все военное снаряжение, оружие, припасы, утварь и провиант, которые находились там. Это было неслыханное несчастье ».

После этого оставалось только пропеть «Те Deum».Маргарита и Беатрис, вероятно, сошли на берег к вечеру. Людовик захватил Дамьетту для Франции и Церкви за одно утро.

Но без потерь все же не обошлось. Когда крестоносцы начали собирать своих погибших, среди них нашли Гуго де Лузиньяна, графа де Ламарш. Затеявший и переживший вместе со своей женой Изабеллой два мятежа, страстно желавший добиться господства и независимости, он расстался с жизнью, служа королю Франции на далеком чужом берегу, от удара сарацинской сабли.

Тем временем Фахр-ад-Дин добрался до Мансуры, где располагалась основная часть мусульманского войска, и должным образом проинформировал султана о размерах армии вторжения и потере Дамьетты. Айюб так разгневался на гарнизон, покинувший свою крепость, что велел их всех повесить.

Эта расправа, видимо, утешила разъяренного султана и удовлетворила потребность в козлах отпущения, но ничем не облегчила настоятельную проблему изгнания французской армии из Египта. Согласно Матвею Парижскому, который, похоже, был хорошо осведомлен благодаря письмам крестоносцев, отправленным домой в Европу, Айюб сперва попробовал поторговаться – Иерусалим за Дамьетту. Но Людовик отклонил предложение – в основном по совету своего брата Робера д’Артуа.

Дипломатия не помогла, и Айюбу не оставалось иного выбора, кроме войны. 25 июня он направил к Людовику гонца с официальным вызовом на бой при Мансуре. Угроза была столь велика, что султан, несмотря не нездоровье, решил сам добраться до Мансуры, чтобы собрать и подготовить войска. Он взял с собой всех домочадцев, его уложили в носилки и понесли через пустыню, кашляющего и дрожащего от озноба. Перед отъездом султан Каира принял дополнительную меру предосторожности – снова послал за наемниками.

Людовик предпочел не отвечать на вызов султана от 25 июня. Вместо этого он стал поджидать в Дамьетте прибытия отставших из-за шторма судов. На это ушло несколько месяцев. Он просто сидел со своей армией в Дамьетте до ноября, когда наконец прибыли последние крестоносцы, в том числе и его брат Альфонс де Пуатье.

Не нужно быть опытным в военном деле, чтобы понять: вынужденное безделье не улучшает морального состояния воинов. Среди рыцарей пошли ссоры из-за дележа довольно скудной добычи, обнаруженной в Дамьетте. «Общая стоимость этого добра… не превышала шести тысяч ливров, —насмешливо отмечал Жуанвиль . – А основная часть войска развлекалась с продажными женщинами, и по этой причине… король прогнал многих из своих людей».

Хуже того, воины султана, видя, что враг неизвестно почему решил сидеть тихо, начали производить отважные ночные набеги, наносящие противнику небольшой, но регулярный урон. Крестоносцы засыпали – и гибли. По утрам соотечественники находили их обезглавленные тела, сидящие за столами.

Однако после приезда Альфонса де Пуатье Людовик наконец созвал совет, чтобы решить, куда теперь податься войску. Мнения разделились по вопросу: занять ли Александрию, еще один важный порт Египта, или направиться прямо на Каир. Большинство баронов высказывалось за Александрию, «поскольку в этом городе имеется удобная гавань, где могут приставать корабли, доставляющие припасы для армии».Но Робер д’Артуа резко возражал, доказывая, что следует идти на Каир. «Если мы хотим убить змею, нужно прежде всего раздавить ее голову», – настаивал он. Король, как сообщает нам Жуанвиль, презрел советы баронов и согласился с братом.

Войско выступило из Дамьетты 20 ноября 1249 года. Людовик оставил там Маргариту, Беатрис и других знатных дам, выделив для охраны города всего пятьсот солдат под командой герцога Бургундского. Почти половину их составляли моряки из Пизы и Генуи, экипажи тех судов, которые доставили крестоносцев в Египет. Под влиянием эйфории, последовавшей за взятием Дамьетты, их убедили войти в состав французского войска. И королева Франции, и ее сестра, графиня Прованская, снова были беременны, когда их мужья отправились воевать с египтянами.

Путь через пустыню истощил последние силы Айюба, но он все-таки сумел добраться до Мансуры живым, и ему еще хватило присутствия духа распорядиться о создании дополнительных укреплений, чтобы воспрепятствовать продвижению Людовика. Были воздвигнуты стены, роздано оружие, прибыли подкрепления, доставленные в барках по Нилу. Но 20 ноября, в тот самый день, когда крестоносцы покинули Дамьетту, султан впал в кому. Четыре дня спустя он умер.

Советников султана охватила паника. Смерть Айюба неминуемо должна была деморализовать армию, отдельные отряды могли уйти как раз тогда, когда численность войска была решающим фактором. Власть в султанате должна была немедленно перейти к старшему сыну Айюба, Туран-Шаху, но Туран-Шах был незадолго до того отправлен на север с политическим поручением, и на возвращение ему требовалось несколько недель. Советники колебались, не в силах определить самую правильную тактику.

Этот политический вакуум заполнила Шахар аль-Дурр («Жемчужное дерево»), любимая жена Айюба. Шахар, бывшая рабыня, армянка, привлекшая внимание султана как ценная находка после очередной битвы, проявила мудрость, достойную самых опытных государственных мужей. Собрав в шатре у тела покойного ближайших родственников и слуг, она убедила их скрыть смерть повелителя от народа и войска. Обман соблюдался до мелочей: Шахар по-прежнему распоряжалась готовить еду для Айюба и доставлять в его шатер, а те служащие, которые не были посвящены в замысел и просили аудиенции, получали ответ, что султан примет их попозже, когда будет чувствовать себя лучше. Затем Шахар велела Фахр-ад-Дину составить послание к жителям Каира, объявив предстоящую кампанию джихадом, и призвать горожан подняться против франков. [85]85
  Джихад – священная война для защиты истинной веры. Участие в нем считается не только почетным, но и обязательным для всякого правоверного мусульманина призывного возраста. По сути, это аналог крестового похода у христиан. У разных цивилизаций – разные приемы воздействия на людей, а результат одинаков: люди поднимаются как один, сражаются не за страх, а за совесть, и вероятность победы в бою повышается. Настроенные таким образом участники первого крестового похода творили чудеса отваги и стойкости; но времена изменились – после 40 лет бесчинств и грабежей под предлогом борьбы за веру в Лангедоке рыцарство уже не воодушевлялось отвлеченными идеями. Людовику с его далекими от реальности представлениями следовало бы родиться лет на двести раньше! (Прим. перев.).


[Закрыть] «Вставайте и идите, тяжело ли вы вооружены либо легко, и сражайтесь во имя аллаха, отдайте ему и свое достояние, и свою жизнь».Для большей достоверности она уговорила полководца скрепить послание печатью Айюба, чтобы никто не усомнился, что оно исходит от самого султана. Все уловки сработали; подкрепления пошли со всех сторон, истина осталась неизвестна войскам, хотя французской стороне новость, кажется, вскоре принесли лазутчики.

Медленное продвижение французской армии из Дамьетты по правому берегу Нила также было на руку Шахар. Пятьсот всадников, выделенных Фахр-ад-Дином в качестве снайперов, затруднили продвижение крестоносцев, и у тех ушел целый месяц на то, чтобы добраться до Мансуры. Когда Людовик с войском наконец появился, оказалось, что огромный вражеский лагерь раскинулся на противоположном берегу реки, «препятствуя нашей переправе, что было нетрудно сделать, поскольку у нас не было иного способа приблизиться к ним, кроме как переплывая реку», – рассказывал Жуанвиль.

Целый месяц крестоносцы пытались переправиться, сооружая укрепленный мост с башнями. Однако не успевали они возвести одну башню, как арабы сжигали ее горящими снарядами из катапульт, установленных специально для этого. Что касается самого моста, то противники дождались, пока его почти закончили, после чего разрушили дамбу: нильская вода хлынула на мост, и под ее весом он рухнул. «Так получилось, что за один день они уничтожили все, над чем мы трудились три недели; стоило нам возвести дамбу с нашей стороны, как они пробивали в ней отверстия со своей» , —грустно отмечал Жуанвиль. Затея с мостом была и утомительной, и бесполезной, рыцари и солдаты начали болеть. Досада и разочарование охватили всех.

Потом французам чуть-чуть повезло. Некий предатель-бедуин за пятьсот безантов предложил показать крестоносцам место выше по течению реки, где ее можно было пересечь верхом на лошадях. Сумма была немалая, но дело того стоило. Людовик решил сперва послать отборный отряд под командой своего брата Робера д’Артуа, чтобы они, переправившись, проверили полученные сведения, прежде чем рисковать всем войском. Если все пойдет хорошо, король поведет остальных.

Поначалу вылазка Робера д’Артуа имела заметный успех. Информация бедуина оказалась надежной; в указанном месте посреди течения Нила находилась песчаная отмель, лошади и всадники могли перейти на другую сторону. Они застали врасплох три сотни арабских солдат, которые пустились бежать. Граф д’Артуа со своими людьми бросился в погоню, ворвался в лагерь, который арабы называли Джадила, застал Фахр-ад-Дина во время купания и убил его, а также всех, до кого смог добраться.

После этого, по договоренности, Робер должен был сидеть и ждать, пока подтянется Людовик с остальным войском. Увы, Робер, распробовав вкус победы, захотел большего и, не слушая трезвых советов более опытных рыцарей, помчался прямо в Мансуру. Ворота города были открыты, чтобы впустить солдат, спасающихся от французов, и крестоносцы ворвались в Мансуру. Промчавшись, как ураган, по улицам, сметая все на своем пути, они достигли дворца, где пребывал султан.

Но армия хороша лишь тогда, когда соблюдает дисциплину, а французские рыцари, видимо, приняв отсутствие сопротивления за капитуляцию, решили поразвлечься грабежом. Они рассеялись по улицам города, выискивая добычу. Тогда арабы, которые и не думали сдаваться, а выжидали, рассредоточившись по балконам и крышам, принялись забрасывать врагов всем, что попадалось под руку. «Когда наши люди попытались возвратиться, – писал Жуанвиль, – турки в Мансуре стали сбрасывать сверху бревна и тяжелые поленья на головы проезжающим по улицам, а они были очень узкие».Небольшой, но дотоле эффективный отряд крестоносцев рассыпался на отдельные кучки, не имевшие возможности перегруппироваться.

И тогда в дело вступили наемники.

Это были мамлюки, тюрки-всадники, прибывшие с севера. Их отряды формировались из бывших рабов, которых обучили военному делу; сделавшись солдатами, они обрели и свободу, и богатство. Потому они сражались со свирепостью, ни с чем не сравнимой даже в Средние века: именно мамлюки впоследствии отбросили монголов и спасли Египет от внуков Чингисхана. [86]86
  При всем уважении к военным талантам мамлюков следует отметить, что в сражении при Айн-Джалуте 3 сентября 1260 года, решившим судьбу Ближнего Востока (а заодно и государств крестоносцев), египетская армия имела многократное превосходство над «обсервационным корпусом» Китбуги-нойона. Монголов погубила демократия: основная часть войска Хулагу отбыла обратно в Каракорум для участия в выборах нового великого хана. (Прим. ред.).


[Закрыть]Видя, что противник изолирован и загнан в ловушки, они атаковали: «В момент наивысшей опасности отряд мамлюков… отважных, как львы и могучих в битве, набросились, как один человек, на врага, их натиск сломил его и отогнал. Франков перебили всех до единого мечами и булавами», – писал Ибн Вазиль.

Тем временем Людовик привел свою часть войска к Джадиле, где и обнаружил, что брат, нарушив приказ, ушел дальше, в Мансуру, оставив без прикрытия солдат, переправляющихся через Нил. Более того, мусульмане, зная теперь, где переправляются французы, прислали в Джадилу дополнительный отряд, который и атаковал Людовика, как только они оказались на этом берегу. Жуанвиль находился рядом с королем:

«Пока мы пробирались вниз по берегу, между небольшим ручьем и основным течением, мы увидели, что король находится возле самой реки. Турки теснили другие отряды, нанося им удары мечами и булавами, и постепенно оттесняя их, вместе с дружиной самого короля, к берегу реки. Там царила такая неразбериха, что многие из наших воинов отваживались броситься вплавь, чтобы присоединиться к герцогу Бургундскому; но им это не удавалось, ибо кони их устали, и стояла сильная жара. Итак, пока мы шли навстречу им вниз по течению, мы видели реку, усеянную копьями и щитами, полную людей и лошадей, тонущих в воде».

Людовик сумел удержать позицию на берегу, но не смог двинуться дальше, к Мансуре. Робер д’Артуа и все его люди, примерно треть французских сил, погибли на улицах города от рук мамлюков. Людовик потерял еще несколько сотен солдат при переправе, и хотя лагерь в Джадиле он занял, но оказался под непрестанным натиском мусульманских сил, которыми теперь руководил предводитель мамлюков.

Только теперь французам стало наконец ясно, какую огромную глупость они совершили, не оставив за собою Александрию, прежде чем идти на Каир. Мусульмане, пользуясь этим вторым портом, отправили вверх по Нилу барки, набитые солдатами, и те расположились между Людовиком и Дамьеттой, отрезав крестоносцев от путей подвоза продовольствия и возможного отступления. Король Франции попал в западню.

Робер начал свою злосчастную вылазку 8 февраля; французская армия торчала в Джадиле до апреля, отбивая вражеские атаки и медленно умирая от голода. Ели все, что находили, в том числе и порченую рыбу. Немудрено, что в лагере началась эпидемия. «Из-за бедственных обстоятельств и нездорового климата – ибо в Египте не выпадает и капли дождя – наше войско поразила болезнь… у тех, кого она поражала, плоть на деснах распухала и чернела; и никто из заболевших не мог надеяться на выздоровление, всех их ждала смерть», – писал Жуанвиль. Пытаясь остановить развитие болезни, французские хирурги оперировали солдат, срезая почерневшие ткани с десен. «Тяжело было слышать в лагере вопли тех, у кого срезали отмершую плоть, – вспоминал Жуанвиль. – Казалось, это кричали роженицы». Беда не обошла и самого короля [87]87
  Выяснить точнее, что представляла собой эта болезнь, сложно, так как средневековые источники всегда и всюду очень сбивчиво излагают симптомы. Исходя из того, что основным питанием войска в отсутствие подвоза свежих продуктов были в основном хлеб (лепешки) из лежалой муки и вяленое мясо, современный медик, с которым я консультировалась, поставил вероятный диагноз – цинга или какое-либо иное проявление жестокого авитаминоза. (Прим. перев.).


[Закрыть].

Отчаиваясь все сильнее, уже не надеясь взять Каир, Людовик попытался вернуться к первоначальному предложению султана – обменять Дамьетту на Иерусалим. Но Туран-Шах, сын султана, к этому времени уже возвратился из поездки на север и, зная, что египтяне явно находятся в выигрышной позиции, отказался вступить в переговоры. Людовику оставалось только отступить. Французы переправились обратно через Нил, в свой прежний лагерь, и 7 апреля, под покровом темноты, уцелевшие остатки армии попытались уйти в Дамьетту.

Ничего хорошего из этого не вышло. Король приказал отдать сохранившиеся барки для перевозки больных и раненых, но для того, чтобы подать сигнал к отступлению, были разведены костры, и это выдало их намерения противнику. «Команды наших галер развели костры, чтобы указать место сбора тем больным, кто сумел дотащиться до берега реки, – вспоминал Жуанвиль. – Пока я поторапливал своих матросов, чтобы убраться поскорее, сарацины проникли в лагерь, и я увидел в свете костров, что они убивают несчастных на берегу». К великой досаде Карла Анжуйского, который понимал, что медленное движение старшего брата ставит под угрозу отступление, король отказался плыть на галере. Дизентерия так одолела Людовика, что он едва мог держаться в седле; ему приходилось столь часто останавливаться, чтобы облегчиться, что, по словам Жуанвиля, «пришлось напрочь отрезать заднюю часть его штанов». Карл твердил, что нужно торопиться. «Граф Анжуйский, граф Анжуйский, если я стал для тебя обузой, избавься от меня; но я не оставлю своих людей!» – воскликнул Людовик.

Карл был прав, торопя его: Людовик смог доехать только до деревушки Шаримшах, примерно на полпути между Мансурой и Дамьеттой, а там окончательно свалился. Его перенесли, почти без сознания, в дом сочувствующих местных жителей французского происхождения. «В то время все думали, что он не дотянет до утра», – писал Жуанвиль. С позволения Людовика один из рыцарей его свиты попытался договориться с египтянами о перемирии, но прежде, чем определили условия, какой-то перепуганный сержант-француз стал кричать крестоносцам, что нужно сдаваться; во всеобщем смятении «все решили, что таков приказ короля, и отдали свои мечи сарацинам». Понятно, что необходимость в перемирии отпала. Дом, где скрывались король и его братья, был окружен, и все они попали в плен.