Текст книги "Легенда Тристане и Изольде"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 56 страниц)

Безнадежно влюбленная, она тут же принялась оглядывать комнату в надежде найти оружие, веревку, воду, огонь, бездну, или еще что-нибудь, способное положить конец ее несчастной жизни, по воле злого рока еще продолжающейся. Тогда удрученная горем Бранжьена, в слезах, изнемогая от печали и скрывая снедающую ее тоску, попыталась отвратить опасность, которой готова была подвергнуться ее госпожа, и принялась увещевать ее такими доводами:

– Госпожа моя, я отлично знаю, как похвально умереть, когда нет возможности другими средствами избыть свою печаль. Если же есть способ развеять ее, то лучше всего остаться жить. И тогда после страстей и безнадежной скорби следует себя холить и лелеять, чтобы тем сильнее наслаждаться радостями кротости, которая со временем заставит замолчать досаду. Раз Тристан в разлуке с вами, поверьте, что он вытерпел не меньше, чем вы в этом тоскливом ожидании, не имея, насколько я его знаю, другого желания и намерения, кроме как вызволить вас из несчастья или из заключения ради чистосердечной и преданной любви, которую он к вам испытывает. И впрямь, подумать только, ведь столь неравный брак заключил он, женившись на дочери короля Нанта. А ведь этому способствовала и ваша нерешительность. Не будь этого, неужели такой могущественный принц был бы настолько глуп, чтобы домогаться любви другой дамы: это же чистое и явное безумие. Но раз уж вы непременно желаете представить дело именно так, как вы говорите, и мне с моим бессилием и слабостью невозможно хоть немного успокоить вас, прежде, чем подвергаться еще большей опасности, следовало бы, по моему разумению, послушать совета дамы или девицы, по счастью, нашедшей выход или избежавшей той беды, в которую вы изо всех сил хотите себя ввергнуть. Королева Геньевра, возлюбленная мессира Ланселота Озерного, сможет вас предостеречь и помочь вам, если вы ей откровенно напишете о беде, в которой вы оказались из-за любви к вашему рыцарю. Всем известно, как она мудра и добра, и я нисколько не сомневаюсь, что она вам как раз и посоветует быть благоразумной и сдержанной.

Изольда взвесила про себя слова своей Бранжьены, сказанные единственно из ее простодушной привязанности к своей госпоже, и с помощью божьей, переменив свое решение, положила написать королеве Британии. И для этого пошла она в свою комнату, взяла перо и бумагу и написала следующее послание, прежде приказав Бранжьене отыскать среди девиц наиболее верную и подходящую для такого поручения, дабы отправить ее в дорогу, как только письмо будет написано и запечатано.

Письмо королевы Изольды Корнуэльской королеве Британии Геньевре

Моя госпожа, поелику весть о вашем новом союзе {3} коснулась моего слуха, я, полагаясь на вашу любезность, осмелилась сравнить его с моим и поведать вам о некоем возлюбленном. И вы будете весьма удивлены (о, я уверена в вашей царственной сдержанности и осмотрительности, а также в том, что вы находитесь в особой милости у Амура), если я сейчас примусь описывать злые дела и предательство, которое совершил надо мной тот, кого я любила больше себя самой, и поведаю о неожиданной и обидной немилости провидения, столь благосклонного ко мне прежде. Дабы история моего теперешнего несчастья была вам известна и понятна, узнайте, о ваше величество, что с того дня, когда мой Тристан и я превратили наше желание в незыблемый (так мне казалось) союз, я почитала себя счастливой, словно для меня исполнилось сокровеннейшее желание всех любящих, коим является обоюдная верность, искренне полагая, что ни на небесах, ни на земле нет силы, которая могла бы разлучить нас или повредить нашей любви, столь глубоко запечатленной в моей душе, что непреклонности и твердости моего духа не могут, да и не смогут поколебать ни нанесенные мне оскорбления, ни плачевная неволя, в которой содержит меня мой муж, жестокий и немилостивый тиран Марк Корнуэльский. И так я упорствовала в своей непреклонности, доходящей почти до упрямства, когда (о боже, какое горе!) сюда, за стены моей печальной и тоскливой темницы, дошли дурные вести. Тристан, Тристан, могу ли я принца Леонуа по праву называть любимым, раз он изменил своей первой Изольде, которую навеки забыл и покинул, женившись на другой, по-моему, вовсе его недостойной. Знаете ли вы, из какого дома он взял жену? Госпожа моя, он женился на дочери этого ничтожного сеньора, короля Хоэля, не известив меня ни устно, ни письмом, не сообщив даже о причине своего отъезда и отдаления, и живет уже больше года, забавляясь и наслаждаясь в объятиях своей нежной супруги. Я в такой безнадежности и тоске из-за этого гнуснейшего поступка, что жду утешения лишь от вас, надеясь снискать благородную и милостивую дружбу, на какую способна дама ваших достоинств, ибо, потеряв всякую надежду, я не вижу и не знаю, что могло бы мне помешать покончить с собой. Поэтому-то, госпожа моя, я спешно посылаю к вам эту девицу, каковой, как моей доверенной и посвященной в тайну прислужнице, вы можете передать свой ответ и все то, что еще захотите прибавить. Поручаю себя вашей милости, которая неизменно была добра ко мне.

Остаюсь ваша смиренная и покорная сестра,

Изольда, королева Корнуэльса.

Тщательно сложив и запечатав письмо, Изольда спросила Бранжьену, готова ли посланница. Та же привела к ней девицу Франсиль, и королева сказала ей:

– Франсиль, то, что я отличала тебя среди всех моих девушек и женщин, должно пробудить в тебе проворство и верность. Кроме того, я хочу, а для этой надобности я и избрала тебя, чтобы ты отправилась со всей поспешностью и отыскала королеву Геньевру, где бы она ни была, отдала ей в руки это письмо, а мне привезла бы ответ.

– Госпожа моя, – отвечала девица, – видя благосклонность, с которой вы мне даете это поручение, я постараюсь все выполнить по вашему желанию и не ошибиться.

Коротко говоря, Франсиль села на лошадь и отправилась. Она ехала день за днем, покуда в конце весны не прибыла в Британию. В воскресенье вечером въехала она в Камелот, где находилась королева Геньевра, окруженная многими дамами и девицами. И за сим, поцеловав письмо, она, как сумела, выразила королеве почтение, назвала свою госпожу и передала, что ей было поручено.

Геньевра приняла письмо, сломала сургуч и долго читала и перечитывала послание Изольды. Затем она удалилась в свои покои, позвав с собой и посланницу, чтобы на досуге обсудить с ней дела королевы Изольды и то, как с ней обошелся король Марк. Прочитав послание, такое доверительное и безыскусное, она не могла удержаться, чтобы не послать Марку несколько проклятий ради своего расположения к королеве Изольде.

Здесь мы их оставим, чтобы отвлечься и вернуться к нашему Тристану, и расскажем о долгом и докучном его пребывании возле своей жены.

Глава 60. О возвращении посланницы Франсиль к своей госпоже королеве Изольде с ответом от королевы Геньевры и о том, что было после

Итак, девица Франсиль так же проворно вернулась, как и уехала. Она возвратилась к Изольде, проделав все путешествие так тайно и скрытно, что никем не была замечена. Проведенная Бранжьеной в комнату Изольды, девица поведала о поручении, данном ей господином Ланселотом Озерным и королевой Геньеврой, смиренно поцеловала оный ответ и с поклоном до земли вручила его королеве, прибавив такие слова:

– Госпожа моя, вот то, о чем просили вы королеву Британии. Послание это королева написала при мне своею рукой, запечатав его кольцом, которое она носит на пальце.

Изольда взглянула на письмо и увидела на печати изображение Геньевры, столь искусное, что трудно рассказать; она поцеловала его с глубоким благоговением, разорвала шелк, в который было завернуто послание, и нашла там следующее:

Ответ королевы Геньевры королеве Изольде Корнуэльской

Моя госпожа, моя сестра, хотя бы только ради того, чтобы исполнить свой долг, в тот же день, когда Паламед Язычник {4} принес мне о вас новости, открыв мне свою любовь к вам и уверившись в искренности моей, мне следовало бы послать к вам одну из своих девиц, дабы отблагодарить вас за ваше доброе ко мне расположение, или, по крайней мере, для того, чтобы, уклоняясь от злословия некоторых хулителей и избегая опасной зависти, оправдать данную мне репутацию, подтвердив ее моим письмом, и разрушить (быть может) тайные намерения завистников. Но я все мешкала вам написать, покуда ваша любезность и великая учтивость меня к этому не принудили и не приневолили; к тому же и не имею я ни возможности, ни желания медлить в деле, от которого ни одна знатная дама не должна отказываться, то есть в утолении вашей скорби и мучений, слишком жестоких для вас, королевы, которую зову моей дорогой сестрой и подругой, более восхваляемой и знаменитой красотой, чем любая другая на земле. И то, что вы мне пишете о своих делах, оказывает мне честь и делает меня самой счастливой и довольной из всех смертных. Кроме того, поскольку небеса пожелали и позволили нам узнать, что Амур относит меня к числу своих особенных любимиц, я, служа на земле тому, кто. не имея себе равных среди людей по своему оружию и любезности, не может быть признанным служителем смертной женщины, а только возлюбленным высочайшей из богинь, не могу и не имею права вас отвергать. Но хотя я и любима, счастлива и нахожусь на вершине блаженства, нельзя мне, увы, не испытывать тревоги, ибо дела житейские так хрупки и изменчивы. И кроме того, лишая меня радости, одолевает меня досада и заставляет вчуже сетовать на ваши несчастья. Однако я все же уверена, что они должны обратиться в радость, и очень скоро, и вы, дошедшая до предела в своем горе, должны быть в этом уверены, если то, что нам предписано – верно. Я так полагаюсь на верность и честность вашего друга, что и сама мысль, будто он может оказаться столь низким негодяем, не должна у вас даже возникать. Ведь судя по тому, что мне известно, вы были любимы очень преданно, а первая же обида заставила вас поверить сомнительному слуху, и вы жалуетесь и теряете надежду не меньше, чем если бы знали это наверняка или если бы в этом уверились. Вы еще не знаете, что ссоры влюбленных только разжигают и изощряют то божественное и бессмертное пламя, которое питает наши души. Надейтесь же, сестра моя, и вы утешитесь в этой малой и легкой скорби, да сохранят вас блага и богатства, дарованные вам Амуром: ведь эта печаль мимолетна и долго тянуться не может. Изольда, по правде сказать, не такой ваш Тристан невежа, и потом он так вас достоин, что согласился бы страдать (если только ему не воспрепятствовала какая-нибудь извинительная причина), как надо признать, страдал и раньше, лишь бы только не разгневать вас и не доставить вам ни малейшей печали и кручины. И в это я вас умоляю поверить.

Остаюсь ваша добрая сестра и лучший друг,

Геньевра, королева Британии.

Не удовлетворясь этим первым чтением, королева читала и перечитывала много раз, и так как порыв страсти утих, повернулась к Бранжьене с радостным и смеющимся лицом и молвила:

– Моя Бранжьон, теперь я знаю: правда то, что мне здесь рассказывали об осмотрительности и любезности королевы Геньевры, жены доблестного Артура. Говорят, что Природа и Удача сделали ее первой среди дам, а небо позволило ей родиться с такой счастливой наружностью, что все, что бы она не предпринимала, удается ей превосходно. И до получения этого письма кто мог бы заставить меня поверить, что я получу такое утешение, какое она мне прислала, как все и кончилось на самом деле.

– Ну вот, госпожа моя, – отвечала Бранжьена, – я была права, как вы имели случай убедиться, и принимая во внимание ее столь чудесную обходительность, надо сказать, что она может убедить каждого в чем пожелает, и все устраивается, как она хочет.

– В самом деле, Бранжьена, – продолжала Изольда, – это замечательная женщина, и думается, она единственная в своем роде.

– И поэтому, моя госпожа, – добавила девица, – не медлите поступить по ее совету, и веселье, которое покинуло вас из-за продолжительной тоски, снова вернется к вам. И тогда в несколько дней возродится ваша былая красота, и вы будете пребывать в таком же добром здравии и расположении духа, как и прежде.

И поскольку гнев и ярость Изольды смягчились, она положила известить и вызвать к себе своего Тристана, рассудив про себя, что с которой стороны прервана любовь, с той она и должна возобновляться. И хотя дамам более свойственны забавы, а рыцарям – действия, Изольда, считая это своим непреложным долгом, решила на этот раз изменить обычаю. И она исполнила свое желание, написав милостивое и учтивое письмо принцу Леонуа, вручила его своей Бранжьене и при этом дала ей приказание, так как боялась, что та ослушается, нигде не останавливаться дольше, чем на одну ночь, пока не доставит письма по назначению.

Так и поступила девица, а мы предоставим ей ехать в свое удовольствие для того, чтобы поведать вам, что произошло с Ламораком Уэльским после того, как он отослал заговоренную чашу ко двору короля Марка, чтобы навлечь немилость на тамошних дам, и о каковом испытании был там спор между королем и его баронами, о чем и рассказывается ниже {5}.

ПРИЛОЖЕНИЯ

А. Л. Михайлов

ИСТОРИЯ ЛЕГЕНДЫ О ТРИСТАНЕ И ИЗОЛЬДЕ

1. ЛЕГЕНДА

Средневековье знало немало легенд, оно неутомимо и увлеченно создавало мифы и творило легенды, как большого национального звучания (например, о подвигах Сида или Роланда), так и менее значительные (скажем, о "любви издалека" провансальского трубадура Джауфре Рюделя к принцессе Триполитанской). Эти легенды продиктованы историей, ее всенародными драмами и небольшими частными эпизодами. Но в том и в другом случае смысл легенды, тот пафос и тот лиризм, что несла она, не вызывали споров. Но рядом с легендами историческими были и другие – мифологические. В них их истоки еле видны, почти незаметны. Такие легенды вобрали в себя верования и представления целых эпох, отразив в переосмысленном виде систему этических ценностей, вырабатывавшуюся веками. В таких легендах неизбежно много слоев, и смысл их неоднозначен. Они вызывали разные толкования уже на протяжении Средневековья. Они остаются предметом глубокого изучения и оживленных споров и в наши дни.

Легенда о Тристане и Изольде относится как раз к числу таких легенд. Но рядом с другими мифами Средневековья ее положение особое. Так, популярнейшая в свое время легенда о поисках чудесной чаши Грааля, породившая огромное число посвященных ей литературных памятников, не перешагнула, однако, хронологические рамки своей эпохи. Возникнув в Средние века, она и осталась типично средневековой. Иначе – легенда о Тристане и Изольде. Она относится к числу легенд "вечных". Рожденная культурой Средневековья и понятная лишь в контексте этой культуры, она не умерла вместе с нею. Дело в том, что легенда о Тристане и Изольде моделирует человеческие отношения, поэтому она универсальна. Но отношения эти, при всей их кажущейся простоте, глубоки и сложны. В них как бы скрывается какая-то "тайна" {Ср.: P. Gallais. Genese du roman occidental. Essais sur Tristan et Iseut et son modele persan. Paris, 1974, p. 39.}, требующая разгадки и порождающая всевозможные толкования.

Каждая эпоха оставила свое осмысление легенды о Тристане и Изольде, каждый обращавшийся к ней писатель – от авторов валлийских "Триад" и французских рыцарских романов до Джойса, Кокто, Томаса Манна – видел в этой печальной истории юного рыцаря и его возлюбленной повод для изложения своих этических позиций. От книги к книге оценка легенды менялась и вместе с ней менялись и функции действующих лиц, мотивы их поведения, движущие ими нравственные принципы, менялись их характеры. И все-таки в сознании этой длинной череды литераторов (поэтов, писателей, переводчиков и т. д.) как бы постоянно присутствовала некая модель легенды, отталкиваясь от которой, в споре с которой создавался очередной новый вариант повести о Тристане Леонском и Изольде Белокурой.

Было бы ошибкой видеть в этой модели наиболее раннюю, наиболее примитивную стадию развития легенды. В сохранившихся текстах от этой исходной, изначальной версии – лишь рудименты. Характерным примером такого пережиточного мотива могут служить лошадиные уши короля Марка. Это качество внешности обманутого мужа лишь упомянуто в одной из ранних обработок сказания, но никак не обыграно, никак не раскрыто, не является непременным элементом сюжета (о происхождении, о смысле этой детали будет сказано в своем месте); поэтому, являясь принадлежностью "архетипа", подобный мотив не входит в "модель" легенды, о которой была речь выше. Таким образом, мы имеем в виду не гипотетический "архетип", а инвариант, реальными вариантами которого являются дошедшие до нас тексты.

Их временная распределенность крайне неравномерна. Поздняя стадия развития легенды представлена достаточно большим числом памятников, еще большим – рукописей. От более ранней и как раз интересующей нас стадии текстов сохранилось немного и дошли они в виде отдельных фрагментов. Но стадия эта (хронологически она приурочена к последней трети XII столетия) -наиболее важная.

Существенно также отметить, что этот инвариант, эта модель соответствует не примитивной стадии (о чем уже говорилось), а как раз стадии "вершинной", отмеченной поразительной зрелостью вкуса и художественной ясностью; именно в этот момент под пером талантливейших поэтов легенда была закреплена и, если можно так выразиться, "сформулирована". Причем, разные "ветви" легенды, представленные, скажем, соответственно произведениями англо-нормандца Тома и континентального трувера Беруля, разнятся лишь в деталях, в нюансах. Ядро легенды и здесь – едино.

Пока мы забудем об этих частных отличиях. Забудем и об истоках легенды, очень многое в легенде объясняющих. Рассмотрим легенду о Тристане и Изольде как некое непротиворечивое целое, рассмотрим инвариант.

Собственно, в таком подходе нет ничего нового. Если работы исследователей не бывают посвящены проблеме возникновения легенды, ее эволюции, ее отдельным манифестациям, то в них сказание рассматривается именно как некое единство. Такой подход, конечно, смазывает оттенки. Но нам представляется, что, признавая важность этих нюансов, не следует их преувеличивать. Один из современных медиевистов, М. Лазар, совершенно прав, когда предлагает не искать в легенде некий эзотерический смысл (чем иногда так увлекаются) и истолковывать лишь то, что написано, то есть вернуться к реальным текстам. Но М. Лазар ошибается полагая, что эти тексты, по крайней мере две основные версии легенды можно рассматривать только раздельно, ибо они, как полагает ученый несопоставимы {См. М. Lazar. Amour courtois et fin'amors dans la litterature du XII siecle. Paris, 1964, p. 172: "Совершенно очевидно, что нельзя говорить о легенде о Тристане и Изольде, как если бы речь шла об одной поэме, произведении одного автора... Анализировать все эти разные по концепции версии, относящиеся к разным эпохам, рассматривать их как одно произведение и извлекать в результате этого анализа некое общее содержание и общий смысл – это значит становиться на неверный путь".}. Жозеф Бедье был абсолютно прав, когда вслед за реконструкцией романа Тома он проделал такую же операцию и с легендой в целом {J. Bedier. Le Roman de Tristan par Thomas, t. II. Paris, 1905.}. Он называл искомое "прототипом" (или "архетипом"), Но, думается, такое определение не вполне верно, ибо подчеркивает изначальность, исходность (а следовательно, и некоторое предшествование известным текстам) реконструируемой художественной единицы. Нас же в данном случае интересует не "прототип", переработанный и, если угодно, кое в чем искаженный последующими транскрипциями, а именно инвариант, конкретными вариантами которого стали произведения Беруля, Тома, Эйльхарта фон Оберга, Готфрида Страсбургского, монаха Роберта и т. д.

Итак, сначала – легенда в целом.

Посвященная ей литература поистине огромна. Мы не предполагаем делать ее хотя бы беглого обзора. Укажем лишь на устоявшиеся, наиболее распространенные точки зрения.

Гастон Парис {G. Paris. Poemes et Legendes du Moyen Age. Paris, 1899, p. 176.} назвал как-то нашу легенду "эпопеей адюльтера". Для известного французского литератора Дени де Ружмона, связывающего легенду с ересью катаров и – еще дальше – с манихейством, отношения Тристана и Изольды – это прославление чувственной любви, прославление страсти как противовес христианской концепции брака {D. de Rougemont. L'amour et l'Occident. Paris, 1972, p. 61.}. Мишель Казенав считает "Тристана и Изольду" легендой освобождения от условностей и норм и прославлением жизни {M. Cazenave. Le Philtre et l'amour. La legende de Tristan et Iseut. Paris, 1969, p. 126.}. Не раз указывалось, что в основе трагедии двух молодых возлюбленных конфликт между свободным чувством и сковывающими рамками феодальной морали {См., например, "История французской литературы", т. I. М.-Л., Изд-во АН СССР, 1946, стр. 107.}. Но, как справедливо заметил один из современных критиков, "трагизм романа о Тристане определяется не только тем, что окружающий мир с его системой социальных принуждений делает невозможным счастье влюбленных и торжество страсти. Такое понимание было бы слишком односторонним и поверхностным" {В. Козовой. Роман о Тристане и Изольде. – В кн.: "Le roman de Tristan et Iseut". Renouvele par J. Bedier. Moscou, 1967, p. 17.}. Впрочем, сталкивание противоречащих друг другу интерпретаций вряд ли продуктивно: сама легенда несомненно дает основание для различных толкований. Она – многозначна. Нельзя сказать, что в ней нет прославления сильного естественного чувства, нет фатального, пессимистического взгляда на любовь, нет, наконец, столкновения ходячей морали, причем, не только морали XII в., но и многих последующих столетий, с безморальным (но не аморальным) чувствованием исключительных героев. Все это несомненно есть в нашей легенде. Как и многое другое. И трагедия здесь – не только неразрешимый конфликт чувства и долга, хотя и для такого толкования легенда дает материал.

Итак, легенда в целом, ее инвариант.

Но о чем она? Или иначе: о ком? То есть, кто в ней главный герой? Ответ, казалось бы, может быть только один: юноша из Леонуа и ирландская принцесса. Но поэты XII в. полагали иначе, недаром большинство из них не сговариваясь назвали свои книги одинаково: "Роман о Тристане". Это выдвижение в основные протагонисты лишь одного героя не умаляет ни обаяния образа Изольды, ни его значительности. Нет здесь и отражения якобы рабского положения женщины, типичного, по мнению некоторых исследователей, для Средневековья. Это не невнимание к Изольде, это – признак жанра, это – его концепция.

Поэтому рассмотрим легенду в том виде, в каком она была рассказана средневековыми поэтами, для которых Тристан был основным протагонистом. Рассмотрим, таким образом, "Роман о Тристане".

Е. Винавер {Е. Vinaver. Etudes sur le Tristan en prose. Paris, 1925, p. 9.} предложил очень остроумное графическое изображение нашего сюжета. Вот оно:

Лес Моруа

Испытания Испытания

Женитьба Марка Женитьба Тристана

Изольда узнает Тристана Тристан-юродивый

Битва с драконом Последняя битва

Золотой волос Последнее послание

Ривален и Бланшефлер Чудо с деревьями

В этой схеме действительного хорошо выявлена внутренняя гармония развития сюжета и симметрия его эпизодов. Но в схеме Е. Винавера неизбежно многие важные эпизоды легенды опущены. Оставлены лишь те, которые существенны для взаимоотношений Тристана с Изольдой. А ведь герой сталкивается и с другими персонажами, и эти контакты бывают важны для его судьбы. Без этих контактов не было бы и Изольды, не было бы трагической любви, не было бы легенды.

Посмотрим на структуру сюжета не с точки зрения отношений героя и героини, а с точки зрения Тристана, его личной судьбы. То есть посмотрим на сюжет иначе, чем это сделал Е. Винавер. Отметим, какие эпизоды не уложились в его схему, какие он опустил. Их немало. И все они – "эпизоды без Изольды", как правило, "до нее".

Это прежде всего – детство героя. А оно в ряде ранних памятнике описано довольно подробно. Чем отличается это детство, чему оно научил Тристана, какой отпечаток наложило на его жизнь?

Во-первых, герой легенды – плод страстной, всепоглощающей любви его родителей, короля Леонуа Ривалена (в некоторых версиях – Мелиадук, Канелангрес) и принцессы Бланшефлер (Элиабель или Бленсинбил других версий). Родители Тристана – люди незаурядные. Ривален – могущественный король; он владеет многими городами и замками; он искушен во многих искусствах; он доблестный, стойкий и мужественный рыцарь; он рассудителен и проницателен, мудр и осмотрителен, справедлив и великодушен; но он может быть и жестоким. Тристан унаследует затем многие положительные качества отца. Под стать Ривалену его жена Бланшефлер, сестра Марка. Она прекрасна лицом и стройна станом, учтива и обходительна, умна и великодушна. Но любовь их, страстная и глубокая, с самого начала приносит обоим мучительные страдания. Здесь не сословных барьеров, нет внешних препятствий, нет препятствий и внутренних: молодые люди быстро и горячо полюбили друг друга; брат девушки, король Марк, не будет противиться их браку. И тем не менее Ривален и Бланшефлер тяжко страдают. Это – склад характера обоих. Кроме того, как остроумно заметил Дени де Ружмон {D de Rougemont. L'amour et l'Occident, p. 11.}, у счастливой любви не может быть истории. Предметом поэзии может быть только несчастливая любовь. И еще одно: печальная история родителей Тристана создает тональность всего дальнейшего повествования. Не приходится удивляться что Тристан, дабы оправдать наивную средневековую этимологию своего имени, и зачат в тоске и горе. Норвежская сага монаха Роберта рассказывает: "В таких-то муках – у нее от горя, у него от ран – и было зачато это дитя, которому предстояло жить и повергать в печаль всех своих друзей" (гл. 12). Любовь Ривалена и Бланшефлер завершается счастливым браком, но не становится после этого радужной и просветленной. Печать трагической обреченности окрашивает их отношения. И вот результат: Ривален погибает в схватке с врагом, Бланшефлер умирает от горя и родовых мук. Так не знающая никаких препятствий и поэтому в других обстоятельствах счастливая любовь завершается трагически.

Но рождается Тристан. Печальным было его появление на свет. И с первых дней жизни его подстерегают опасности. Воспитатель Тристана сенешаль Роальд Твердое Слово скрывает, что это дитя короля. Он воспитывает мальчика как своего собственного сына, и Тристан считает Роальда своим отцом. Чего боится Роальд, зачем прячет ребенка, зачем выдает за сына? В интересующих нас версиях это объяснено сбивчиво (если вообще объяснено), и Бедье не без основания в своей популярной обработке легенды изложил этот мотив предельно кратко. В более поздних версиях, напротив, этот мотив развит довольно значительно (и, добавим, весьма банально). Так, например, во французском прозаическом романе отец Тристана совсем не умирает: он просто пропадает на охоте, заманенный одной влюбленной в него дамой в некий заколдованный замок. Бланшефлер умирает из-за трагической ошибки. А отец Тристана возвращается. Семь лет он растит сына, но затем женится; мачеха ненавидит пасынка и делает попытку его отравить. В инварианте иначе. Здесь ребенку либо угрожает воинственный герцог Морган, захвативший земли Ривалена, либо попросту злые силы. Жизнь Тристана будет полна опасностей, и это оказывается изначально заданным.

Итак, первый значительный эпизод легенды – это трагическое появление героя на свет и опасности, подстерегающие его уже в колыбели.

Следующий эпизод, разработанный в ранних версиях несколько бегло, но тем не менее заслуживающий внимания. Это – куртуазное воспитание Тристана. В произведениях эпохи не раз изображалось воспитание идеального рыцаря и образцового государя (вспомним хотя бы ранний фрагмент "Романа об Александре"). И здесь легенда о Тристане и Изольде не отстает от своего времени. Но если сравнивать Тристана с другими героями куртуазной литературы, то нельзя не заметить, что сын Ривалена превосходит их всех по многосторонности и учености. В самом деле, чего только не умеет Тристан. Но послушаем опять норвежца Роберта: "Тристрам был очень способным учеником и вскоре в совершенстве овладел семью главными искусствами и многими языками. Затем он изучил семь видов музыки и прославился как знаменитый музыкант" (гл. 17). Но, конечно, не только к этому проявляет свои незаурядные способности юноша.

Он прежде всего образцовый рыцарь. Свое мужество, удаль, сноровку он демонстрирует непрерывно, постоянно. Он одинаково хорошо сражается и на коне, и в пешем строю, и врукопашную. Он владеет и тяжелым копьем, и легким дротиком, и мечом, и луком. Он как будто рожден в седле, а тяжести доспехов и не замечает. Мы бы назвали его и прекрасным спортсменом: он легко перепрыгивает через высокую ограду, быстро бегает и т. д.

Но все это – лишь малая толика знаний и умений героя. Тристан прекрасный охотник. Он знает повадки разной дичи, искусен во всевозможных видах ловитвы. Он умеет освежевать затравленного зверя и неутомим в погоне за лесной добычей (английская традиция сделала Тристана высшим арбитром в сфере охоты).

Тристан – мастер и в области других благородных забав. Он, как уже говорилось, "знаменитый музыкант", он умеет играть на арфе и на рсте (старинный струнный музыкальный инструмент кельтского происхождения), причем исполняет не только старые напевы, но и складывает новые. Не случайно игра его пленяет слушателей и юноша дает уроки музыки принцессе Изольде (в ряде версий он научит ее читать и писать и преподаст начатки латыни). Как многие музыканты Средневековья, Тристан был и поэтом, сочиняя любовные "лэ". Не приходится удивляться, что один из авторов рыцарских романов, Жерберт де Монтрей (первая половина XIII в.) вставил в свою книгу о Персевале и поисках Грааля эпизод о Тристане-менестреле.

Нельзя не отметить актерских данных Тристана. То он изображает бродячего жонглера, то прикидывается паломником, то превращается в прокаженного в рубище и с трещоткой, то разыгрывает юродивого. И все это с блеском, с необычайным правдоподобием, так что даже друзья, даже Изольда не сразу распознают нашего героя за личиной изображаемого им персонажа.

В этих трансформациях Тристан использует еще одно свое знание. Он весьма сведущ в свойствах трав, он натирается ими, меняя цвет кожи, он приготовляет всякие настои, изменяющие черты его лица.

Тристан говорит на семи языках, и норвежские купцы с успехом используют его как толмача.