Текст книги "Пласидо Доминго. Мои первые сорок лет"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

Мне кажется, лучшей акустики, чем в Вероне, нет. Может сложиться впечатление, что при невероятных размерах веронского амфитеатра (а там ведь еще и небо над головой вместо купола) голоса певцов будут звучать не громче мышиного писка. Вовсе нет. Более того, я нигде и никогда не чувствовал себя в вокале более уверенно, чем в Вероне. Возможно, приподнятое настроение как раз и возникает там от пения на открытом воздухе, благодаря самой атмосфере этого огромного древнего сооружения и ощущению глубины его исторических традиций. Условия веронской «Арены» как нельзя лучше соответствуют духу таких арий, как «Спать нельзя нам»* и «В небе звезды горели»**. Когда поешь их там, то испытываешь истинное наслаждение.

В конце того же лета я записывал «Дон Карлоса» с Джулини. Тогда все знатоки еще помнили знаменитую постановку этой оперы, осуществленную Джулини в «Ковент-Гарден» двенадцатью годами раньше. В ней были заняты Гре Брувенстийн, Федора Барбьери, Джон Викерс, Тито Гобби и Борис Христов. У лондонской публики долгая память, и мне лестно было узнать, что некоторые проходные спектакли, в которых я раньше участвовал, не забыты зрителями. Но, как известно, сравнения с прошлым неточны, а зачастую и несправедливы. Я глубоко убежден, что наша запись «Дон Карлоса» (с Кабалье, Верретт, Милнзом и Раймонди) принадлежит к числу классических. Во время работы над записью

* Ария Калафа из первой картины III действия оперы Дж. Пуччини «Турандот».– Прим. перев.

** Ария Каварадосси из III действия оперы Дж. Пуччини «Тоска».– Прим. перев.

Джулини никогда не нервничал, не раздражался и не выказывал неудовольствия. Он всегда четко следовал поставленной задаче и твердо шел намеченным путем, добиваясь того, что хотел, от всех участников работы.

Сразу после записи «Дон Карлоса» я впервые выступил на Эдинбургском фестивале, спев в «Missa Solemnis», которой тоже дирижировал Джулини. Тенор в этом произведении – жертвенный ягненок. Не дай ему бог заглушить меццо-сопрано, которое у Бетховена часто поет на терцию или сексту ниже тенора. Нужно не просто подавать звук тише – тенор должен совершенно приглушить свой голос и выровнять его громкость с громкостью меццо-сопрано там, где певице приходится петь в очень неудобном регистре. (То же самое происходит при исполнении бетховенской Девятой симфонии. Если вы слышите меццо-сопрано, значит, певица поет неверно.) Но все это не имеет никакого значения. Месса поражает своей величественностью, и я никогда не забуду, как потрясающе интерпретировал Джулини «Веnedictus», особенно в том месте, где звучат тромбоны и скрипичное соло. Слушая «Missa Solemnis» под управлением этого замечательного маэстро, я понял, какое большое влияние оказало бетховенское произведение на Верди. Это влияние сказывается не только в «Реквиеме», но и в четвертом акте «Аиды», в сцене Амнерис и Рамфиса.

Из тех спектаклей, что я пел в «Метрополитен» осенью того года, более всего мне запомнилась постановка «Бала-маскарада» с Кабалье и Робертом Мерриллом. Я впервые выступал с Бобом, имя которого уже давно было овеяно для меня легендой. Записи с ним я слушал еще в ранней юности, особенно восхищаясь «Травиатой» под управлением Тосканини, где пели также Жан Пирс и Личия Альбанезе. Меррилл обладал одним из чистейших по красоте голосов среди всех певцов, с которыми мне когда-либо приходилось выступать. Запомнилась еще ноябрьская постановка «Тоски» – в ней участвовали Люсин Амара и Тито Гобби. Первоначально на главную роль была приглашена замечательная актриса Режин Креспен. Отдельно с дирижером Франческо Молинари-Праделли она не репетировала и в ходе ансамблевого прогона спела одну фразу несколько быстрее, чем тот хотел. Остановив певицу, дирижер сказал: «Сеньора, эта фраза идет не так». Она вежливо ответила: «Если вы не возражаете, маэстро, детали мы обсудим потом». «Здесь нечего обсуждать! – вскипел Молинари. – Будет так, как я сказал». «Tant pis»* – ответила Режин и ушла с репетиции, а потом и вовсе отказалась от участия в спектакле.

В течение того же периода я в последний раз выступил по долгосрочному контракту с «Сити Опера», спев главную партию в опере Доницетти «Роберт Девере, или Граф Эссекский». Беверли Силлз играла Елизавету. На оперной сцене это была одна из трех британских королев XVI века, которых Силлз изображала с большим успехом. (Двумя другими были, разумеется, Мария Стюарт и Анна Болейн.) Петь с Беверли – истинное удовольствие. Кроме того, что она великолепная певица – одна из лучших, с кем я пел,– она еще очаровательная и очень естественная в общении женщина.

Для чрезвычайно эффектной постановки «Роберта Девере» пригласили Капобьянко. В спектакле было много параллелей с фильмом «Королева Елизавета»**, в котором участвовали Бетт Дэвис и Эррол Флинн. На репетиции одной из сцен фальшивая пощечина, которую должна была дать мне Силлз, выглядела совсем неестественно. Поэтому решено было, что она ударит меня по-настоящему. Мне было больно, но, как ни странно, следующий после этого номер я исполнял лучше. Невозможно не проникнуться чувством стыда, гнева, когда тебя бьют по лицу, даже если это происходит на сцене.

В конце 1970 года я полетел в Сан-Франциско, чтобы спеть в нескольких спектаклях «Тоски» и «Кармен». Перед первой репетицией «Тоски» я спросил у директора труппы Курта I ерберта Адлера, кто будет дирижировать. «Маэстро Джеймс Ливайн»,– ответил он. «Никогда о таком не слышал»,– пожал я плечами. Но когда началась репетиция, я с трудом смог поверить тому, что происходило у меня на глазах. Я видел перед собой человека двадцати семи лет (!), который феноменально ориентировался во всех традициях, все знал, все умел и обладал хорошим вкусом. Позже я спросил у него, где он учился, и Джеймс рассказал о детских годах в Цинциннати, об учебе в Джульярдской школе в Нью-Йорке и последующем периоде своей жизни, когда он был ассистентом Джорджа Селла в Кливленде.

* «Тем хуже» (франц.).

** В нашем прокате этот фильм шел под названием «Частная жизнь Елизаветы и Эссекса. (1938), режиссер —М. Кёртис– Прим. персе.

Джимми в первый раз дирижировал «Тоской», а я пел в ней уже в сорок восьмой раз, но на протяжении всего спектакля мы отлично понимали друг друга.

В том же сезоне Джимми стал главным дирижером «Метрополитен», а с 1975 года – музыкальным руководителем этого театра. Сейчас я пою с ним большую часть репертуара и большую часть спектаклей. Я чаще, чем с кем-либо другим, записываюсь вместе с ним и нередко участвую в тех операх, которыми он дирижирует впервые. А он дирижирует теми, где я выступаю в первый раз. Его подход к музыке всегда точен и ясен, и те, кто иногда называют его недостаточно глубоким, на самом деле не понимают, что он потрясающе быстро растет как музыкант. Ведь дирижер, которому около сорока лет, по сути, еще только начинает свою карьеру. Сам Джимми говорил мне, что нынче он не пытается дать какую-то законченную концепцию в интерпретации тех произведений, которыми дирижирует. Иные критики ставили ему в упрек, что он слишком часто берется за большие постановки, но мне известны случаи, когда другие ведущие дирижеры – Клайбер, Аббадо, Мути, Шолти – по разным причинам отказывались от его приглашений, а для Джимми лучше самому взяться за спектакль, нежели отдать его в руки рутинера.

Особенно изумляет меня в Ливайне его способность осваивать огромное число музыкальных произведений и дирижировать партитурами самых разных стилей. Музыканты Венского филармонического оркестра, работавшие со всеми известными дирижерами, говорили мне, что по технике они никого не могут поставить выше Джимми, и это тоже чрезвычайно важно. Работать с Ливайном легко и радостно еще и по той причине, что он – энтузиаст. Я знаю: рядом в оркестре друг и единомышленник. При этом он не просто следует за певцами – я не уважаю дирижеров, которые позволяют руководить собой или побаиваются певцов. Репетиции нужны прежде всего для того, чтобы достигнуть единства в понимании спектакля. Когда разгораются споры по поводу тех или иных деталей, то лучший путь к разрешению разногласий – корректное и уважительное обсуждение, на которое ни в коей мере не должен оказывать влияния тот факт, что какой-нибудь певец, дирижер или режиссер более знаменит, чем его коллега. От дирижера зависит пульс спектакля, он должен его контролировать. И пульс этот будет слабым, если стоящий за пультом будет подстраиваться под певцов без внутренней убежденности. Во время спектакля я всегда чувствую, что Джимми – за меня, а не против. И это великолепно. Он очень чуток к происходящему на сцене. В трудных местах он улыбается певцам, он всегда ободрит и поддержит, а не будет впадать в панику или в ярость. Дирижеры по-разному передают свою эмоциональную «волну». Джимми заражает легкостью и свободой. «Не беспокойтесь, ребята,– словно говорит он, стоя за пультом.– Я здесь. Давайте вместе порадуемся, ведь музыка – великолепна!»

В начале 1971 года мама приехала в Нью-Йорк и в «Хантингтон-Хартфорд-гэллери» с большим успехом дала сольный концерт, исполнив программу испанской музыки, которая включала арии из сарсуэл и гранадские песни. Я был счастлив и полон гордостью за маму. Вскоре я отправился в Мехико, чтобы дать там концерт. Приехав на день раньше, я разрывался между родственниками, друзьями, делами и корридой и, разумеется, ни минуты не отдыхал. Город расположен на высоте почти 2400 метров над уровнем моря, и, не успев акклиматизироваться, на концерте я чуть не потерял сознание. Пришлось прервать выступление в середине вечера. За кулисами мне дали кислород, и я опять вернулся на сцену. (Перед этим мне тоже пришлось несладко. Несколькими месяцами раньше я упал с велосипеда, когда играл со своими мальчиками, и сломал руку. Представляю, как Серафино откомментировал бы мое появление с повязкой на сцене «Мет» в «Лючии ди Ламмермур», где я пел с Джоан Сазерленд.)

Никогда не забуду восемь представлений «Лючии», опять же с Сазерленд, но на сей раз в Гамбурге. Джоан пела изумительно, и каждый следующий спектакль был лучше предыдущего. «Пласидо,– шутила Сазерленд,– если ты и дальше будешь петь так же прекрасно, то разонравишься мне». Это и на самом деле была только шутка: разве может кто-нибудь затмить ее!

В апреле в Вене, куда я приехал, чтобы петь партию Певца в записи «Кавалера розы» с Бернстайном, со мной приключилась забавная история. Запись шла довольно медленно, но вдруг я понял, что мне скоро вступать. Я услышал флейтовое соло перед своей арией, и Бернстайн сделал мне знак. Я удивился: по графику моя часть не должна была начаться так скоро. Но делать было нечего, я запел, и ария пошла прекрасно. Когда я закончил, дирижер сказал: «Отлично, давайте записывать». Поверьте, спеть этот невероятно трудный номер два раза подряд не так-то легко.

Весной 1971 года я дебютировал в Неаполе и Флоренции. В театре «Сан Карло» я пел «Манон Леско» с Еленой Сулиотис, за пультом стоял Оливеро Де Фабрициис. Он был одним из ведущих дирижеров в Мехико, Вероне и других городах, но его деятельность осталась в полной мере не оцененной. (Фабрициис умер, когда я писал эту книгу.) Во Флоренции я тоже пел в опере Пуччини, на сей раз – в «Турандот», под управлением Жоржа Претра и с Ханой Янку в главной роли. Тогда в прессе бурно обсуждался вопрос, почему иностранные исполнители отнимают у итальянских певцов работу в их собственной стране. В мой приезд дублером на роль Калафа был назначен итальянский певец Никола Мартинуччи, и я решил: пусть он возьмет один из спектаклей. Мне приятно, что сейчас он получает все большее признание. Постановкой и труппой я остался очень доволен, но больше не принимал предложений выступать во Флоренции. Мне не нравится здание театра «Коммунале». В нем ужасная акустика, да и вся атмосфера антитеатральная. Было бы чудесно, если бы старый театр «Делла Пергола», где впервые ставились многие оперы, в том числе «Макбет» Верди, смогли обновить и вновь использовать для оперных представлений. Я мечтаю спеть в этом театре, в этом великолепном городе, замечательные слова из пуччиниевской оперы «Джанни Скикки»: «Firenze e come un albero fiorito» («Флоренция, ты прекрасна, как цветущее дерево»*). (Когда я записывал эту оперу с Маазелем, мой сын Альваро пел в ней маленькую партию Герардино.)

В августе на концертном исполнении «Травиаты» » Голливуде, где дирижировал Ливайн, а я пел с Силлз и Милнзом, произошел комический эпизод. Шерил попросил Джимми транспонировать самый конец сцены Жермона и Альфреда во втором акте из си-бемоль мажора в ре-бемоль мажор, чтобы вместо простенького фа спеть верхнее ля-бемоль на слове «опомнись!».

* Перевод дословный.– Прим. перев.

Милнз ссылался на то, что ария «Ты забыл край милый свой» тоже идет в ре-бемоль мажоре. Джимми был против этой идеи, ведь Верди закончил сцену в си-бемоль мажоре. Но Шерил, который, как многие баритоны, обожает верхние ноты, решил, никого не предупреждая, все-таки взять си-бемоль в самом конце. Он удачно преодолел звуковой барьер, публика ахнула, а Джимми, у которого прекрасно развито чувство юмора, после спектакля смеялся над этим курьезом за кулисами вместе с нами.

В конце того года я пел единственный спектакль «Андре Шенье» в Мехико. В главной роли выступала сопрано Ирма Гонсалес – фантастическая певица, которая должна была бы сделать блестящую международную карьеру, но по непонятным мне причинам так и не получила мирового признания. Ее прекрасное искусство почему-то осталось известным только Латинской Америке. Месяц спустя я пел «Фауста» в «Мет» – свой первый спектакль с Ренатой Скотто, певицей, которая добилась заслуженного успеха. Ее выдающиеся качества – голос и актерское мастерство – незабываемы.

Для того чтобы осенью совершить краткую поездку в Милан специально для дважды дававшегося в «Ла Скала» исполнения «Реквиема» Верди под управлением Клаудио Аббадо, я попросил администрацию «Мет» освободить меня от двух спектаклей «Дон Карлоса». Я пошел к мистеру Бингу, и он позвонил Ричарду Таккеру с просьбой в них участвовать. Телефон в кабинете Бинга был устроен так, что говорящий мог слушать и отвечать, не держа трубку. Поэтому все присутствующие в комнате знали, что говорят обе стороны. «Хелло, Ричард»,– сказал генеральный директор. «Хелло, мистер Бинг»,– ответил Таккер. «Говори осторожнее, тут сидит один из твоих соперников». «У меня их нет»,– парировал Ричард, но любезно согласился петь мои спектакли.

В середине октября 1971 года я выступал в двух спектаклях «Аиды» в Сан-Хуане и Пуэрто-Рико, дававшихся в честь торжественного открытия оперного театра. Идея создания новой оперной труппы принадлежала Альфредо Матилле, близкому другу моих родителей еще со времен их гастрольных поездок – настолько близкому, что я знал его как дядю Альфредо. Я помог ему установить контакты с разными артистами и вообще способствовал делу как мог. В этой первой постановке, которой дирижировал Гуаданьо, участвовали Габриэлла Туччи, Грейс Бамбри и Пабло Эльвира. Позже я пел у Альфредо в Сан-Хуане «Тоску», «Кармен» и вердиевский «Реквием».

Во время этой поездки я впервые встретился с Пабло Казальсом и его милой женой Мартитой (сейчас она замужем за пианистом Евгением Истоминым). Казальсу было тогда девяносто пять лет. Старость сказалась на его внешности, но ум отличался необыкновенной ясностью, а сам он был полон жизни. В тот день, когда мы пришли к нему, он изучал партитуру «Сна в летнюю ночь» Мендельсона. Когда человек в возрасте девяноста пяти лет что-то учит, это впечатляет! Он рассказывал нам о местных сверчках «coqui». Звуки, которые они издают, составляют интервал септимы, а его так и хочется разрешить в октаву. «Все годы, что я прожил здесь,– сказал Казальс,– я пытаюсь найти хоть одного сверчка, который спел бы октаву, но мне не везет».

Затем он вспомнил историю из своего прошлого. «Однажды в Барселоне,– обратился ко мне Казальс,– я, будучи еще мальчиком, играл на виолончели в оперном оркестре на представлении «Кармен». В антракте контрабасист, болтая со мной, спросил: «Пау, как по-твоему, какое место в «Кармен» лучше всех?» Подумав немного, я ответил, что, на мой взгляд, самая прекрасная музыка в антракте к третьему акту. «Вовсе нет»,– возразил он. «Может быть, ария с цветком?» – предположил я. «И это не то,– махнул он рукой,– лучшее место в «Кармен» – это та сцена, где тенор поет: „Арестуйте меня. Перед вами ее убийца"». «Это в самом деле прекрасное место»,– сказал я. «И прекрасно оно потому, Пау,– продолжал контрабасист,– что, услышав его, я точно знаю, что через несколько минут пойду домой».

Прошло более восьмидесяти лет,– резюмировал Казальс,– а я до сих пор не могу простить тому человеку его слов».

Мой дебют в лондонском театре «Ковент-Гарден» состоялся только 8 декабря 1971 года. Я шел к нему так долго из-за того, что был связан различными обязательствами в других местах и не прослушивался в этом театре до 1970 года. У меня прекрасные отношения с Королевской оперой, но обстоятельства, при которых состоялось мое первое выступление в ней, вряд ли можно назвать благоприятными. Я должен был дебютировать в «Тоске» с Мари Койе – великолепным драматическим сопрано (с ней я пел ту же оперу в Гамбурге). За день до спектакля Мари выбросилась из окна дома недалеко от Лестер-Сквер. (Так получилось, что мы с Мартой по пути в кинотеатр прошли мимо дома Мари буквально за несколько мгновений до этого трагического происшествия.) Заменившей ее Гвинет Джонс, моей главной партнерше по выступлениям в «Ковент-Гарден», пришлось надеть костюм несчастной Мари.

Закон «представление продолжается» не был нарушен, хотя временами у кого-то из нас и возникал вопрос, так ли уж это необходимо. Нам все же удалось взять себя в руки и даже неплохо выступить. Меня предупредили, что не стоит ожидать шумного приема у лондонской публики, но получилось как раз наоборот. После арии «Свой лик меняет вечно красота» мне устроили такую овацию, что Эдвард Дауне вынужден был задержать следующее вступление оркестра. Я говорю об этом вовсе не из хвастовства. Публика отнюдь не всегда аплодирует мне в этом месте, даже когда я пою лучше, чем в тот вечер. Зрители просто хотели поддержать меня, и я оценил это очень высоко.

БОЛЬШАЯ ЧЕТВЕРКА

После дебюта в театре «Ковент-Гарден» я мог наконец сказать, что пел на всех оперных сценах «Большой четверки». Я вовсе не хочу обидеть другие крупные театры, на чьих сценах постоянно выступаю: Парижскую оперу, Гамбургскую оперу, театр «Колон» в Буэнос-Айресе, мюнхенскую «Штаатсопер» и прочие. Но для меня «Ла Скала», венская «Штаатсопер», «Метрополитен» и «Ковент-Гарден» образуют своего рода эпицентр современной мировой оперной жизни. С учетом этого надо рассматривать и те критические замечания, которые я буду делать в их адрес на следующих страницах.

Среди четырех гигантов оперы наибольшим потенциалом для достижения великолепных театральных результатов обладает венская «Штаатсопер». Совершенны размеры этого театра, прекрасно его внутреннее устройство с великолепными возможностями для репетиций. Публика безоговорочно любит свой театр; если ей что-то и не нравится, то это относится обычно к какому-то из идущих в нем произведений. В Вене и на Зальцбургском фестивале (где выступают, как правило, те же исполнители из «Штаатсопер») я пел в пяти новых постановках: «Аиде», «Дон Карлосе», «Кармен», «Сказках Гофмана» и «Андре Шенье». И всегда наблюдал, с каким энтузиазмом и тщательностью относился к делу каждый участник спектакля. Все работали на высоком профессиональном уровне, с большой любовью или по крайней мере с глубокой ответственностью по отношению к создаваемой постановке.

Но... государственная опера в Вене, которая до 1918 года называлась «Хофопер», то есть была придворной, сохранила давние традиции интриг и заговоров, ничуть не менее изощренных, чем при дворе Габсбургов, которому она некогда принадлежала. Хорошо известно, что в свое время Малер, а позже Бём, Караян и многие другие дирижеры должны были разбирать все те дрязги, которые затевали вовсе не они. В Австрии о деятелях оперы говорят не меньше, чем в других странах о спортсменах, а венская оперная публика – самая преданная в мире. Давление, которое испытывает директор «Штаатсопер», чрезвычайно велико, поэтому неудивительно, что за те шестнадцать лет, что прошли со времени моего венского дебюта, там сменилось пять администраций. Скажу для примера, что в театре «Ковент-Гарден» руководство сейчас то же самое, какое было при первом моем выступлении на его сцене в 1971 году.

Давайте приглядимся к венскому театру более внимательно. Здание «Штаатсопер» принадлежит к числу самых роскошных на свете. Большая правительственная субсидия и неизменно полные сборы составляют такой громадный бюджет, о каком опера только может мечтать. Венцы умудряются захватить большую часть билетов на премьеры и лучшие спектакли, а на обычных представлениях зал, как правило, заполняют туристы. Удивительно обширные хранилища и великолепные постановочные возможности могут позволить театру давать на протяжении двух месяцев каждый вечер новое представление оперы или балета, даже если он будет открыт семь дней в неделю. Оркестр «Штаатсопер» – прекраснейший из существующих на сегодняшний день. С ним, вероятно, может сравниться оркестр «Скала», когда он играет вердиевские оперы под управлением выдающихся дирижеров. Но я все-таки подчеркну – вероятно. Очень высок уровень мастерства музыкантов венского оркестра, и они обладают способностью держать в репертуаре большое число произведений. Каждый сезон театр дает спектакли с 1 сентября по 30 июня, потом оркестр и хор получают трехнедельный отпуск, после которого они вновь собираются уже в Зальцбурге, чтобы участвовать в репетициях фестиваля, открывающегося 26 июля. Коллектив возвращается в Вену 31 августа, и на следующий день начинается очередной сезон «Штаатсопер». Конечно, музыканты работают не каждый день. В театре есть второй состав оркестра, поэтому все оркестранты регулярно отдыхают. Когда устраиваются гастроли, только часть труппы отправляется в дорогу, оставшиеся же дают спектакли дома.

Все это кажется просто верхом совершенства. Но на деле повседневная жизнь «Штаатсопер» такова, что возможность решения многих художественных вопросов часто оказывается весьма неопределенной, и поэтому в основном сезоне театр не может привлечь для выступлений большое число знаменитых артистов. Дело здесь и в огрехах планирования, и в избытке «подводных течений». Например, в 1973 году после успеха великолепной «Аиды», которой дирижировал Риккардо Мути, было принято решение осуществить в сезоне 1975/76 года новую постановку «Отелло». Это случилось бы как раз вскоре после моего дебюта в главной партии этой оперы на гамбургской сцене. Предполагалось, что дирижировать будет тот же Мути, а режиссером выступит сэр Лоренс Оливье. Для меня это был бы случай, который выпадает только один раз в жизни! Но когда Оливье решил не браться за эту работу, Мути и Рудольф Гамсьегер, который тогда возглавлял «Штаатсопер», тоже отказались от реализации проекта новой постановки «Отелло». По моему мнению, действительной причиной всего этого было и продолжает оставаться нежелание администрации театра снять с репертуара очень старый спектакль Караяна. Я участвовал в нем в последний раз в 1982 году и теперь решил не петь «Отелло» в Вене до тех пор, пока там не поставят оперу заново*. Конечно, спектакль Караяна когда-то был достижением, но со временем поизносился и просто художественно устарел. Отказ от новой постановки «Отелло» более всего раздосадовал именно меня, но, думаю, другие певцы время от времени тоже оказываются в подобной ситуации. Легко понять, что эти обстоятельства не способствовали улучшению моих отношений с театром, и, действительно, на протяжении трех-четырех сезонов я мало пел в «Штаатсопер». После того как директором театра стал Эгон Зифельнер, я принял участие в двух новых прекрасных постановках: «Кармен» и «Андре Шенье»; в период его правления я впервые выступил здесь и как дирижер.

Еще одной проблемой «Штаатсопер» является система репетиций. Администрация театра рассчитывает, что певцы будут приезжать за день до спектакля или даже в тот же день, но ненастная погода иногда нарушает четкость этих планов. Однако, какими бы ни были метеорологические условия, репетиция часто или слишком коротка, или проходит впустую.

* Пласидо Доминго выступил в новой постановке «Отелло», осуществленной на сцене «Штаатсопер» Зубином Метой и Питером Вудом к 100-летию оперы Дж. Верди. Премьера состоялась 10 мая 1987 года.– Прим. перев.

Кроме того, даже замечательный оркестр «Штаатсопер» не всегда имеет тех дирижеров, которых этот оркестр и мы, певцы, заслуживаем, что опять же является следствием организационных проблем. Лорин Маазель, новый музыкальный руководитель театра, пытается изменить сложившуюся систему. Я верю, что он попробует создать такие условия для работы, при которых новая постановка получит необходимое число репетиций, а затем будет даваться серия ее представлений с одним и тем же составом исполнителей и постоянным дирижером. При такой работе певцы не будут появляться в последнюю минуту, наспех натягивать костюмы и рассчитывать на счастливый случай. К сожалению, в «Штаатсопер» существует традиция убирать здраво и логично мыслящих руководителей. В этом отношении Маазелю, возможно, не удастся избежать несчастной участи своих предшественников*.

В «Метрополитен-опера» я пережил уже четыре администрации. Атмосфера исполнительских служб во времена Рудольфа Бинга была холодной, требующей сохранять дистанцию. Я нахожу дружеские отношения более продуктивными. Несмотря на автократические методы деятельности Бинга и его «кабинета», я лично не имел проблем в отношениях с генеральным директором, а иногда даже получал удовольствие от наших стычек. Бинг мог быть очень забавным. Когда я подписывал контракт с «Метрополитен», фотограф попросил меня сесть за его стол. «Минуту, минуту,– сказал Бинг.– Мистер Доминго еще не генеральный директор „Метрополитен-опера"». Вспомнив о том, что многие годы «Мет» руководил певец Эдвард Джонсон, я ответил: «В истории театра я был бы не первым его тенором-управляющим». Во времена правления Бинга было сделано много хорошего, но он слишком долго оставался на своем посту. Уйди он на несколько лет раньше, не назрело бы столько нареканий в его адрес. Его справедливо обвиняли в том, что он не хочет назначить музыкального руководителя театра, хотя современная ситуация в опере, очевидно, требовала этого.

* С 1986 года художественным руководителем и главным дирижером венской «Штаатсопер» является Клаудио Аббадо.– Прим. перев.

Когда на должность генерального директора после Бинга пригласили директора Шведской оперы Иорана Иентеле, это явилось неожиданностью, так как этого человека в Америке почти никто не знал. Но вот он начал работать в «Мет», и стало ясно, что в театре грядет настоящая революция. Если Бинг и внешним видом, и в своих действиях всегда демонстрировал официальность, то Иентеле, приходивший в театр в свитере, быстро перезнакомился с рабочими сцены и вообще со всеми подряд. Его открытость, легкость в общении привели к радикальному изменению положения и атмосферы в верхах администрации. Когда Иентеле назначил Рафаэля Кубелика музыкальным руководителем «Мет», это было встречено с некоторым недоверием: многие признавали Кубелика выдающимся музыкантом, но считали, что он не обладает соответствующими качествами для решения проблем такого грандиозного театра, как «Метрополитен». Так или иначе все мы с интересом ждали, что же принесет новое правление. И многие, я думаю, смотрели в будущее с большими надеждами на лучшее. Однако всего лишь за несколько недель до открытия своего первого сезона в 1972 году Иентеле вместе с двумя дочерьми трагически погиб в автомобильной катастрофе.

Распорядителем труппы, как ассистент Кубелика, был назначен Шуйлер Чапин. Но так как Кубелик не вникал в большинство дел, то многие решения Чапин принимал вместе с Чарлзом Риккером, зятем Фаусто Клевы, и Ричардом Родзинским, сыном Артура Родзинского. Вот при таких обстоятельствах, которые мало было назвать беспорядочными, и осуществлялось тогда руководство деятельностью «Мет».

С приходом Антони Блисса в качестве генерального директора, Джеймса Ливайна как музыкального руководителя и Джона Декстера как главного режиссера, театр «Метрополитен» получил администрацию высокого творческого уровня и большой продуктивности. Хотя результаты последней (1980 года) забастовки оркестра в свое время подвергали широкой критике, последствия ее оказали самое благотворное воздействие на качество исполнительства. Ни один оркестрант не работает теперь чаще четырех раз в неделю, а это значит, что музыканты не устают и соответственно играют лучше. И хор, и оркестр довольно быстро выросли в исполнительском отношении. На моем концерте с Шерилом Милнзом в спектаклях «Дон Карлоса» в 1983 году я уже мог поставить оркестр «Метрополитен» в один ряд с лучшими коллективами мира. По-видимому, между руководством и работниками театра еще остались некоторые трения, но я надеюсь, что скоро это взаимное недовольство совершенно рассеется. Моей персональной потерей в тот момент стала отмена новой постановки «Пиковой дамы». В будущем, я надеюсь, мне удастся включить роль Германа в свой репертуар.

Некоторые обозреватели говорят, что во времена Бинга петь в «Метрополитен» было большим достижением и честью для певца, а теперь на сцене театра появляются и те, кто еще не достиг вершин профессионального мастерства. Это действительно так, но, мне кажется, не следует возлагать всю ответственность за это только на администрацию. Ведущие певцы, которым сегодня требуется ездить даже больше, чем это было лет пятнадцать-двадцать назад, оставляют «пробелы», и заполнять их театру приходится артистами менее квалифицированными. Я уверен, что Корелли и Таккер выступают в спектаклях «Метрополитен» не больше тридцати – тридцати пяти раз в году (ну, может быть, даже сорок раз), если учитывать и гастрольные представления.

В сезонах «Метрополитен» 1981/82 года и 1982/83 года, которые были для меня самыми насыщенными, я пел соответственно девятнадцать и шестнадцать спектаклей, и примерно столько же выходов планировалось для меня в последующих сезонах. Первоначально предполагалось, что я должен спеть приблизительно двенадцать раз – это обычное число ежегодных выступлений и для других певцов. Однако надо учесть, что все большее число театров мира сегодня предлагают зрителю очень интересный репертуар. И хотя для ньюйоркцев это прозвучит странно, но многие певцы вовсе не одержимы страстным желанием проводить большую часть времени в Нью-Йорке. Для большинства европейских певцов этот город вовсе не самое желанное для жительства место в мире. Они предпочитают по возможности дольше оставаться а Европе, потому что там их дом и их сердце. Я готов уделять много своего времени «Метрополитен», но на свете есть города и страны, где я еще никогда не пел и где мне хотелось бы выступить: Австралия, Бельгия, Скандинавские страны и особенно итальянские города, такие, как Парма, Бари, Триест, Катания, Палермо, Болонья и Генуя. Годы идут быстро, и я мечтаю спеть во всех этих местах и во многих других, пока еще нахожусь в расцвете сил. Джимми Ливайн, зная положение дел в отношении певцов, был очень проницателен, когда пригласил Джоан Ингпен в качестве помощника управляющего. Она великолепный работник и способна лучшим образом организовать время в интересах артистов «Метрополитен». Джоан так хорошо держит все в своих руках и так умело управляется в своем хозяйстве, что ей удается получить от многих из нас согласие отдать «Мет» столько времени, сколько, может быть, мы и не собирались. Некоторым из нас бывает очень трудно отыскать подходящие даты для выступлений в других местах, даже в ведущих театрах, но эту заботу берет на себя Джоан, и справляется она с ней чрезвычайно хорошо.