Текст книги "Бурятские сказки"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)

Однажды вошла во дворец девица-красавица. Стала она песни петь, стала заплетать восемьдесят восемь своих смоляных косичек. Влетел за нею Алтан-Жоло-мэргэн, принял свой прежний вид и спрашивает у девицы:

– Откуда ты взялась и как тебя зовут?

– Я дочь трех лам Соржи, живущих на вершине горы Монгото-ула, – отвечает девица-красавица. – Зовут меня Нарин-Зала-абахай. Я должна была, спрыгнув с высокой скалы, попасть в рот злой мангатхайке, но пролетела мимо и попала в этот дворец. А ты чей будешь?

– Я сын царя Баян-Хара по имени Алтан-Жоло-мэргэн, приехал сразиться с хозяйкой этих медных дворцов и освободить своего бедного родителя, – говорит мэргэн.

– Так ты и есть тот самый Алтан-Жоло-мэргэн, за которого мне суждено выйти замуж! – обрадовалась девица-красавица. – Так нагадали мои отцы, а они никогда не ошибаются. Но как же ты победишь Эмэ-хара-мангатхайку, если она неодолима?

Ничего не ответил мэргэн. Взбежал он на крыльцо того дворца, в котором обитала мангатхайка, открыл двери и переступил медный порог. Осмотрелся мэргэн и увидел в левом углу Эмэ-хара-мангатхайку. Мнет она изюбровую кожу, искоса поглядывая на вошедшего. Верхние веки ее узких глаз свисают на нос, а нижние веки – на дряблые щеки; верхняя губа падает на верблюжью челюсть, а нижняя – на груди, груди – на брюхо, брюхо – на колени. Чтобы лучше разглядеть вошедшего, приподняла Эмэ-хара верхние веки, подперла поленом и говорит:

– Не иначе как имеющий отца за отцом пожаловал. Не подумал ты о том, что твои суставы скреплены волосками жилок. Порву я их – и порвется нить твоей жизни.

С этими словами замахнулась Эмэ-хара своей пудовой кожемялкой и кинулась на мэргэна. Да не тут-то было! Схватил Алтан-Жоло-мэргэн мангатхайку за обе косы, и пошла тут такая борьба, что завалили поединщики северо-западный угол дворца. Выкатились они на улицу. Трое суток припоминали друг другу прошлые обиды, девять суток боролись во дворе, три месяца воевали, три года бились смертным боем, – не смогли одолеть друг друга. Там, где упирались мощной стопою, красные горы выросли; там, где скользили по земле, взметая камни в поднебесье, – серые горы выросли.

На месте поединка взвился от земли до неба ярко-красный столб пыли. Заплутали в тумане и пыли птицы, лишенные гнезд. Звери потеряли своих детенышей, люди сбились с пути, не находя своих жилищ.

Увидала Эмэ-хара девицу Нарин-Зала-абахай и говорит ей:

– Ты была суженой моего сына-мангатхая, тебе и решать наш спор: кому хочешь добра, тому подай белого проса; кому хочешь зло сотворить – подай черного.

Подала девица Нарин-Зала-абахай горсть белого проса Алтан-Жоло-мэргэну. Стал он сильнее прежнего. Бросила девица горсть черного проса злой мангатхайке. Покинули старую последние силы. Одолел Алтан-Жоло-мэргэн мангатхайку Эмэ-хара, распорол ее утробу, и вылетело оттуда великое множество птиц, вышло без числа, без счету зверей, выехало на телегах три улуса людей. Птицы взмыли в поднебесье, звери кинулись в дремучие леса, а люди стали расспрашивать друг друга, стали земляков да родню искать, стали Алтан-Жоло-мэргэна благодарить, желая ему добра и славных побед над недругами отныне и до скончания века.

Взял Алтан-Жоло-мэргэн по кусочку бересты из девяти окрестных лесов, взял ключевой воды из девяти таежных источников. А потом поймал ястреба и сокола, которые кружили над воротами, окурил их священным берестяным дымком, омыл ключевой водой. Забили крыльями ястреб и сокол, слились воедино, – и принял царь Баян-Хара свой прежний вид. Признал он своего сына и говорит:

– Ты победил непобедимого, одолел неодолимого врага. Честь тебе и хвала!

Превратили они двух сторожевых псов в вороного коня. Сложили огромный костер и сожгли поганые останки Эмэхара-мангатхайки, а пепел ее березовой лопатой по северному ветру развеяли, осиновой лопатой по южному ветру размели.

Женился Алтан-Жоло-мэргэн на девице Нарин-Зала-абахай. Взяли они весь скот и все добро убитой мангатхайки, не оставляя обрывка ремня и обломка ножа, да и отправились домой.

Едут и мест родных узнать не могут: люди в полон угнаны вместе со скотом, куда ни глянь – запустение царит, только черный ворон в небе играет да желтая лисица в степи тявкает, а дворцовый двор черным пыреем порос, таким высоким, что до седла достает.

Диву дались царь Баян-Хара и сын его Алтан-Жоло-мэргэн.

– Чей подлый сын сотворил такое зло? – гадают они, входя во дворец.

– Моя жена Урма-гохон-хатан в прежнее время слыла умнейшей из красавиц, – говорит Баян-Хара. – Не могла она без весточки нас оставить.

С этими словами выдернул он один из камней очага, вынул оттуда бумажный свиток величиною с подол, на котором было написано рукою Урма-гохон-хатан: «Прибыл на наше горе с северо-восточной стороны Круторогий Рыжий мангатхай, он и угнал нас в полон. Не ходите по следу непобедимого, не ищите неодолимого. А про меня и думать забудьте. Будете живы – добро само вас найдет».

Прочитав эту бумагу, сильно рассердился царь Баян-Хара.

– Кто, родившись бабою, должен сидеть дома, когда его жена вместе со скотом в полон угнана? – гневно спрашивает он. – Кто, родившись мужчиною, спустит такую обиду?

Пустили отец с сыном пастись пригнанный скот на пастбища Алтая, на выгоны Хэхэя, а сами отправились на северо-восток, во владения Круторогого Рыжего мангатхая. Не успели проехать половины пути, как распознал об их приближении мангатхай и говорит:

– Все случилось так, как должно было случиться: человек, имеющий жену, к жене своей едет, а имеющий мать – к матери. Входящее в мои владения войско я должен достойно встретить, покидающее мои владения – проводить.

Сел Круторогий Рыжий мангатхай на красного пороза, послушного ему без повода, и поехал навстречу неприятелю. Добрался он до вершины таежного распадка, слез с пороза и улегся на землю, разинув свою непомерно широкую пасть так, что нижняя челюсть расстелилась вдоль дороги, а верхняя подперла высокое небо.

Ехали царь Баян-Хара и сын его Алтан-Жоло-мэргэн, не ведая забот, и не заметили, как их кони въехали на нижнюю челюсть Круторогого Рыжего мангатхая. Помял он царя Баян-Хара между правыми коренными зубами, а когда тот обмяк, открутил свой правый рог, положил в него царя и поставил рог на прежнее место. Принялся мангатхай за Алтан-Жоло-мэргэна. Помял его между левыми коренными зубами, а когда тот ослаб, открутил свой левый рог, положил в него мэргэна и поставил рог на прежнее место, молвив при этом:

– И нынче у меня достало силы победить непобедимых, одолеть неодолимых!

Сел он на своего красного пороза и вернулся домой.

Тем временем Нарин-Зала-хатан родила двух мальчиков-близнецов. Запеленав их, положила рядом с собою и, не в силах подняться с постели, стала ждать возвращения мужа.

Но не до Алтан-Жоло-мэргэна дошла весть о рождении близнецов, – проведал об этом Круторогий Рыжий мангатхай и говорит:

– Надо раздавить их, как червяков; надо прихлопнуть их, как мух, пока они малы да неразумны, пока в молодецкую силу не вошли.

Сел мангатхай на своего красного пороза, послушного ему без повода, кликнул за собой темно-бурого жеребца, послушного без узды, и отправился вершить свое черное дело.

Однако не простые близнецы родились у Нарин-Зала-хатан. Едва одолел мангатхай половину пути, как проведали они о приближении злодея.

– Если бы мы отведали немного материнского молока, – говорят мальчики, – то мы бы сумели постоять за себя.

Но не может Нарин-Зала-хатан подняться, чтобы накормить грудью новорожденных, лежит она без сил. А Круторогий Рыжий мангатхай уже ко дворцу подъезжает, соскочив с пороза, на крыльцо взбегает. Вот склоняется он над младенцами и потирает в нетерпении свои руки.

– Безрогие молодцы! – кричит. – Раздавлю вас и прихлопну, пока вы малы да неразумны, пока вы своей настоящей силы не обрели!

– Подожди, старик! – взмолилась Нарин-Зала-хатан. – Не кипятись, словно щи над огнем. Мы в твоих руках – никуда не денемся. Мои близнецы только что родились, они еще не отведали материнского молока. Дай им и мне совершить предначертанное самой судьбой, не то ляжет на тебя неискупимый грех.

– Крепко думано, верно сказано, – согласился мангатхай.

Ударил он легонько по левой щеке Нарин-Зала-хатан собольим рукавом, и женщина привстала с постели. Ударил он по правой ее щеке выдровым рукавом, и женщина выздоровела. Встала она с постели и ступила так плавно на землю, словно ковыльные травы колыхнулись, заговорила до того ласково, что на плоских каменных плитах трава проросла, а на черной воде пенки вскипели. Так приговаривая, пододвинула она золотой стол и поставила его перед мангатхаем. Убрала хозяйка золотой стол вкусными яствами, убрала серебряный стол крепкими напитками. Круторогий Рыжий мангатхай, как птица, клюет; как волк, глотает.

Взяла Нарин-Зала-хатан близнецов, усадила одного из них на правое колено, другого – на левое и дала им отведать материнского молока.

Только припали мальцы-близнецы к материнской груди, как понял Круторогий Рыжий мангатхай, уразумел своим вещим разумом, что большую промашку сделал.

– Обманула подлая, перехитрила хитрющая! – закричал он и кинулся к Нарин-Зала-хатан, чтобы отнять у нее мальцов-близнецов.

Только собрался он схватить одного из них, как тот обернулся соловьем и взмыл в поднебесье. Только протянул руку к другому, как тот обернулся расплавленным серебром и скрылся в пламени очага. Тогда превратился Круторогий Рыжий мангатхай в семь ястребов и кинулся вдогонку за соловьем. Четырежды облетели они широкую землю, восемь раз облетели высокое небо, стали семь ястребов настигать соловья. Не мешкая, ударился соловей оземь и превратился в три низкорослые черные березки в таежном распадке. А семь ястребов – в семь дряхлых старух, которые начали обрубать без жалости низкорослые черные березки да вязать веники. Еще и солнце не закатилось, как обрубили семь дряхлых старух все ветки на двух березках. Только занесли топор над последней – да не тут-то было! – обернулась она снова соловьем. Снова в семь ястребов превратился мангатхай и кинулся следом. Вот уже и настигать стал. Но коснулся соловей своим крылом морской волны и превратился в семьдесят мальков, канувших в глубине моря. В семьдесят тайменей превратился мангатхай, переловил шестьдесят девять мальков, уже и рот разинул, чтобы проглотить семидесятого, но махнул тот своим серебряным хвостом, снова обернулся соловьем и взмыл над морем. Снова превратился мангатхай в семь ястребов и кинулся за беглецом. Полетел соловей в сторону горы Монгото-ула, влетел в открытое окно того дворца, где жили три ламы Соржи, и забился под подол одного из лам. Огорченный Круторогий Рыжий мангатхай спустился с горы, сел верхом на своего красного пороза и отправился восвояси.

А соловей превратился в прекрасного мальчика к великой радости трех лам Соржи. Стали ламы растить да пестовать ребенка и назвали его Алтан-Шагай-мэргэн. А узнав, что у него есть еще и брат, назвали близнеца Монгон-Шагай-мэргэн. Когда подрос Алтан-Шагай и вошел в мужскую силу, дали ему ламы большое золотое перо, сидя на котором можно было лететь куда захочешь.

Однажды сел на золотое перо Алтан-Шагай-мэргэн и прилетел домой к матери. Взошел он на крыльцо, положил перо в карман и открыл двери дворца. Глянул Алтан-Шагай и глазам своим не поверил: сидит его мать Нарин-Зала-хатан в самом дальнем углу дворца, словно древняя старуха, в пыли запылившаяся, в пепле выпепелившаяся.

Подошел Алтан-Шагай-мэргэн поближе, сел возле очага и закурил трубку.

Тут Нарин-Зала-хатан спрашивает его:

– Чей ты будешь и куда путь держишь?

– Я табунщик царя Томо-Улана, – отвечает мэргэн. – Три года назад потерялся у меня трехгодовалый верблюд. Вот я и брожу по свету, разыскиваю свою пропажу, с каждой горки смотрю на все четыре стороны, спрашиваю в каждом царстве-государстве, но не могу отыскать своего верблюда. Может быть, вы слыхали о нем?

– Нет, не слыхала, – отвечает Нарин-Зала-хатан. – А не говорят ли люди про моих мальцов-близнецов, один из которых превратился в соловья и взмыл в поднебесье, другой обернулся расплавленным серебром и скрылся в пламени очага, когда Круторогий Рыжий мангатхай хотел их съесть?

– Ведать не ведаю, – молвит мэргэн, – но ходили слухи, будто настиг мангатхай несчастного соловья.

– Так я и думала, – заплакала мать. – Если бы живы были мои сыновья, то они бы непременно навестили меня.

Пожалел Алтан-Шагай свою мать и открылся ей, рассказав про все свои злоключения и про своих избавителей да попечителей – о трех ламах Соржи.

Расцеловала мать родного сына, обняв руками его могучую шею, обвив руками его податливую, словно лоза, шею. Так она сильно обрадовалась, что, приподнявшись с места, забывала сесть; присев, думала, что стоит.

Пожив дома да подождав, когда поправится мать, стал Алтан-Шагай-мэргэн в дорогу собираться.

– Пойду своего брата-близнеца искать, – говорит.

Вот вышел он за ворота, набрел на след червяка и двадцать лет шел по этому следу, пока тот не превратился в след мизгиря. Еще десять лет брел мэргэн и не заметил, как след мизгиря превратился в след горностая. След горностая попетлял-попетлял и превратился в след хорька. След хорька – в заячий, заячий – в лисий, лисий – в медвежий, а медвежий – в змеиный. Видит Алтан-Шагай: змеиный след под землю ведет, собрался с духом и, шагнув в бездонную яму, оказался в нижней обитаемой стороне.

Огляделся-осмотрелся Алтан-Шагай-мэргэн, взобрался на высокую гору и увидел оттуда дворец на берегу синего моря, во дворе корыто с водою. Вот вышел на крыльцо белого дворца статный молодец, подошел к корыту, окунулся в нем раз-другой и превратился в большущего змея Абарга-мого. Вполз Абарга-мого в синее море. Взволновалось оно крутыми волнами, вспенилось белой пеной и вышло из берегов.

Спустился Алтан-Шагай-мэргэн с высокой горы, дошел до дворца, открыл двери. Видит: на столе яства стоят, напитки в сосудах томятся. Поел мэргэн, попил, а потом спустился в глубокое подполье и затаился.

Не заставил себя ждать Абарга-мого. Выполз он из синего моря, добрался до корыта, поплескался в нем и принял свой молодецкий облик. Вошел молодец во дворец, глянул на стол, а там все съедено, все выпито. Кинулся он в один угол, кинулся в другой, стал срывать занавески. «Кто, – кричит, – хозяйничал в моем доме?» Наконец открыл он двери погреба и нашел Алтан-Шагай-мэргэна.

Схватились они за грудки, выкатились во двор и принялись бороться. Пока боролись, завалили юго-западный угол дворца. Пока отряхивались – упала между ними желтая книга судеб. Стали они ее листать, стали по ней пальцем водить и вычитали себе на радость, что оба они – братья-близнецы, дети Алтан-Жоло-мэргэна. Появившегося на свет первым звать Алтан-Шагай, а младшего – Монгон-Шагай.

Обнялись родные братья, а потом спрашивает Алтан-Шагай на правах старшего:

– Что же ты, брат, домой не возвращаешься?

– Я таким маленьким ушел в пламя очага, что не помню обратной дороги, – отвечает Монгон-Шагай.

Усадил Алтан-Шагай своего брата на золотое перо, уселся сам, и в одночасье очутились они в родном дворце. Но не задержался дома Алтан-Шагай. Оставил он Монгон-Шагай-мэргэна сторожить добро да присматривать за матерью, а сам отправился на поиски Круторогого Рыжего мангатхая.

Летит на своем золотом пере, на северо-восток правит. Как только перевалил середину пути, так всполошился в своих владениях Круторогий Рыжий мангатхай.

– Имеющий отца к отцу спешит, – говорит он. – Имеющий деда с бабкой к старикам летит. Имеющий подданных и скот – свое добро ищет. С честью встретим, достойно проводим!

С этими словами сел Круторогий Рыжий мангатхай на красного пороза, послушного ему без повода, и поехал навстречу Алтан-Шагай-мэргэну. Добрался он до вершины таежного распадка, слез с пороза и улегся на землю, разинув свою непомерно широкую пасть так, что нижняя челюсть расстелилась вдоль дороги, а верхняя подперла высокое небо. Как вздохнет мангатхай, так таежные деревья сами ему в рот влетают вместе со зверьем, пробегающим мимо, и птицами, пролетающими рядом.

Летел Алтан-Шагай-мэргэн на своем золотом пере, ни о чем не ведая, и влетел в широко открытую пасть Мангатхая. Однако не растерялся мэргэн, поставил копье поперек пасти, подпер острием верхнюю челюсть и кричит:

– Стар-старичище, разжуй меня!

Хотел мангатхай сомкнуть свои челюсти, но еще больше занозил их богатырским копьем.

Ухватил мэргэн Круторогого Рыжего мангатхая за волосы одной рукой, другой – выдернул столетнюю лиственницу да и начал ею мангатхая поперек спины охаживать, приговаривая:

– Это тебе – за отца! Это тебе – за деда! Это – за бабку! Говори, пес, куда их дел?

Ударил Алтан-Шагай-мэргэн ненавистного мангатхая так, что испустил он дух, а крутые его рога сами собой отвалились – и вышли оттуда дед Алтан-Шагай-мэргэна – царь Баян-Хара и отец – Алтан-Жоло-мэргэн, оба живы и невредимы.

Сожгли они останки Круторогого Рыжего мангатхая, развеяли пепел по северному ветру осиновой лопатой, по южному – березовой и направились прямиком в черный железный дворец побежденного злодея. На шестьдесят верст раскинулся тот дворец в длину и ширину. Едва отыскали мэргэны Урма-гохон-хатан, спрятанную мангатхаем в железный амбар без окон, без дверей. Вместе с пленницей загнал мангатхай в этот амбар три зимних заморозка, смерзшихся в один холод.

Сломали мэргэны железный амбар, вызволили Урма-гохон-хатан, ставшую от холода меньше семилетнего ребенка. Тогда съездил царь Баян-Хара в девять лесов, привез бересты, набрал из девяти таежных источников ключевой воды. Окурил Урма-гохон-хатан берестяным дымком, омыл священной водой, и стала она прежней красавицей, а ума ей было не занимать.

Подожгли три мэргэна – дед, отец да внук – дворец Круторогого Рыжего мангатхая, забрали все его добро, всех подданных, весь скот, не оставив ни обрывка ремня, ни обломка ножа, и отправились в родные места, едва протискиваясь с бесчисленным скотом в узких ущельях, едва утоляя жажду тучных табунов водой горных и степных рек. Так едучи, добрались до дома.

Расселили мэргэны новых подданных на новых местах, пустили скот на пастбища Алтая, на выгоны Хэхэя, и зажили с тех пор счастливо и богато.

ГЛУПЫЙ ВОЛК

Надоело пастись лошадям под знойным солнцем. Направился весь табун прямиком к реке напиться и поплескаться. Самым резвым да сильным досталась чистая вода, а отставшим муть да грязь.

Был в этом табуне маленький серый жеребенок. Оттеснили его другие лошади, и увяз он в грязной луже едва не по уши. Вот уже весь табун разошелся, поспешая на пастбище, а серый жеребенок барахтается в грязи, выкарабкаться не может.

Тут подходит к нему волк.

– Вот это удача! – говорит. – Съем я тебя, однако, серый жеребенок!

– Где это видано, где это слыхано, чтобы упавшего в лужу стригунка задрал благородный волк? – спрашивает жеребенок. – Сначала вытащи меня отсюда, как подобает настоящему молодцу, а потом сам рассудишь, съесть меня или нет.

– Твоя правда, – согласился волк. Помог он жеребенку выбраться из лужи и спрашивает: – Ну теперь-то я могу тебя съесть?

– Какой ты нетерпеливый, – отвечает жеребенок. – Как ты меня такого грязного есть будешь? Сначала смой с меня глину и речной ил, а потом поступай как знаешь.

Принялся волк мыть жеребенка. Принялся облизывать перепачканные бока и грязные ноги. Едва управившись, говорит жеребенку:

– Теперь ты вкуснее будешь. Пора тебя съесть!

– Да кто же ест подмокшее мясо! – удивляется жеребенок. – Дай ты мне хоть немного обсохнуть, я же никуда не денусь.

Оскалил волк острые зубы и уселся рядышком в ожидании скорой поживы. Сидит, слюнки глотает, а серенький жеребенок на солнце сушится. Вот уже вечереть стало, обсохли бока, встряхнулся серый жеребенок, почувствовав, как разогрелось тело и налилось молодой силой.

Тем временем подступил волк к жеребенку и разинул свою пасть.

– Кончилось, – говорит, – мое терпенье. Съем я тебя и косточки обгложу.

– Воля твоя, – отвечает жеребенок. – Только хочу я тебе открыть напоследок великую тайну: под правым копытом моей задней ноги хранится золотая печать с надписью. Прочти сначала эту надпись, как подобает настоящему молодцу, а потом можешь съесть меня.

Очень захотелось волку узнать тайну золотой печати. Взялся он за правое жеребячье копыто, стал надпись искать. А серенький жеребенок, собрав всю силу и точно нацелившись, так лягнул волка, что, отлетев в сторону, свалился тот без памяти.

– Глупый ты волк! – сказал напоследок жеребенок и стрелой умчался в степь.

Очнулся волк, открыл один глаз, а другой продрать не может, – до того сильно припечатал его жеребенок своим копытом. Но и одним глазом видно, что серого жеребенка след простыл.

– Какой же я дурак! – стал казниться волк. – Какую надпись я хотел прочесть на золотой печати, если грамоте не разумею! Какой же я простофиля! – не переставал ругать себя волк, бредя по степи и обнюхивая мышиные норки.

Вдруг видит – на склоне горы пасется бычок-двухлеток. «Уж этот-то от меня не уйдет!» – решил волк и бросился к бычку.

Бычок и убегать не стал, сообразив, что состязаться в резвости с волком бесполезно. А волк подбегает и говорит:

– Бычок, бычок, я тебя съем!

– Дядюшка волк, – отвечает бычок, – силой ты всегда меня взять успеешь, а вот попробуй одолеть смекалкой.

– Чтобы одолеть тебя, большого ума не понадобится, – зарычал волк, оскалив острые клыки.

– Ума, говоришь, не понадобится? – удивился бычок. – Ну-ка, садись ко мне на спину. Удержишься на загривке, тогда и съешь меня.

Уселся волк верхом на бычке и покрепче за рога ухватился. А бычок взбрыкнул и затрусил в сторону загона, да все быстрее и быстрее. Так со всего разбега и влетел в ворота. Не успел волк сообразить, что нагнуться бы надо, ударился лбом о верхнюю перекладину так, что искры из глаз посыпались, и свалился без памяти. Когда же пришел в себя, огляделся – бычка и след простыл.

– Горе мне, глупому! – стал сокрушаться волк, поглаживая шишку на лбу. – Никогда больше не сяду верхом на быка и детям своим накажу не делать этого.

Направился волк в сторону леса и тут увидел пасущихся на опушке свиней. Уткнувшись пятачками в землю, они ничего вокруг не замечали.

– Ну, свиньи, придется мне съесть вас! – зарычал волк, подходя поближе.

– Какой же ты грозный, дядюшка волк! – дружно изумились свиньи. – Разве можем мы тебе перечить. Только сделай милость, послушай сначала нашу прощальную песню, – сказали свиньи и уселись вокруг волка.

Интересно серому послушать, как свиньи поют, не стал он перечить.

А сытые свиньи начали хрюкать, визжать, пищать на все голоса, подступая к волку. Одни пищали тонко-тонко. Другие визжали звонко-звонко. Остальные хрюкали так, что волк вконец оглох, уронил голову и сидел, не чая вырваться из плотного кольца.

Заслышав шум и гам, прибежали пастухи, увидели волка, схватились за жерди да такой трепки дали серому, что кинулся он бежать, не разбирая дороги. Бежит и ругает себя:

– Какой же я несчастный! Какой же я глупый! Ну зачем мне понадобилось свиное пение?

Вдруг видит – бежит навстречу собака.

– Уж ты-то меня не обманешь! – зарычал волк. – Уж тебя-то я съем!

– Дядюшка волк, – взмолилась собака, – на что тебе такая худющая? Сквозь мои ребра даже солнце просвечивает. Если ты в самом деле голоден, то почему бы тебе не полакомиться конским салом в четыре пальца толщиной? Загляни в соседние кусты.

Побежал волк туда, куда собака указала. А там и впрямь лежит конина. Вцепился голодный волк своими острыми зубами в приманку, которую оставили охотники, и угодил задними лапами в капкан. Попробовал было вырваться, но ослаб вконец и затих. А тут и охотник подоспел.

Говорят, так и окончил свой век глупый волк, который непременно хотел кого-нибудь съесть.