Текст книги "Песни южных славян"

Автор книги: Автор Неизвестен

Оженился Янко [536]536
  Переведено по тексту сб.: Штрекел, № 218. Записано среди словенцев в северо-западной Хорватии, вблизи границы со Словенией. В песне отражена местная версия сюжета: «Муж на свадьбе своей жены».


[Закрыть]

 
Оженился Янко, взял свою он любу,
Взял свою он любу за правую ручку,
Привел свою любу к матери-старухе.
«Поглядите, мамо, это ваша дочка.
Дорогая люба, должен я уехать
К королю на службу.
Коль меня не будет
Один, два, три года, будешь ты свободна
С другим сговориться, за другого выйти».
Ночью темной Янку вещий сон приснился
«Ой ты, госпожа ты, моя королева!
Мне сегодня ночью вещий сон приснился:
Моя мила люба с другим сговорена,
С другим сговорена, за другого вышла».
«Ой ты, храбрый Янко, садись на коня ты,
Что в моей конюшне изо всех резвейший!»
Приезжает Янко к матери-старухе:
«Бог вам в помощь будет, моя стара мати!»
«И тебе бог в помощь, незнакомый путник!»
«Прошу у вас, мамо, путнику ночлега,
Путнику ночлега, у огня согреться».
«Нет, нельзя, не можем, незнакомый путник,
Полон дом сегодня, собралися гости».
«Одно слово молвить вы позвольте, мамо,
Моя стара мамо, молодой невесте,
Вы ее пошлите, пускай сюда выйдет,
Я скажу: «бог в помощь, молода невеста!»»
«И тебе бог в помощь, незнакомый путник!
Войди, войди в избу, незнакомый путник.
Дайте человеку почетную чару!»
«Благодать почиет пусть на этом доме.
Можно ль незнакомцу выпить эту чару?»
«Можно, пей во здравье, незнакомый путник!»
«Будь благословенным, дом ты мой родимый,
Дом ты мой родимый, мать моя родная,
Моя верна люба с другим сговорена,
С другим сговорена, за другого вышла».
Взяла люба чару, чару пригубила,
Чару пригубила, от стола вскочила,
От стола вскочила, Янко усадила.
«Ой ты, милый Янко, суженый мой первый,
Суженый мой первый, сердечно любимый!»
Гости тут вскочили и все разбежались.
 

Девушка оплакивает суженого [537]537
  Переведено по тексту сб. ХНП, кн. 5, № 88. Записано в г. Сараеве (Босния). «Это песня сараевская, – отметил собиратель, – и есть точно такая дословно, на камне высеченная, на Беговой мечети, и стоит до сих пор. Событие было истинное». Тем не менее вещий сон девушки является традиционным общеславянским мотивом.


[Закрыть]

 
Сон недобрый девушке приснился,
Никому его не рассказала
До рассвета, до восхода солнца.
На рассвете, на восходе солнца
Суженому девушка сказала:
«Ах, мой милый, ах, мой светлый месяц,
Нынче ночью страшный сон мне снился:
Речка Вербас берег затопила,
Твой скакун был приведен на площадь,
«Твоя сабля пополам сломалась,
Твоя шапка покатилась к речке,
Мостовую мой усыпал бисер».
Милая умолкла, молвил милый:
«Солнце жаркое, моя подруга,
Хочешь, сон твой мигом разгадаю?
Речка Вербас берег затопила,
Моя сабля – на две половины,
Покатилась шапка прямо к речке,
Это значит – скоро будет битва,
Это значит – я в поход поеду,
Это значит – голову сложу я.
Покатился по дороге бисер,
Значит – будем лить с тобою слезы».
Миновало только две недели,
И юнаков на войну призвали,
Как явились в цесарское войско,
Полетела каурская пуля,
Угодила в Челебича Меху,
Сразу Меху с конем разлучила,
И лежит Мехмед в траве зеленой,
Говорит своей дружине верной:
«Моего коня вы изловите,
У седельца – доломан зеленый,
В доломане – яблоко и перстень,
Отнесите их моей невесте.
Коль невеста высокого рода,
Будет плакать ровно год по милом,
Коли роду невеста простого,
Погорюет двадцать дней, не больше».
Весть услышала краса-девица,
Девять лет проплакала по Мехе,
А когда же год пошел десятый,
Отправлялась в верхние покои,
Наряжалась в праздничное платье,
Наряжалась, как перед Мехмедом.
Зеркало брала невеста в руки,
Поглядела и проговорила:
«Боже милый, я лицом красива,
Но Мехмед мой был еще красивей!»
Подходила к светлому оружью,
Выбирала кинжал поострее,
И вонзила его прямо в сердце,
И упала мертвая на землю.
 

Голова Янкулы [538]538
  Переведено по тексту сб. ХНП, кн. 5, № 68. Записано в Далмации (Хорватия). Мотив воронов-вестников, приносящих руку или голову погибшего героя, широко распространен в фольклоре славянских народов.


[Закрыть]

 
Ворона два черных пролетали,
Оба черные, кровь на обоих,
Пролетали близ Брника-града,
Их над городом никто не видел,
Видела одна жена Янкулы,
Так она их хорошо спросила:
«Вы летели близ Брника-града,
Цело ли под Брником войско,
Вьются ли шелковые знамена,
Пляшут ли там девушки и парни
И гремят ли бубны и свирели?»
Вороны ей оба отвечали:
«Ты поверь-ка нам, жена Янкулы,
Нет под Брником-городом войска,
Там врага оно не одолело,
Как вчера на землю ночь упала —
Янко твой с душою распростился,
Если нам, молодка, ты не веришь,
Вот тебе шелковая рубашка,
Вот тебе – гляди – рука юнака,
Вот на ней два перстня золотые,
Каждый в десять городов ценою,
Если ты нам все еще не веришь,
Вот тебе и голова юнака».
Как увидела жена Янкулы,
Закричала, залилась слезами,
Увидала ее мать Янкулы,
Спрашивает у жены старуха:
«Ты чего кричишь, жена Стояна?
Молви, что кричать тебя неволит?»
Отвечает ей жена Янкулы:
«Как мне, бедной, не кричать – не плакать,
Матушка, вот голова Янкулы,
Мертвая она, будь ей неладно!»
Тут увидела и мать Янкулы,
Голову в уста она целует,
И в уста и в мертвые очи.
Слезы потекли из глаз от горя,
А сердечко ее разорвалось,
Пала рядом с мертвой головою.
 

Раненый юнак и его конь [539]539
  Переведено по тексту сб.: «Ерлангенски рукопис старих српскохрватских народних песама». Издао Г. Геземан. Сремски Карловци, 1925, № 177. Тексты «Эрлангенской рукописи» только в 1925 г. стали известны ученым, хотя были записаны приблизительно в 20-е годы XVIII в. Обстоятельства записи точно не известны. Предполагают, что запись вел какой-то немец, быть может, писарь или офицер, служивший на Военной границе, которая разделяла Австро-Венгрию и Турцию. Записывая песни, собиратель постоянно путал звуки «б» и «п», «з» и «с», «т» и «д», «к» и «г» и т. д., отчего многие слова текстов довольно трудно прочитать. Между тем эти записи – самая крупная ранняя коллекция южнославянских, в том числе и болгарских, песен, собранная на целый век раньше, чем приступил к записи первый крупный собиратель Вук Караджич. По своему значению 217 песен «Эрлангенской рукописи» так же важны для изучения истории южнославянского фольклора, как и «Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым» в первой половине XVIII в., для изучения русской эпической традиции. Песни «Эрлангенской рукописи» до сих пор не «переведены» на удобочитаемый в орфографическом отношении язык, их первое и пока единственное издание почти сразу стало библиографической редкостью.


[Закрыть]

 
Что белеет у синего моря?
Иль морская там белеет пена?
Или белы лебеди белеют?
Или овцы бродят по долине?
Не морская там белеет пена,
И не белы лебеди белеют,
И не овцы бродят по долине.
На траве лежит раненый витязь,
Молодой юнак в рубашке белой.
Дождь ее стирает, солнце сушит.
В головах торчит копья обломок,
Добрый конь к тому копью привязан
Ржет конек, хозяина он будит:
«Поднимайся, дорогой хозяин.
Я уже траву до корня выел,
Я и землю выбил по колени,
Воду выпил до самого камня».
А из ближней рощи кличет вила:
«Конь, ищи хозяина другого!»
Плачет конь, заслышав голос вилы.
Вила на коня глядит и плачет.
 

Наказ юнака [540]540
  Переведено по тексту сб. ХНП, кн. 5, № 27. Записано в с. Карлобаге на далматинском побережье (Хорватия).


[Закрыть]

 
Что белеет там, на синем море?
Или то весенние сугробы?
Или пена белая морская?
Или голубь, что отстал от стаи?
Или белых овец отара?
Если б это был снег весенний,
Он давно бы на солнце растаял,
Если б пена синего моря —
Раскидало б ее море,
Если б голубь отстал от стаи —
Он давно бы нагнал свою стаю,
Если б белых овец отара —
Их давно б чабаны угнали.
А было это Пере Ковачевич
Середь дола, середь Садиковца,
От удара Юриши Буторца.
И пришла к нему белая вила,
Собирала в лесу она травы,
Чтоб ему залечить раны,
Но ей молвил Пере Ковачевич:
«Не сбирай, не трать напрасно время,
Позови мне лучше побратима,
Побратима Юру Рукавину,
Пусть он на листке письмо напишет,
Пусть пошлет его матери и супруге,
Матери, чтобы меня не ждала,
А жене – чтоб замуж выходила,
Ибо Пере-юнак поженился
Под Велетом, под белым градом,
На земле на черной, на траве зеленой.»
 

Яна-кукушка [541]541
  Переведено по тексту сб.: Миладиновы, № 19. Записано в г. Кукуше (греч. Килкис) в Эгейской Македонии. Сходные песнн, но без мотива превращения девушки в кукушку, записывались и у восточных славян.


[Закрыть]

 
Что белеет, кипенеет
На вершине Белашицы? [542]542
  Белашица (Беласица) – горный массив вблизи современного пересечения греко-болгаро-югославской границы.


[Закрыть]
Или нагорные снеги,
Или же лебедей стая?
Нет, не нагорные снеги,
Не белых лебедей стая,
Белый шатер там раскинут
Для молодого Стояна.
Стояна болезнь мучит,
Он говорит сестрице:
«Сестрица, белая Яна,
Пойди принеси мне, Яна,
С Дуная студеной водицы».
Яна ему отвечает:
«Стоян, молодой мой братец,
Я ведь дороги не знаю,
Чтобы пойти к Дунаю,
Чтобы пойти и вернуться».
Стоян говорит ей снова:
«Сестрица, скорбная Яна,
Разрежь себе меньший палец,
Разрежь ты его до крови.
Когда ты пойдешь по лесу,
Меть деревья и камни,
А как подойдешь к Дунаю,
Нальешь студеной водицы,
Чтобы назад воротиться,
По меткам свой путь отыщешь».
Яна послушала брата,
Разрезала меньший палец,
Пошла по темному лесу,
Отмечала деревья и камни,
Спустилась она к Дунаю,
Там набрала водицы
И заспешила обратно.
Но Яна, бедная Яна,
Заморосил мелкий дождик,
И смыл он все ее знаки,
Смыл кровь с деревьев и камней.
И Яна, скорбная Яна,
Скоро в лесу заплуталась
И стала блуждать по чаще.
Три дня ходила-бродила,
На след она не напала,
Чтобы дойти до брата,
До брата, больного Стояна.
И Яна, скорбная Яна,
Жалостно к богу взмолилась;
«Ой боже, господи боже,
Обрати ты меня в птицу,
Буду летать по букам,
Буду искать брата,
Брата, больного Стояна».
Послушал господь Яну
И сделал синею птицей,
Синей птицей – кукушкой,
Она до сих пор кукует.
 

Благодарный сокол [543]543
  Переведено по тексту сб. БИТ, т. 4, с. 534. Записано в районе г. Дебра (Вардарская Македония). Песня получила значительное распространение среди южных славян. Ее героем нередко оказывается гайдук.


[Закрыть]

 
Что же в той стороне белеет?
Белый туман, или белая туча,
Или овчар с тонкорунным стадом?
Не было там ни тумана, ни тучи,
Не было там овчара со стадом.
Был там только хворый Стоян.
Сокол принес ему три подарка:
В клюве принес студеную воду,
Яблоко – под крылом своим правым,
А под левым – виноград сушеный.
Хворый Стоян пытает птицу:
«Ай же ты, птица, птица соколик,
Что за добро ты помнишь за мною?»
«Ай же ты, хворый Стоян, я помню,
Помню добро, что ты мне сделал.
По лесу шло могучее войско,
Сильный пожар бушевал в чащобе;
Кто ни пройдет – все меня минуют,
Ты мне помог в тяжелое время.
Ехал тогда ты по дикому лесу,
Крылья мои уже обгорели,
Выдернул ты из стремени ногу,
Вытащил ты меня из пожара.
Это добро за тобою я помню».
 

Чума и татары [544]544
  Переведено по тексту сб. БИТ, т. 4, с. 362–364. Записано в районе г. Елена (северо-восточная Болгария).


[Закрыть]

 
Прослышались, появились
Татары, [545]545
  Татары. – Упоминание о татарах имеет основание в болгарской истории. С XIII в., когда на обратном пути из Далмации войско Батыя разделилось, в Болгарии долго жили татары хана Ногая, так называемые «ногайские татары», впоследствии откочевавшие в северное Причерноморье. В XVII в. на территории Болгарии свирепствовали крымские татары, призванные турецким султаном на войну с Австрией.


[Закрыть]девять их тысяч,
Людей секут, села палят.
Прослышали это в селах,
Прослышали – побежали.
Большое село Прахово
Не слышало, не бежало,
Там только ночью узнали,
Как поняли, так побежали.
Лайчица одна, сиротка,
Нигде никого не имела,
Шила без родителей Лайка,
Никто ей вести не подал,
Не слышала, не побежала.
Встала она в воскресенье,
И заплакала Лайка:
«Олиле, боже, олиле,
Бежать – мне не домчаться,
Кричать – не докричаться.
Сидеть – не досидеться».
До бога голос донесся,
Святая Неделя сказала:
«Лайчица ты, сиротина,
Тому ли тебя наставить,
Того ли еще не знаешь?
Сожги ржаную солому,
Белое лицо запачкай,
Расплети русую косу,
Возьми жесткую торбу
С белой ореховой палкой,
Навстречу татарам выйди.
Татары тебя спросят:
«Эй, босая цыганка,
Ты ведь ходишь по селам,
Ходила ли ты в Прахово,
Слыхало ль оно, бежало ль?»
А ты им ответь, Лайчица:
«Я не босая цыганка,
Зовусь я черною чумою, [546]546
  Зовусь я черною чумою… – Как и восточные славяне, болгары представляли себе, что чума – это женщина, обычно пожилая, которая незаметно ходит по селам и сама решает, кого ей погубить, а кого оставить живым. В болгарских песнях нередко обыгрывается воля чумы, доброжелательной к сиротам и убогим, беспощадной к порочным людям.


[Закрыть]
Девять лет я гуляю,
Вас отыскать стараюсь.
Теперь помог мне всевышний:
Искала я вас – отыскала»».
И поднялась Лайчица,
Солому сожгла ржаную,
Лицо свое зачернила,
Расплела русую косу,
Взяла жесткую торбу
С белой ореховой палкой,
Навстречу татарам вышла.
Татары молвят цыганке:
«Эй, босая цыганка,
Ходила ли ты в Прахово,
Слыхало ль оно, побежало ль?»
Лайчица в ответ татарам:
«Я не босая цыганка,
Зовусь я черной чумою,
Девять лет я бродила,
Вас девять лет искала.
Теперь мне помог всевышний:
Искала я вас – отыскала!»
Татары чуме молвят:
«Чума, моровая язва!
Пощади ты нас, не губи нас!
Тебе мы, чума, подарим
Наших коней с добычей!»
Лайчица им отвечает:
«Татары вы, девять тысяч,
Я человек не торговый,
Чтоб торговать конями,
Зовусь я черной чумою,
Девять лет я бродила,
Девять лет вас искала!»
Попятилися татары,
Попятились и побежали,
Своих коней побросали,
Коней с богатой добычей.
А люди в село вернулись,
И диву давались люди,
Как это сделала Лайка,
Чтоб испугались татары.
 

Отдашь, отдашь ли, горец Йово? [547]547
  Переведено по тексту сб. БНТ, т. 3, с. 331. Искусная литературная обработка болгарского поэта П. П. Славейкова, сделанная по тексту, записанному в районе г. Сера (Серрес) в Эгейской Македонии (ср. БНТ, т. 3, с. 329–330).


[Закрыть]

 
«Отдашь, отдашь ли, горец Йово,
Красотку Яну в турецкую веру?»
«Эй, воевода, голову дам вам,
Яну не дам в турецкую веру!»
Руки по локоть ему отрубили,
Снова о том же спрашивать стали:
«Отдашь, отдашь ли, горец Йово,
Красотку Яну в турецкую веру?»
«Эй, воевода, голову дам вам,
Яну не дам в турецкую веру!»
Обе ноги ему отрубили,
Снова о том же спрашивать стали:
«Отдашь, отдашь ли, горец Йово,
Красотку Яну в турецкую веру?»
«Эй, воевода, голову дам вам,
Яну не дам вам в турецкую веру!»
Тогда Йово выдрали очи,
Спрашивать больше его не стали.
Схватили турки красотку Яну
И посадили на вороного,
Угнать решили полем-низиной,
Полем-низиной в село к татарам.
Яна Йовану тихо сказала:
«Прощай, Йован мой, брат мой родимый!»
«Будь же здорова, сестрица Яна!
Нет глаз у Йово, чтобы взглянул он,
Нет рук у Йово, чтоб мог обнять он,
Нет ног у Йово, чтоб проводил он!»
 

Три вереницы невольников [548]548
  Переведено по тексту сб. БНТ, т. 3, с. 213–214. Записано в районе г. Хаскова (юго-восточная Болгария).


[Закрыть]

 
Пастух беседовал с лесом:
«Лес ты мой, лес ты зеленый!
Вчера ты, лес, был зеленый,
А нынче ты, лес, весь высох.
Пожары ль тебя спалили?
Морозы ли остудили?»
И лес пастуху ответил:
«Пастух, молодой пастух мой!
Пожары меня не палили,
Морозы не застудили,
Но тут вчера проходили
Невольников вереницы.
Как в первой-то веренице
Всё молодые девчата.
Только девчата заплачут —
Лес наклоняет верхушки,
Широкий путь подметает.
Девчата плачут и стонут:
«Боже мой, господи боже!
Где наши холсты льняные?
Ткали мы их – не доткали,
Белили – не добелили.
Кто наши холсты доткет нам?
Кто их доткет и добелит?
Кто их узорами вышьет?
Кто обошьет бахромою?»
Как во второй веренице
Всё молодые молодки.
Только молодки заплачут —
В лесу опадают листья.
Молодки плачут и стонут:
«Боже мой, господи боже!
Где ж наши малые детки?..
Встанут, а матери нету.
Заплачут они да спросят:
«Где мама? Доит корову?»
Доила б мама корову,
Телята бы не мычали.
«Где мама? По воду ходит?»
Ходила б по воду мама,
Тогда бы ведра бренчали.»
Как в третьей-то веренице
Всё молодые юнаки.
Только юнаки заплачут —
Ветки в лесу засыхают.
Юнаки плачут и стонут:
«Боже мой, господи боже!
Где ж они, буйволы наши?
Впряжены – нераспряжены.
Кто же теперь распряжет их?
Где наши черные пашни?
Пахали – не допахали.
Кто же теперь их допашет?
Где ж она, наша пшеница?
Сеяли – не успели.
Кто же пшеницу досеет?»»
 

Рабыня и Стара-Планина [549]549
  Переведено по тексту сб.: Б. Ангелов, X. Вакарелски. Сенки из невиделица. София, 1936, с. 437–438. Место записи неизвестно. В переводе почему-то опущена идеализированная концовка: «Росло дитя и повыросло, // В три месяца – как трехлетний, // В шесть месяцев – как шестилетний, // В девять месяцев – как девятилетний, // И стал он красивым молодцем. // Дала ему воск Стара-Планина, // Чтоб продавал и кормился».


[Закрыть]

 
Гнал по дороге рабыню турок,
Гнал ее лютый в лютую стужу,
Бил по лицу и кричал ей злобно:
«Брось ты мальчишку, брось на дороге!»
Пленница турку так отвечала:
«Турок ты, турок, злодей поганый,
Как же мне бросить дитя родное?
Я, молодая, сноха попова,
Сноха попова, жена дьякова.
Я не рожала девять годочков,
А как десята весна настала,
Знахари вышли кричать по селам:
«Травки недужным! Травки бездетным!»
Все им давали свои мониста,
Все покупали травки от хвори,
Я ж отдала им свои запястья,
Купила травку – хотела сына.
И родила я себе сыночка».
Уселся турок – поесть надумал;
Рабыня ж встала, взяла младенца,
Пошла с ним в горы, в горы родные,
Сплела там люльку из трав высоких
Да привязала к двум стройным елям.
Как уложила в нее младенца,
Стала качать его да баюкать,
Песню запела и зарыдала:
«Баюшки-баю, милый сыночек,
Вот твоя мама – Стара-Планина,
А эти елки – милые сестры.
Пусть ветер горный тебя качает,
Пусть дождик теплый тебя купает!»
И вдруг с вершины голос раздался:
«Иди, младая пленница, с богом!
О сыне малом ты не тревожься —
Матерью буду малому сыну,
А те две ели – сестрами станут,
И будет дождик купать младенца,
И будет ветер его баюкать,
И будет серна кормить и холить!»
Увел младую пленницу турок…
Стара-Планина! Старая матерь!
 

Турок и рабыня [550]550
  Переведено по тексту сб. БНТ, т. 3, с. 220. Записано среди болгар-переселенцев с. Преслава Бердянского уезда Таврической губернии. Сюжет: «Мать оставляет дитя на попечение природы» – известен и восточным славянам, и словакам. Он явно возник раньше турецкого нашествия и на южнославянской почве стал распространенным типическим местом.


[Закрыть]

 
Турок рабыню по лесу гонит,
Турок рабыне молвит негромко:
«Эй, полонянка, ты, голодранка,
Ноги босые, брюхо пустое,
Брось, говорю я, малого сына,
Брось, говорю я, пока не поздно!»
Рабыня турку молвит негромко:
«Как же я брошу милое чадо!
Долгие годы была бездетна,
Долгие годы хотела сына,
Минуло десять – родился мальчик,
Родился мальчик, сын мой Иванчо!
Я под ракитой вешала зыбку,
Там оставляла сына Иванчо,
Там оставляла и наставляла:
«Люлюшки-люли, сынок Иванчо,
Дождик прольется – тебя умоет,
Придет волчица – тебя накормит,
Повеет ветер – навеет дрему!
Расти скорее, Иванчо милый,
Чтоб из неволи вызволить царство,
Освободить нас от лютых турок!»»
Турок чернеет от злобы лютой,
Надвое рубит мать и младенца.
 

Стойна Енинёвка и янычар Склаф [551]551
  Переведено по тексту сб. БНТ, т. 3, с. 260–262. Записано в г. Панагюриште (центральная Болгария). В песне представлена местная версия общеславянского сюжета об узнавании женой долго отсутствовавшего мужа.


[Закрыть]

 
Ой ты, Стойна Енинёвка!
Слух прошел о янычарах,
И явились янычары.
Склаф [552]552
  Склаф. – Так называли многие соседние народы славян, поэтому имя героя следует признать нарицательным, в сущности прозвищем, полученным в иноязычной среде.


[Закрыть]во двор поповский въехал,
В прочие дворы – дружина.
Склаф повел такие речи:
«Слушай, поп, ученый книжник,
Грамотей, святой подвижник,
Отвечай мне без уверток:
Есть у вас в селенье дети,
Надобные для набора,
Для набора в янычары?» [553]553
  Для набора в янычары… – Турки регулярно забирали у славян-христиан детей, это называлось «налогом кровью». Из мальчиков турки выращивали в особых заведениях янычар, стараясь о том, чтобы они забыли о своей семье и о своем народе. Девочки поступали на продажу или в гаремы. Детей отбирали самых красивых и здоровых.


[Закрыть]
Говорил священник Склафу:
«Ты послушай, Склаф могучий,
Я на твой вопрос отвечу,
И отвечу без обмана:
Есть в любом селенье дети,
Есть в любом лесу тропинки,
Есть в любой реке пороги,
И у нас детей немало.
Вот у нашей тонкой Стойны,
Стройной Стойны Енинёвки
Три сыночка подрастают,
Все пригодны для набора, —
Для набора в янычары».
Склаф священнику ответил:
«Слушай, поп, ученый книжник,
Ты пошли за тонкой Стойной,
Стройной Стойной Енинёвкой.
Трех сынов пускай приводит,
Погляжу, на что пригодны,
Хороши ли для набора,
Для набора в янычары».
Поп немедля кликнул Стойну,
Кликнул – и она явилась.
Склаф промолвил тонкой Стойне:
«Ой ты, Стойна Енинёвка,
У тебя в дому три сына,
Слышал я: они пригодны
Для набора в янычары».
Стойна громко зарыдала:
«В первый раз пришли к нам турки
Брата моего забрали,
Во второй они явились —
У меня забрали мужа, [554]554
  Во второй они явились – //У меня забрали мужа… – Тут есть некоторая нелогичность, ибо в будущие янычары отбирали детей, и это делалось умышленно, в расчете на полное перевоспитание детей, на их «потурчивание». Поэтому взрослый Склаф не годился для набора в янычары. В этой нелогичности мы видим след того, что у публикуемой баллады была песня-предшественница.


[Закрыть]
В третий раз сюда явились
Сыновей меня лишают!»
Склаф ответил тонкой Стойне:
«Слушай, Стойна Енинёвка,
А узнала бы ты брата,
Опознала бы ты мужа?»
Говорила Склафу Стойна:
«Ой же, Склаф, ты Склаф могучий!
Нет, я брата не узнаю,
С малых лет мы не видались,
Но зато узнаю мужа,
Был он прежде дровосеком,
Дровосеком, дроворубом,
И пошел он как-то в рощу,
И рубил он в роще явор,
Был он ранен острой щепкой:
В голову ему попала
И оставила зарубку,
Шрам оставила приметный».
И промолвил Склаф могучий:
«Слушай, поп, ученый книжник,
Всех мужчин зови на сходку,
Со всего зови селенья!»
Поп мужчин созвал на сходку,
Со всего созвал селенья.
Говорил им Склаф могучий:
«Ну-ка живо скиньте шапки!
Пусть на вас посмотрит Стойна,
Может быть, узнает мужа!»
Склафу люди покорились,
Покорились, шапки сняли.
Не узнала Стойна мужа,
Не заметила отметки.
И сказала Стойна Склафу:
«Ты послушай, Склаф могучий,
Мне и стыдно, Склаф, и страшно,
Грех боюсь принять на душу,
Но и ты сними-ка шапку!»
Склаф могучий шапку скинул,
На него взглянула Стойна,
И узнала Стойна мужа,
По примете опознала,
По отметине знакомой
На челе его высоком.
 

Янычар и русая Драгана [555]555
  Переведено по тексту сб.: Миладиновы, № 87. Судя по языку, песня тоже записана в г. Панагюриште. Сюжеты о нечаянной встрече брата с сестрой и об их браке, о кровосмешении или о предотвращенном кровосмешении широко распространены в фольклоре всех славянских народов. В данном случае, характерном для традиции южных славян, сюжет переработан с учетом условий турецкого ига.


[Закрыть]

 
Разбежалася земля Валашская,
Валашская и Богданская тоже,
Богданская да и вся Добруджа.
Кто в горах таится, кто в долинах
От турецких да от лютых катов.
Старых турки рубят, малых в плен уводят,
Красных девушек в неволю угоняют,
Молодых парней забирают,
В лютых янычар их обращают.
Где проходят, села сжигают,
Старых рубят, дома сжигают.
По Дунаю белому проплыли,
Стали табором под Этрополе,
Синие шатры укрыли землю,
В ровном поле делится добыча,
Делят турки девушек болгарских.
По две, по три каждому досталось,
Молодому ж янычару дали
Лишь одну рабыню – русую Драгану.
В белый он шатер ее уводит.
А когда спустилась ночь на землю,
Вышел янычар во чисто поле,
Вниз он глянул, посмотрел на небо —
Синь огонь из-под земли струится,
С синя неба дождь кровавый льется.
Страшно молодому янычару,
И зовет он русую Драгану,
И Драгане говорит с печалью:
«Ах, Драгана, ты моя рабыня,
Что спрошу тебя, ответь по правде:
Есть ли братец у тебя с сестрою,
Да отец, да матушка родная?»
И ему Драгана отвечала:
«Есть отец и матушка родная,
Есть и брат, и милая сестрица».
«Где ж твой брат, в плену ли он томится?»
И Драгана говорит с печалью:
«Как пришли проклятые к нам турки,
Молодых болгар они разбили,
Был мой брат тогда в болгарском войске.
Тридцать лет уж нынче миновало,
Как я братца вовсе не видала».
«Ах, Драгана, ты моя рабыня,
Коль увидишь, так узнаешь брата?»
«Коль увижу, я его узнаю,
Я узнаю по груди могучей
Да по клятой голове узнаю».
Янычар спросил тогда Драгану:
«Ну, а что ж на голове у брата?»
«Шрам от острой сабли был у брата,
С ним вернулся он из лютой сечи».
Янычар спросил тогда Драгану:
«Ну, а что же на груди у брата?»
«Шрам у брата на груди могучей,
Враг пронзил ее стрелой каленой».
Янычар открыл перед Драганой
Белу грудь да голову ту кляту,
И Драгане он сказал с печалью:
«Ты вставай, сестра, домой поедем,
Мы домой поедем, матушку увидим!»
 

Янычар тоскует по дому [556]556
  Переведено по тексту сб.: «Съчинения на Любен Каравелов», том първий. Русе, 1886, № 29. Записано среди болгар-переселенцев в Бессарабии (ныне Белградский район Молдавской ССР).


[Закрыть]

 
Что-то там белеет,
Белеет-мелькает.
За белым Дунаем?
Лебеди там сели,
Снеги ли упали,
Снеги пуховые,
Дожди ледяные?
Лебеди давно бы
В небо улетели.
А снега-сугробы
Стаяли давно бы,
Дожди ледяные
Высохли б на солнце,
За два, за три утра,
За две-три недели.
Не лебеди сели,
Не снега упали,
Не льды голубые,
Капли дождевые —
Там остановился
Царь с великим войском,
Нет в том войске счету
Белым янычарам.
Сто шатров разбили
Белых и червонных,
Синих и зеленых,
Сидят, отдыхают,
Едят, выпивают,
На дудках играют,
Свою силу мерят,
Свою силу мерят,
Белый камень мечут.
Один янычарик,
Молодой, зеленый,
Не пьет, не играет,
Молодцов не борет,
Каменья не мечет,
Песни не играет,
Просит господаря:
«Царь мой, господарь мой!
Дай ты мне бумагу,
Чтоб ушел до дому,
К матери родимой
Да к отцу родному.
Мать моя, бедняжка,
Вот уж год десятый
Черный платок носит,
Носит, не снимает.
Платок не стирает,
Уж он истлевает,
Все по мне живому
Плачет и рыдает.
А мои-то сестры
Вот уж год десятый
Белый цветок сеют,
Но его не носят,
Все по мне живому
Плачут и рыдают,
А мои-то братья
Вот уж год десятый
Делают кавалы,
Делают кавалы,
Только не играют,
Все по мне живому
Плачут и рыдают».
 

Сестра освобождает брата [557]557
  Печатается по кн.: «Сербский эпос», т. 2, с. 407–408. В песне своеобразно передан мотив ненамеренной остановки кораблей (ср. былину «Садко»).


[Закрыть]

 
Получили в Дубице бумагу:
Чтоб собрались парни дубичане,
Чтобы шли они к султану в войско.
Провожают мать с отцом сыночка,
Брат с сестрою провожают брата,
Йована ж никто не провожает,
Лишь одна сестра его родная.
Проводили все до полдороги,
С полдороги стали возвращаться.
Не вернулась Йована сестрица,
А до синя моря проводила.
Как на берег на морской ступила,
Замутила море все слезами,
Плачем лодки все остановила.
Турки в час тот милостивы были,
Меж собою тихо говорили:
«Боже правый, мы отпустим брата,
Брата милого вернем сестрице,
Может, море снова отстоится,
Снова лодки двинутся по морю».
Брата милого к сестре пустили,
Сразу же все море посветлело,
Сразу лодки легкие поплыли.
Скрылись лодки, в море уплывая,
Скрылся Йован, песню распевая.
 

Жена освобождает Грую из темницы [558]558
  Переведено по тексту сб. НЕП, т. II, № 28. Записано в с. Нови Винодол на далматинском побережье (Хорватия). В тексте отразился сказочный сюжет, известный также и по былине «Ставер Годинович».


[Закрыть]

 
Как взошла та звезда-денница,
Как взошла она над Цареградом,
Ее Груицы жена увидала,
Увидала и возговорила:
«Ой, моя пресветлая денница,
Где была ты три коротких ночи?»
Ей в ответ пресветлая денница:
«Ой же ты, Груицына супруга,
Пребывала я над Цареградом».
Снова молвит ей жена Груицы:
«Ты ответь, пресветлая денница,
Когда ты была над Цареградом,
Не видала ль моего супруга?»
Ей в ответ пресветлая денница:
«Он с царем намедни вел беседу,
Ко двору ко своему просился,
Царь ему ответствовал на это:
«Ко двору тебя не отпущу я,
Пока Шарца, коня, не увижу
И на нем твою верную супругу».
Говорит ему на то Груица:
«Да жена давно пошла уж замуж,
Продала давно уже Шарца».»
Как услышала жена Груицы,
Добрым молодцем переоделась,
Опоясалася острой саблей,
Оседлала коня Шарца
И поехала к граду Цареграду.
Как приехала к Цареграду,
К цареградскому широку полю,
Поле обскакала молодая,
И тогда все поле осветилось,
Словно солнце его осветило.
Увидали это царевы юнаки,
Говорят царю-господину:
«Ой ты, милостивый царь-владыка,
С той поры, как стоит наше поле,
Молодца на нем такого не бывало,
Какой скачет по нему сегодня».
А и говорит им царь-владыка:
«А пойдите на широко поле,
Молодца живым ко мне доставьте».
И его послушалися слуги,
Поскакали на широко поле,
Но она им в руки не далася.
Если до нее юнак доскачет,
Тут же на землицу упадает.
Говорит им супруга Груицы:
«Право слово, царевы юнаки,
Ведь живым я вам не достанусь,
Сам приду я пред царские очи,
Есть к царю у меня дело».
Подъезжает она к царскому дому
И при этом царю молвит:
«Слышал я, государь-владыка,
Что упрятал ты Грую в темницу,
Он мне долг девять лет должен,
Не могу получить я долга.
Так прошу я, царь мой, владыка,
Отпусти ты его из темницы
И увидишь из зеленого окошка,
Как я саблей его располосую».
Царь не стал отказывать юнаку,
Выпустил он Грую из темницы,
Но берет незнаемый витязь,
Берет Грую за белую руку
И ведет его по Цареграду,
На коня перед собою мечет
И везет его по Цареграду.
Так они проехали немного,
Говорит жена Груицы мужу:
«Ей-же-богу, молодой Груица,
Не узнал ли ты коника Шарца,
Не узнал ли верную любу?»
Ей в ответ молодой Груица:
«Ты меня не спрашивай, витязь,
Девять лет я просидел в темнице,
И давно уж люба замуж вышла,
Продала она коника Шарца».
А ему говорит молодая:
«Ох, и глуп ты, молодой Груица,
Отчего ж не узнал ты Шарца,
Не узнал свою верную любу?»