Текст книги "Песни южных славян"

Автор книги: Автор Неизвестен

Радул-воевода [481]481
  Переведено по тексту сб. БНТ, т. 2, с. 193–195. Песню записал А. Кынчев, участник национально-освободительного движения 70-х годов XIX в.


[Закрыть]

 
Сулят и еще набавляют
Едирненский сам владыка [482]482
  Едирненский владыка – православный епископ г. Эдирне (Адрианополь). Песня была сложена еще до того, как возродилась самостоятельная болгарская церковь (1860 г.). До этого высшими духовными лицами обычно были греки, которых болгары считали турецкими пособниками.


[Закрыть]
С дьяконами молодыми,
Султан Селим [483]483
  Султан Селим – вероятно, Селим III (1789–1807).


[Закрыть]из Стамбула
С визирями и с пашами,
Сулит владыка Бачково, [484]484
  Бачково – древний монастырь в Родопах. Основан грузинами-братьями Бакуриани в XI в. Только в 1894 г. монастырь перешел от греков под управление болгарской церкви.


[Закрыть]
Бачково с монастырями,
Сулит патриарх Влахерну [485]485
  Влахерна – древняя часть Стамбула, в которой ранее жили византийские императоры.


[Закрыть]
С аязмом, ключом священным,
Сулит султан, да с прибавкой,
Верхний и нижний Лозене, [486]486
  Верхняя и Нижняя Лозене – села Горни и Долни Лозен вблизи Софии.


[Закрыть]
В Софии темну чаршию [487]487
  Чаршия – рынок, торговые ряды.


[Закрыть]—
Торговый ряд да с портными —
Тому, кто схватит Радула,
Того ль воеводу Радула,
Живым Радула доставит
В Софию, великий город.
Никто не берется за это,
Ни турок и ни албанец,
Ни етропольский болгарин [488]488
  Етропольский болгарин. – В XV–XVII вв. Етрополе, город восточнее Софии, был центром по добыче железной руды и изготовлению оружия для турецкой армии. Работавших там своих соотечественников болгары считали пособниками турок.


[Закрыть]
И ни цыган цареградский.
Берется Лало кровавый,
Лало, Радулов родич,
Поймать, привести Радула.
Пошел он, Радулов шурин,
На темну чаршию в Софию.
Купил он в лавке баклажку
И красным вином наполнил.
Наполнив, пошел он в горы
И весело крикнул оттуда:
«Радул, эй, Радул, мой братец!
Где ты, мой братец, выйди,
Тебя я зову на свадьбу.
Пятница, братец, нынче,
Завтра – святая суббота,
Воскресный день – послезавтра,
Свадьба моя – в воскресенье.
Приди да надень рубашку,
Праздничную, льняную,
С расшитыми рукавами,
С узорчатою каймою».
Собрался Радул, приходит
В великий город Софию,
Чтоб там погулять на свадьбе,
Принять дары новобрачным
И быть отцом посаженым.
Но только ночь опустилась,
Как Лало дверь открывает,
Впускает он стражников злобных
С Кулой, начальником лютым.
Схватили они Радула,
Молодца-воеводу,
За спину руки скрутили
И кандалы надели.
Сажают его в темницу,
Грозят воеводе Радулу:
«Помни, что пятница нынче,
Завтра – святая суббота,
Воскресный день послезавтра, —
Тебя в воскресенье повесим
На верхнем балконе управы».
Матушка плачет о сыне,
Горькие слезы роняет,
К сыну Радулу приходит,
Молвит Радулу слово:
«Радул ты, Радул, сыночек,
Один мой сынок, единый,
Ведь скоро тебя повесят».
Радул отвечает родимой:
«Ой, старая матушка, мама,
Ступай на Мургаш ты, мама,
И крикни голосом громким:
«Дружина, верная клятве,
Сидит твой Радул в темнице!»»
Послушалась матушка сына,
Пошла, не мешкая, в горы
И крикнула громко дружину.
И быстро сошлась дружина
И в городе древнем Софии
Пашу самого схватила.
А Лало висит на воротах,
Чтоб знал и запомнил каждый,
Как предавать воеводу,
Как предавать своих близких,
Как выдавать хайдука!
 

Манол-воевода [489]489
  Переведено по тексту сб.: Шапкарев, ч. III–IV, № 472. Записано в г. Карнобат (Поляновград) в юго-восточной Болгарин.


[Закрыть]

 
Растила мать да хранила
Двух сыновей, двух юнаков,
Двух близнецов, родных братьев,
Братьев Манолчо, Дамянчо.
Сказал раз брату Манолчо:
«Дамянчо, братец мой младший,
Ты знаешь или не знаешь?
Сестра, что живет в Котеле, [490]490
  Котел – прибалканский город в северо-восточной Болгарии.


[Закрыть]
Недавно там вышла замуж,
Сестра родила сыночка
И в честь меня окрестила,
Назвала его Манолчо.
Схожу-ка в Котел я в город,
Ее мальчонку увижу,
Ему отнесу подарок.
Вставай-ка, братец Дамянчо,
Сними ты пеструю торбу,
Ее золотыми наполни,
Снесу я ему гостинец
Повесить на колыбельку,
Когда качать ее станут,
Золотым будут звоном
Монеты его баюкать».
Встал, чрез плечо перекинул
Манол тяжелую торбу,
Рано-ранехонько вышел,
Утром в Котел пришел он,
Прямо к сестре, к ее дому.
В ворота он постучался,
И громко сестре он крикнул:
«Сестра, отвори ворота!»
Никто ему не ответил.
Прислушавшись, он услышал —
Сестра напевала тихо:
«Баюшки-баю, Манолчо,
Расти, подрастай, сыночек,
Таким, как дядя, ты станешь,
Пятьсот юнаков возглавишь,
Полсотни знамен поднимешь!»
Услышал песню Манолчо,
Прыгнул он через ворота.
Тут вышла сестра навстречу,
Он молча ей торбу подал.
Манолу сестра сказала:
«Манолчо ты, мой Манолчо,
Манолчо, братец мой младший!
Не думай здесь объявиться,
Тут про тебя говорили,
Что скоро тебя изловят.
Ой, братец, тебя повесят,
Как только тебя поймают!»
Манолчо сестре ответил:
«Сестра моя, ой, сестрица,
Меня не изловят турки!»
И только он это молвил,
Как турки его схватили
И руки назад скрутили,
Скрутили руки, связали
И вывели прямо в город
На площадь, на середину.
Манол обратился с просьбой:
«Ой вы, турецкие беи!
Руку одну развяжите,
Тогда я вас всех потешу
Игрой на медовом кавале!»
Беи хитры и коварны,
Но все ж недогадливы беи.
Руку ему развязали,
Он заиграл на кавале.
«Где ты, мой братец, ой, где ты!
Спеши на помощь мне, братец!
Неси мне острую саблю,
На бегство турок посмотрим!»
Услышал брата Дамянчо,
Несет он острую саблю
И саблей издали машет:
«Ой вы, турецкие беи!
Ну-ка назад отступите,
Ему башку отрублю я,
Жену мою заколол он».
Беи хитры и коварны,
Все ж недогадливы беи.
Назад они отступили,
Чтоб голову он отрезал.
Дамянчо брата не тронул,
А дал ему в руку саблю
И сам отошел в сторонку.
Манол взмахнул своей саблей —
И триста турок упало,
Покуда он повернулся,
Не стало в Котеле турок,
Да нет их там и поныне.
 

Наню и Герче [491]491
  Переведено по тексту сб. БНТ, т. 2.) с. 241–243. Место записи неизвестно. Предполагают, главные герои песни Наню и Герче имели своими прототипами гайдуков Нано и Георгия Гарабчи из юго-восточной Болгарии, действовавших в 20-е годы XIX в.


[Закрыть]

 
Сказал воевода Наню:
«Ой, Герче, храбрый дозорный,
Скорее в путь снаряжайся
И в город Разград [492]492


[Закрыть]иди ты,
Послушай, что говорит там
Про нас народ и начальство».
Герче в дорогу собрался,
Повязал правую руку,
Обвязал голову тонким
Шелковым полотенцем,
Да и пошел в Разград-город.
Ходил он там три недели, —
Никто ни слова не молвил
О Наню, о воеводе,
О Герче, его дозорном.
Тогда отправился Герче
К Али-старшине в кофейню.
Сидел там Али с эмиром,
И оба табак курили,
Курили и кофе пили.
Эмир старшине промолвил:
«Эх, если бы мы сумели
Схватить дозорного Герче
И с ним воеводу Наню,
Велел бы я отвести их
Тогда на курган высокий
И там на траве зеленой
Рядком посадить их на кол!
Потом в их тени усесться
Да пир богатый устроить!»
Эмир так сказал надменно.
Встал тогда Герче и вышел;
Вернувшись, Наню поведал
О том, что там говорили
О Наню, о воеводе,
О Герче, его дозорном.
Тогда нарядился Наню,
Одел всех своих юнаков,
Одел дозорного Герче
В одежду из белой ткани,
А сам потом нарядился
В одежду из красного шелка,
Перо к чалме прицепил он.
Пошли они всей дружиной,
Пошли они в Разград-город.
Тогда к дружине навстречу
Все жители вышли вместе
С эмиром и старшиною,
Добрый прием оказали.
Сказал воевода грозно:
«Эй, старшина, горожане!
Три дня даю я вам срока,
Чтобы собрать семь оброков,
Собрать и все мне доставить!»
В три дня оброк весь собрали,
Казну всю Наню вручили.
Наню собрал дружину,
Чтобы к султану вернуться.
Тогда на проводы Наню
Толпой все жители вышли,
С эмиром и старшиною.
Сказал провожатым Наню:
«Эй, старшина, горожане,
Дальше нас не провожайте!
Пускай нас дальше проводит
Один эмир-воевода».
Услышав слова такие,
Эмир был очень доволен,
Что он один удостоен
Послов провожать султанских,
И в путь отправился дальше.
Долго ли шли, коротко ли,
Взошли на курган высокий,
Покрытый травой зеленой,
Тут Наню молвил дружине:
«Эй, мое верное войско,
Мы заманили барана,
Его за собой угнали.
Хватайте его, колите,
Дрова рубите скорее,
Костер хороший разложим,
Барана на нем поджарим,
Потом под знаменем сядем
И пир богатый устроим!»
Тогда эмир догадался,
Что то не послы султана,
А Наню – млад-воевода
И Герче, его дозорный,
И громко эмир воскликнул:
«Кто зло другому готовит,
Тот сам в беду попадает!
Болгары – всегда юнаки,
Их победить невозможно!»
 

Мирчо и Бояна [493]493
  Переведено по тексту сб. БНТ, т. 2, с. 323–325. Место записи неизвестно.


[Закрыть]

 
Где это видано, люди,
Девица – чтоб воеводой,
В бой чтобы шла, как Бонна?
Она девять лет водила
Дружину храбрых юнаков,
Пошел десятый годочек —
Мирчо Бояну просватал,
Юнак, воевода Мирчо.
В приданое ей давали
Двенадцать ниток червонцев,
Меди тринадцать ниток,
Да пуд без малого шелку.
Как стали готовить свадьбу,
Жених одарил Бояну
Тонкой серебряной прялкой
И золотым веретенцем:
Тонких даров [494]494
  Тонкие дары – постоянный эпитет. Имеются в виду подарки невесты поезжанам, сопровождающим жениха. Здесь ими стали гайдуки.


[Закрыть]напряла бы,
Всех одарила б юнаков.
Села Бонна за пряжу,
Шелк села прясть для подарков,
А Мирчо в лес удалился.
Турки схватили юнака,
За спину руки скрутили,
Цепь повязали на шею,
Ноги забили в колодки,
К Тырново Мирчо погнали.
Им повстречался торговец,
Мирчо торговцу промолвил:
«Эй, базиргенче, торговец!
В мой дом поезжай скорее,
Ты расскажи Бонне,
Что турки меня схватили,
Что голову мне отрубят»,
Погнал скакуна торговец,
Мигом приехал на место,
И говорил он Бонне:
«Эй, молодая Бояна,
Твой Мирчо турками схвачен,
В Тырново гонят юнака,
Голову Мирчо отрубят.
Иди же навстречу туркам,
Вызволи Мирчо из плена».
Услышала весть Бояна,
Бросила тонкую прялку
И веретено золотое,
Схватила саблю-френгию,
Большое ружье схватила,
За пояс – два пистолета.
Встретила турок Бояна,
Издали им поклонилась,
Вблизи им «селям» сказала.
Молвили турки Бонне:
«Эй, молодая Бояна,
Садись-ка, Бояна, с нами,
Выпьем с тобой и закусим».
Молвила туркам Бояна:
«Ой же вы, турки-сердары,
Приехала я не в гости,
Приехала биться насмерть».
Турки мигнуть не успели,
Всех зарубила Бояна,
Спасла от гибели Мирчо,
Сняла с него тяжкие цепи,
Сняла железные цепи,
Тяжкие сбила колодки.
Молвил Бояне Мирчо:
«Эй, молодая Бояна,
К счастью тебе воеводство,
К счастью супружество наше!
Спасла ты меня, Бояна,
Спасла от врагов заклятых».
 

Лес зашумел печально [495]495
  Переведено по тексту сб. БНТ, т. 2, с. 573–574. Записано в г. Велико-Тырново (северная Болгария). Индже-воевода и его знаменосец Кольо – гайдуки конца XVIII – начала XIX в. Точные сведения о их судьбе отсутствуют. По некоторым преданиям, Индже-воевода был только ранен в 1813 г. при нападении на одно из сел в Страндже (юго-восточная Болгария), а дружина нарочно распустила слух о его смерти с той целью, чтобы воевода мог спокойно излечиться. Предполагают, что оба гайдука участвовали в греческом восстании 1821 г.


[Закрыть]

 
Ой, зашумел печально
Лес на горе зеленой:
«Минули зима и лето,
Молодцы в лес не вернулись.
Под каждым кустом терновым
Гайдук скрывался, бывало,
На каждой моей полянке
Скакун стреноженный пасся.
Под каждой моею веткой
Ружье, прислонясь, стояло.
Под каждым кустом терновым
Ныне пастух отдыхает.
На каждой моей полянке
Сейчас овечки пасутся.
Под каждой зеленой веткой
Лежит пастушеский посох».
Услышал жалобу леса
Лихой воевода Индже
И молвил юнаку Колё:
«А ну-ка, Колё мой верный,
Развей зеленое знамя
И семьдесят семь гайдуков
В мою собери дружину.
Отправимся в лес зеленый,
Чтоб он не плакал печально».
И Колё собрал дружину —
Семьдесят семь юнаков.
Пошли они в лес зеленый,
Но сразу раздался выстрел,
И пуля пронзила Индже.
«О Коле, мой знаменосец, —
Индже сказал, умирая, —
Где пал я, меня заройте [496]496
  Где пал я, меня заройте… – Завещание Индже является перефразировкой старинного славянского типического места. Сходные описания встречаются и в русских песнях, в том числе, например, о Стеньке Разине.


[Закрыть]
И над моей головою
В могилу воткните знамя.
Коня привяжите к древку,
В ногах мне чешму поставьте,
На сером ее граните
Мое напишите имя».
 

Ой, Росица молодая! [497]497
  Переведено по тексту сб. БНТ, т. 2, с. 551–552. Впервые текст опубликовал в 1859 г. Г. Раковский, крупный деятель болгарского национально-освободительного движения 50-60-х годов XIX в. Песня соткана из общеславянских мотивов.


[Закрыть]

 
«Ой, Росица молодая!
Отчего так рано встала,
Раньше петела в два раза,
Втрое раньше ясной зорьки?»
«Оттого я рано встала, —
Раньше петела в два раза,
Втрое раньше ясной зорьки, —
Что проведала, прознала —
Милый мой лежит недужен,
На верху горы высокой,
У ключей студеных, чистых».
«Что ему постелью было?»
«Мурава была постелью,
Зелена трава росиста».
«А что было изголовьем?»
«Изголовьем – белый камень,
Белого мрамора глыба».
«А что было одеялом?»
«Одеялом – черна туча».
«А что ему было тенью?»
«Два орла да черный ворон».
Говорил Стоян с орлами:
«Два орла да черный ворон,
Вейтесь надо мной, доколе
Не ушла душа из тела.
А тогда спускайтесь наземь,
Мясо белое расклюйте
Да напейтесь черной крови.
Руку правую не ешьте,
Я ношу на ней злат перстень.
В крепкий клюв ее возьмите
Да взлетите в поднебесье!
Огляните ширь земную —
Двор увидите мощеный,
Посредине тонкий тополь,
Возле тополя колодец,
Выложен мрамором белым.
Рядом с мраморным колодцем
Милая в зеленых травах
Шелком шьет узор на пяльцах.
Там мою десницу бросьте!
Пусть жена моя узнает,
Что ее Стоян скончался
На верху горы высокой,
У ключей студеных, чистых».
 

Ворон каркнул на высокой ели [498]498
  Переведено по тексту сб. БНТ, т. 2, с. 542–543. Текст записал Л. Каравелов, известный болгарский писатель и революционер 60-70-х годов XIX в., и, видимо, несколько им обработан. Обыгранный в песне мотив целебной воды ведет свое происхождение от известного сказочного мотива живой воды.


[Закрыть]

 
Ворон каркнул на высокой ели,
Волк завыл да на горе высокой,
Ворон каркнул, ворон крикнул волку:
«Ой ты, волк, ой, побратим любезный,
Опускайся вниз, к высокой ели,
Здесь лежит юнак с тяжелой раной,
Ты наешься вволю белым телом,
Утолю я жажду черной кровью».
Крикнул ворон, опустился с ели,
Опустился прямо на юнака,
Но очнулся вмиг юнак сраженный,
И схватил он ворона рукою,
Хочет крылья ворону отрезать,
Хочет резать вороново тело.
Ворон каркнул, стал просить юнака:
«Ой же ты, юнак с тяжелой раной,
Ты не режь мне, не секи мне крылья,
Воронята малые заплачут,
Станут каркать, слать тебе проклятья».
Отвечал юнак с тяжелой раной:
«Если мать моя по мне заплачет,
Милая сестра и девять братьев,
Пусть уж лучше плачут воронята».
Ворон каркнул, закричал юнаку:
«Отпусти меня, юнак, на волю,
Полечу я к белому Дунаю,
Полечу я в белый Будин-город,
Наберу я там воды целебной».
Отпустил юнак на волю птицу,
Черный ворон скоро возвратился,
Он водицы дал испить юнаку,
Тот испил и на ноги поднялся.
 

Стара-Планина [499]499
  Переведено по тексту сб. БНТ, т. 2, с. 365–366. Записано среди болгар-переселенцев Бердянского уезда Таврической губернии. Песня по-своему отразила подлинные события. В 1868 г. чета (отряд) гайдуков во главе с Хаджи Димитром и Стефаном Караджей пересек Дунай и направился к Старой Планине, намереваясь провозгласить там независимость Болгарии и поднять парод на восстание. Турки организовали преследование и непрестанно атаковали четников превосходящими силами. Раненый Стефан Караджа был взят в плен 10 июля и спустя двадцать дней умер в темнице. Хаджи Димитр погиб в бою 18 июля, на Бузлудже, одной из вершин Старой Плапины. Чета была уничтожена, но дело героев продолжили новые борцы.
  В 1968 г. Болгария торжественно отмечала столетнюю годовщину со дня гибели гайдуков. Праздником – «Прослава на хайдутството» – стал этот день. Десятки тысяч людей съехались в горы на воспетую в песнях гайдуцкую Агликину поляну, севернее г. Сливена. Тысячи людей приняли там участие в конкурсе на лучшего исполнителя народных песен, в том числе и гайдуцких.


[Закрыть]

 
Пустыня Старой Планины
Полна и зимой и летом,
Отар здесь полно зимою,
А летом полно юнаков:
Под каждым деревом – воин,
У каждого камня – знамя.
Идет, шагает планиной
Стефан Караджа из Тульчи,
С другом отважным шагает —
Сливенским Хаджи Димитром,
А третий с ними шагает
Филипп Бабаджан-воевода.
И молвил Димитру Стефан:
«Хаджи Димитр, милый братец,
Сон мне намедни приснился:
Пес укусил меня черный,
Красная кровь заструилась.
К худу ли это, к добру ли,
А может, к неурожаю?»
Хаджи Димитр отвечает:
«Стефан ты наш, воевода,
Твой сон был к добру, пожалуй».
Едва он промолвил слово,
Турки юнаков настигли,
И крикнул булюкбашия:
«Сеймены, младые турки,
Вернее цельтесь, вернее,
Стефана пулей сразите!»
Разом все турки стреляли,
Стефана ранили пулей.
И крикнул Стефан дружине:
«Верная моя дружина.
Стойте, юнаки, не бойтесь,
Лютым врагам не сдавайтесь,
Знамя свое поднимите,
Головы с турок снимите!»
И загорелись юнаки,
И наскочили на турок,
Схватили булюкбашию
И в лес увели зеленый.
 

Баллады

Дитя из камня [500]500
  Переведено по тексту сб. БНТ, т. 4, с. 486–490. Записано близ Софии (западная Болгария).


[Закрыть]

 
Ходила Стойна бездетной,
Детей она не рожала.
Встала в субботу рано,
Пошла она в новый терем,
В новые те покои,
Села к ткацкому стану
Ткать полотно из шелку.
Тут дрема ее одолела,
И над полотном уснула,
И дивный сон увидала.
От сна пробудилась Стойна
И говорит свекрови:
«Матушка, вот что было:
Когда ткала я у стана,
Дрема меня одолела.
Я на полотне уснула
И дивный сон увидала:
Что встала я рано утром,
Взяла белые ведра,
Пошла на Дунай за водою,
Вошла бы в Дунай по пояс,
Взяла бы мраморный камень,
В платок его запеленала,
За пазуху бы положила,
За пазуху слева, у сердца;
Как сердце мое задышит,
Камешек потеплеет,
И как придет ему время,
Станет он малым сыном».
Свекровь отвечала Стойне:
«Сноха ты моя, Стойна,
Все пробовала ты, Стойна,
Сделай теперь и это,
Авось и сон будет в руку».
Рано проснулась Стойна,
Спустилась она к Дунаю,
Налила студеной водицы,
Вступила в Дунай по пояс,
Выбрала мраморный камень,
В платок его запеленала,
За пазуху положила,
Слева поближе к сердцу.
Девять месяцев миновало,
И как пришло ему время,
Стойна вынула камень,
Его в пелены повила
С золоченым повоем,
В люльку клала золотую
И говорила мужу:
«Вставай, мой муж, поскорее,
Ступай на середку деревни,
Ступай в корчму на деревню
И там, супруг мой, побрейся,
А я замешу караваи,
У нас появился мальчик.
А ты позови кума,
Пускай идет, поспешает
И мальчика нам окрестит».
Пошел Стоян поскорее
На середину деревни,
Там он в корчме побрился
И домой воротился.
Стойна берет караваи,
Кладет их в новую торбу,
Взял Стоян караваи, [501]501
  Взял Стоян караваи… – По обычаю, идущий приглашать на крестины или на свадьбу подносит приглашенным хлеб. Хлеб – свят, этим даром символизируется чистота намерений приглашающего.


[Закрыть]
Привел своего кума.
Явились Стоян с кумом,
Вдвоем за трапезу сели,
Кум говорит Стойне:
«Стойна, кума молодая,
Давай-ка сюда младенца,
Мы крестить его будем».
Куму молвила Стойна:
«Постой, погости немного,
Я только дитя искупала,
Потом его укачала,
Дождемся, пока проснется!»
Три дня они ели и пили,
Кум вновь говорит Стойне:
«Вставай-ка, Стойна, вставай-ка
И принеси младенца,
Теперь крестить его будем».
Стойна ответствует куму:
«Постой, погости немного,
Уже я дитя разбудила,
Теперь повить его надо».
Встала, пошла Стойна
В новые те покои
И над колыбелью склонилась.
Горько плакала Стойна,
Горячие слезы ронила,
Сама с собой говорила:
«Боже, господи боже,
Кума я обманула, [502]502
  Кума я обманула… – Обман кума, по народным нормам, – тяжкое преступление.


[Закрыть]
Камень, как есть – все камень»,
Когда горевала Стойна,
Голос слышался в небе,
Сам господь удивился,
Кто это так сильно плачет.
Позвал он ангелов божьих:
«Ангелы, божьи чада,
Скорей на землю спускайтесь,
Увидите дивное диво:
Кто это громко плачет,
То ль это год голодный,
То ль это мор страшный?
И на Дунай пройдите,
Нету ли там потопа,
Не потопились ли лодки?»
Ангелы быстро спустились,
Землю они исходили,
Прошли они вдоль Дуная,
И Стойну они увидали,
Что родила она камень,
С Дуная мраморный камень.
Ни ног, ни рук нет у камня,
Ни рта, ни очей у камня,
Нету божьего лика.
Вернулись ангелы к богу,
И так они богу сказали:
«Боже, господь всевышний,
Это не год голодный,
Это не мор страшный,
И на Дунае все тихо,
Лодки плывут по Дунаю —
То родила Стойна,
Родила мраморный камень!»
Ангелам бог промолвил:
«Скорей на землю спуститесь,
И душу в камень вдохните».
Как ангелы удалились,
Покои просияли,
Пелены зашевелились,
Скрипнула люлька златая,
Заплакал малый ребенок.
Стойна взяла свое чадо
И отнесла его куму,
Вместе пошли они в церковь;
Покуда дитя крестили,
Рубашку обшила Стойна
Чистым бисером белым.
Как воротились из церкви,
Кум передал ей младенца.
От радости плакала Стойна,
Куму она поклонилась,
Рубашку ему подарила. [503]503
  Рубашку ему подарила – ритуальный дар.


[Закрыть]
Три дня они ели-пили,
И начал ходить младенец,
Стойна сказала куму:
«Постой, погости немного,
Ты нам пострижешь сына». [504]504
  Ты нам пострижешь сына… – Обрядовый постриг мальчика совершается крестным отцом, когда мальчику исполняется три года. Здесь происходит сказочное ускорение события.


[Закрыть]
Яств наготовила Стойна,
Соседей к себе созывала,
Три бочки вина подавала,
Четвертую – чистой ракии.
 

Свирель поет голосом Яни [505]505
  Переведено по тексту сб. ХНП, кн. 5, № 62. Записано вблизи г. Славонски Брод в Славонии (северо-восточная Хорватия). Баллада сплавлена из общеславянских мотивов, известных как по песням, так и по сказкам.


[Закрыть]

 
Яню матушка в шутку укоряла:
«Чадо Яня, не дери одежу,
Как дерут ее твои подружки».
Оттого обидно стало Яне,
Все ходила, господа молила:
«Сотвори меня, господи, березой,
Тело белое – стволом березы,
Белы ручки – ветками березы,
Черны очи – речными струями,
Косы русые – светлой левадой».
Что молила – то и намолила,
Сотворил ее господь березой,
Тело белое – стволом березы,
Белы ручки – ветками березы,
Черны очи – речными струями,
Косы русые – светлой левадой.
Говорила матушкина Яня:
«Солнце жаркое, приветствуй братьев,
Пусть не рубят белую березу —
Перерубят белое тело.
Солнце жаркое, приветствуй братьев,
Пусть не рубят березовые ветки —
Руки белые они отрубят,
Пусть не пьют студеную водицу —
Не то выпьют черные очи.
Солнце жаркое, приветствуй братьев,
Пусть не косят светлую леваду —
Не то скосят русые косы».
Мимо той березы шла дорожка,
Шел дорожкою пастух овечий,
И отсек он у березы ветку,
Из нее свирель себе он сделал,
Услыхала ее матушка Яни,
Услыхала и говорила:
«Что за чудная свирель, мой боже!
Словно это нашей Яни голос!»
 

Лоза и плющ [506]506
  Переведено по тексту сб. БНТ, т. 4, с. 457–458. Записано в Северной Добрудже. Мотив о превращении гонимых влюбленных в растения известен всем славянам (ср. русскую балладу «Василий и Софья»).


[Закрыть]

 
Любилися, любилися
Двое юных, двое глупых,
И никто про то не ведал,
Только ведали, эх, знали
В зеленом лесу – листочки,
Во поле – густые травы,
На море – песок сыпучий.
Но откуда-то узнала
Девушкина мать про это,
Девушку она зарыла
Под горой, пониже церкви,
Посадила на могиле
Виноградную лозу.
И откуда-то проведал
Молодца отец про это,
Молодца зарыл он в землю
На горе, повыше церкви,
Посадил он на могиле
Плющ зеленый лебединый.
Вился плющ и подымался,
Доверху увил он церковь,
С молодой лозой обнялся.
Но откуда-то узнала
Девушкина мать про это,
И лозу она срубила.
И откуда-то проведал
Молодца отец про это,
И срубил он плющ зеленый.
Потекли тогда у церкви
Две реки, реки кровавых.
Собралися, собралися
Книжники, попы с округи,
Всё читали, всё гадали,
Что за диво приключилось,
Что за две реки кровавых,
Чья в тех реках кровь струится?
А была то кровь влюбленных.
Тот, кто им судил разлуку,
Эх, грехов он не замолит
Ни до гроба, ни в могиле.
Двое юных, двое глупых
От любви своей погибли,
Ведь любовь – плохое дело!
 

Омер и Мейрима [507]507
  Сводный перевод по текстам сб.: Караджич, т. I, № 343–345. Боснийская версия баллады о гонимых влюбленных.
  Сходный боснийский вариант, доставленный русским ученым В. И. Григоровичем из поездки по Балканам в 40-е годы XIX в., был переведен на русский язык поэтом Н. Ф. Щербиной и включен в хрестоматийный сборник «Пчела», вышедший в 1865 г. А шесть лет спустя собиратель А. Ф. Гильфердинг услышал на Кенозере (Архангельская обл.) «старинку» про Йову и Мару: певица уже не отличала это произведение от былин и баллад, перенятых от родителей. «Она в состоянии была пропеть всю сербскую поэму так же плавно и без запинки, как какую-нибудь родную былину, – писал А. Ф. Гильфердинг. – Она применяла сербский стих к нашему эпическому складу, протягивая его хореическое окончание, так что оно занимало темп дактиля, она преисправно произносила слова «тамбура», «горная вила», «родимая майка» и проч. Не показывают ли эти факты, что там, на Кенозере, воздух, так сказать, еще пропитан духом эпической поэзии, что эта поэзия там но только не вымирает, а даже еще ищет себе новых предметов?..»
  Фольклорное бытование перевода Н. Ф. Щербины собиратели затем неоднократно отмечали в разных районах русского Севера: на Карельском и Терском берегах Белого моря, на Пинеге, снова на Кенозере. В 1957 г. автору этих строк вместе с Ю. А. Новиковым довелось попасть на Водлозеро (восточная Карелия), где девяностолетний старик, слепой и почти глухой, сам предложил сказку «про доброго молодца Ово и красную девушку Мару». Балладу либо пели, приспособив к напевам собственных эпических песен («стихов» или «старин», как на Севере называют в народе былины и баллады), либо рассказывали. Последняя запись была сделана сто лет спустя после выхода «Пчелы» в свет.


[Закрыть]

 
По соседству двое подрастали,
Годовалыми они сдружились,
Мальчик Омер, девочка Мейрима.
Было время Омеру жениться,
А Мейриме собираться замуж,
Но сказала сыну мать родная:
«Ах, мой Омер, матери кормилец!
Отыскала я тебе невесту,
Словно злато, Атлагича Фата».
Юный Омер матери ответил:
«Не хочу к ней свататься, родная,
Верность слову не хочу нарушить».
Отвечает мать ему на это:
«О мой Омер, матери кормилец,
О мой Омер, голубь белокрылый,
О мой Омер, есть тебе невеста —
Словно злато, Атлагича Фата.
Птицей в клетке выросла девица,
Знать не знает, как растет пшеница,
Знать не знает, где деревьев корни,
Знать не знает, в чем мужская сила».
Юный Омер матери ответил:
«Не хочу я, матушка, жениться!
Крепкой клятвой я Мейриме клялся,
Будет верность слову крепче камня».
И ушел он в горницу под крышу,
Чтоб прекрасным сном себя утешить.
Собрала мать всех нарядных сватов,
Собрала их тысячу, не меньше,
И пустилась с ними за невестой.
Лишь Атлагича достигли дома,
Тотчас же их Фата увидала
И навстречу им из дома вышла,
Жениховой матери сказала,
С уваженьем ей целуя руку:
«О, скажи мне, мудрая старушка,
Что за полдень, коль не видно солнца,
Что за полночь, коль не виден месяц,
Что за сваты, коль не прибыл с ними
Юный Омер, мой жених прекрасный?»
А старуха отвечает Фате:
«Золото Атлагича, послушай!
Ты слыхала ль о лесах зеленых,
О живущей в чащах горной виле,
Что стреляет молодых красавцев?
За родного сына я боялась,
И его я дома задержала».
От зари до самого полудня
Там на славу сваты пировали,
А потом отправились обратно,
Взяли Фату Атлагича, злато.
А подъехав к дому, у порога,
Спешились вернувшиеся сваты,
Лишь невеста на коне осталась.
Говорит ей ласково старуха:
«Слезь на землю, доченька родная».
Отвечает золото-невеста:
«Не сойду я, мать моя, ей-богу,
Если Омер сам меня не примет
И на землю черную не снимет».
К Омеру старуха побежала,
Будит сына своего родного:
«Милый Омер, вниз сойди скорее
И прими там на руки невесту».
Юный Омер матери ответил:
«Не хочу я, матушка, жениться!
Крепкой клятвой я Мейриме клялся,
Будет верность слову крепче камня».
Сокрушенно сыну мать сказала:
«Ах, мой Омер, матери кормилец,
Если слушать мать свою не хочешь,
Прокляну я молоко из груди!»
Жалко стало Омеру старуху,
На ноги он встал и вниз спустился,
Золото он взял с седла руками,
Нежно принял и поставил наземь.
Полный ужин сваты получили,
Повенчали жениха с невестой
И свели их в горницу пустую.
На подушках растянулась Фата,
Омер в угол на сундук уселся,
Сам снимает он с себя одежду,
Сам на стену вешает оружье.
Застонала Атлагича злато,
Проклинает сватовство старухи:
«Старая, пусть бог тебя накажет:
С нелюбимым милое сдружила,
Разлучила милое с любимым!»
Отвечает юный парень Омер:
«Ты послушай, золото-невеста!
До рассвета помолчи, не дольше,
Пусть напьются до упаду сваты,
Пусть сестрицы водят хороводы!
Дай чернила и кусок бумаги,
Напишу я белое посланье».
Написал он белое посланье,
И сказал он золоту-невесте:
«Завтра утром, чтоб остаться правой,
Ты старухе дай мое посланье».
Лишь наутро утро засияло,
Новобрачных мать будить явилась,
Постучала в дверь опочивальни.
Плачет, кличет золото-невеста,
Проклинает замыслы старухи,
Но старуха удивленно молвит:
«О мой Омер, матери кормилец,
Что ты сделал? Быть тебе безродным!»
Дверь открыла и остолбенела,
Недвижимым видит тело сына.
Люто воет в горести старуха,
Проклинает золото-невесту.
«Что ты с милым сыном натворила?
Как сгубила? Быть тебе безродной!»
Отвечает золото-невеста:
«Проклинаешь ты меня напрасно!
Он оставил белое посланье,
Чтоб ты знала правоту невесты!»
Мать читает белое посланье,
Горько слезы льет она, читая.
Ей посланье так проговорило:
«Облачите в тонкую рубаху,
Что Мейрима в знак любви дала мне!
Повяжите шелковый платочек,
Что Мейрима в знак любви связала!
Положите на меня бессмертник,
Украшала им меня Мейрима.
Соберите парней неженатых,
Соберите девок незамужних,
Чтобы парни гроб несли к могиле,
Чтобы девки громко причитали.
Через город пронесите тело,
Мимо дома белого Мейримы.
Пусть целует мертвого Мейрима,
Ведь любить ей не пришлось живого».
А как мимо тело проносили,
Вышивала девушка Мейрима,
У окна открытого сидела.
Вдруг две розы на нее упали,
А иголка выпала из пяльцев.
К ней меньшая подошла сестрица,
Говорит ей девушка Мейрима:
«Бог помилуй, милая сестрица!
Дал бы бог нам, чтоб не стало худо.
Мне на пяльцы две упали розы,
А иголка выпала из пяльцев».
Тихо отвечает ей сестрица:
«Дорогая, пусть господь поможет,
Чтобы вечно не было худого.
Нынче ночью твой жених женился;
Он другую любит, клятв не помнит».
Застонала девушка Мейрима
И хрустальную иглу сломала,
Золотые нити свились в узел.
Быстро встала на ноги Мейрима,
Побежала, бедная, к воротам,
Из ворот на улицу взглянула,
Омера несут там на носилках.
Мимо дома гроб несли неспешно,
Попросила девушка Мейрима:
«Ради бога, други молодые,
Плакальщицы, юные девицы,
Опустите мертвого на землю,
Обниму его и поцелую,
Ведь любить мне не пришлось живого!»
Согласились парни молодые,
Опустили мертвого на землю.
Только трижды крикнула Мейрима
И из тела душу отпустила.
А пока ему могилу рыли,
Гроб Мейриме тут же сколотили,
Их в одной могиле схоронили,
Руки им в земле соединили,
Яблоко им положили в руки.
Лишь немного времени минуло,
Поднялся высоким дубом Омер,
Тоненькою сосенкой – Мейрима.
Сосенка обвила дуб высокий,
Как бессмертник шелковая нитка.