Текст книги "Плакучее дерево"

Автор книги: Назим Ракха

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

– Да, у нее в школе всегда много дел.

– Верно. Но если вы знали о том, что Шэп…

Слова Барбары поразили Ирен, как только их смысл наконец дошел до ее сознания. Ей следовало бы иметь более достойные ответы на вопросы юриста. Ей следовало быть в курсе того, что делал ее сын в эти часы, куда ходил, чем занимался, с кем общался и проводил время. Тоньше чувствовать его настроение и физическое состояние, особенно в тот день.

– Это я виновата, – прошептала она. – Вы ведь знаете, как у людей порой бывает предчувствие чего-то нехорошего. Но тогда я ничего не почувствовала, то есть у меня не было никакого предчувствия. Совсем никакого. Мне казалось, что здесь, на новом месте, все наладится. Мы надеялись начать здесь новую жизнь. Я даже не представляла себе, что нас ждет. Не имела ни малейшего представления!..

Барбара Аарон подошла ближе, опустилась на корточки и положила руку на колено Ирен.

– Но вы же не могли…

– Не могла? – Ирен посмотрела на собеседницу. Элегантный костюм, красивые черные волосы, на шее жемчужное ожерелье. – Вы приходите ко мне и спрашиваете про жизнь моего сына. Вы, помощник прокурора, находитесь в комнате моего мальчика, спрашиваете о том, как он жил и чем занимался, интересуетесь, были ли у него друзья. А я, я сижу перед вами и не имею об этом ни малейшего представления. Я всегда думала, что мы с ним близки, что хорошо понимаем друг друга, а я даже не знаю, что он обычно делал после школы. Я понятия не имела, что Шэп был знаком с Эдгаром Сайлзом, я узнала об этом только на похоронах. Я ничего не знаю, мисс Аарон. Ничего не знаю.

– Все в порядке, миссис Стенли.

– Нет, не в порядке. Мать должна знать такие вещи. Просто обязана знать.

Рука Барбары чуть сильнее сжала колено Ирен.

– Вы не должны себя ни в чем винить, честное слово. Да что вы могли знать или сделать? Миссис Стенли, человек, который это совершил, сейчас сидит в тюремной камере. Он виноват, и ему придется ответить за содеянное. Люди разгневаны, миссис Стенли. Разгневаны. И они хотят справедливости. Я понимаю, что это звучит не слишком убедительно. Поверьте мне, это очень важно – наказать Дэниэла Роббина за то, что он совершил.

Ирен, образно выражаясь, ухватилась за хрупкие края мечты. Неверные края, которые обламывались, уступая место чему-то более твердому, жесткому, острому и реальному.

– Справедливости? – На ее губах появилось подобие усмешки. Она встала с кровати. – Мой сын мертв, и вы мне что-то говорите о справедливости? – Она вновь усмехнулась. – О какой справедливости можно говорить в подобном случае? Когда вор что-то украл, то похищенное можно вернуть владельцу. Если кого-то изобьют, этот человек может поправиться и вновь обрести здоровье. Но убийство! Убить мальчишку, почти ребенка? Справедливость? Я не знаю, черт побери, ничего ни о какой справедливости! Для меня это лишь пустое слово, которое люди произносят лишь для того, чтобы чувствовать себя лучше в отношении тех вещей, которые вы даже не в состоянии исправить!

– Миссис Стенли!..

– Разве я не права? Справедливость? Боже мой. То, чего я хочу, не имеет ничего общего со справедливостью. – Ирен тыльной стороной ладони вытерла губы. – Вы понимаете? Я жажду мести, и да поможет мне Бог, – произнесла она. – Хочу, чтобы тот, которого поймали и посадили в тюрьму, страдал. Хочу, чтобы он умолял пощадить его, чтобы он страдал так же, как мой мальчик, которого он лишил жизни. Пусть на шею этого мерзавца набросят петлю. Вот чего я хочу, мисс Аарон. Я бы с удовольствием нажала на рычаг и полюбовалась бы, как он болтается в петле. Вы понимаете меня? Вы в состоянии осознать такое? Если что и может называться справедливостью, то только это.

Из глаз Ирен брызнули слезы. Барбара осторожно обняла ее и погладила по спине, успокаивая, как малого ребенка.

– Успокойтесь, миссис Стенли, не волнуйтесь. Мы займемся Роббином, обещаю вам. Успокойтесь. Ему мало не покажется. А потом вы почувствуете, что все кончилось. Все будет хорошо, обещаю вам.

Глава 13. 2 октября 2004 года

Директор тюрьмы Тэб Мейсон лежал на обтянутой винилом скамейке. Над его грудью нависла штанга для отжимания. Было раннее утро, и из динамиков доносились слишком громкие звуки в стиле регги. Мейсон закрыл глаза, желая, чтобы музыка поскорей прекратилась. В наши дни люди больше не знают, что такое хорошая музыка, и от этого у него сейчас скверное настроение. Или же он просто не выспался. Всю ночь его мысли крутились вокруг Дэниэла Роббина. Приговоренный к смерти воспринял известие о предстоящей казни так, как Мейсон и ожидал: едва ли не равнодушно. Ни тени эмоций, за исключением, пожалуй, легкой иронии.

Мейсон напряг мышцы и вытолкнул вес штанги, сто пятьдесят фунтов. На пять фунтов больше, чем на прошлой неделе. Он какое-то время держал штангу, затем медленно ее опустил.

– Выдох!

Он выдохнул.

– Глубже!

Он посмотрел на свою блондинистую тренершу – серебристое эластичное трико выгодно обтягивало ее прекрасно накачанные ягодичные мышцы. Он платил ей тридцать долларов за час, чтобы она обучала его правильному дыханию.

– Теперь вверх.

Мейсон выдохнул и вытянул руки – одну черную и одну белую.

Когда он впервые встретился со своей наставницей, на нем была просторная футболка с длинными рукавами. Ему не нравилось, когда кто-то видел его обесцвеченную руку. Впрочем, не меньше раздражали его и читавшиеся в чужих глазах вопросы. Он желал, чтобы люди говорили с ним прямо, чтобы они открыто высказывали все, что у них на уме. Но так никто никогда не поступал, и Мейсона жутко раздражала эта мнимая индифферентность или, хуже того, небрежное игнорирование его полубелизны и получерноты. Что всякий раз выводило его из себя.

Однако в отличие от прочих мисс Лайкра сразу же заинтересовалась его обесцвеченной рукой. Схватив ее, тренерша начала вертеть ею из стороны в сторону, как какую-нибудь застиранную морскую звезду.

– Что это с ней такое? – полюбопытствовала она.

Ей была не видна большая часть его руки, на которой обесцвеченное пятно добралось уже до предплечья. Да и на спине уже появились похожие на амеб белесые кляксы. Откуда тренерше было знать, что и в паху у него уже та же самая картина. Поэтому он все ей объяснил, сообщил точное медицинское название, добавив при этом, что это не такая уж редкость и связано с аутоиммунной проблемой. А вообще, это вовсе не болезненно и тем более не заразно.

Пока он ей все это рассказывал, тренерша отвернулась и добавила на штангу «блинов». Каждый по сорок пять фунтов. Мейсон прикинул и решил, что рост его наставницы пять футов шесть с половиной дюймов. Вес примерно сто двадцать пять, самое большее – сто двадцать семь фунтов. Жира не более пяти процентов. Тренерша указала на штангу и, когда он взялся за перекладину, поинтересовалась, не беспокоит ли его то, что он превращается в белого.

– Я ни в кого не превращаюсь, – ответил он и приподнял штангу.

– Все равно. Вас это не беспокоит? Вам ведь не нравится то, что с вами происходит? Или, наоборот, вам хочется поскорее стать белым?

– Я ничего не хочу и ни о чем не жалею, – последовал ответ.

– Неужели? – спросила она и нагнулась, чтобы взять полотенце.

Мейсон заметил на ней татуировку – змея, ползущая через весь ее зад. У него вот уже три года не было женщины.

– Нет, – произнес он, отводя взгляд в сторону.

Мейсон не любил думать о тех вещах, на какие он не мог даже надеяться или сам был не в состоянии изменить. Да, он весь усыпан пятнами оттенка светлого пива «Хольстен». И что из этого? Ему от этого не избавиться. Может, с ним случится то же, что и с Майклом Джексоном. Да и черт с ним! Впрочем, нет. Всю свою жизнь Мейсон чувствовал эту свою непохожесть. Впрочем, и всю свою оставшуюся жизнь он также будет чувствовать себя не похожим на других. И сколь бы сильным ни было его желание или нежелание, сам он не в состоянии ничего изменить.

Однако тренерша явно осталась равнодушной.

– Отлично, – произнесла она, медленно обходя вокруг. – Тогда вот что мне скажи. – Ее рука скользнула по его плечу, по спине и, пройдясь по всем позвонкам, остановилась возле копчика. – А что под этой футболкой? – Она задрала на нем желтую футболку до уровня груди. – Я скульптор, ваяю тела. Мне нужно видеть, с чем предстоит работать.

Это было почти год назад.

Мейсон сделал еще один вдох.

– Медленнее, – потребовала женщина.

Он послушно выполнил приказание.

Поведав о том, что он видел колибри, Роббин сел на скамейку и прочитал письмо. Закончив, аккуратно сложил листок и засунул обратно в конверт.

– Так, отлично, теперь держите, – произнесла тренерша. – Отлично. Теперь опускайте, медленно. Еще медленнее!

Мейсон опустил штангу на стойку.

– Черт побери, что это ты сегодня такой нервный? Что там у вас стряслось? Заключенный сбежал, что ли?

Мейсон не ответил. Он никогда не отвечал на вопросы о своей работе, за исключением того, где работает или – редко – почему. В любом случае тренерша все равно скоро узнает, почему в этот день он был такой раздражительный. Первая пресс-конференция состоится через три дня. После этого не останется ни одного человека, который бы не знал, что в штате через несколько недель приведут в исполнение приговор. Совершится смертная казнь. Тут уж средства массовой информации пустятся во все тяжкие. Газеты, радио, телевидение – все захотят узнать подробности этой истории. Его сереброзадая наставница по фитнесу непременно узнает об этом, даже если и не читает газет, в чем Мейсон был почему-то уверен.

– Давай! – подбодрила она. – Нужно закончить это упражнение.

Мейсон послушно схватился за грифель штанги.

Такую новость невозможно скрыть. Ее будут обсуждать в саунах и на кухнях, упоминать в церковных проповедях. Невозможно будет войти в автобус и не услышать, как о ней разговаривают. Казни разжигают воображение, а затем, как оказывается, вводят в заблуждение.

Не сводя глаз с золотой ниточки пирсинга в пупке тренерши, Мейсон выжал штангу еще восемь раз.

– Отлично. Положи на место. Закончили, – сказала она, глотнула воды из розовой бутылочки и вытерла губы о плечо. – А теперь подойди к столу дежурного. Посмотрим, может, тебе стоит сделать массаж. Ты весь зажат. Твердый как камень, только не в том месте, которое нравится женщинам.

– Это все работа, – отозвался он и потянулся за полотенцем.

– Да все равно что. Оставь ее в своем офисе, договорились? Ты приходишь сюда, ты здесь вкалываешь. Вот за что ты мне платишь. Если ты будешь заниматься в таком паршивом настроении, то ни хрена хорошего из этого не выйдет. Помни, дружище, ты должен дышать. Дышать, – сказала она и, пройдя через весь зал, свернула за угол.

Мейсон проводил взглядом зад тренерши.

Дышать, подумал он. Роббин сказал ему то же самое и, оторвав глаза от того письма, улыбнулся.

– Дышать, – сказал он. – Нужно просто расслабиться и дышать.

Глава 14. 17 февраля 1986 года

Суд округа Крук располагался в центре города. Трехэтажное здание, похожее на коробку, сложенное из серого камня и окруженное газоном пожухлой травы, высилось над одноэтажным городком, как сторожевая башня.

Ирен и Нэт Стенли шли по широкому тротуару, молчаливая сгорбившаяся пара, удерживаемая вместе согнутым локтем мужчины. На Ирен было темно-синее пальто и белые перчатки. На ее супруге – коричневые ботинки и коричневый костюм, который он надевал на свадьбу шестнадцать лет назад.

Ирен видела себя как будто с высоты, как если бы она парила в воздухе над собой и мужем, над окружавшим их пространством и их горем. Видеть видела, а вот ощущать не могла. Потому что не чувствовала ничего, кроме холода зимнего дня и восемнадцати ступенек под ногами, по которым поднялась к широкой застекленной двери.

С того дня, как убили их сына, прошло девять месяцев. Это был непрерывный кошмар дней и ночей, связанных друг с другом все той же слепящей, неизбывной болью. Это было нечто физическое, осязаемое: в груди Ирен как будто застряло что-то огромное, в животе вела сражение целая армия, а кожная сыпь оставила на ее теле отвратительные струпья. Единственным утешением было то, что Блисс не видела ее падения – тяги к спиртному, депрессии, апатии, нежелания жить. Все это время дочь оставалась в Карлтоне, вернулась в свою старую школу, возвратилась к привычной жизни. Ирен и Нэт остались в Блейне и ждали суда. И все же, даже перешагнув порог здания суда, Ирен ощущала лишь разбитость и безразличие ко всему на свете. Она не имела ни малейшего представления о том, что будет дальше, если вообще что-то будет. Прокурор предупредил ее и Нэта, что если Роббина приговорят к смертной казни, то приговор будет приведен в исполнение гораздо позже. Приговоренный будет подавать апелляции, и это может растянуться на долгие годы.

– Возможно, пройдут годы, – сообщил им мистер Брайэм. – Все может затянуться лет на десять.

Нэт сжал руку жены и пропустил ее вперед. В отличие от него Ирен не бывала на предварительных слушаниях, как не присутствовала и при отборе присяжных. Единственное, что интересовало ее, – это суд. Ей хотелось услышать ответы Дэниэла Роббина, хотелось присутствовать там, где он будет давать показания. Но главным ее желанием было, чтобы он увидел ее. Ей казалось, что, как только они с ним наконец встретятся взглядами, убийца сына не выдержит, начнет просить пощады, абсолютно зная и цену своего злодеяния, и того, как тем самым он изменил течение собственной жизни. Не только своей собственной и Шэпа, но и чего-то более внушительного и непримиримого. А затем в представлении Ирен – вернее, в ее мечте, в подобии нечеткого дрожащего образа, который вот уже много дней не отпускал ее, – Дэниэл Роббин испытает боль, такую же, какую он когда-то причинил ее сыну.

– Зал суда наверху, – сообщил Нэт и остановился перед широкой деревянной лестницей. – Туалет вон там. – Он указал на массивную дверь с матовым стеклом и надписью «Дамы». Дамы. Не матери. Не вдовы. Не безутешные плакальщицы.

Было бы неплохо, подумала Ирен, если бы тут повесили именно такие таблички. Уединенное место, где можно дать волю слезам. Она поднялась вверх по лестнице, представляя себе туалет, заполненный всевозможными фарфоровыми изделиями – тарелками, супницами, чашками, блюдечками, огромными блюдами, которые округ выставляет при продаже имущества. Затем, когда они проходили по лестничной площадке, представила, как она все это разбивает на мелкие осколки.

Перед двумя большими дверями стояли два судебных пристава со скрещенными на груди руками. Они кивнули Нэту и распахнули перед ними двери зала заседаний. Это было просторное помещение с высоким потолком, с которого свисала огромная люстра в форме шара. Такого же вида светильники крепились к стенам. Свет, проникавший через высокие узкие окна, падал дорожками на темные, похожие на церковные скамьи. Ирен обвела внимательным взглядом проходы. В числе присутствующих она заметила пастора, нескольких учителей Шэпа, владельца автозаправки, на которой работал Роббин. Группа людей принялась подталкивать локтями друг друга, затем, как по команде, все повернулись в их сторону.

– Репортеры, – пояснил Нэт, подводя жену к переднему ряду.

Мистер Брайэм и мисс Аарон сидели за столом по другую сторону деревянной стойки, на которой неприступными бастионами высились папки с бумагами. Нэт помог Ирен снять пальто. Она села, стянула с рук перчатки, сложила их, посмотрела на часы, стряхнула с колена практически невидимую соринку, бросила взгляд на полоску света на судейской скамье. Пять минут, десять, пятнадцать…

– Знаешь, – шепнул Нэт, – если бы это происходило дома, этот зал был бы полон наших родственников.

Ирен прекратила беспокойно ерзать на скамье.

– Что ты сказал?

– Я сказал, что если бы это происходило дома…

– Прекрати, – произнесла Ирен и смерила мужа недобрым взглядом. – Если бы мы были дома, Нэт, то Шэп был бы жив. Он был бы жив. Так что прекрати эти разговоры.

Ее слова были сродни удару током. Нэт моментально съежился, как будто уменьшился в размерах.

Нэт, казалось, был создан спасать других людей. Когда с его отцом случился удар, он вместе с братом Эрлом начал заправлять в мясной лавке. Когда погибли родители Ирен, которых во время вечерней прогулки насмерть сбила машина, Нэт постоянно был с ней, помогал, успокаивал, подсовывал ей детей, чтобы она вновь почувствовала себя матерью. И это был Натаниэл Патрик Стенли, хранивший орден Пурпурного сердца в верхнем ящике комода – тот самый, который, под свист пуль и разрывы гранат, под жуткие крики, в атмосфере страха, и смерти, и чего-то там еще, выбежал на залитое водой рисовое поле. Нет, сама она этого не видела, у нее были лишь воображение да несколько слов, произнесенных мужем во сне. Но она знала, что Нэт нашел своего друга, тащил его по колено в воде и спас ему жизнь. И она знала, что он жил с верой в то, что это и есть его призвание.

До того, как это случилось с Шэпом.

Ирен легонько прикоснулась к плечу мужа. Он взял ее руку и поднес к лицу. Они сделали выбор. И выбор этот, увы, оказался неверным. Вот только сейчас уже ничего не исправишь.

Открылась дверь. Двенадцать присяжных – семь мужчин и пять женщин, молодых, старых, толстых, худых, чьих-то отцов, братьев, сестер, – вереницей вошли в зал и сели. Ирен принялась разглядывать их – выражение их лиц, одежду, цвет волос, позы, все, что могло бы подсказать ей, что они чувствуют по поводу вынесения смертного приговора убийце ее сына. Одинокому парню, чья жизнь, как известно, была настолько жалкой, что его вполне могли пощадить.

Молодая девушка нервно теребит крестик на шее. Женщина постарше, полноватая, высморкалась в бумажный носовой платок, который сложила несколько раз и спрятала в сумочку. Мужчина разглядывает зал так внимательно, будто хочет в нем кого-то отыскать. Другой почти ежеминутно постукивает по циферблату часов. Третий, гораздо старше двоих предыдущих, с обветренным лицом фермера, сложил перед собой руки и наклонил голову. Ирен сосредоточила внимание именно на нем, надеясь, что он молится, обращаясь к тому же Богу, который известен и ей. Строгому. Равнодушному. Карающему, невзирая на лица.

Ирен хорошо училась в баптистской школе в Криксайде. Она приняла уроки о Боге с искренней верой, ведь иначе небесный гром поразил бы ее насмерть. Отец Небесный был всеведущ и непоколебим, суров и порой даже жесток. Но лишь потому, что Он знал, на что способно человеческое сердце, и желал одного: чтобы чада Его вздымали ввысь руки и получали Его милостивые дары. Однако сегодня от Него не потребуют милости. Ее сын был также и Божьим сыном, он играл в оркестре, он дарил этому миру радость и красоту, и сегодня его убийца изведает, каким может быть гнев Господень.

Внимание Ирен привлек гул голосов. Два пристава вошли в зал через задние двери и заняли место возле парадных двойных дверей. Через секунду они шагнули в стороны, и, в сопровождении еще двух приставов, внутрь вошел худой темноволосый парень. Приставы были почти на голову выше того, кого конвоировали. Подсудимый казался мальчишкой – он действительно выглядел очень молодо – в синих джинсах и белой рубашке. На ногах теннисные туфли. Волосы черные и гладкие, как вороново крыло.

Ирен поднесла руку к губам и прикусила палец на те короткие мгновения, пока Роббин, склонив голову и стиснув зубы, шел через зал. Она вжалась в жесткую поверхность скамьи, ожидая, что он посмотрит на нее. Он ведь точно это сделает. Она была исполнена уверенности, что, как только он увидит ее, его тотчас посетит откровение. Перст Божий. Праведный, непреклонный перст Божий. Она чувствовала, как этот перст указывает на Роббина. Как обжигает мощным жаром, который царапает кожу, выбивает воздух из легких. Она не сомневалась, что присутствие Всевышнего ощущают все в этом зале – Нэт, судья, присяжные, журналисты, полицейские, все до единого, кто пришел сюда. Вот Он парит в воздухе, готовый охватить Дэниэла Роббина и раздавить его в лепешку тяжким грузом содеянного им злодеяния.

Увы, с черноволосым парнем ничего не случилось. Вместо этого, неподвластный откровению или угрызениям совести, взгляд Дэниэла Роббина равнодушно скользнул мимо Ирен Стенли и тяжело остановился на ее муже. У Ирен перехватило дыхание. Этот парень – сатанинское отродье, в глазах которого пылает адский огонь, всеобъемлющая ненависть, злоба, неприязнь, все грехи мира, облеченные в телесную оболочку. Не отягощенный цепями или клеткой, взгляд Роббина пронзал ее мужа безжалостной, не имеющей оправдания ненавистью.