Текст книги "Плакучее дерево"

Автор книги: Назим Ракха

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Назим Ракха

От автора

Посвящается моим родителям,

научившим меня красоте музыки,

магии слов и дару любви

Благодарю моего друга Эйба Гейла, чья история борьбы за выживание явилась тем семенем, из которого выросла идея этой книги. Моего учителя Эрика Уитчи, который помог мне понять, как лучше рассказать эту историю. Моих подруг Нэнси Баутин и Кейт Дэнидсон, которые оказывали мне неизменную поддержку во всех моих начинаниях. Моего агента Лейси Кейт Бейкер, чья страсть к книгам привела мою рукопись в руки редактора, Кристины Прайд, которая своими добрыми советами помогла отточить и отполировать историю. Благодарю также Первина Деймона из управления исполнения наказаний штата Орегон, который помог мне разобраться в тонкостях пенитенциарной системы штата, а также всех тех, кто взял на себя труд прочесть рукопись и дал советы, как ее улучшить. В заключение хотелось бы также сказать слова благодарности в адрес покойного Арона Коупленда за то, что создал музыку, которая послужила источником вдохновения для многих страниц этой книги. И в заключение хочу поблагодарить моего мужа Чака, сына Элайджу, отца Мохаммеда, моих сестру и брата, Шамем и Амира, моих дорогих родственников со стороны мужа, Сильвию и Льюиса, за их понимание и поддержку, а также выделенное мне пространство и время для написания этой книги. Я всех вас люблю…

Плакучее дерево
(Роман)

Поведай мне о своей печали,

И я расскажу тебе о моей.

А тем временем мир существует и дальше.

Солнце и дождь скользят

Над прериями и лесами,

Над горами и реками.

А тем временем дикие гуси

В высоком чистом небе

Снова возвращаются домой.

Мэри Оливер. Дикие гуси

Глава 1. 1 октября 2004 года

Приказ о приведении в исполнение приговора к смертной казни прибыл утром, в большом белом конверте со штемпелем «Секретно». Письмо было адресовано Тэбу Мейсону, директору тюрьмы штата Орегон. Мейсона уже предупредили, что он скоро получит такой приказ. За пару недель до этого прокурор округа Крук обмолвился о том, что после девятнадцати лет ожидания смертного приговора осужденный за убийство Дэниэл Джозеф Роббин прекратил подавать апелляции о пересмотре дела.

Мейсон бросил конверт на стол в кучу прочих бумаг и провел рукой по гладковыбритой голове. В системе исправительных учреждений он проработал двадцать лет – в Иллинойсе, Луизиане, Флориде, – и на его памяти было пять-шесть случаев приведения смертной казни в исполнение, однако непосредственно такой процедурой он еще никогда в жизни не руководил. В тех случаях он лишь провожал осужденного в комнату, пристегивал ремнями к столу, открывал шторки кабинки свидетелей, затем отступал назад и ждал. Во Флориде он работал с одним парнем, который проделал подобное раз пятьдесят. «Для меня это привычное дело», – сообщил он Мейсону, когда тот, став свидетелем первой казни, блевал в корзину для мусора.

Мейсон скользнул в кресло, щелкнул выключателем настольной лампы и открыл дело Роббина. В папке имелась фотография приговоренного. Когда Роббина арестовали, ему было лишь девятнадцать лет – длинные волосы и подозрительно прищуренные щелочки глаз. Мейсон начал читать. 6 мая 1985 года Дэниэл Джозеф Роббин избил и застрелил из пистолета пятнадцатилетнего Стивена Джозефа Стенли (он же Шэп) при ограблении со взломом дома погибшего. Ага, а вот и адрес, где все это произошло. Блейн, штат Орегон, Индиан-Ридж-Лейн, дом 111. Еще живую жертву обнаружил отец, помощник шерифа Натаниэл Патрик Стенли. Стивен Стенли умер до прибытия машины скорой помощи. Остальные члены семьи – мать и жена Ирен Люсинда Стенли и одиннадцатилетняя Барбара Ли (она же Блисс) – при этом не присутствовали. Семья Стенли, переехавшая в Блейн из штата Иллинойс, до этого трагического происшествия прожила в Орегоне всего полтора года.

Директор пролистал еще несколько страниц и выглянул в окно. Приземистое прямоугольное здание стояло отдельно, в северной части тюремного комплекса, занимавшего площадь двадцать пять акров. В последний раз смертную казнь здесь привели в исполнение двадцать семь лет назад. На работу в эту тюрьму Мейсон перевелся из тюрьмы штата Флорида, что в городе Рейфорд, в надежде получить должность вроде той, на которой находится теперь, начальника исправительного учреждения, с хорошей зарплатой и широкими полномочиями. Мейсон тяжело вздохнул. Почему именно сейчас? Вверенная ему тюрьма переполнена, число заключенных в камере вдвое превышало все положенные нормы. Время от времени вспыхивали драки, преступные группировки распоясались и держали в страхе не только других заключенных в тюремных стенах, но порой и надзирателей. Имелись проблемы с наркотиками и межрасовыми отношениями. И, несмотря на это, власти по-прежнему упорно урезали финансирование мероприятий по консультированию и реабилитации. И вот теперь казнь. Почему сейчас? Почему именно это?

Мейсон перечитал приказ. Казнь назначена на 29 октября, точное время – 0:01.

– Меньше чем месяц, черт побери, – вздохнул он и покачал головой. Затем, как будто для того, чтобы воодушевить себя, хлопнул в ладоши. Одна ладонь у него была темная, как и вся его черная кожа, другая – гротескно светлая. Нечего жаловаться на работу, сказал он себе. Лучше прочитать о том, что предстоит в этой связи сделать. Не стоит даже заикаться или предпринимать что-то такое, что может быть истолковано начальством как нежелание или нерешительность. В конце концов, разве вся его карьера не вела именно к этому? Так что обратной дороги нет. Хочешь не хочешь, но он точно знал: приказ этот ему обязательно нужно выполнить.

Глава 2. Сентябрь 1983 года

Она навсегда запомнила этот день – 20 сентября – и время, шесть часов вечера. В воздухе пахло яблоками, и в небо над рекой взлетали гуси. Ее сын Шэп – ему тогда было тринадцать с половиной лет – стоял в поле возле сарая и играл на трубе. Дочь Блисс вместе со своим лучшим другом Джеффом каталась на качелях, сделанных из подвешенной на веревке автомобильной шины. Затем тридцатидвухлетняя Ирен Стенли, стройная и хорошенькая, вспомнила о муже.

Нэт подъехал к дому на новеньком пикапе, стащил с головы широкополую шляпу, помахал рукой детям и, с шумом войдя через заднюю дверь, положил на кухонный стол, на котором она резала овощи, карту Соединенных Штатов.

Ее муж был красивый мужчина – мускулатура профессионального борца, медно-рыжие волосы, зеленые глаза. Глядя на него, Ирен улыбнулась. Он же расстегнул куртку, сбросил ее вместе со шляпой на кухонный стол и объявил, что утром ему звонил его старый приятель, бывший сослуживец.

– Он шериф в Орегоне. Говорит, что хочет взять меня к себе помощником.

Ирен подняла голову от разделочной доски:

– С каких это пор ты ищешь работу?

Нэт вот уже девять лет проработал помощником шерифа округа Юнион. Не первым помощником, но, похоже, все к тому шло. Нэт был умный, общительный, к тому же герой войны. Ирен не сомневалась, что когда-нибудь ее мужа выберут шерифом.

– С тех пор, как поговорил с Добином. Так его зовут. Добин Стубник. Мы с ним подружились еще во Вьетнаме.

– Шериф Стубнек?

– Стубник.

– Ясно. – Ирен потянулась за картофелиной и разрезала ее пополам. На обед будет рагу. Говядина, морковь, картофель и маленькие луковицы, которые Нэт терпеть не мог, а дети просто обожали.

– Он хороший парень, – сообщил Нэт. – Сообразительный, проворный, легкий на подъем. – Отодвинув в сторону разделочную доску, он развернул и расправил на столе карту, новенькую и хрустящую, после чего провел пальцем боксера-тяжеловеса по левому ее краю и остановился на слове «Орегон». – Это дикая местность вот здесь, – пояснил он. – Народу мало, простора много. Черт побери, часть ее до сих пор считается фронтиром.

Ирен посмотрела туда, куда уперся палец мужа, и представила себе эпизод из фильма с участием Джона Уэйна: ковбои, индейцы, салуны, знойные полногрудые барменши. Самая дальняя западная точка от ее дома в Карлтоне, штат Иллинойс, в которой она бывала, – это Миссури. И она ее вполне устраивала.

– Там есть все, дорогая. Горы, озера, океан, все, что пожелаешь.

Ирен отложила нож. Она выросла в доме, в котором сейчас готовила ужин. Ее мать тоже готовила еду на этой кухне, так же как и ее бабушка. Дом построил ее прадед. Дом стоял на прекрасной плодородной земле, которую Миссури обвивала, подобно нежной руке. А Нэт? Он вырос неподалеку, в трех милях отсюда. Его семья вот уже пятьдесят пять лет держала единственную в Карлтоне мясную лавку. Двое детей Ирен и Нэта, Шэп и Блисс, ходили в ту же школу, что когда-то и они сами. У них были даже те же самые учителя. Иллинойс был их домом, их единственным домом. И он, черт побери, останется им навсегда. Она повернулась лицом к мужу:

– Семья, Нэт. У нас там нет родственников.

Нэт взял со стола карту, сложил и выровнял по линиям сгиба.

– Верно, мы все время жили рядом с родственниками, твоими и моими. Но разве тебе не хочется начать новую жизнь, рассчитывая только на себя? – спросил он и похлопал картой по ладони. – Лично я считаю, что было бы неплохо, если бы мы с тобой туда переехали.

Ирен бросила на мужа выразительный взгляд, вернула на место разделочную доску, думая о том, какая муха укусила сегодня Нэта и, что гораздо важнее, как ей разрешить возникшую проблему. Невысокий и коренастый, Нэт всегда вел себя с уверенностью рослого мужчины. На крепкой, мощной шее сидела не менее крупная голова. Ничто не могло заставить отступить такого, как он, если он уже принял решение.

– Не знаю, о чем ты говоришь, Натаниэл Стенли. Если уж на то пошло, переезды никому не шли на пользу, кроме тебя.

Нэт взял морковку и, с хрустом впившись в нее зубами, отошел к раковине, где откусил от морковки еще кусок. Ирен вздохнула, а ее нож громким стаккато застучал по разделочной доске.

– Ты ведь не просто с корнем выдернешь свою жизнь из земли, как какой-нибудь сорняк, Нэт. Я знаю, многие люди так и поступают, но от этого их поступки не становятся правильней. Это дом. – Стук. – Твоя мама, твой брат, твои тетки, дядья, племянники и племянницы. – Стук, стук, стук, стук. – Все, кто как-то связан с нами, живут здесь. И не важно, надоели они нам или нет. Они наша семья, наши родственники. Нельзя оставлять семью.

Ирен высыпала нашинкованные овощи в кастрюлю и подошла к раковине.

– В любом случае, – произнесла она, отодвинув бедром мужа, чтобы тот посторонился. – Дети все еще ходят в школу. Блисс избрали секретарем класса, а Шэп…

Она закрыла кран, взяла полотенце и выглянула в окно. Солнце, красный шар на алом небе, раскрасил все вокруг – землю, сарай, даже детей – оттенками розового и персикового цвета. Блисс и Джефф принялись карабкаться на старый клен, Шэп со своей трубой все еще оставался в поле. Он играл «Тихую ночь», и его долгие, жалобные ноты заставили Ирен прижать полотенце к груди. Это был заключительный музыкальный номер ее сына за день. В хорошую погоду он обычно исполнял его на трубе на открытом воздухе. В плохую – дома на пианино. Нэт часто ворчал, что ему до смерти осточертело круглый год слушать рождественскую песню.

– Шэп. – Нэт выплюнул последний кусочек моркови в раковину, затем захлопнул окно. – Место вроде Орегона? Знаешь, оно чертовски подойдет для нашего парня. – Он вытер губы тыльной стороной ладони. – По-моему, Ирен, Орегон – это именно то, что ему нужно.

Глава 3. 1 октября 2004 года

Правая рука начальника тюрьмы Тэба Мейсона начала терять свой цвет, когда ему исполнилось тридцать пять лет. Все началось с пятен, и поначалу могло показаться, будто высокий мускулистый черный мужчина выцветает, как будто пораженный лишаем. Затем белые пятна увеличились в размере и слились воедино, пока вся рука не стала выглядеть так, будто принадлежит какому-нибудь белому мужчине из камеры смертников Орегонской тюрьмы. Единственная разница состояла в том, что этой рукой он никого не убивал.

Впрочем, он никогда не был даже близок к чему-то такому. В памяти Мейсона всплыла лишь короткая улыбка, запах мела, дерева и пота. Тьюлейн и его мерзкий деланый смех… Мейсон сжал телефонную трубку и быстро, без особых усилий, подавил мысленный образ.

– Мейсон, дружище! – раздался в трубке голос Дика Гефке. – Вы играете сейчас?

Тэб Мейсон закатил глаза. Он говорил по телефону уже четыре с половиной минуты, и ему было не до рассуждений о спорте.

– Нет, сэр, боюсь, что не могу ничего сказать об игре.

– Вы представляете себе, Тэб, что вы пропустили?

Мейсон признался, что не представляет, и его начальник вздохнул. Гефке, бывший квотербек сборной колледжа, пребывал в уверенности, что все черные мужчины поголовно имеют врожденную тягу к спорту. «Инстинкт», – не раз заявлял он. В целом Мейсон считал директора Департамента исправительных учреждений добродушным засранцем, как и большинство здешних людей, с которыми он познакомился после того, как пять лет назад переехал из Флориды в Орегон. Вполне симпатичные личности, но непривычные к присутствию в их жизни чернокожих, эти люди из самых благих побуждений говорили такие вещи, что, живи они в другом месте, например в Чикаго, им бы точно не поздоровилось. За их слова им там в два счета надрали бы задницу. Или даже пристрелили бы.

– У меня тут и без того дел хватает, сэр.

– Это плохо, потому что нам, черт возьми, наверняка придется лишить воды всю Аризону. Мы с Сюзи этим вечером едем к Юджину. Ради собственной безопасности постарайтесь держаться подальше от дороги.

Мейсон представил себе, как огромный, похожий на медведя мужчина и его похожая на восклицательный знак очаровательная женушка катят по 5-й федеральной автостраде в зеленом автомобиле, салон которого украшает талисман его родного университета. Мейсон покачал головой.

– Уверен, что это будет отличная игра. – Он провел рукой по наголо обритому черепу. – Есть еще одна причина, почему я звоню. – И Мейсон сообщил Гефке о том, что получил приказ об исполнении смертной казни.

– Так он перестал отсылать апелляции?

– Да, сэр.

– И теперь нам остается всего четыре недели? Они не могли придумать даты поудачнее, скажу я вам. Вы знаете, где сейчас находится губернатор?

Мейсон снял нитку с рукава пиджака и покатал ее между пальцами.

– Нет, не знаю.

– В Портленде. Общается с группой правозащитников, опекающих жертв насилия. Недавно звонил кто-то из его аппарата, нужны были цифры по новым тюрьмам. Вы знаете, что происходит?

– Избирательная кампания, – ответил Мейсон, сбрасывал скатанную в шарик нитку в мусорницу.

– Верно, избирательная кампания. Идет напряженная предвыборная гонка, и если это дело всплывет в ближайшие дни, то лучше даже не думать о том, что будет. Одно скажу – на вас лежит громадная ответственность.

Мейсон кивнул. Он даже не вспомнил о предстоящих выборах, когда читал текст приказа о казни.

– Когда у нас это делали последний раз? – поинтересовался Гефке.

– В 1997 году. Семь лет четыре месяца и два дня назад, если быть точным.

– А сколько часов тому назад? Не знаете?

Зная, что после инъекции смерть обычно наступает в среднем через двенадцать минут, Мейсон посмотрел на часы и мысленно произвел подсчет.

– Одиннадцать часов, – ответил он. – И сорок восемь минут.

Гефке усмехнулся:

– Ну, вы сильны, скажу я вам. У вас по-прежнему на столе стоит стакан, полный остро отточенных карандашей?

Мейсон посмотрел на свой стол, на котором стоял стакан с двенадцатью остро отточенными карандашами.

– Вот это мне в вас и нравится, Тэб, вы донельзя предсказуемы. Слушайте, вы, наверное, уже думали об этом, но я бы советовал вам вспомнить о старом начальнике, вашем предшественнике. Вспомните, как он ловко справился с этим делом. Поэтому я и говорю вам: не должно быть никаких промахов. Особенно в свете происходящего. Но вы ведь справитесь, верно?

Мейсон вытащил из стакана карандаш и принялся постукивать им по ноге.

– Справлюсь, сэр.

– Отлично. От меня вам какая-нибудь помощь требуется?

Мейсон посмотрел на фотографию дочери. На этом снимке ей семь лет. Волосы перехвачены разноцветными резинками. На фотоснимках, которые присылала ему ее мать в последнее время, теперь он видел молодую женщину с рыжими волосами и тонной косметики на лице, в которой он с трудом узнавал собственную дочь. Ей сейчас шестнадцать, и он готов поклясться, что она похожа на уличную проститутку.

– Я в курсе, что о смертном приговоре вам предстоит сообщить губернатору и генеральному прокурору. Я как раз получил копию приказа.

– Верно, – ответил Гефке. – Я знаю, что делать, а вы со своей стороны делаете свое дело. Но предупреждаю заранее – прикрывать вас я не стану. Знаю, вам это не по вкусу, но, что поделать, вам предстоит стать главным человеком в этом деле. Пресс-конференции, интервью и все такое прочее. Предупреждаю, эти репортеры, они слетятся как мухи на дерьмо, тут уж не сомневайтесь.

Мейсон перестал постукивать себя карандашом. Он терпеть не мог общение с прессой, но, более того, ему не понравилась аналогия директора. Потому что была слишком точной. Казнь человека – дерьмовое дело. Может, кто-то другой считает иначе, но лично он в этом уверен. Уверен сейчас, в это ясное октябрьское утро: работа была именно такой – дерьмовой.

– Так какой расклад? – спросил Гефке.

– Простите, сэр?

– Ставлю сотню долларов на то, что, как только вы скажете этому парню Роббину, что его время настало, он со всех ног помчится к телефону жаловаться своему адвокату. Ни за что не поверю, что он станет сидеть сложа лапки и ждать, когда мы пустим его в расход. Это противоречит человеческой натуре.

– Я бы не стал зарекаться, – ответил Мейсон. – Его действия трудно предугадать, такой уж это парень.

– Да, да, посмотрим. Будьте осторожны. Пусть с вами будет кто-нибудь из надзирателей, а лучше даже двое, когда вы все ему скажете. Как бы чего не вышло.

Мейсон задумался над словами шефа. Характеристика Роббина была безупречной. Никаких нареканий. Чище чистого. Действительно, он ни с кем не конфликтовал, много читал и рисовал. Ему даже разрешили учиться.

– Я не думаю, что возникнут проблемы. Тут дело в другом. Когда я сообщу об этом Роббину, со мной будет Уотерс. Вы его знаете, начальник охраны. Но он сейчас охотится в горах вместе с сыном. Его не будет всю неделю.

– Поступайте как знаете. Можете выбрать кого захотите.

– А вы?

Гефке рассмеялся:

– Вряд ли, дружище. Как я уже сказал, это ваш подопечный. Я займусь политическими делами, вы берете на себя процедуру. Вам все ясно?

– Да, сэр, – ответил Мейсон. – Мне все ясно.

Глава 4. Октябрь 1983 года

Веки над бледно-голубыми глазами пастора Сэмюэля Уайта сильно опухли и были ярко-красными, как свежее мясо. Пастор пребывал в задумчивости – локти на столе, руки скрещены, средний палец постукивает по столешнице. Ирен высморкалась и вытерла нос смятым носовым платком. Да как же ей было не расстроиться? Они же переезжают. Этим утром Нэт звонил из Орегона. Он принял предложение о работе и даже подписал бумаги на дом в каком-то городке под названием Блейн.

– Прекрасный дом, – сообщил он. – Отличная местность. Замечательный городок, красивый и маленький. Очень похож на Карлтон.

Но Ирен не стремилась жить в Блейне. Не желала даже слышать это название. Переезд не имел никакого смысла, абсолютно никакого. Но что ей оставалось делать?

– Что? Скажите мне, что я должна сделать, чтобы этого не допустить? – спросила она пастора.

– Послушайте, Ирен. – Пастор Уайт сложил руки и прислонился к столу, вернее, к огромной деревянной платформе, заваленной церковными брошюрками, сборниками церковных гимнов и стопками писем. – Не будет ничего доброго для вас, если вы станете так переживать.

Ирен нахмурилась. Ее сестра Кэрол заявила ей то же самое.

– Вы поедете туда, где есть работа, – сказала Кэрол, абсолютно игнорируя тот факт, что у Нэта уже есть работа, дом без ипотеки, церковь, друзья и семья. Ирен устала вечно повторять одно и то же.

Пастор Уайт посмотрел поверх очков и посоветовал своей прихожанке успокоиться и принять решение мужа. Это ее долг как жены – поддерживать супруга в его начинаниях.

– Это ваш долг, – повторил он и выпрямился.

– Но мои дети…

– С Блисс и Шэпом все будет в порядке. Помните, вы бы не столкнулись с этим вызовом судьбы, не думай Господь, что ваша семья готова принять его. Я имею в виду вот что – кто знает, что ждет вас там? Вы должны доверять мужу, вот и все. – С этими словами пастор опустил голову и начал молиться за эту женщину и ее семью. Ирен же стояла в этой старой деревянной церкви, вместилище тысяч воспоминаний, чувствуя, как ее воля постепенно начинает слабеть и подчиняться мужу и его желаниям.

Как будто так было всегда.

На следующий день Нэт вернулся из Орегона с пачкой открыток и закладной на дом под номером 111 на Индиан-Ридж-Лейн. Жене он описал Блейн как милый сельский городок, а свою работу назвал «интересной и более ответственной. Короче, то, что надо». Судя по открыткам, место действительно было красивым – в окружении гор, покрытых снежными шапками и густо поросших лесом, среди которого журчали речки с хрустально-чистой водой.

– Это действительно нечто, – сообщил Нэт своей семье. – Мы научимся кататься на лыжах, будем подниматься в горы. Рядом океан. Все лето там проводят родео. Черт возьми, самое крупное родео всего Орегона. Орегона, а не нашего Илли-ной-за, как его называют туристы.

Тут он прав, Ирен ни разу не встречала в Карлтоне туристов. Юг Иллинойса представлял собой типичное шахтерское захолустье: озера, болота, скалы и городки, названные в честь угледобывающих компаний и месторождений угля, который местное население извлекало из земных недр. Зимой здесь холодно, летом полно насекомых и змей. Сюда совершенно не тянет людей из других мест. Туристы не стремятся сюда так, как стремятся, допустим, в Озрак в Арканзасе или Нэшвилл в Теннесси. На улицах Карлтона нет магазинчиков, торгующих футболками и сладкой помадкой. Здесь вы не увидите фигурок деревянных индейцев, выставленных перед входом в лавку или фасадом бревенчатых хижин возле озер. Ее родной Карлтон был крошечным городком с еще меньшими амбициями, но именно за это Ирен и любила его. Он дарил ей ощущение спокойной, безопасной жизни. Неудивительно, что ей казалось: уехать из него – значит совершить непоправимую ошибку.

Однако они все-таки уехали. 19 октября 1983 года они заколотили досками свой старый дом, попрощались с друзьями и родственниками и под аккомпанемент осеннего дождя уехали в Орегон.

Через четыре дня они прибыли в орегонский городок Блейн с населением пять тысяч человек, который когда-то явно знавал лучшие времена, а теперь медленно, но верно приходил в упадок. Нэт ехал во взятом напрокат грузовике вместе с одиннадцатилетней Блисс, которую посадил к себе в кабину. Ирен с Шэпом следовали за ними в их семейном «шевроле»-пикапе. Ее тринадцатилетний сын спал, положив голову ей на колени. Они всю дорогу ехали вместе, а все потому, что Шэп отказался ехать в одной машине с отцом. Впрочем, Ирен не имела права винить его.

Незадолго от отъезда Нэт допустил по отношению к сыну бестактность.

– Грузовик полон, – заявил он, захлопнув дверь машины. – Пианино оставляем. Для него нет места.

– Нет! – крикнул Шэп.

– Что ты хочешь этим сказать – нет места? – удивилась Ирен, открывая дверь грузовика. – Там обязательно должно быть место.

Но места для пианино там действительно не было.

Она предложила вытащить и оставить диван, обеденный стол, кровать, да все, что угодно. Нэт категорически отказался:

– Я не собираюсь ничего вытаскивать из грузовика только для того, чтобы засунуть в него старое пианино, которое наверняка займет полгостиной в нашем новом доме.

Через несколько часов Ирен обнаружила Шэпа скорчившимся в комок в дальнем углу спальни.

– Извини, – сказала Ирен и, зябко кутаясь в кардиган, опустилась на колени рядом с сыном. – Знаешь, пианино плохо перенесет переезд. Там другая высота над уровнем моря, более холодно и сыро, да и дожди идут чаще… – Она вздохнула и огляделась по сторонам. Это спальня, в которой она выросла. Одно окно выходило на восток, на дорогу, перед другим росла яблоня, которую отец посадил, когда она была еще ребенком. Сейчас дерево почти полностью закрывало окно, и несколько яблок, оставшихся на ветвях, были похожи на елочные украшения, с той разницей, что они украшали собой небо, на котором повисли темные, как олово, облака. При взгляде на них она едва не расплакалась. – Мы купим там новое пианино, сынок. Я тебе обещаю.

Шэп уткнулся головой в колени, и пряди его золотистых волос упали ему на лицо.

– Он не любит, что я на нем играю.

– Успокойся, Шэп!

Ее сын начал играть на пианино, когда ему исполнилось два года. Он забирался на деревянную скамеечку и тыкал пальчиком в клавиши, но не ударял, как это делает большинство малышей, а именно слегка касался их, воспроизводя каждый раз одну и ту же ноту. Это продолжалось несколько недель подряд, он регулярно воспроизводил одну ноту за другой. Шэп все так же сидел за пианино, уставившись на пожелтевшие белые клавиши, как будто мог видеть звуки. Затем, как будто из ниоткуда, он начал сводить ноты воедино, составляя из них песенки – «У Мэри был ягненок» и «Колеса автобуса», простенькие мелодии, которые можно исполнить одной рукой, и что-то напевал себе под нос. Ирен начала петь с сыном более сложные мелодии, затем стала покупать пластинки – желала убедиться, что Шэп может воспроизводить и другие песни. Прежде чем она поняла это, он уже по слуху играл «Радость человеческого желания», «К Элизе» и «Аве Мария». В четыре года он брал уроки у церковного органиста, а когда ему исполнилось семь, Ирен достала для него с чердака старую отцовскую трубу. После этого она окончательно убедилась в том, что ей больше не нужны подтверждения существования Господа Бога. Ибо каждый день слышала, как ее сын при помощи трубы возвещает о том, что в этом мире имеется много такого, что раньше ей было неведомо.

Шэп вытер лицо рукавом рубашки.

– Он сказал, почему мы уезжаем? Он назвал настоящую причину? Он тебе сказал, в чем дело?

– «Настоящую причину»? Шэп, отца там ждет хорошая работа. Это будет замечательно! Мы узнаем другие места нашей страны. Согласись, что это здорово. – Она погладила сына по руке. – Вот увидишь.

Шэп посмотрел на нее:

– Ты же знаешь, что он меня ненавидит. Признайся, ты ведь сама это знаешь!

– Шэп! Как ты смеешь так говорить! Ты не прав. Твой папа думает о тебе, он согласился на эту новую работу ради нас.

Годы спустя Ирен вспоминала взгляд сына: недоверчивый и не по годам печальный.

– Я не верю, мама, – ответил он. – Извини, но я не верю.

Вслед за грузовиком Ирен въехала в Блейн, на улицу с односторонним движением под названием Мейн-Саут. Убогие домишки по обе стороны дороги, окна многих заколочены листами фанеры. Ей не нужно было объяснять, что это такое – жить там, где человеческая жизнь зависит от того, насколько глубоко люди укоренились в родных местах, где широта улыбки торговца на рынке всегда зависела от цены, которую фермеры получат в сельскохозяйственном кооперативе за выращенный урожай, или от еще одного, случайно обнаруженного битумного шва. Однако Блейн производил еще более печальное впечатление – он был еще пустее и уродливее, что придавало ему некое подобие трагизма. Даже в худшие дни кризиса, когда фермерские хозяйства в Иллинойсе едва сводили концы с концами, когда людей лишали права выкупа закладной, а предприятия закрывались одно за другим, усаженные деревьями улицы Карлтона и массивные кирпичные фасады магазинов все равно сохранили в себе надежду на лучшее будущее. В отличие от ее родного города Блейн выглядел как некое недоразумение. Этакий результат деятельности людей, которые, построив этот горе-городок, не имели намерений надолго в нем оставаться.

Еще до отъезда Нэт рассказал ей, что цены на домашний скот здесь сильно упали и что на последней оставшейся в Блейне фабрике работников увольняют с быстротой движущегося конвейера. Знала Ирен и то, что в трудные времена у закона – в лице Нэта и его коллег по службе – дел всегда заметно прибавляется. Драки, насилие, самоубийства – все это в избытке выплывает наружу, когда земля перестает кормить своих обитателей. Ирен все это знала еще до переезда, и все-таки…

Включив указатель поворота, она последовала за Нэтом через Танненбаум, миновав по пути унылого вида бензоколонку и закусочную «Дэари Куин». В конце дороги они свернули налево, в направлении плоских, похожих на кирпичи домов, выстроившихся друг за другом подобно составу железнодорожных вагонов. Ирен остановила машину и взяла Шэпа за руку. Нэт вырулил на подъездную дорожку к третьему дому слева – грязновато-желтому ранчо с цепочной оградой и врытым в землю колышком с табличкой с надписью «Продается». Поверх нее чья-то рука уже вывела слово «Продано».