Текст книги "Плакучее дерево"

Автор книги: Назим Ракха

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

Глава 46. 20 октября 2004 года

Ирен и Блисс вышли из мотеля и зашагали на восток сквозь тонкий, прохладный туман. До тюрьмы было несколько кварталов, которые своим присутствием словно намекали на близость этого мрачного учреждения, – бесконечные юридические конторы, магазины, торгующие излишками армейского снаряжения, ломбарды. Они шли, и мимо них, шурша шинами по мокрому асфальту, нескончаемым потоком неслись машины.

Вскоре они остановились у светофора, Ирен показала дочери на афишную тумбу:

– Что, по-твоему, это может значить?

Блисс поморщилась. На плакате была нарисована раскаленная спираль электроплиты. Внизу шла подпись: «Электроплиты предназначены исключительно для приготовления пищи».

– Домашнее насилие над детьми, мам. Это значит, что плита не предназначена для того, чтобы на ней поджаривать детские ладошки.

Ирен передернулась и плотнее запахнула куртку.

– О господи, ничего не говори больше на эту тему.

На Блисс были черные джинсы, ковбойские сапожки, черная водолазка и длиннополый спортивный плащ. Она нетерпеливо постукивала по мостовой острием нераскрытого зонта, как будто требуя, чтобы светофор побыстрее позволил им перейти улицу. Как только свет поменялся, она не глядя шагнула на «зебру».

Ирен торопилась за ней, чувствуя себя неловко в видавшей виды куртке, спортивных брюках и кедах. А еще она переживала за Блисс. То, что ее дочери было известно, люди, с которыми она имела дело, – все это не могло не отразиться на ее жизни. Блисс до сих пор не замужем и никогда не рассказывала о своих близких отношениях с мужчинами. В мире Блисс раскаленная докрасна плита была предостережением. Для Ирен это была просто реклама электроплиты.

– Вон там, в нескольких кварталах отсюда расположена психиатрическая клиника, – показала Блисс. – Та самая, где снимали фильм «Полет над гнездом кукушки». В нем еще играл этот… как его?

Ирен в свое время понравились и фильм, и актер. Знаменитый актер, который сыграл во многих фильмах. Замечательный такой, с явной сумасшедшинкой. Увы, фамилию ей вспомнить не удалось.

– Господи, как я ненавижу себя в те минуты, когда не могу припомнить то, что нужно, – произнесла Блисс.

– Я к этому уже привыкла, – рассмеялась Ирен.

– Как бы то ни было, – продолжила Блисс. – Фильм снимали именно там. Помнишь главный женский персонаж, медсестру мисс Гнусен. О боже, такую стерву еще надо поискать. Видишь, я даже запомнила ее фамилию.

Они прошли пару кварталов, и Блисс указала матери на чугунные ворота, за которыми начиналась обсаженная с обеих сторон рядами деревьев подъездная дорога, которая вела к внушительных размеров зданию.

– Вот мы и пришли.

– Это тюрьма? Скорее похоже на университет.

– Это административный корпус. Сама тюрьма находится сзади. Во всяком случае, главный тюремный корпус. – Блисс посмотрела на часы. – Рано мы пришли. Я, когда выходила на утреннюю пробежку, заметила тут неподалеку парк. Он чуть дальше отсюда на этой же улице.

Они шагали вдоль небольшой речки, протекавшей между тротуаром и тюремной стеной. Здесь же высились кусты робинии, облетевшие лепестки которой устилали землю желтым ковром. Ирен с удивлением отметила, насколько изменилась природа к западу от гор, как много здесь деревьев и ярко-зеленой травы.

– Знаешь, у нас больше нет клена возле сарая.

– Джефф мне уже рассказал об этом.

– А он тебе рассказывал, что вырезал на нем твое имя?

– Конечно рассказывал, – улыбнулась Блисс. – Иногда я сильно по нему скучаю. Помнишь, как он смешил меня, даже когда настроение было самое что ни на есть паршивое? Он всегда был славным парнем.

– Он и сейчас такой.

– Ты знаешь, что он вернулся, чтобы позаботиться об отце? Оставался с ним первые дни после твоего отъезда. Присматривал за ним, как за родным отцом. Он, Хуанита, ребятишки – все они несколько дней жили у нас дома.

Ирен не знала, но ничуть не удивилась.

– Ты не жалеешь, что не осталась в Карлтоне и не вышла за него замуж?

Блисс остановилась и резко обернулась:

– Шутишь?

Ирен задала этот вопрос абсолютно серьезно. Блисс взяла мать под руку:

– Разве ты не знаешь, что лучшее, что ты когда-либо для меня сделала, – это то, что заставила меня поступить в колледж? У нас с Джеффом ничего не вышло бы. Во всяком случае, это было бы ненадолго. Клянусь тебе, ты как будто подарила мне крылья. Честно тебе говорю, мам.

Ирен прикусила губу и сделала глубокий вдох.

– А здесь красиво, – призналась она. – Совсем не похоже на Блейн.

– Блейн, – повторила Блисс так, будто само это слово причиняло ей боль.

Они шли дальше, и полоска травы между берегом речушки и тротуаром постепенно расширялась. На ней можно было увидеть диких уток и канадских гусей. Тротуар был усеян зелеными катышками птичьего помета. Ирен и Блисс замедлили шаг. Пройдя вперед примерно футов тридцать, они остановились на автостоянке, раскинувшейся напротив речки и тюрьмы. Напуганные близостью людей, птицы тревожно загоготали.

– Мне кажется, им не нравится наше присутствие, – заметила Блисс.

– Они хотят есть, – отозвалась Ирен и, растопырив руки, шагнула вперед. – Кыш! Кыш отсюда!

Птицы недовольно захлопали крыльями, но все же отступили, как только на стоянку въехали два микроавтобуса. Их них вылезли женщины с детьми и стали кормить уток белым хлебом. Дети с визгом, криками и смехом принялись носиться по стоянке и кидаться в птиц хлебом.

Ирен была потрясена.

– Это и есть тот самый парк, о котором ты говорила?

– Гм… Да.

– Прямо напротив вот этого? – Ирен указала на сторожевую вышку, прилепившуюся к высокой бетонной стене.

– Ну и что в этом такого, мам? Люди привыкают ко всему. Эти женщины с детьми просто не задумываются о том, что там за этой стеной. При условии, что за ней нет никого из их близких.

Ирен кивнула, все еще под впечатлением от увиденного: дети, кормящие птиц рядом с тюремной стеной.

– Посмотришь, что через несколько дней здесь все будет по-другому, – произнесла Блисс.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я имею в виду вопросы безопасности. Тут будет полно полицейских. Возможно даже, перекроют улицу. Приведение приговора в исполнение обычно привлекает сюда массу людей. Вот увидишь, здесь соберется целая толпа.

– Толпа?

– Протестующие и зеваки.

– Ты хочешь сказать, что люди будут протестовать против смертной казни?

– Конечно. Аболиционисты, сторонники ее отмены. Но они не вызывают особых проблем. Просто собираются толпой, зажигают свечи и поют «Кумбайю». Они не верят в смысл высшей меры наказания.

– Аболиционисты?

– Да.

– Но ведь так называли тех, кто когда-то требовал отмены рабства!

– Да, все верно. Но сейчас они требуют освобождения убийц. Или, по меньшей мере, хотят, чтобы им заменили смертную казнь на пожизненное заключение.

Ирен кивнула и повторила это слово, чтобы не забыть его.

– Но причиной принятия усиленных мер безопасности бывают отнюдь не они. Куда опаснее пьяные, которым хочется острых ощущений. Они нередко воображают себя этакими гладиаторами. Омерзительное зрелище.

– Это точно, – согласилась Ирен и засунула руки в карманы.

– В любом случае, – сказала Блисс и заправила волосы за уши, – эти женщины просто не замечают этих стен, а дети слишком малы, чтобы понять, что тут находится.

Ирен повернулась к дочери.

– Я знаю только то, что на месте этих женщин я не стала бы приводить сюда детей, – решительно заявила она.

Туман сгущался все больше. Блисс открыла зонтик и, когда они направились к тюремным воротам, подняла его над ними обеими.

Ирен принялась разглядывать проезжавшие мимо машины.

– Что же мне делать, если Дэниэл откажется?

– Я же очень хотела бы знать, что ты станешь делать, если он все-таки согласится на встречу с тобой? – вопросом на вопрос ответила Блисс. – Ты же знаешь, его не хотят сейчас тревожить. Мистер Мейсон говорит, что Дэниэл готов к смерти. Он уже примирился с ее неизбежностью.

Ирен остановилась:

– Не верю этому.

– А я верю. Сама подумай. Что еще остается твоему Роббину? Из тюрьмы тебе его не вытащить. В лучшем случае он добьется нового суда, и ему дадут пожизненное. Думаешь, ему это нужно – жить бок о бок с кучкой полоумных уродов, которые только и мечтают о том, чтобы сделать друг другу какую-нибудь подлость? Ты права. Эти женщины, знай они хотя бы крупицу того, что происходит за этими стенами, ни за что не приехали бы сюда с детьми. Все это печально. И если ты мечтаешь о том, о чем, как мне кажется, ты мечтаешь, я скажу вот что. То, что ты делаешь, даже из самых благих побуждений, причинит Роббину лишь новые страдания. Во всяком случае, мне так представляется. Как бы ты ни старалась, Дэниэлу Роббину не светит помилование.

– Но если люди узнают, что он не виноват, что это была ошибка…

– У него был пистолет. Он находился в нашем доме. Ты добьешься нового суда, и люди узнают две вещи: Роббин был в нашем доме вместе с Шэпом и попытался убить помощника шерифа, отца, пытавшегося защитить своего сына.

– Но, Блисс…

– Мама, послушай, это моя профессия – выносить такие суждения. Как ты думаешь, что я сделала после телефонного разговора с отцом?

Ирен недоуменно посмотрела на дочь.

– Я обзвонила всех своих знакомых адвокатов. Все они согласны с тем, что, несмотря ни на что, Дэниэлу никогда не выйти на свободу из этой тюрьмы. Ты можешь и дальше бороться за него, можешь втянуть в это дело отца, если пожелаешь, но это ничто не изменит.

– Но это могло бы спасти ему жизнь.

– Есть разница между такими вещами, как сохранить ему жизнь и подарить жизнь, причем немалая.

Автобус остановился, и из него вышли женщина и маленькая девочка. Женщина застегнула куртку и натянула на голову дочери капюшон. После этого обе зашагали к воротам тюрьмы.

– Так что же мне сказать, Блисс? Если он согласится встретиться со мной, что мне ему сказать?

Блисс стояла лицом к ветру, и сильным порывом их откинуло назад.

– Попрощайся с ним, мам. Просто скажи – прощай.

Глава 47. 20 октября 2004 года

Мейсон подтолкнул через металлический стол, стоявший посреди комнаты без окон, зеленый лист бумаги. Роббин сидел по другую сторону – в наручниках, волосы растрепаны.

– Мне нужно знать о ваших распоряжениях.

Роббин подался вперед, прочитал написанное на листке и пренебрежительно усмехнулся:

– Завещание? Вы, должно быть, шутите. Откуда, черт побери, у меня может быть что-то такое, на что кто-то будет претендовать?

– В камере находятся ваши личные вещи, ваши рисунки. Кроме того, у нас хранятся те вещи, которые были у вас в момент поступления в тюрьму. Кто знает, может, у вас в каком-нибудь банковском сейфе хранится целое состояние, о котором вы нам не рассказывали?

– О господи! – рассмеялся Роббин.

– Что тут смешного? Над чем вы смеетесь?

– Над вами. Над этим. – Роббин кивнул на лист бумаги. – Над всем.

– Не вижу ничего смешного.

Роббин вздохнул так, как обычно вздыхает отчаявшийся родитель, желающий научить ребенка чему-то очень важному.

– Хотите убить меня и в то же время гарантировать, что мои вещи найдут свое место и владельца? Вам не кажется это странным?

Мейсон промолчал.

– Хорошо, тогда скажите мне, – произнес Роббин и откинулся на спинку стула. – Как обычно поступают в таких случаях?

– Обычно вещи забирают родственники. Разумеется, если захотят. Некоторые отказываются.

– И что происходит, если отказываются?

Мейсон сложил вместе ладони и сжал их коленями.

– В таком случае мы храним останки. А вещи выбрасываем.

– Останки?

– Да, прах. То есть я хочу сказать, что если родственники не объявляются, то обычно происходит следующее. Мы кремируем не только казненных, но и тех заключенных, которые по естественным причинам скончались в тюрьме. Их прах хранится в подвале главного корпуса.

На лице Роббина появилось выражение растерянности.

– Вы хотите сказать, что некоторые бедолаги вообще никогда не выходят отсюда?

Его слова рассмешили Мейсона.

– Ну, можно сказать и так.

– По-другому и не скажешь. – Приговоренный оттолкнул зеленый листок в сторону Мейсона, и тот скользнул по металлической поверхности.

Начальник тюрьмы сначала посмотрел на листок, а затем на Роббина. У него возникло смутное ощущение, будто он находится на краю чего-то – на краю крыши или утеса, когда на ветру развевается галстук.

– У меня есть для вас новость.

Роббин вопрошающе посмотрел на него.

– Приехала Ирен Стенли. Вчера приехала. Хочет увидеться совами.

Роббин даже не моргнул глазом.

– В час дня она придет в наш офис. Вместе с дочерью. Если хотите встретиться с ними, то я это устрою.

– Они уже здесь? – Слова Роббина прозвучали так, будто он спал.

– Ее дочь прилетела вчера утром из Техаса. Миссис Стенли приехала на машине из Иллинойса.

Роббин задумчиво наморщил лоб:

– Приехала сюда на машине? Но с какой стати? Зачем? Не понимаю. Это же противоречит правилам.

– Что вы сказали?

– Противоречит правилам. Я читал их. Миссис Стенли не может прийти сюда. Ее дочь тоже. По крайней мере, они не могут увидеться со мной.

– Существуют исключения из правил. В данном случае. Все зависит от вас.

– От меня?

Комната была маленькая, похожая на квадратную коробку, без окон. Никаких излишеств. Стол и два стула. Два человека – Мейсон и Роббин.

– Сначала я был против и до сих пор не знаю, как следует поступить в данном случае. Я не хочу, чтобы она испортила вам настроение, расстроила вас.

– Расстроила?

– Я не хочу, чтобы она усложнила происходящее.

– И по-вашему, она это сделает?

– Я этого не исключаю. Кроме того, встреча с вами ей тоже не пойдет на пользу. Тут есть над чем подумать.

– Тогда какого черта вы ей не отказали?

Мейсон тяжело сглотнул. Роббин покачал головой:

– Знаете, сегодня день помывки под душем. Горячая вода, шампунь. Я не могу пропустить такую приятную вещь.

– Ваш душ никуда не уйдет от вас. Если вы готовы к встрече, то она произойдет прямо сейчас. Через пять дней вас переведут в другую камеру. Больше никаких встреч, только со священником.

– О, спасибо и на этом.

– Я бы не стал отказываться от такой возможности. Это достойный человек, в обществе которого стоит провести последние минуты жизни.

– С кем, с Богом или со священником?

– Ни тот ни другой не причинят вам вреда.

– Ни тот ни другой не имеют ничего общего с людьми вроде меня, Генерал. В любом случае мне хорошо в моей камере. Не нужно меня никуда переводить. Я не причиню никакого беспокойства.

– Так нужно. Кроме того, это хорошее место. Там спокойно и чисто. Там есть душ, можно мыться сколько угодно.

– Заманчиво. Как на курорте.

– Я просто хотел сказать…

– Ладно, я вас правильно понял. Вам нужно лишь переместить меня в другую камеру, где я не смогу покончить жизнь самоубийством, верно? Камера смертников. Я знаю, что там происходит. Там будут следить за каждым моим шагом, даже если я подойду к унитазу помочиться. Я правильно говорю?

– Такова стандартная процедура.

– Процедура, – повторил Роббин. – Тогда ответьте на мой вопрос, хорошо? Зачем вы сказали миссис Стенли, что она может встретиться со мной? Вы же знаете, так же как и я, что это противоречит этой самой процедуре.

Его слова приперли Мейсона к стенке. Он всю ночь задавал себе этот же вопрос и не мог найти ответ. У него возникало лишь ощущение того, что его ждет что-то большое и важное и у него нет иного выбора, как разрешить эту встречу.

– Я восхищаюсь тем, на что вы и миссис Стенли способны… и… она проявила великодушие… – Он помолчал и, поскольку Роббин ничего не ответил, продолжил: – Так что вы на это скажете? Могу я передать ей, что вы согласны с ней увидеться?

На висках Роббина были хорошо видны вены. То же самое было и с его руками, голубые прожилки были отчетливо видны под бледной кожей.

– Какая сегодня погода? – неожиданно спросил приговоренный.

– Что, простите?

– Погода какая сегодня? Холодно, тепло, дождь, солнце?

– Пожалуй, холодно и дождливо. Не уверен, что обратил на это внимание.

– А следовало бы.

– Что?

– Вам следовало бы обратить на это внимание. Не стоит все воспринимать как должное. Никогда не знаешь, будешь ли жив завтра.

Мейсон выпрямил ноги. Из уст другого человека он воспринял бы такие слова как несомненную угрозу.

– Я понял. Так что вы все-таки думаете о моем предложении? Хотите увидеться с ней? Если да, то это произойдет сегодня, через пару часов.

Роббин принялся постукивать ногой по полу, все быстрее и быстрее. Затем неожиданно прекратил.

– Скажите ей, что я не хочу с ней встречаться.

– Не хотите?

– Девятнадцать лет в камере размером с нужник – и вдруг нате, вам предлагают увидеться с кем-то, кто живет на свободе… – Роббина передернуло, как будто кто-то столкнул его в воду. – Это, знаете, нелегко.

– Понимаю.

Роббин принялся медленно раскачиваться на стуле взад-вперед, растягивая и сжимая губы.

– С вами все в порядке? – поинтересовался Мейсон.

– Да, все в порядке. Я хотел сказать…

Мейсон приготовился услышать просьбу.

– Впрочем, это так, ерунда… Я хочу, чтобы она не приходила сюда и ничего не предпринимала, вы меня понимаете? Я никогда ни о чем не просил. Ни разу. Думал, что она по-прежнему у себя в Иллинойсе. Я представить не мог, чем это для меня обернется.

– Верно. Понимаю вас.

– Да, – произнес Роббин и покачал головой.

– Я пытался отговорить ее, когда он в первый раз позвонила мне и высказала свое предложение. Я сказал, что это лишь усугубит ваше положение. Надеюсь, вам ясно, что я имею в виду.

– И?..

– А потом вдруг в моем кабинете неожиданно появляется ее дочь и заявляет, что я должен разрешить ее матери увидеться с вами.

– Скажите ей, что не хочу этой встречи. Ей не нужно видеться со мной. Просто не нужно, и все. – Роббин подался вперед, и ножки стула со скрежетом сдвинулись вперед на пару дюймов.

– Успокойтесь. Никто силой не заставит вас встречаться с ней. Она прекрасно понимает, что это безнадежное дело.

– Нет. Знаете ли, тут есть один нюанс. – Приговоренный постучал по столу закованными в наручники запястьями. – Она ничего не знает. И я отвечаю за это слово – ничего. Потому что если бы знала, то уж точно не приехала бы сюда и не стала бы требовать со мной встречи. Если бы она что-то знала, то, во-первых, ни за что не написала бы мне. Вы понимаете, что я имею в виду?

– Абсолютно не понимаю, но, если вы не хотите ее видеть, я не смею настаивать. Все в порядке.

– Да ничего не в порядке! Это же надо, приехать в такую даль!.. – Приговоренный покачал головой. – А ее муж? Где он?

– Наверно, в Иллинойсе. У него с женой был разговор, когда он узнал о вашей переписке. После этого она неожиданно сорвалась с места и уехала из дома. Но он подписал документы, разрешающие ей увидеться с вами.

– Что он сделал?

– Подписал документы. Послушайте, я ничего не знаю о том, что происходит в этой семье. Знаю лишь то, что она проделала немалый путь. Но если вы не желаете видеть ее, я так ей об этом и скажу.

Приговоренный вздохнул.

– Послушайте, Роббин, давайте закроем эту тему. Я займусь миссис Стенли, вы же займетесь своими делами. Договорились? – Мейсон дождался, когда его собеседник кивнул и улыбнулся.

– Помните мой рисунок? – понизив голос, спросил Роббин. – На нем изображен мальчик. Помните, вы тогда задали мне вопрос?

Мейсон кивнул:

– Да, помню. И что?

– Это он. Шэп Стенли. Точнее, Стивен, но я всегда называл его Шэп. Его полное имя Стивен Джозеф. Мне нравится имя Джозеф. Не Джо, а именно Джозеф.

Мейсон ничего не ответил. Именно этого он и опасался – Роббина выбило из душевного равновесия. Он уже видел людей, которые утрачивали чувство реальности, когда наступал тот самый день. Один парень настолько утратил связь с этой самой реальностью, что не понимал даже, что его привязывают ремнями к этому чертову столу.

– Он стоит на уступе хребта Самптер, – произнес Роббин, устремив взгляд к потолку. – Это на территории индейской резервации, очень красивое место. Внизу, до самой горы Джефферсон, простирается бескрайнее море зелени. Нигде не видно ни единой тропинки или просеки. Конечно, на рисунке этого не видно, но я могу все мысленно представить себе.

– Роббин…

– Ему там нравилось играть на трубе. Она стоял на ровной базальтовой площадке. Труба просто удивительно звучала. Это было нечто.

– Давайте не будем.

– Мне здесь очень недоставало музыки. Будь у меня деньги, я бы купил себе плеер, наушники и кассеты. Вы когда-нибудь слышали Аарона Коупленда? Шэп просто обожал его записи.

Мейсон хлопнул ладонью по столу:

– Хватит, черт побери! Вы не могли знать Стивена Стенли. Держите себя в руках, Роббин.

Роббин вытер глаза и медленно повернул голову:

– Я знал его, Генерал. Еще как знал. И это лишь малая толика того, чего миссис Стенли лучше не знать.

Выйдя на улицу, Мейсон с наслаждением выдохнул тошнотворный тюремный воздух.

– Вот же засранец, – произнес он, слыша, как хрустит гравий у него под ногами. – Черт бы его побрал. Приставал к мальчишке, вот, оказывается, в чем тут дело. Да он настоящий хищник. Сукин сын!

Он рывком открыл дверцу «Эксплорера» и какое-то короткое мгновение постоял на холоде, глядя на здание, из которого только что вышел.

Мейсон находился в комнате мистера Эйкерса и протирал стенки аквариума, когда вошел Тьюлейн. Брат был под кайфом, это было видно по его глазам, которые не могли надолго останавливаться на чем-либо. Совсем как цветомузыка на дискотеке. Он наткнулся на книжный шкаф. Глобус упал на пол и выкатился на середину комнаты. Тьюлейн пнул ногой стул. Затем он заметил Мейсона и злобно посмотрел на брата:

– Мой маленький братишка!

Мейсон понял, что у него на уме, и попытался не допустить, во всяком случае не сейчас, не в школьном классе и если ему повезет, то вообще никогда. Он сунул руку под аквариум, где проводил свой небольшой научный эксперимент. Растворимый кофе, смешанный с водой. Он превратил его в густую пасту, залил в приготовленную формочку и дал засохнуть. После того как лезвие окончательно обрело нужную твердость, он отточил его до остроты бритвы. Черный кинжал, твердый как металл. Он взял его в руку, продолжая второй протирать стенки аквариума.

Тьюлейн вразвалку прошелся по комнате, подбирая книги, перелистывая и бросая их куда попало. Одни падали на столы, другие на деревянный пол.

– Мистер Эйкерс где-то рядом, – запинаясь, сообщил Мейсон. – Если он сейчас зайдет сюда, то тебе не поздоровится.

Тьюлейн с деланым удивлением вскинул голову, как будто услышал новость, которая привлекла его внимание.

– Не поздоровится? – Он повернулся к двери, и Мейсон вздохнул. В следующую секунду брат закрыл дверь и выключил лампочки.

Уличный свет скупо проникал сквозь оконные стекла, закрытые лозами плюща. Мистер Эйкерс любил шутить на эту тему – мол, он всю жизнь мечтал преподавать в учебном заведении Лиги плюща, и, похоже, его мечта сбылась.

Тьюлейн шагнул к брату. Можно было попытаться убежать. Пусть Тьюлейн попробует поймать его, гоняясь за ним между рядами парт. Можно перегородить ему путь, обернув парту, и тогда брат окажется в ловушке. Но Тэб Мейсон не хотел убегать. Во всяком случае, не в тот раз.

Брат давно переступил черту, избиение следует за избиением, он сам сжимается в комок от страха и дрожит, как та чертова крошечная рыбешка.

Хватит. Довольно.

Мейсон сжал в руке нож. Он нанесет стремительный удар, лезвие вонзится глубоко, движение будет уверенным и точным. На этот раз он, а не его брат будет окунем-великаном. Да-да, он сам будет этим чертовым окунем.

Тьюлейн подошел ближе. Полоска света падала ему на ноги. Он положил руку себе на пах.

– Ну, давай, братишка, иди сюда, я даже сам немного помогу тебе.

Тэб Мейсон поморщился – он вспомнил, как рука брата обхватывала его, как против своей воли он делал то, от чего ему хотелось лишь одного: уползти подальше, забиться в самый потаенный уголок своей души и умереть.

Еще один шаг. Вой сирены. Мейсон выглянул в окно. Когда он отвернулся, рядом с ним возник брат. После удара в живот Тэб согнулся пополам, судорожно хватая ртом воздух. В следующее мгновение Тьюлейн схватил его за талию. Тэб моментально обернулся и яростно взмахнул ножом, целясь в брата, но тот ловко увернулся от удара и схватил его за руку.

– Что это за хрень такая? – Он вывернул Тэбу руку, и тот выронил нож. Отпустив брата, Тьюлейн принялся разглядывать загадочный предмет в форме морской раковины. – Откуда он у тебя?

Тэб ничего не ответил.

Тьюлейн потрогал пальцем лезвие и, почувствовав, что порезался, сунул палец в рот.

– Черт! – выругался он. – Я бы не советовал тебе играть с такими опасными игрушками, Котик Тобби. Такой штучкой недолго порезаться.

И Тэб Мейсон понял, что оказался в беде. Причем в беде серьезной. Такой серьезной, какую он раньше и представить не мог. Замерзшие озера, поезда, ночные изнасилования – все это были пустяки по сравнению с тем, что вот-вот произойдет. Он шагнул назад и посмотрел на брата так, как та рыбка смотрела на окуня. Еще шаг. Затем еще один. Вскоре он почувствовал, что уперся спиной в гладкую стенку аквариума.

– Не бойся, братишка. Твой большой брат здесь, ему лишь нужно немного внимания. Вот об этой штучке, – он подбросил нож в воздух и поймал его, – будем знать только мы с тобой, ты да я. Ты будешь хорошим мальчиком, и никто об этом никогда не узнает.

Он засунул нож в карман, подошел к Тэбу и снова ударил его в живот, после чего лягнул ногой в пах. Тэб упал на пол, и Тьюлейн рассмеялся.

– Ты безмозглый засранец. Глупый говенный придурок – жополиз.

Тэб почувствовал, как брат, схватив за рубашку, приподнял его над полом. Нет, только не это! С него хватит! Он обернулся, тщетно пытаясь высвободиться, и снова упал.

И снова смех, неестественный и злобный. Смех сумасшедшего из триллера или фильма ужасов. Тэб попытался нащупать что-то такое, чем можно кинуть в брата. Ага, книга. И он швырнул в него книгой и промахнулся. Затем нащупал мензурку, но та разбилась на мелкие осколки у ног Тьюлейна. Он потянулся к столу, на котором лежал карандаш. Это ему почти удалось, но в последнюю секунду брат рывком поднял его на ноги и резко завел руку за спину. Тэб ощущал затылком его горячее дыхание.

Затем Тэб услышал собственный голос, умоляющий, просящий пощады. Он разрыдался, как маленький ребенок, слабый, несчастный ребенок, каким он и был – они оба это знали. Тэб плакал, пускал пузыри, из носа текли сопли, которые он глотал, в то время как брат, нагнув его и повалив на стол мистера Эйкерса, делал то, что и обещал. Затем, когда все кончилось, он почувствовал, как к его шее прижалось лезвие самодельного ножа.

Он попытался закричать, но с его губ не слетело ни единого звука. Он пытался дышать, но лишь глотал кровь. Тэб Мейсон – в штанах, все еще спущенных до колен, – схватился за шею и повалился на пол.

Мейсон сделал глоток холодного, наполненного запахом моря воздуха. Скоро начнется шторм. Он чувствовал его приближение. Неожиданно его охватило желание сесть в служебный внедорожник и отправиться на побережье. Тихий океан всего в часе езды отсюда. Дорога вела на запад, через поросшую лесами гористую местность, где густо пахло хвоей. Четыре-пять раз в год Мейсон снимал старый домик, окна которого выходили на горную полоску берега. Жилище было небольшим, пропахло плесенью и обогревалось крошечной печкой. Однако для Мейсона это было надежное убежище. Он знал, что если хочет наблюдать за языками пламени в печке, то должен захватить с собой лезвие и соскоблить сажу. Знал, что кофейник давно отслужил свое, и не забывал захватить из дома новый. Помнил, что если встать слева от маяка, то перед вами откроется потрясающий вид на океан. С этого места можно любоваться штормом, ради чего, собственно, и стоит сюда приезжать.

Лето – лучшее время года для отдыха на побережье, где можно совершать долгие прогулки. Однако есть в этих местах свое очарование и зимой.

Мейсон следил за погодой, и, когда синоптики предупреждали о высоких приливах и ураганных ветрах, он забирался в свой джип и ехал на запад.

Его неодолимо привлекала ярость штормов, мощные порывы ветра, сгибающие едва ли не до земли стволы деревьев. Ему нравилось, как некоторые отчаянные чайки пытаются при этом лететь. Он обожал наблюдать за тем, как вздымаются и обрушиваются друг на друга высокие валы воды, как они разбиваются о скалы. Прямо у него на глазах каким-то чудом оказавшиеся в воде бревна взлетают над волнами, словно зубочистки. Это было прекрасное, неотразимое, притягательное и одновременно опасное зрелище.

Мейсон еще крепче сжал руль «эксплорера». Перед ним, напоминая размытые изображения картин Клода Моне, простиралось окутанное туманом пространство. Мейсон закрыл глаза, мечтая никогда не слышать имен Дэниэла Роббина, Ирен Стенли или ее дочери. В эту минуту ему страстно хотелось одного: оказаться в старой хижине на побережье, закурить сигару, выпить шотландского виски и ничего не знать об убийствах, убийцах или прощении преступников. Хотелось прожить жизнь по-другому, чтобы в ней было что-то высокое, чтобы в ней не было разрушенной семьи, ненависти, боли и прочего – того, что никогда не отпустит его и никогда не сотрется из памяти. Как жаль, что ему никогда не стать более дружелюбным, благодарным и сильным. Как было бы замечательно, если бы его жизнь была подобна шторму. Мощному, неукротимому, с ливнем невиданной силы, придающим всей земле новую, более приемлемую форму.

Тэб Мейсон сидел в белом служебном «Эксплорере» и мечтал.