Текст книги "Плакучее дерево"

Автор книги: Назим Ракха

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

Глава 27. 7 октября 2004 года

В кабинет Тэба Мейсона вошла, помешивая в кружке кофе, полноватая коротко стриженная блондинка.

– Вас спрашивает какая-то миссис Стенли. Говорит, что хочет поговорить с вами насчет Дэниэла Роббина.

Мейсон машинально поднес к лицу руку, но тут же опустил. Миссис Стенли.

– Сказать ей, что вас сейчас нет?

Внутренний голос тотчас поддакнул: «Да, скажи ей, что я занят. Скажи ей, что я буду занят все ближайшее время». Роббин и миссис Стенли переписывались еще до того, как он сам переехал в Орегон. Бывший начальник тюрьмы показал ему толстую папку с их перепиской. И в один прекрасный вечер Мейсон взял эту папку домой и прочел все письма до единого. В принципе ее ситуация была ему хорошо знакома. Жертвы, терзаемые горем и одиночеством, неожиданно проникались неким чувством родства с теми, кто причинил им эти страдания. Хорошим это никогда не кончалось. И все же эта женщина разбудила в нем любопытство, и он сказал секретарше, что ответит на звонок.

Та пожала плечами и закрыла за собой дверь. Мейсон сделал глубокий вдох и взял трубку:

– Директор тюрьмы Тэб Мейсон слушает.

В голосе на том конце трубки слышался отчетливый южный акцент. Нет, не сильный, скорее слегка скругленный на уголках, как у его матери. Миссис Стенли поблагодарила его за то, что он согласился с ней поговорить, и извинилась за доставленное беспокойство.

– Никакого беспокойства, – солгал он. – Насколько я понимаю, окружной прокурор прислал вам уведомление о казни.

– Да, мы получили его вчера.

Женщина на мгновение умолкла. Мейсон схватил карандаш и начертил на листке бумаги кружок.

– Это письмо, – продолжила тем временем женщина. – Оно означает, что решение окончательное? Что Дэниэлу уже не на что надеяться?

– Думается, этот вопрос вам лучше задать окружному прокурору. Вы говорили с ним по этому поводу?

– Нет. Я звоню вам лишь потому, что подумала, что вы уже к этому готовитесь, и, может быть…

– Да, вы правы, миссис Стенли, мы готовимся. То, чем занимаются юристы, – это их дело. Мое дело – быть готовым сделать то, что мне приказано.

– Понятно. Но мне хотелось бы знать, часто ли так бывает, что уже все готово, но потом вдруг все отменяется?

От кружка на листке бумаги потянулись прямые линии, которые затем превратились в стрелы. А вскоре на кончиках стрел выросли треугольники.

– Опять-таки это вопрос к окружному прокурору.

Голос на том конце сделался глуше:

– Да-да, я понимаю.

Мейсон покачал головой, а сам тем временем методично начертил над каждым треугольником букву «X». Его ждали пресс-конференция, к которой ему еще следовало приготовиться, встреча с директором Департамента исправительных учреждений и губернатором. Ему еще предстояло предусмотреть все неожиданности, в том числе и внезапную отмену казни. Что, если приказ об отмене поступит после того, как будет сделана смертельная инъекция? Что тогда? Так что ему непременно нужно встретиться с адвокатами, чтобы обезопасить себя. Он написал имя адвоката, а рядом с ним слова «Внезапная отмена казни».

Миссис Стенли что-то сказала.

– Прошу прощения?

– Что мне нужно сделать, чтобы я могла встретиться с Дэниэлом?

– Вы имеете в виду ваше присутствие при казни? Если не ошибаюсь, соответствующие формы должны были быть приложены в письме окружного прокурора.

– Нет-нет, я хотела бы навестить его. Причем как можно скорее. Мы с ним долгое время переписывались. И мне хотелось бы встретиться с ним лично, поговорить с ним наедине.

Мейсон вздохнул. В тюремных правилах было четко и однозначно прописано, что жертвы не имеют права посещать заключенных, и он был вынужден ей это сказать.

– Но ведь бывают исключения, верно? То есть почему бы им не быть?

Мейсон взглянул на часы:

– Верно, исключения бывали, но не в случаях высшей меры наказания, и прошения подавались заблаговременно. Как вы понимаете, решение принимается не за один день – нужно заполнить бланк с ходатайством, пройти собеседования, проконсультироваться с адвокатами и психологом. Все не так-то просто.

– Мистер Мейсон, в этом деле все очень непросто.

Тэб потер нос и тяжело откинулся на спинку стула, пока та не скрипнула.

– Послушайте, я понимаю, что моя просьба… довольно необычная… что такое бывает редко…

– Такого еще не было никогда, миссис Стенли.

– Верно, такого еще никогда не было. Но я прошу сделать для меня исключение. Мне это необходимо.

Мейсон постучал карандашом по ноге. Тюрьма невидимыми нитями надолго связывает между собой преступников и их жертв. На эту тему даже имелось исследование, согласно которому долгие сроки позволяли предотвратить случаи рецидивизма. Но чтобы дело доходило до прощения – такое случалось крайне редко, особенно если речь шла о таком громком деле, каким было дело Дэниэла Роббина. Нет, здесь ни о каком прощении не может быть и речи. Это было частью общественной психологии, и любые усилия, направленные в эту сторону, будут восприняты – и Мейсон это хорошо знал – как напрасная трата денег налогоплательщиков.

– Как я уже сказал, это запрещено. И если говорить начистоту, я не знаю, дам ли я на это согласие, если от меня таковое потребуется. По-моему, вы слишком переживаете за убийцу собственного сына. Поймите, мы ведь пытаемся оградить вас. Это в ваших собственных интересах.

Кончиком остро отточенного карандаша Мейсон проделал дырку в листке бумаги.

– В моих интересах? Не сочтите это знаком неуважения с моей стороны, но, мистер Мейсон, скажите: откуда вам знать, что в моих интересах, а что нет?

И вновь Мейсону вспомнилась мать. Было в голосе миссис Стенли некое упорное отчаяние, которое другому человеку было невозможно ни прочувствовать до конца, ни охватить разумом.

– А что говорит по этому поводу ваш муж, миссис Стенли? Он тоже хотел бы встретиться с мистером Роббином?

Молчание.

– Миссис Стенли? Ваш муж, ваша семья – они поддерживают это ваше намерение?

– Не знаю, сэр.

– Простите?

– Я не знаю.

Мейсон подался вперед.

– Но вы, я надеюсь, говорили с ними об этом? Им известно, что вы хотите сделать? Они в курсе, что вы переписывались с убийцей собственного сына?

Молчание.

Мейсон тотчас мысленно представил ее себе. Скромно одетая, она сидит в кухне. На окнах выцветшие занавески, в клеточку или в цветочек. Ему было известно, что она живет на ферме в Иллинойсе, и он без труда представил себе старый деревенский дом. Обстановка более чем скромная, но все на месте, все блестит чистотой. Летом в палисаднике наверняка цветут цветы, позади дома – огород. Он был более чем уверен, что и дом миссис Стенли, и ее жизнь – это нормальный, приятный дом и нормальная, приятная жизнь, почти идиллия. Но то внешне, со стороны, и совсем иное дело – жить этой жизнью, так сказать, изнутри.

– Миссис Стенли, в мои полномочия не входит давать советы…

– Значит, не давайте. Просто скажите мне, какие шаги я должна предпринять. Это все, о чем я вас прошу, и это все, что мне от вас нужно.

Мейсон провел через листок прямую линию.

– Прошу меня извинить, но бессмысленно даже заводить разговор о том, чтобы вам получить разрешение на посещение Роббина, если вы не заручились согласием вашей семьи. Этого не будет. Я лично этого не допущу. Но даже имей вы такое согласие, времени на бюрократические процедуры у вас нет. На это уходят месяцы, если не годы – бесконечные интервью, консультации, согласования, бумаги, которые нужно каждый раз заполнять. Повторяю, все это требует немалого времени, а его у вас нет.

Он услышал, как на другом конце провода что-то упало. То ли ее рука на стол, то ли книга.

– Вы имеете в виду Дэниэла? Что времени у него нет? Вы это хотели сказать?

Мейсон напрягся:

– Я хочу сказать, что, даже будь такое возможно, вам следовало начать этот процесс гораздо раньше.

В трубку ему было слышно ее дыхание. Нет, такое он никак не мог предвидеть. Он и помыслить не мог, что она может позвонить. Да что там, никогда бы даже в голову не пришло. Прочтя однажды их с Роббином переписку, он больше о них никогда не задумывался. Более того, он нарочно задвинул их и чувства, какие они могли в нем пробудить, как можно дальше, на периферию сознания, если не сказать – с глаз долой.

– Дэниэл в курсе? – спросила она. – Вы уже сообщили ему дату?

– Да, мэм.

– И как он воспринял это известие? Как он себя чувствует?

– Я не имею права рассказывать вам, как чувствует себя Дэниэл Роббин. Мне известно, что вы состоите с ним в переписке, однако официально если я и имею право кому-то что-то о нем рассказать, то только его близким.

– Официально у него нет близких. Разве кто-то из родственников пытался связаться с ним за эти годы? Его отец, например? Его вообще разыскивали где-нибудь? А приемные родители? Он хотя бы раз получил от них весточку?

– Нет, мэм. Ни разу.

– Ни писем, ни даже рождественской открытки? Ничего?

Мейсон потер виски:

– Ничего.

– То есть вы хотите сказать, что я единственная, кому небезразлична его судьба? И при этом вы отказываете мне в праве навестить его? Да что там, отказываетесь даже сообщить мне, как он себя чувствует?

– Послушайте, я ценю…

– Он ест что-нибудь? Он хорошо спит? У него депрессия? Вдруг он пробовал наложить на себя руки? Черт возьми, я хочу знать!

Мейсон вздохнул:

– Послушайте, мэм. Я искренне восхищен тем, что вы для него сделали. Я отдаю себе отчет в том, какое требуется мужество, чтобы прийти к решению, к которому пришли вы…

– Сэр, я позвонила вам вовсе не для того, чтобы выслушивать от вас комплименты в свой адрес. В вашей тюрьме сидит человек, который убил моего сына. Не знаю, хорошо это или плохо, но я его простила. Знаю, такое с трудом поддается пониманию, и многие со мной не согласятся. Но мне кажется, что, если для меня есть возможность посетить этого человека, прежде чем вы его убьете, вы обязаны сообщить мне, каким образом я могу этого добиться.

Мейсон съежился в кресле. Было всего восемь тридцать утра, а он уже устал.

– Могу я спросить у вас, почему это так для вас важно?

И вновь в трубке повисло молчание. Мейсон решил, что эта женщина явно сама не знает, зачем ей это понадобилось.

Голос на том конце провода пробормотал что-то невнятное.

– Не понял? – переспросил Мейсон.

– Прощение, мистер Мейсон. Вы верите в прощение?

Мейсон схватился рукой за шею.

– Я о нем наслышан.

– Да, но видели ли вы его воочию? Тем более в вашем деле, в вашей профессии. Скажите, сколько людей в конце концов к нему приходят?

Неожиданно до Мейсона донесся звук сирены, и он выглянул в окно. По улице ехала полицейская машина.

– Нечасто, – ответил он.

– Но все-таки такое бывает?

– Миссис Стенли, я понятия не имею, что вы хотите от меня услышать, равно как не знаю, чего вы хотите добиться, встретившись с мистером Роббином. Этот человек приговорен к смерти, и никакое прощение не способно отменить ему приговор. Думаю, чем вы скорее выбросите его из головы, тем будет лучше для вас.

На другом конце провода раздался смех.

– И вы можете посоветовать мне, как это сделать?

Мейсон бросил взгляд на фотографию на книжном шкафу. Как бы он поступил, если бы Латиша неожиданно стала жертвой убийцы? Как бы он потом жил без нее? Мейсон не видел дочь вот уже пять лет, так что на портрете была изображена совсем другая девушка, нежели та, которую он помнил. Боже, как он был на это зол, как был зол на ее мать – за то, что та это допустила. И ему никуда не деться от боли, от понимания того, что им больше никогда не быть одной семьей.

– Извините, – произнес он, с силой нажимая ногтем на карандаш, – но я действительно не могу вам дать такого совета.

– А я могу.

– То есть?

– Я хочу знать, не захочет ли он, чтобы я обратилась с прошением к губернатору отменить казнь? Я действительно хочу это сделать. И надеюсь довести до его сведения, что я хочу, чтобы казнь отменили. Ибо никакая казнь не способна искупить смерть моего сына.

Мейсон кивнул и в очередной раз подумал о собственной матери. Как она умоляла, как слезно просила спасти то, что осталось от жизни Тьюлейна.

– Вы просто зря потратите свое время.

– Что?

Мейсон задержал дыхание и пригнулся.

– Вы пытаетесь остановить процесс, который уже запущен. Губернатор принял решение, так же как и Роббин.

– Что вы хотите этим сказать?

– То, что Роббин не стал подавать апелляцию, миссис Стенли. Он отказался от сотрудничества с адвокатами. Говорит, что готов умереть.

В трубке раздался какой-то звук, похожий на всхлип. Хотя кто знает, может, ему только послышалось.

– Послушайте, он лично мне это сказал. И вот теперь вы пытаетесь дать этому делу задний ход. А вдруг в конечном счете тем самым вы ему только навредите? Подумайте сами, если он вам небезразличен, вы должны принять во внимание и такую возможность.

Мейсон был готов поклясться, что видит, как на том конце провода миссис Стенли кивает в знак согласия. Впрочем, иначе и быть не может. В конце концов, она должна понять, что из ее затеи ничего не выйдет. Роббина через три недели казнят. И если даже их встреча состоится, его смерть будет значить для нее очередную потерю. Она должна это понять.

– Пришлите мне необходимые бланки.

– Что?

– Форму заявления о посещении Роббина. Они мне нужны. Только не посылайте их на домашний адрес. Все письма Роббина приходили ко мне на почтовый ящик в Колд-Спрингс. Туда же можете отослать и бланки.

Мейсон глубоко вздохнул – так глубоко, что крахмальная рубашка натянулась, а потом опала.

– Миссис Стенли…

– Прошу вас, не лишайте меня этой возможности, мистер Мейсон. Я прошла через ад и знаю, что это такое, поэтому прошу вас, не говорите мне, что я не имею права навестить того, кто сначала вверг меня туда, а потом помог оттуда вернуться.

Мейсон покачал головой. Эта женщина ищет себе неприятности. Он чувствовал это едва ли не кожей. Более того, ему самому при мысли об этом стало не по себе.

Черт, подумал он, это же надо так вляпаться.

Глава 28. 7 октября 2004 года

Через весь кухонный стол, словно полосы автострады, пролегли солнечные лучи, рассекая солонку и перечницу, рассекая вазу с яблоками, угол пластикового коврика, на котором было изображено поле подсолнухов. Ирен положила на стол влажную от пота ладонь, оттолкнувшись от стола, встала с места и проследовала за телефонным шнуром к стене, отказываясь верить в то, что только что совершила. Как только она могла быть так груба, так требовательна, как ей вообще хватило духа не слушать то, что говорил ей директор тюрьмы? Ведь в конечном итоге он согласился выслать ей формы.

Всю ночь напролет она пыталась решить для себя, как ей быть с Дэниэлом. Его казнь представлялась ей полной бессмыслицей. Все эти годы окружной прокурор твердил ей, что казнь означает лишь то, что «дело закрыто». Такие у них в ходу слова. Словно ее сын был книгой, которую можно взять и закрыть. Что ж, может быть, именно это он и имел в виду. Как только Дэниэла не станет, все они – адвокаты, надзиратели и прочие – смогут со спокойной совестью закрыть свои книги, которые хранят историю и ее сына, и того, кто его убил. Именно так в полиции и говорят – «дело закрыто». Именно так считает и Нэт. «Закрыто и забыто».

Нет, ей все-таки нужно с ним встретиться, убедить его вступить вместе с ней в борьбу. Она найдет адвокатов, хороших адвокатов, которые хорошо разбираются в смертных приговорах. Они вместе явятся к губернатору и заставят его отменить этот бессмысленный приговор. Более того, они наверняка привлекут к себе внимание общественности, потому что такое трудно утаить. Мать, которая говорит государству: «Стоп! Не убивайте убийцу моего сына!» – люди наверняка к ней прислушаются. Они не могут не прислушаться. Они просто обязаны это сделать.

– Все к черту! – Ирен резко придвинула стул к столу и потянулась за чашкой с кофе – это была старая фарфоровая чашка, не иначе как принадлежавшая ее бабушке. Схватив чашку, Ирен что есть силы швырнула ее через всю комнату. Чашка ударилась о навесной шкафчик и разбилась вдребезги, а по полу расползлась лужица недопитого кофе.

Скрипнула дверь. Ирен обернулась: в дверном проеме – руки в боки – стояла Кэрол.

– Что ты здесь делаешь? – потребовала у нее ответа Ирен.

– Что я здесь делаю? – переспросила Кэрол. – Ты лучше скажи мне, что это ты здесь такое делаешь?

С этими словами сестра решительно протопала в кухню, подошла к раковине и мизинцем извлекла оттуда ручку от разбившейся чашки.

– Не хочешь сказать мне, что здесь происходит?

Ирен уставилась себе под ноги.

– Нам пришло письмо, – сказала она, – с датой казни.

Кэрол подошла к мусорнице, нажала ногой педаль и бросила внутрь ручку.

– Я в курсе. Нэт позвонил мне сегодня утром.

Крышка со стуком встала на место.

– Верно, – сказала Ирен, – такие вот дела.

– И поэтому ты бьешь мамины чашки?

– И как долго ты простояла у двери?

– Долго. – Кэрол поставила сумочку на кухонный стол и посмотрела на сестру. – Честное слово, у тебя такой вид, будто тебя укусила змея.

Ирен сглотнула комок и оттянула от шеи горловину свитера.

– Садись, я сама уберу. – Кэрол вытерла столешницу и схватилась за швабру. – Да, пожалуй, никогда не знаешь, как реагировать на известие вроде этого. Думаешь, что можно будет вздохнуть с облегчением, а вот и нет. Не получается. Хм… – И она принялась подметать пол, качая в такт движениям швабры головой. – Правда, я надеялась, что ты сама позвонишь мне первой. Надеялась услышать эту новость от тебя.

Ирен ничего не ответила.

– Нэт сказал, будто ты не хочешь присутствовать при казни. Я правильно поняла?

Ирен кивнула. Присутствие сестры уже начинало действовать ей на нервы. Кэрол умела докопаться до правды, вытянуть любой секрет, как бы глубоко тот ни был запрятан.

– Не могу сказать, что это меня удивило. Если бы они не тянули с этим делом, а сразу же казнили бы его, все было бы иначе. А теперь тебе вряд ли интересно это видеть. Черт, не знаю, захотелось бы мне самой присутствовать при казни, будь я на твоем месте. Но Нэт очень за тебя беспокоится. Ему кажется, что ты уж слишком переживаешь за судьбу этого типа. Я успокоила его, сказала, что такого быть не может.

Кэрол бросила на пол пластмассовый совок и, придержав его ногой, смела на него осколки чашки.

– Но теперь меня начинают одолевать сомнения по поводу того, была ли я права.

С этими словами она выбросила осколки в мусорницу, а сама пронзила Ирен испытующим взглядом:

– Я спрашиваю тебя, сестрица, что происходит?

Ирен поднесла ко рту правую руку и укусила ноготь.

– Прекрати, кому говорят! Ты ведь не маленькая девочка. Живо признавайся, что здесь происходит. С кем ты говорила по телефону? И с какой стати тебе понадобилось просить, чтобы тебе что-то прислали до востребования, а не домой?

Ирен положила ладонь на стол и надавила ею на столешницу.

– Так, ерунда.

Кэрол сделала шаг вперед:

– Только не надо морочить мне голову. Даже не пытайся, слышишь?

Неожиданно Ирен ощутила себя малым ребенком, которому в голову взбрела какая-нибудь глупая затея, например прорыть подземный ход в Китай. Господи, о чем она думала, когда звонила начальнику тюрьмы? На что она рассчитывала, на что надеялась? Поехать в Орегон? Остановить казнь? Боже, да что это на нее нашло? И если ей не хватало духу поделиться с сестрой своими секретами, то как она могла надеяться, что ей хватит духу обратиться с просьбой к самому губернатору?

– Ирен, я, кажется, спросила тебя, что ты задумала?

Ирен уставилась в стол, изучая узор на деревянной поверхности, словно видела его в первый раз.

– Ты помнишь, как какое-то время назад, когда я была больна, твой муж пришел и выручил меня?

Кэрол положила совок на стол.

– Но ведь это было давно, лет шесть, если не семь назад. А почему ты спрашиваешь?

– Семь, – уточнила Ирен, сглатывая комок. – Вернее, семь с половиной. Ты помнишь число, когда это было?

– Число? Нет, конечно.

– Это было 19 марта. Шэпу в этот день исполнилось бы двадцать семь лет.

Ирен протянула руку и принялась собирать с деревянной поверхности мелкие крошки.

– Ты не ответила на мой вопрос.

– В тот день мне было лихо. Но это была не простуда и не грипп.

– Что же?

Ирен впилась ногтями в стол:

– Скажи, ты представляешь себе, что такое жить с ненавистью в душе? Каждый божий день не испытывать ничего, кроме ненависти?

– Ирен…

– Не знаешь. Не имеешь ни малейшего понятия!

– Ладно, сестрица, прекрати! Ты считаешь, что я не испытываю ненависти к Дэниэлу Роббину? Что мне все равно, какое кровавое преступление на его совести? Господи, нам всем тогда было жутко – и тебе, и Нэту, и Блисс, и моей семье. Ты не представляешь, как испугались мои собственные дети, когда узнали, что Шэп убит. Этот Роббин ограбил не только вас, лишив вас сына, в некотором смысле он ограбил и их тоже.

Ирен оторвала взгляд от стола:

– Ну, это не одно и то же. Я говорю о чем-то таком, что является частью человека, как его волос или слюна. И что бы он ни делал, это никуда не денется, всегда будет вместе с ним. Спит ли он или бодрствует – разницы никакой. Он ощущает ее на языке, она щиплет ему глаза и кожу. Вспомни, у меня тогда была сыпь? Как она в считаные часы высыпала по всему телу? Помнишь? Это наружу выходила сидевшая во мне ненависть.

Кэрол поджала губы – словно застегнула рот на застежку-молнию.

– Говорю тебе, я пальцем не могла пошевелить, не думая о том, как бы я хотела придушить Дэниэла Роббина собственными руками. И это не преувеличение – не просто увидеть, как кто-то другой лишит его жизни, а сделать это самой. Я только и делала, что представляла этот миг, день за днем, рисовала себе, что я скажу ему, прежде чем всажу в него пулю. А после этого прикончу заодно и всех остальных – всех тех, кто когда-то поднял на ребенка руку, кто навлек на него страдания. Во мне не осталось ничего святого. Честное слово, Кэрол, если бы ты когда-нибудь кого-нибудь обманула, если бы ты кому-то сделала больно, клянусь, я бы убила и тебя тоже! – с жаром произнесла Ирен и вытерла тыльной стороной ладони рот. – Я ненавидела все и всех. Ты это можешь понять? Все и всех! Мою жизнь, этот дом, все, что напоминало мне о Шэпе. Все, что напоминало мне о том, как несправедливо обошлась со мной жизнь!

Кэрол протянула руку и легонько похлопала сестру по плечу:

– Ирен, дорогая, можешь мне ничего не объяснять. Мы все видели, как ты страдаешь. Да и кто бы не страдал на твоем месте? Ты прошла через настоящий ад. Ты, Нэт, Блисс, все мы. Но в последнее время ты изменилась к лучшему. Ты не такая озлобленная, и это хорошо. Нельзя ведь всю жизнь цепляться за эту ненависть.

Ирен судорожно втянула в себя воздух. Где-то неподалеку жгли листья. Этот запах разбудил в ней воспоминания о детстве, о том времени, когда они вместе с Кэрол осенью граблями сгребали листья в кучи, а потом скакали на них. Она выглянула в окно.

– Я приняла таблетки, которые ты мне дала, двадцать, а может, и все тридцать – не знаю. Но я проглотила их разом. Потому что устала так жить. Устала, понимаешь? Но ты права, я все-таки сумела выкарабкаться, потому что во мне больше не было сил ненавидеть и мне не хватило духу покончить с собой. Потому что я по натуре трусиха. Ты всегда твердила это, отец и Нэт, вы все говорили мне это, и даже если не говорили, то все равно так думали. Да, я трусиха и мне не хватает твердости духа. Тогда это был день рождения Шэпа, и я проглотила все таблетки, но меня вырвало. В тот вечер ко мне пришел Эл. Мне было плохо, но это был не грипп и не отравление, как он тогда подумал. Я просто наглоталась таблеток. Только и всего.

Кэрол с полминуты стояла недвижно, затем подалась вперед:

– Ты пыталась покончить с собой?

Ирен кивнула.

– Боже милостивый! – воскликнула Кэрол и шлепнула себя ладонью по ляжке. – А почему ты ничего не сказала мне?

Ирен посмотрела ей в глаза:

– А зачем?

Кэрол напряглась:

– Тебе следовало прийти ко мне. Я ведь всегда говорила это, разве не так? Разве я не старалась всегда прийти на помощь тебе и твоей семье?

Она в упор посмотрела на Ирен, словно ждала, что та скажет. Когда же ответа не последовало, она шагнула сестре навстречу:

– Ты так и не сказала мне, кому ты звонила.

Ирен глубоко вздохнула, встала, подтащила к холодильнику стул, забралась на него и достала из навесного шкафчика коробку из-под обуви.

– Вот. – Она слезла со стула и поставила коробку на стол.

– Что это?

– На следующий день после того, как я наглоталась таблеток, я написала ему письмо. Я подумала, что если мне не хватило духу покончить с собой, то какой мне смысл цепляться за то, что превратило мою жизнь в бесконечные мучения. Мне следовало принять для себя решение. Вопрос стоял так: жить или умереть, простить или ненавидеть. Я должна была сделать свой выбор. И я написала ему.

– Написала кому? О чем ты говоришь?

– Дэниэлу Роббину. Я написала ему и сказала… что я прощаю его.

– И теперь ты говоришь мне, – указала на коробку Кэрол, – что в этой коробке хранятся твои письма к нему? Я тебя правильно поняла?

– Не мои, а его. Моих у меня нет.

– Его письма? – Кэрол вытаращила глаза. Казалось, еще мгновение, и они вылезут из орбит. – Вы с ним переписывались?

– Почти восемь лет, – кивнула Ирен.

– Восемь лет? А Нэт в курсе?

– Нет, конечно. Ни он, ни кто-то другой.

Кэрол положила руку на лоб:

– Отец небесный! Скажи мне, что это неправда! Нет, я серьезно, Ирен, скажи мне, что ты пошутила, что это письма от кого-то еще, а не от убийцы твоего сына. Как ты могла переписываться с этим… чудовищем?

Ирен открыла коробку и вынула оттуда несколько конвертов.

– Он пишет мне по два, иногда по три письма в месяц. И я пишу ему в ответ. Можешь прочесть, если хочешь. Думаю, тебе было бы любопытно познакомиться с ним поближе.

Кэрол посмотрела на сестру так, словно в руках у той было нечто непристойное, омерзительное, нечто такое, что Ирен достала со дна сточной канавы.

– Ты с ума сошла? Зачем тебе понадобилось писать ему? Ирен, честное слово, я не понимаю, что на тебя нашло?

– Кэрол…

– Я знаю, что ты сейчас скажешь. Что мне никогда не понять, через что ты прошла. Можешь не объяснять. Но переписываться с убийцей собственного сына! Простить того, кто навлек страдания на всю вашу семью!

– Он совсем не такой, каким ты его себе представляешь.

– Прошу тебя, только не это! Ты думаешь, я такая идиотка, что поверю каждому его слову? Да он просто морочит тебе голову! Такие люди, как он, у них ни стыда ни совести, они не ведают, где проходит граница между добром и злом. Для него что убить Шэпа, что обмануть тебя – все едино. Второе даже легче, потому что ему не надо смотреть тебе в глаза.

Кэрол повернулась и принялась расхаживать из стороны в сторону.

– Черт побери, сестрица, вот уж не думала, что ты такая дура!

– Я сказала тебе. У меня не было выбора. Я просто не могла так дальше жить.

– И поэтому ты решила, что для тебя самое лучшее – это обратиться за поддержкой к тому, кто убил твоего сына? Это безумие, Ирен! Ведь на твоей стороне весь мир! Я, Нэт, Блисс, прихожане нашей церкви – все до единого на твоей стороне! И у кого ищешь поддержки ты? Честное слово, я даже не могу…

– Верно, ты не можешь. Посмотри на себя – прекрасный брак, прекрасные дети, прекрасные, замечательные внуки. Бог мой, Кэрол, откуда тебе знать, что потерять сына и, наконец, свыкнуться с этой потерей – это разные вещи.

Ирен вытащила из конверта письмо:

– Вот, например. Это просто человек, человек, допустивший страшную ошибку. Он сам это знает, и он раскаивается. Когда он выстрелил в Шэпа, в нем что-то умерло. Ты вспомни, как он даже не пытался снять с себя вину. Просто взял и вошел в бар, как будто нарочно хотел, чтобы его поймали. Ведь ему тогда было всего девятнадцать лет. Девятнадцать, Кэрол! Это был, по сути дела, мальчишка!

– Прекрати! Слышишь, прекрати немедленно! – Кэрол застыла в двух шагах от Ирен. – Так с кем ты все-таки разговаривала по телефону?

Лицо Ирен застыло, превратилось в каменную маску.

– Я спрашиваю тебя, с кем? С кем ты говорила по телефону?

– С начальником тюрьмы. Я спросила у него, можно ли мне навестить Дэниэла.

– Ты с ума сошла?

– Я хочу обратиться к губернатору с прошением об отмене казни. Сказать ему, что я простила Дэниэла. Рассказать все, что я о нем знаю, что он изменился за эти годы. Да, он совершил ошибку, но сейчас он совершенно другой человек.

– Да, гляжу, этот тип запудрил тебе мозги!

– Неправда. Это я сама хочу ему помочь. Он даже не в курсе этого. Он меня ни о чем не просил. Ни единым словом. Ни единого раза. В своих письмах он писал о самых простых вещах – какие книги он читает, какие вещи его окружают. Кстати, он хорошо рисует, ты не знала?

Кэрол стукнула себя ладонью по лбу.

– Хорошо рисует? Интересно, почему он не сказал тебе об этом раньше? Ты только послушай, что ты говоришь! Пойми, сестра, всему есть границы, и, когда ты пытаешься спасти убийцу собственного сына, хочешь ты того или нет, ты эти границы переступаешь. Признайся честно, и когда же ты решила сбросить эту бомбу на Нэта и Блисс, я имею в виду твое письмо.

Кэрол смерила сестру пронзительным взглядом. Ирен внутренне поежилась – Кэрол словно пробурила дыры в ее мыслях, в ее мечтах спасти Дэниэла.

– Об этом я еще не задумывалась.

– Нет, вы только послушайте! – Кэрол опустила руки, и они безвольно повисли на фоне яркой, малиновой с синим, в крупный цветочный орнамент блузки.

– Ты только что сказала, что всегда была на моей стороне. Что мешает тебе сделать это и сейчас? Не волнуйся, я прекрасно знаю, что всему есть границы. Но они на то и существуют, чтобы иногда их нарушать. Я умирала. Ты представляешь себе, какая тонкая грань отделяла для меня жизнь от смерти? Да, я знаю, что случилось непоправимое зло. Но в какой-то момент для меня вопрос стоял так: простить или умереть. Я не рассчитывала на то, что он мне ответит, честное слово, не рассчитывала. Но как только я прочла его письмо… я словно перешла на другую сторону чего-то такого, о чем я никогда не задумывалась. Не говоря уже о том, чтобы испытать это на себе. Эти письма, – Ирен подвинула коробку ближе к сестре, – они стали для меня чем-то вроде спасательного круга. Они позволили мне по-иному взглянуть на мир, увидеть в нем то, чего я раньше не замечала. Этот человек, это чудовище, убийца моего сына! Именно он вернул мне вкус к жизни, и я не могу бросить его на произвол судьбы, даже не попытавшись ему помочь!

Губы Кэрол скривились в горькой усмешке.

– Вернул тебе вкус к жизни? Интересно, а что бы сказал на это Нэт, услышь он такие слова? Или как на них отреагирует Блисс, которая трудится из последних сил, чтобы защитить этот мир от выродков, подобных этому Роббину, и вдруг нате вам, ты вздумала помогать этому чудовищу. Представляю себе, что было бы с ними, узнай они о твоих планах!