Текст книги "Смерть в день рождения"

Автор книги: Найо Марш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Найо Марш
«Смерть в день рождения»

Глава 1
Пардонез-плейс, 9.00

1

Ее смерть с новой силой разожгла в людях любовь к ней, искорки которой она когда-то заронила в их сердца. Она даже и не представляла, что ее так любят. Она и вообразить себе не могла, что шесть юношей станут добиваться чести отдать ей последний долг: с величайшей осторожностью и благоговением понесут они ее на своих сильных плечах.

И все эти ничтожества будут там: и Старая Нинн, ее нянька, как всегда плачущая, с каменным лицом. И Флоренс, ее костюмерша, с букетом примул – ведь из всех цветов именно эти ей больше всего нравилось видеть на своем туалетном столе. И швейцар Джордж из театра «Единорог», совершенно трезвый и рассказывающий всем желающим его послушать, мол, чего уж там говорить, это и впрямь была великая актриса. И Рози Кавендиш, обливающаяся слезами, и Морис, оцепеневший как в карауле, с решительной складкой у рта. И толпы, толпы людей, которых она сама едва ли помнила, но которых когда-то покорила своим обаянием.

И, разумеется, все эти титулованные за театральные заслуги Дамы и Кавалеры, и Правление театра, и сам Тимон Гантри, знаменитый режиссер, столько раз приглашавший ее в свои постановки. И Берти Сарасен, делавший для нее костюмы в те времена, когда она была никому еще не известной актрисой на эпизодических ролях, и достигший своего нынешнего величия в лучах ее возрастающей славы. Но не из-за этой славы пришли они сказать свое последнее прости. Они пришли просто потому, что любили ее.

А Ричард? Да, и Ричард будет там, бледный и замкнувшийся в себе. И, запоздало вспомнила она, и, конечно, Чарльз. Тут мисс Беллами со сладостными слезами на глазах, захлебнувшись в фантазиях, очнулась. Картина собственных похорон неизменно трогала ее, поэтому она частенько доставляла себе удовольствие представлять их. Огорчал только непреложный факт – сама она не сможет насладиться этой величественной церемонией. Это казалось предательством, и тут была заложена явная несправедливость.

Ну а может, она все-таки увидит? Может, она будет незримо парить над людьми и, с присущим только ей даром, управлять приемом гостей? Может?.. Почувствовав некоторое беспокойство, она напомнила себе о своем великолепном здоровье и решила думать о чем-нибудь другом.

А подумать надо было о многом. Например, о новой пьесе. Ее роль была очень выигрышной, уж в этом она знает толк. Длинный монолог, как не падать духом и встречать будущее с презрительной улыбкой. Правда, у Ричарда в пьесе не совсем так. Иногда ей хотелось, чтобы он все же писал не слишком мудрено. Может, улучить момент и подсказать ему, что несколько безыскусных фраз могут произвести куда большее впечатление, чем туманные сухие пассажи, которые так чертовски трудно запоминать? Когда все сказано и сыграно, требуется нечто такое – неприличное словечко фигли-мигли всплыло и тут же было упрятано поглубже, – требуется что-то просто человеческое, именно здесь ее особый дар может проявиться во всем блеске. Может, сегодня утром воспользоваться случаем и поговорить с Ричардом? Он, конечно, придет поздравить ее с днем рождения. Ее день рождения! Здесь надо быть осторожнее и не думать о некоторых вещах. Никак нельзя думать о цифрах, которые так легко складываются и в сумме дают возраст. Потребовалась чуть ли не йоговская тренировка, чтобы удалось забыть о нем. О ее возрасте знали немногие. А из тех, с кем приходилось считаться, только двое: Флоренс, которая совсем не отличалась болтливостью, и Старая Нинн, у который, надо признаться, после стаканчика-другого портвейна язык за зубами не держался. Господи, сделай так, чтобы сегодня вечером она вела себя прилично!

В конце концов, важно лишь, как человек себя чувствует и как он выглядит. Приподняв с подушек голову, она повернулась и увидела свое отражение в высоком зеркале-трюмо, стоящем у противоположной стены. Недурно, подумала она, совсем недурно, даже с утра, без всякой косметики. Она прикоснулась к лицу, потрогала кожу у висков и под подбородком. Делать пластическую операцию или не делать? Рози Кавендиш целиком и полностью за и уверяет, что теперь, после операции лицо не выглядит неестественно натянутым. Ну а что будет со знаменитой треугольной улыбкой? Подтянув кожу к вискам, мисс Беллами улыбнулась. Улыбка оставалась прежней.

Она позвонила. Мысль о том, что все домочадцы ждут этого сигнала, согревала. Флоренс, кухарка, Грейсфилд, горничные, уборщица – все собрались на кухне в ожидании Великого Дня. Старая Нинн, которая каждый год доставляла себе маленькое удовольствие погостить здесь, наверное, сидит в постели со своей обычной газетой или готовит к вручению шерстяную ночную кофту, которую она связала и которую в знак благодарности придется надеть и всем показать. И, конечно, Чарльз. Мисс Беллами позабавило, что в мыслях она все время забывает о муже, а ведь она ужасно любит его. Пришлось, срочно исправляя это, подумать о нем. Чарльз, конечно, ждет, когда Грейсфилд сообщит ему, что жена проснулась и звонила. Он тут же явится, розовощекий, прилизанный, в темно-фиолетовом халате, который все же не может скрыть полной фигуры.

Она услышала слабое позвякивание и приглушенный шум. Открылась дверь, и с подносом в руках вошла Флоренс.

– Доброе-предоброе утро, дорогая, – сказала она. – Какие ощущения, когда опять восемнадцать лет?

– Вот дуреха, – улыбнулась ей мисс Беллами. – Но ощущения, скажу тебе, чудесные.

Флоренс устроила поудобнее у нее за спиной подушки и поставила поднос ей на колени. Потом раздвинула занавески, разожгла огонь. Это была маленькая бледная женщина, с крашеными волосами и язвительным выражением лица. Уже двадцать пять лет она была костюмершей мисс Беллами, а лет пятнадцать тому назад стала и ее личной горничной.

– Трижды гип-гип-ура, – заметила она. – Утро превосходное.

Мисс Беллами оглядела поднос. В корзинке для почты было множество телеграмм, на тарелке лежали орхидеи, а рядом – перевязанный розовой ленточкой пакет из серебристой бумаги.

– А это что? – спросила она, как обычно спрашивала каждый день рождения вот уже пятнадцать лет, и взяла пакет.

– Цветы от полковника. Думаю, что сам он с подарком явится, как всегда, позднее.

– Я не о цветах, – мисс Беллами принялась разворачивать бумагу. – Ой, Флори, дорогая моя!

– Приходится с утра пораньше, а то ведь и не заметите, – ворчливо пробормотала Флоренс.

Это была тончайшая, с изысканной вышивкой сорочка.

– Иди сейчас же сюда, – шутливо приказала мисс Беллами.

Флоренс склонилась над кроватью и позволила себя поцеловать. Ее лицо залилось краской. Мгновение она смотрела на хозяйку с каким-то болезненным обожанием, а потом отвернулась, скрывая непрошеные слезы.

– Нет, это божественно! – продолжала восхищаться сорочкой мисс Беллами. – Прелесть! Чудный подарок! – Как бы замирая от восторга, она медленно качала головой из стороны в сторону. – Мне просто не терпится ее надеть, – заявила она. И действительно, сорочка ей нравилась.

– Там почта, – буркнула Флоренс. – Целая кипа.

– Правда?

– В коридоре на тележке. Принести?

– После ванны, душечка, ладно?

Флоренс открыла ящики и дверцы шкафов, вытаскивая то, что хозяйка намеревалась сегодня надеть. Мисс Беллами, сидевшая на строжайшей диете, пила чай с поджаренным кусочком хлеба и читала телеграммы, сопровождая каждую довольным восклицанием.

– Милый Берти! Какую трогательную неразбериху он прислал. Смотри, Флори, телеграмма от Бэнтингов из Нью-Йорка. Как любезно с их стороны!

– Мне говорили, что их постановка прогорела, – заметила Флоренс. – И неудивительно. И неприлично, и скучно. Уж надо что-нибудь одно.

– Ну что ты в этом понимаешь, – рассеянно ответила мисс Беллами. Она в недоумении смотрела на следующую телеграмму. – Чепуха какая-то! Нет, это просто чепуха! Флори, дорогая, послушай, пожалуйста.

Хорошо поставленным голосом она громко и с выражением прочитала:

– «Она родилась из лона утренней росы, а была зачата радостной весной». Гадость какая!

– Да нет, довольно трогательно. А вот кто такой Октавиус Браун?

– Понятия не имею, радость моя. – Флоренс накинула на мисс Беллами неглиже, сделанное по эскизу Берти Сарасена, и ушла готовить ванну. Мисс Беллами уселась за туалетный столик и занялась косметикой.

В дверь, ведущую из спальни мужа, постучали. Вошел Чарльз Темплетон. Это был крупный блондин лет шестидесяти, с большим животом. Он был одет в темно-вишневый халат. На шее на шнурке болтались очки. Волосы, тонкие и редкие, как у младенца, были тщательно причесаны. Чисто выбритое лицо покрыто нездоровым румянцем, который обычно свидетельствует о сердечной болезни. Поцеловав жене руку и лоб, он положил перед ней маленький пакетик.

– С днем рождения, Мэри, дорогая, – проговорил он.

Двадцать лет назад, выходя за него замуж, она утверждала, что у него обворожительный голос. Даже если голос и остался таким, она этого больше не замечала или, вернее, не находила нужным вслушиваться в то, что он говорил.

Но сейчас его надо было окружить праздничным оживлением, тем более что его подарок – браслет с бриллиантами и изумрудами – привел ее в восторг: это была действительно великолепная вещь, даже для Чарльза. У нее мелькнула мысль, что ведь и он, так же как Флоренс и Нинн, знает, сколько ей лет. Интересно, может, они хотят подчеркнуть именно эту дату? Есть ведь такие цифры, которые своим внешним видом, грузной округлой формой просто кричат о своей перезрелости. Вот пять, например. Она велела себе больше не думать об этом и показала мужу телеграмму:

– Интересно, что ты скажешь об этом? – Пройдя в ванную, она оставила дверь открытой. Из ванной вышла Флоренс и начала приводить в порядок постель с видом человека, который с собой шутить не позволит.

– Доброе утро, Флоренс, – поздоровался Чарльз Темплетон. Надев очки, он с телеграммой в руках отошел к расположенному в нише окну.

– Доброе утро, сэр, – сдержанно ответила Флоренс. Только наедине со своей хозяйкой она позволяла себе характерную для костюмерш фамильярность.

– Ты видел когда-нибудь нечто подобное? – крикнула из ванной мисс Беллами.

– Восхитительно, – ответил он. – И как мило со стороны Октавиуса.

– Ты что, знаешь, кто это?

– Октавиус Браун? Конечно, знаю. Чудак из соседнего книжного магазина «Пегас». Учился в Оксфорде в том же колледже, что и я, но раньше. Замечательный человек.

– Черт меня побери, – воскликнула, плескаясь в ванной, мисс Беллами. – Ты имеешь в виду эту мрачную лавчонку с толстым котом на подоконнике?

– Да, именно. Он специализируется на литературе эпохи Возрождения.

– И поэтому говорит о лоне и зачатии? Что имел в виду этот бедный мистер Браун?

– Это цитата, – очки Чарльза опять повисли на шнурке. – Из Спенсера. На прошлой неделе я купил у него удивительного Спенсера. Без сомнения, он думал, что ты его прочитала.

– Ну, тогда я притворюсь, что это так. Я загляну к нему и поблагодарю. Милый мистер Браун!

– Они друзья Ричарда.

В голосе мисс Беллами послышались резкие нотки:

– Кто? Почему они?

– Октавиус Браун и его племянница. Симпатичная девушка. – Чарльз взглянул на Флоренс и, поколебавшись, добавил: – Ее зовут Анелида Ли.

Флоренс кашлянула.

– Ты шутишь? – со смешком отозвался голос из ванной, – Ане-ли-да. Похоже на какой-то крем для лица.

– Это из Чосера.

– Тогда кота, надо полагать, зовут сэр Топас?

– Нет, он из другой эпохи. Его зовут Ходж.

– Никогда не слышала, чтобы Ричард говорил о ней.

– Она, между прочим, актриса.

– Господи!

– В новой театральной студии «Бонавентур», что на Вол-тон-стрит.

– Чарльз, бедняга, можешь больше ничего не говорить. Я уже все представила.

Чарльз замолчал, а голос из ванной нетерпеливо спросил:

– Ты еще здесь?

– Да, дорогая.

– Откуда ты знаешь, что Ричард у них бывает?

– Я иногда встречаю его там, – ответил Чарльз и небрежно добавил, – я ведь тоже близок с ними, Мэри.

Ответа не последовало, а потом оживленный голос крикнул:

– Флори! Принеси сама знаешь что!

Флоренс взяла свой подарок и скрылась в ванной. Чарльз Темплетон смотрел в окно на маленькую площадь, залитую апрельским солнцем. На углу Пардонез-плейс сидела в окружении тюльпанов цветочница. Тюльпаны были повсюду. Его жена превратила оконную нишу в комнатный садик, тоже наполненный многочисленными тюльпанами и ранними, покрытыми бутонами азалиями, которые принесли сюда из оранжереи. Рассеянно оглядывая цветы, он вдруг заметил среди горшков аэрозольный баллон с надписью пестицид и грозным предупреждением о смертоносном содержимом. Чарльз, надев очки, прочитал о мерах предосторожности, а затем обратился к вернувшейся Флоренс:

– Мне кажется, что эту штуку надо держать где-нибудь подальше, а не здесь.

– И я ей твержу об этом.

– Здесь написано, что им нельзя пользоваться в закрытых помещениях. Она опрыскивает здесь этим?

– Я уже устала предупреждать ее.

– Мне это действительно не нравится. А нельзя ли сделать так, чтобы баллон затерялся.

– Тогда мне такой тарарам устроят, – проворчала Флоренс.

– И все-таки, я думаю, вам следует это сделать.

Флоренс обиженно взглянула на него и что-то пробормотала.

– Что вы сказали? – спросил Чарльз.

– Я сказала, что это не так легко. Она ведь сама знает. Читать-то умеет. А я сколько раз говорила, – она сверкнула на него глазами. – И вообще, я получаю приказания от нее. Всегда так было и так будет.

Он помолчал немного, а потом сказал:

– Совершенно верно, но все же… – Услышав голос жены, он вздохнул, поставил баллон на место и, повернувшись, оглядел такую знакомую комнату.

Появилась мисс Беллами в сорочке, подаренной Флоренс. Войдя, она остановилась в выжидательной позе в освещенном солнцем квадрате, не подозревая, какую дурную услугу оказывает ей яркий свет.

– Взгляни-ка на мой потрясающий наряд! – воскликнула она. – Подарок Флоренс. Новый туалет для новорожденной.

Она блестяще играла комически-пикантную сценку в духе французских фарсов, не замечая, что на сей раз роль не вполне удалась.

Голос, который она когда-то называла обворожительным, ответил:

– Великолепно. Очень мило со стороны Флоренс.

Предосторожности ради он переждал еще немного, а затем сказал:

– Ну что ж, дорогая, оставляю тебя священнодействовать наедине.

И направился вниз к ожидающему его одинокому завтраку.

2

Никаких оснований для приподнятого расположения духа у Ричарда Дейкерса не было, зато было множество причин для обратного. Тем не менее пока он ехал на автобусе, а затем шел пешком к Пардонез-плейс, он почувствовал тот особый импульс, который способен дать только Лондон, и его настроение резко подскочило вверх. На переднем сиденье наверху двухэтажного автобуса он ощущал себя фигурой на носу корабля, рассекающего потоки Кингз-роуд. Он одновременно властно возвышался над своим кораблем и был его частью. Перед магазинами Челси было множество тюльпанов, а сойдя с автобуса на углу Пардонез-плейс, он увидел свою знакомую цветочницу, тоже окруженную ведрами с еще не раскрывшимися цветами.

– Доброе утречко, дорогуша, – заговорила цветочница. – Денек-то какой чудесный!

– Просто божественный, – согласился Ричард. – И шляпка, как нимб над вами, миссис Тинкер.

– Потому как соломенная. Всегда надеваю соломенную во вторую субботу апреля.

– Великолепная Афродита, пребывающая в раковине, не сказала бы лучше. Я возьму две дюжины желтых.

Она завернула тюльпаны в зеленую бумагу:

– С вас десять шиллингов.

– Просто разорение, – пошутил Ричард, протягивая ей одиннадцать шиллингов. – Обираете до нитки! Да уж пропадай все. Правда, миссис Тинкер?

– Вот уж верно, дорогуша, не все ли равно. Леди, возьмите тюльпанчиков! Чудесные тюльпаны!

С цветами в руках и с папкой под мышкой Ричард вышел на площадь Пардонез-плейс, повернул направо и подошел к двери «Пегаса», дома георгианского типа с полукруглым фасадом, в котором Октавиус устроил книжный магазин. Жалюзи уже были подняты, парусиновый навес опущен, на витрине лежало первое издание ранних итальянских комедий, а в глубине висела большая кукла-марионетка, изображающая негра, наряженного в полосатое шелковое одеяние. Дальше за стеклом в глубине лавки Ричард различил очертания трех великолепных полированных старинных кресел, очаровательный стол и бесконечные ряды книжных полок. Среди сокровищ дяди бродила Анелида Ли, а за ней по пятам следовал Ходж, их кот. По утрам, когда в студии не было репетиций, она помогала дяде. Анелида надеялась, что выучится на актрису. Ричард, хорошо разбиравшийся в театральных делах, был уверен, что она уже стала ею.

Он открыл дверь и вошел.

Анелида занималась уборкой, поэтому на ней был черный халат – одежда, которая редко бывает кому-то к лицу, а на голове повязана белая косынка. Глядя на нее, Ричард подумал, что встречается иногда редкий тип красоты, которую чем меньше украшают, тем больше она от этого выигрывает. Анелида относилась именно к этому типу.

– Привет, – заговорил он. – А я принес немного тюльпанов. Доброе утро, Ходж. – Кот едва удостоил его взглядом и, задрав хвост, удалился.

– Как мило! Но сегодня не мой день рождения.

– Не важно. Просто сегодня прекрасное утро, а миссис Тинкер надела свою соломенную шляпку.

– Вы мне доставили огромное удовольствие. Подождите минуту, я пойду принесу для них вазу. У нас где-то был зеленый кувшин.

Анелида ушла в заднюю комнату. На лестнице послышалось знакомое постукивание. Опираясь на черную палку, спускался ее дядя Октавиус – высокий человек лет шестидесяти с лишним, с копной седых волос и проказливым лицом. У него была манера смотреть на собеседника уголками глаз, как бы приглашая его убедиться, какой он озорной мальчишка. Был он довольно обидчив, широко эрудирован и худ до прозрачности.

– Доброе утро, дорогой Дейкерс, – поздоровался он с Ричардом и, увидя тюльпаны, дотронулся до одного из них бледным пальцем. – Жаль, что искусство не может создать столь изысканной простоты. А природе больше нечего к этому добавить. Как чудесно, что их красота не усложняется запахом. А мы, кстати, отыскали кое-что для вас. Очень милая вещица и, я надеюсь, как раз подойдет, хотя и дороговата. Скажите, как вам это понравится?

Он раскрыл сверток, лежащий у него на столе, и отступил в сторону, давая Ричарду возможность получше рассмотреть картину.

– Видите, здесь изображена травести – мадам Вестри в роли мальчика, – он взглянул на Ричарда уголками глаз. – Заманчивые на ней штанишки, как думаете? Полагаете, это понравится мисс Беллами?

– По-моему, не может не понравиться.

– О-очень редкая штука. Хотя рама современная. Обойдется в двадцать гиней.

– Она моя, – ответил Ричард. – Вернее, Мэри.

– Решаетесь? Тогда извините меня на минутку. Я попрошу Нелл покрасивее ее упаковать. Где-то у нас была старинная золоти стая бумага. Нелл, дорогая! Пожалуйста!

Стук палки замер в глубине дома, и вскоре появилась Анелида, неся зеленый кувшин и изящно завернутую картину. Ричард похлопал по своей папке:

– Догадываетесь, что здесь?

– Неужели… неужели пьеса? Не может быть! «Бережливость в раю»?

– Только что от машинистки, – он смотрел, как ее тонкие пальцы перебирают тюльпаны. – Анелида, я собираюсь показать ее Мэри.

– Лучшего дня и не выбрать, – горячо начала она, но видя, что Ричард не отвечает, спросила. – В чем дело?

– В ней нет для нее роли, – признался он.

Помолчав немного, она спросила:

– Да, роли нет, но разве это важно?

– Это может стать важным. Конечно, если речь пойдет о постановке. А кстати, Тимми Гантри посмотрел ее и одобрительно хмыкнул. Ну а от Мэри не знаешь что ожидать.

– Но почему? Я не понимаю…

– Это довольно трудно объяснить, – пробормотал он.

– Вы только что написали для нее новую пьесу, и она от нее в восторге, не так ли? Эта же – совсем другая.

– И лучше, правда? Вы ведь читали ее.

– Несомненно, лучше. Они совершенно разные. Любой это заметит.

– Да, Тимоти Гантри она понравилась.

– Ну вот, видите. Пьеса не похожа на прежние. Неужели мисс Беллами не поймет этого?

– Анелида, дорогая, согласитесь, вы совсем еще не знаете театра. Не знаете, как это бывает с актерами.

– Да, может, и не знаю. Но зато я знаю, какие вы с ней друзья и как она вас чудно понимает. Вы сами рассказывали.

– Это правда, – произнес Ричард и замолчал. – Кажется, – заговорил он наконец, – я не рассказывал вам подробно, что они с Чарльзом для меня сделали?

– Нет, – подтвердила она. – Не говорили. Но…

– Мои родители, родом из Австралии, были друзьями Мэри. Они погибли в автомобильной катастрофе, когда мне не было еще и двух лет. Они тогда гостили у Мэри. Денег после них почти не осталось. Она взяла меня на воспитание. Я жил у ее старой няньки, знаменитой Нинн. Потом, когда она вышла замуж за Чарльза, они окончательно взяли меня к себе. Я ей обязан всем. Мне всегда приятно было думать, что пьесами я могу отблагодарить ее за то, что она для меня сделала. И вот теперь я приду и…

Анелида поставила в вазу последний цветок и посмотрела ему прямо в лицо.

– Уверена, что все будет хорошо, – мягко скачала она. – Конечно, что со стороны легко это говорить, но вы так много о ней рассказывали, что мне кажется, я с ней знакома.

– А мне очень хотелось бы, чтобы вы действительно с ней познакомились. Собственно, здесь мы подошли к причине моего торжественного визита. Разрешите зайти за вами часов в шесть и сопроводить вас к ней? В половине седьмого начнется что-то вроде приема, который, надеюсь, вас позабавит. Но мне хочется представить вас заранее. Вы согласны, Анелида?

Она довольно долго ничего не отвечала:

– Боюсь, что я не смогу. Мне… у меня встреча.

– Не верю. Почему вы не хотите пойти?

– Но я не могу. Это ее день рождения. Это праздник ее и ее друзей. Вы не можете в такой день притаскивать к ней незнакомую женщину. Тем более незнакомую актрису.

– Напротив, могу.

– Это неприлично.

– Что за странное слово вы выкопали! И скажите на милость, почему вы считаете неприличным, если я хочу, чтобы двое самых дорогих для меня людей познакомились?

– Я не знала… – начала Анелида.

– Знали, конечно, знали, – сердито буркнул он. – Должны были знать.

– Но мы едва знакомы.

– Ну, если вы так думаете, тогда приношу свои извинения.

– Я только хотела сказать… просто ведь мы так недавно…

– Не виляйте!

– Но послушайте…

– Простите. Видимо, я ошибался.

Пока они смотрели друг на друга в ужасе от того, что каким-то образом умудрились поссориться, вошел, постукивая палкой, Октавиус.

– Кстати, – весело провозгласил он, – сегодня утром я поддался романтическому порыву, Дейкерс, и отправил вашей покровительнице поздравительную телеграмму. Без сомнения, она будет одной из тысяч. Там была строка из Спенсера. Надеюсь, что она ее заметит.

– Очень любезно с вашей стороны, сэр, – громко сказал Ричард. – Она будет в восторге. Ей очень нравится, когда люди проявляют к ней дружеские чувства. Большое спасибо за картину.

И забыв заплатить за нее, он в самом несчастном расположении духа вышел из лавки.