Текст книги "Машинка и Велик или Упрощение Дублина (gaga saga) (журнальный вариант)"
Автор книги: Натан Дубовицкий
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)
– Говорят, вы хорошо на бубне играете.
– Играю, – сказал Глеб. – Помогает отвлечься. Когда бью по бубну, вижу лучше. То есть, проще.
– Как все, в трёх измерениях, – зачем-то уточнил Айзеназер.
– Не считая времени, – уточнил Дублин.
Помолчали, посмотрели в окно и в хорошо видное в нём другое окно – в доме напротив – в котором некто худой, длинный, в пижаме хлебал бликующим половником прямо из холодильника что-то наподобие щей. Потом помолчали ещё.
– Пусть пока у вас полежит, – сказал, наконец, академик, протягивая Глебу большой белый конверт.
– Статья? – поинтересовался Глеб.
– Статья? Это вы хорошо сказали. Точно – статья! – усмехнулся Леонид Леонидович.
– Пусть полежит.
– Только пожалуйста, храните в сухом месте. Где потемнее. Не на виду, – попросил Айзеназер, с сомнением обозревая заляпанные стены и мебель. – Может, у папы?
– Можно и у папы.
– Через пару месяцев заберу. Просто мне ещё на рынок зайти надо. Будет много покупок. Боюсь, не помялась бы. Статья-то то есть… – неубедительно комментировал гость. – Только… Не обижайтесь… Не открывайте. Там личное.
– Я не обижаюсь, – не обиделся Глеб.
– Заберу на днях. Или через месяц, – продолжал запутываться академик. – Через полгода, может быть. До свидания, – он помедлил, опять осмотрелся с нарастающим сомнением и повторил. – Всё-таки на днях. Заберу. До завтра, Глеб Глебович. На службе увидимся. Кстати, в университете Санта-Фе обсуждали вашу последнюю работу. Ругали сильно. Сам профессор Престон браниться изволил. Вы становитесь знаменитостью. Пока.
– Пока-пока. Чаю не успели. Возьмите с собой. Дома допьёте.
– Спасибо. Выпейте сами, – ушёл Леонид Леонидович.
Как он и посоветовал, Глеб выпил его чай и отнёс конверт в папину комнату, самое сухое и тёмное место в квартире.
В институте в понедельник они не встретились. Так случилось, что и во вторник тоже. А в среду вечером Айзеназер снова нагрянул к Дублину на дом.
– Это опять я, – академик улыбнулся с таким трудом, что аж посинел от натуги. – Неожиданно. Понимаю. И просьба у меня такая же. Неожиданная… Переночевать бы мне у вас, Глеб Глебович. Одну только ночь. Ну, может, день ещё переждать. И ещё ночь. Или хотя бы одну.
– Да, да-да, Леонид Леонидович, вы это очень вовремя, очень кстати, – отвечал Глеб. – Как раз папа умер. Комната освободилась. Увезли час назад.
– !!! – оторопел Айзеназер. – А мама?
– Мама не умерла, – сообщил Глеб. – Но сказала, что умрёт обязательно. Потому что без папы не жизнь.
– То есть, вы не так, Глеб Глебович, поняли. Я хотел спросить, как она? А впрочем, понятно, как… Как же ещё?.. Простите меня, дурака. Я пойду. Примите соболезнования. Пойду я.
– Нет, что вы! Оставайтесь, ночуйте. Я только у мамы спрошу разрешения. Уверен, она согласиться. Она наслышана, уважает… О вас, – Глеб, жестами удерживая академика, попятился в комнату матери и минуты через три вернулся. – Мама всё-таки тоже умерла. Как и обещала. Теперь точно переночевать можно.
§ 6
От соседей Айзеназер вызвонил врача, милиционера, глебову злую какую-то тётку. Хлопоты растянулись до утра, так что фактически Леонид Леонидович, хоть и бессонно, а всё-таки у Дублина заночевал. Тётке от вида мёртвой сестры стало плохо, насилу её откачали врач с милиционером, откачав же, поругались между собой про то, как лучше надо было откачивать – так, как откачали, или как врач советовал. Поругавшись, передали тётку Глебу, мамино же тело дружно унесли куда-то для дальнейшего оформления. Айзеназер, наговорив тонизирующих комплиментов оклемавшейся тётке и пообещав Глебу зайти на неделе за конвертом, также ушёл.
На улице его уже ждала машина. Крупный, тяжеловооружённый водитель с ненаучным лицом, завидев шефа издалека, приветливо скорчился. Леонид Леонидович по пути помог опять забранившимся врачу и сержанту дотащить маму Дублину до кареты скорой помощи. Скорая не завелась. Зато завелись милиционер с врачом, и без того неспокойные. Они заспорили, как лучше заводить и разругались уже совсем вдрызг, при этом сидевший за рулём скорой хилый юноша беспробудно уснул и дрых неприятно зияя на прохожих отверстым зевом. Айзеназер с помощью своего водителя поймал им всем такси. Милиционера с мёртвой мамой и врачом разместил на заднем сиденье, неразбуженного же юношу вынул из-за руля, посадил вперёд, прислонив к таксисту. [Прислонить его к себе таксист разрешил за extra pay в сто долларов.] Чувствуя утомление, подошёл к ларьку возле овощного рынка, сказал, пригнувшись, в окошко «пломбир и мальборо»; и тут ему в округлённый слогом «ро» рот влетела пуля, за ней другая. Падая, испуганно отразившим безмерную муку, словно окно в ад, правым оком, вспученным и взмокшим, он успел поймать и третью, разрывную, бесполезную (ибо и без неё всё было плохо, хватило бы и одной, первой, чтобы хуже уже некуда было). Леонид Леонидович упал. В гущу забрызганных его академическим мозгом прохожих. Он стал в основном недвижим. Только кивал и вертел по сторонам фонтаном крови ярко-красного цвета, всклокоченным и клокочущим на месте головы на широкой и жилистой, как пень от молнией сломанного толстого тополя, вые.
Ассасин вышел из ларька с колой и кольтом, обогнул торговую точку, подошёл к усопшему, придирчиво и гордо поразглядывал его, как удачно отсёкший всё лишнее скульптор свою скульптуру, или лучше, как плотник лихо, от души сколоченную табуретку. Оставшись, видимо, доволен, побрёл к автобусной остановке, симпатичный парень лет двадцати пяти, в чёрных очках и чёрных ботинках и очень обычных штанах и т-рубашке. Пока толпа толкалась, топала, гогоча и клича милицию и скача подле трупа, он погутарил на остановке с каким-то никуда не спешащим любознательным дедушкой о разрывных, трассирующих и со смещённым центром тяжести пулях, почитал пейджер, послал ответы, сел на сто шестой автобус и отправился домой, поскольку заказов на тот день больше не было.
Успевшие уже порядочно отъехать врач с милиционером, возвращённые новым вызовом, вышли из такси и, расспросив свидетелей, погнались было за сто шестым, но было уже поздно. Они опрометчиво ввязались в беседу с неспешащим дедушкой и, потратив попусту четверть часа, вспомнили об Леониде Леонидовиче. Таксист, правда, наотрез отказался везти Леонида Леонидовича в морг, поскольку, в отличие от глебовой мамы, глебов наставник был буквально безмозгл и очень брызгался и пачкался. Они все переругались, так что таксист вывалил из машины прямо на лотки овощного рынка и маму, и отчасти проснувшегося водителя скорой. Водитель же Леонида Леонидовича сбежал, умчался, бряцая оружием, вместе со служебной машиной шефа, вот и пришлось шефу лежать неприбранным посреди прекрасных утренних Текстильщиков.
Так, почти в одночасье, лишился Г. Г. Дублин мамы, папы и директора. Стал сидеть на папином диване. Вспомнил, как когда-то – лет семь ему было, восемь тогда – заманили его папа/мама к тётке, тёте Вере, посулив пастилы и птичьего молока. А заманив (птичьего молока оказалось мало, капля всего; пастилы же много, но лежалой, высохшей, по вкусу похожей на штукатурку с сахарином), сбежали на цыпочках, с сыном не попрощавшись (знали – не отпустит), в отпуск. На целый месяц – оставили у тёти Веры, маминой сестры. «Где мама?» – спросил Глеб, ломая пастилу. «Скоро придёт», – соврала тётя. «Где мама? Сейчас придёт», – повторилось через час. Ещё через полчаса: «где мама? сейчас придёт». И потом опять, и опять, когда покрошил всю пастилу. И захотел помыть липкие руки. И захотел домой. И захотел пить и плакать. Тётя Вера была бездетной, сдержанно злобной, напряжённо терпеливой дамою. Никогда не повышала недоброго своего голоса. Она уложила Глеба спать непривычно рано, когда темнеть только начинало, просто оттого, что не знала, о чём с ним говорить и как избавиться от его нытья.
Прижатый к шаткой раскладушке пудовым колючим наэлектризованным одеялом мальчик сквозь слёзы следил за тем, как тысячекратно оттиснутые на обоях линялые полулиловые лилии сливались в суровые лики бармалеев и разъярённых львов. Эти грозные видения обступали висевшую на стене чёрно-белую фотографию, на которой среди чёрной листвы сирени белели очень ещё молодые физиогномии тёти, мамы и папы. Тётя была в фате, папа также в чём-то свадебном, жениховском; мама же в наряде попроще. Все трое, сгрудившись далеко не в фокусе, таращились на Глеба весело закрытыми глазами. Папин папа вызвался экономии ради быть брачным фотографом, но оказался слепцом и пьяницей. Этот идиотский снимок только и успел сделать, потом надрался и остальную плёнку истратил на, как он выражался, вакхические натюрморты, с диким хохотом бегая вокруг стола и фотографируя пронзённые окурками недоеденные холодцы, куриные скелеты на тарелках и салаты на стульях.
Глеб тогда не знал, что папа женился сначала на тёте, а уж потом на маме. Дело в том, что тётя Вера, будучи до крайности, до последней степени вероятия медицинским работником, измучила папу очень скоро постоянными разговорами за столом о стуле. Он ушёл от неё к её сестре. И то сказать, внешность, в общем-то, та же, зато не медик, а, как и папа, учитель математики. Сестра родила папе Глеба и обсуждала за столом только школьные сплетни.
Ребёнок смотрел, как сумерки, львы и бармалеи поглощают фото родителей, раздавленный, словно пыльным дохлым медведем, косматым одеялом. Увитый и удушаемый, как отбившийся от рощи трепещущий детёныш берёзы приставучей повиликой и вспыльчивым вихрастым ветром, – влажной и властной тоской. Рана на душе, на том её месте, откудова вырвали родительское тепло, была огромной и казалась неисцелимой. Из неё хлестали слёзы и – как из стигматов – горячий свет. От потери света мальчик тускнел и холодел, но при этом чувствовал – всё поправимо. Жизни впереди много-много. Мама приедет. И папа вернётся. А слёзы эти – не от утраты, горя или стыда. Они – от непрерывности любви, летящей по рваной равнине времени, впервые споткнувшейся на нежданной яме, ударившейся пребольно, но всё ещё шальной, всё удалой, всё дальше летящей.
Сейчас же было всё иначе. Не придут мама/папа. И дядя Лёня не придёт. Никто никогда не придёт. Никто никогда.
§ 7
Жёлтый медведь скачет по скользкому, как бескрайний каток, ледовитому океану. Своими стремительностью и задорной улыбкой он скорее похож на лихого вороного коня, нежели на бегового белого медведя, каковым является на самом деле. Справа от него то галопом, то рысью мчится заиндевелый радостный волк, слева – метель. Именем Жёлтый он прозван за лёгкий светлоосенний отлив густой и тяжёлой, как белое золото, шерсти.
Он стремится на полюс, курсом норд-норд-норд, вверх по гулкому куполу арктики, к самому сердцу севера, в ноль долготы, ноль широты, ноль всего. Спешит, ибо уже через неделю и всего на неделю только – там расступятся непроходимые бури и тьмы, и по чистому синему льду, по чистому синему воздуху освободится дорога до плавучей льдины Арарат, размерами, формой и отчасти назначением повторяющей одноимённую библейскую гору.
На вершине льдины, словно семь солнц на хрустальном облаке, сияют семь золотых куполов дрейфующего полярного монастыря. Семь сказочных монахов, спасающихся в нём, величают себя скитерами, обитель свою зовут Семисолнечный скит. Стены скита отлиты из отличного православного сплава звонкой меди и чистого снега; келии срублены из доброго донного дуба, благородного подводного дерева, растущего просторными рощами под толщей студёного моря, на ветвях у которого вьёт ажурные гнёзда из морской капусты крылатая певчая рыба Банан. А в келиях иноки да иконы; а от иноков да икон – тянутся вверх, до самого Бога сладкий дым ладана, слава начальному Слову и белокаменный храм Спаса-на-Краю.
Здесь, на краю неба и моря, один раз в сто лет случается неделя, на которой ни пятниц, ни вторников, а все дни воскресные. И в эту неделю семи воскресений, здесь, на полюсе, на льдине Арарат – совершаются семь чудес. Исправляются семь ошибок, отпускаются семь грехов. Исполняются семь желаний.
Медведь и метель, и волк блед спешат не сами по себе. Они указывают путь несущемуся следом, в полумиле за ними колоссальному кораблю. Это парусный ледокол Арктик, сокрушающий с ужасающим грохотом и треском упорную твердь обмороженного океана. Поднимающий гигантские клубы ледяной крошки и снежной пыли, мощно и огромно клубящиеся позади корабля, взмывающие в страшную высь и переливающиеся, словно взрыв бриллиантовой фабрики. Солнце многократно отражается в этой искрящейся пене, в этих зеркальных дымах и туманах; и вот – в небе над кораблём сверкают семь солнц, одно настоящее, шесть отражённых; и по отношению друг к другу расположены они так же, как звёзды Большой Медведицы, и очерчены кругом невероятно ярой радуги.
Паруса ледокола прозрачны и переполнены свежим светом. Его капитан уверенно держит штурвал в своих крепких, загорелых, обветренных мыслях. Плавным смещением смыслов он приводит в движение чувствительнейший телекинетический рулевой механизм. И громада корабля отзывается, поворачивает вправо и влево, иногда замедляясь, а потом нападая по-новому – с новой радостью, яростью и быстротой – на нескончаемую ледяную стену высотой в два человеческих роста, толщиной в пять тысяч миль.
Капитан Арктика знаменит: мореход и мастер церемоний; шпион и миллиардер; иллюзионист и филантроп, и экстрасенс-целитель. Его обожают женщины, обожают и любят. Мужчины подражают ему, завидуют, восхищаются; некоторые тоже любят – не хуже женщин. Системы мужчин и женщин, организованное человечество, бесполая бюрократия – ненавидят его, живущего как не все. Криминальные полиции десяти добропорядочных государств остервенело разыскивают его несколько уже лет, и всё не находят, хотя он не прячется. В разосланных по аэропортам и вокзалам категорических требованиях о его немедленном задержании в графе «особые приметы» значится: «Он – великолепен».
Он – держит штурвал. Он – в капитанской рубке. Перед ним – шесть миллиардов мониторов, небольших, айпадовского размера, на каждом из которых видно, что происходит с каждым человеком на планете в каждую данную секунду. Происходит, понятно, разное: рождение и смерть; радость и старость; секс и секс, война, смех, секс; пытки; получение наград, получение представлений о, получение в рыло поленом, коленом, колом, колотушкой, кулаком, дрелью, дверью, рылом, двумя рылами, молнией, мотоциклом, подушкой; пьянство, чванство; поедание еды и обратные процессы; сепсис, воспаление среднего уха, вич, воспаление рыла, опухание рыла, гриппы, раки, лимфогрануломатоз; отрезание голов воинами аллаха, отрезание голов (декапитация) воинам аллаха; танцы, любовь, любовь, много любви, печаль, светлая печаль, прекрасная грусть, простая радость, непростая радость – происходит жизнь. Шесть миллиардов жизней в режиме live. 6•109 экранов – столько же судеб, свершающихся здесь и сейчас. Зрелище неоднозначное, на любителя, так сказать. Или для тех, кому надо по службе, по долгу, по работе.
Поэтому в рубку, где установлен этот уникальный прибор вечного всевидения, матросы и пассажиры, даже те немногие, кому это вообще разрешено, стараются без особой надобности не входить. Обычно здесь – только сам капитан, молодой ещё, в сущности, человек вышиной метр девяносто, тонкой кости, с лицом из тех, о которых почти нечего сказать, как почти обо всех поразительно красивых лицах; и у капитана на плече – немногословный говорящий попугай. Птица редкой охотничьей породы, какие водятся только в пойме реки Таз, окаймляющей заповедную Малоземельную тундру. Почти насовсем истреблённая из-за нежнейшего, теплейшего и легчайшего меха, заменяющего ей пух и перья.
Не мехом, однако, единым, птицы эти ценны тоже и своими удивительными, почти собачьими верностью, смелостью и смекалкой в помощь человеку на охоте. Бесполезные, впрочем, для добычи всех иных обитателей тундры, малоземельские охотничьи попугаи абсолютно незаменимы для выманивания из ягелевых чащ, преследования и поимки малоземельских охотничьих попугаев. Так их, бедолаг, и используют для охоты друг на друга. Остаётся их особей пятьдесят-пятьдесят пять всего на сегодняшний день на всю планету.
Капитан Арктика держит попугая, впрочем, не для охоты, а по дружбе. Попугай сидит у него на правом погоне, по погонам же видно, что чин на капитане большой, никак не ниже архангельского – или там фельдмаршальского что ли, если по обычному счёту.
Архангел спрашивает не попугая: «Как спала госпожа?» В ответ в приоткрывающуюся дверь суётся голова юнги и, глядя в пол, чтобы не видеть мониторы, докладывает: «Госпожа проснулась и приглашает вас на завтрак. Каша, fresh, хорошее настроение. Как всегда. Как вчера и позавчера, и послезавтра». «К чему эти подробности? – добродушно хмурится капитан Арктика. – Я спросил лишь о том, как она спала». «Для придания банальному сообщению метафизического оттенка. Плоской новости – экзистенциального, как говорится, объёма. Для красоты, а спала сладко, во сне видела вас», – докладывает юнга. «А меня ты для красоты что ли попугеем обзываешь?» – встревает с плеча попугай. Юнга забирает голову обратно. Попугаю хочется каши.
Капитан переводит корабль на самый малый самоход и уходит завтракать. Рубка пустеет, только перемигиваются и шепчутся многочисленные мониторы. На одном из них, в правом верхнем углу виден Велик, рядом с ним Глеб. На другом соседнем – Глеб, рядом Велик. Видно, как они входят в дом купчихи Сироповой. Видна и то витающая, то зависающая над ними бледная, как лёд и беда, тень дракона.
***
Братья и сестры, с некоторым трепетом обратился я к вам недавно, предложив общими усилиями смастерить wikiроман под названием «Машинка и Велик, или Упрощение Дублина». Трепетал оттого, что все-таки wikiкультура как самоорганизуемое пространство общего дела требует необходимым образом отзывчивости, доверия, бескорыстия, кооперабельности, доброжелательности. Всего того, чего, по мнению нашей публики о себе самой, у нас далеко не в избытке.
Принято думать, что у нас человек человеку и не брат, и не волк, а так – брут или вор, и больше ничего. И если кто от чистого сердца начинает скликать народ на доброе какое-нибудь совместное предприятие, всем тут же чуется в таком начинании лукавство и подвох. И все отворачиваются, вяло бранясь и неспешно посмеиваясь.
Тем дороже внимание и любопытство, проявленное вами к моей затее вопреки дурным ожиданиям. Я и всегда подозревал, что вышеизложенное представление наше о себе есть оговор и самооговор, что мы на самом-то деле быстрее, выше, сильнее. Лучше. Так и есть, теперь это ясно – лучше.
Самое радостное, что из среды внимательных и любопытных выделяется уже передовой отряд соавторов, пишущих и на полях романа, и внутри у него, и над ним, и под, и вслед ему, и в обгон. Книга наша (а она уже наша с вами), как и положено открытой wikiкниге, начинает становиться другой по глубине и на вкус. Русло ее искривляется и расщепляется на множество новых намечаемых вами русл. Куда потекут ее буквы, в какие стороны понесутся вновь образуемыми течениями сделанные из этих букв герои, деревья, дома, рассуждения и звезды? Каков будет ход истории Машинки и Велика? Бог весть! Как писал В. Маяковский в статье «Чешский пионер» – «у нас страна свободная. Как хотим, так и ходим».
Соавторы, как состоявшиеся, так и потенциальные, задают вопросы и технического, так сказать, характера. Такие, в основном: что писать? В каких объеме и стиле? Здесь ответы просты: что угодно. В любых.
Спрашивают, куда посылать слова. Все адреса указаны после этого текста. Интересуются, как будет происходить отбор предложений и монтаж фрагментов. Кто и как будет обрабатывать общий текст? Здесь, пожалуй, не обойтись без подробностей.
Еще раз хочу сказать, что в дело пойдет все, кроме разве что чего-то совсем нецензурного, чего я и представить себе не могу. Под цензурой я, разумеется, понимаю лишь свое усмотрение, а в дальнейшем, если хоть небольшое сообщество соавторов сложится, – их (ваш) коллегиальный отбор.
Ясно, что лучше развивать начатый текст, но не хотелось бы сразу вводить ограничения. Границы постепенно определятся сами, с вашей помощью. А пока годится все – любая идея, любой чертеж, любой строительный материал. Вы можете продолжать текст, предлагать изменения в уже существующий. Присылать новых персонажей, деформировать старых; дать варианты финала, любой ненаписанной еще главы и написанной тоже; дать просто совет со стороны для влияния на текст, а не для включения в него; а для включения дать реплику, шутку, диалог, триалог, пейзаж, что хотите. Все, все пригодится. Что-то будет браться полностью. От чего-то попадут в книгу одно-два слова. Какие-то фрагменты будут трансформированы, адаптированы стилистически к общему тексту. Искажены, исправлены, сокращены, чтобы вместиться и плотно лечь среди других элементов конструкции. Этот неизбежный процесс подгонки и шлифовки ради целостности и гармонии конечного продукта, возможно, будет неприятен многим соавторам, но он именно – неизбежен. Иначе выйдет не сага, а свалка. Увы, соавторское самолюбие не может не страдать в данном случае, так как wikiмир – это кибуц, колхоз, что попало в него, то пропало для личного, стало общим.
Впрочем, уверен, достаточное число ваших посылок войдет в роман без правки и купюр. Монтажом базового текста из своих и ваших узлов и частей буду заниматься я сам, по крайней мере, до тех пор, пока не сложится устойчивый wikiактив вокруг этого проекта. Произвольная правка каждым желающим нашей общей работы, как это происходит в наиболее радикальных wikiсистемах, вряд ли пока допустима, поскольку неокрепший и неструктурированный текст может быть разрушен, так и не состоявшись, wikiвандалами, которых везде хватает и которые, конечно, будут осаждать наш проект и сильно мусорить.
Соавторские предложения, которые никакими силами не удастся ввести в базовый текст, будут напечатаны в том же томе, что и он, и будут считаться неотъемлемой частью романа. Если же кто окажет нам честь и допишет роман полностью самостоятельно, то эта вторая (третья, четвертая…) версия будет издана вторым (третьим, четвертым…) томом в общей серии с базовым текстом.
Каждый, кто даст «Упрощению…» хоть одну букву в речь, хоть одну синкопу в сюжет, будет считаться полным соавтором наравне с теми, кто напишет сто, двести… страниц (кибуц! wikiбуц!) или отредактирует всю махину «Машинки…». Имя каждого будет вписано заглавными (вар. – золотыми) литерами в историю отечественной wikiкультуры.
Но, коллеги! мы ждем от вас не только тексты. Инновационное повествование третьего миллениума требует небывалых форм. Wikiцивилизация произрастает в интермедийном, синтетическом, многоликом, всеядном полиинструментальном мультиверсуме интернета. Поэтому, как и мировая паутина, wikiроман многомерен и мастерится далеко не одними лишь литературными средствами. Сверх литературы, он может существовать еще и во многих других измерениях.
Gaga saga – это развлекательное гиперпространство, где всякие художества возможны и важны: и текст, и контекст, и все виды визуализации, озвучивания и овеществления. Так что, помимо букв, в дело годятся и рисунки, и фотки, и мультики, и музыки по теме.
Вот как минимум восемь измерений wikiкниги, восемь векторов, определяющих способы, которыми может рассказываться наша история, наш роман либо какие-то его части:
gaga text – проза, поэзия, литература;
gaga context – критика, отзывы, хула и хвала;
gaga tube – ролики, кино, видео, анимация;
gaga sound – музыка, декламация, чтение вслух;
gaga object – скульптура, readymade, инсталляция;
gaga art – живопись, рисунок, фото, коллаж;
gaga stage – драма, танец, пантомима, цирк;
gaga plus – прочее, что угодно.
На этой стадии развития проекта, когда писатели уже включились в игру, призываю и мастеров иных, вышеозначенных искусств также присоединяться к массовому движению гениальных соавторов wikiшедевра.
Куда присылать соответствующие произведения – см. ниже.
Роман будет издан как на бумаге, так и виртуально. В бумажный вариант будут вклеены диск и флэш-карта, содержащие, помимо текста, всю восьмимерную сверхлитературную хайтек-конструкцию саги. Виртуальный вариант, размещенный прямо в сети, будет, само собой, также восьмимерным.
Ролики, рисунки, танцы, инсталляции должны быть не просто иллюстрациями к тексту, они должны создавать новые языки, на которые переходило бы повествование время от времени, отодвигая на задний план литературную составляющую, когда сам текст становился бы иллюстрацией – к ролику, рисунку, танцу…
Если наши чаяния сбудутся вполне, система заработает и число соавторов будет расти, нам потребуется wikiдвижок, чтобы каждый мог легко войти в наше общее пространство и преображать его вместе с нами. Среди хакеров и инженеров-программистов найдутся желающие сделать этот движок, и их работа будет оплачена журналом «РП». Хотя это и противоречит священным принципам wikiаскезы. Будем считать, что не отказываемся от этих принципов, но творчески развиваем их. Развивая же последовательно, сообщаем, что лучшие артпродукты для романа будут также материально поощряться. Один раз в два месяца будут присуждаться одна большая премия и пять грантов. Они будут считаться авансовыми выплатами в счет предстоящих гонораров.
Хочу с волнением и гордостью назвать пионеров нашего движения, людей, уже причисленных к сонму первозванных соавторов романа.
Соавтор № 1 – знаменитый создатель бестселлера «Гастарбайтер» Эдуард Багиров, чей блестящий отзыв на начальные параграфы романа становится сноской к предложению «К десяти а.м. спирты были попиты, песни попеты, побиты были два-три лица, как положено; и сверх того – одна какая-то харя» из § 2 нашей книги. Звучит эта сноска так: «Ну не пиздец? Это хрестоматийный образец самой лютейшей графомании. Текст – полная хуйня, хуйня хуйней, хуета на рыбьем жире».
Спасибо, Эдуард. Ваша фамилия будет напечатана на обложке «Машинки и Велика» непосредственно рядом с моей.
Второй соавтор Александр Спиридонов. Он прислал целую книгу, никакого, правда, отношения к моему началу не имеющую. Из книги этой я беру одно только имя «Уммка» и назову так питбультерьера, обитающего в доме генерала Кривцова, когда, в свой черед, дойдем до его описания. Господину Спиридонову также обеспечено место в титрах романа.
Таким образом, соавторы уже изменили написанное и повлияли на ненаписанное, лишь только предстоящее. Спасибо, спасибо, коллеги.
Кандидатами в соавторы на сегодня являются также господа Яснополянский и Рыльский, Вячеслав Шушурихин, Маран Бруйский и госпожа Елена Shanti007. Идет работа по приспосабливанию присланных ими вещей к общей конструкции. Уверен, всем им и многим другим найдется место в строю создателей удивительного романа Дубовицкого, Багирова, Спиридонова…
Присоединяйтесь, братья и сестры. Будет весело. Мы сочиним отличную и отменно мрачную историю. You're welcome, masters!
Ваш Натан Дубовицкий.
Пишите роман по адресу: [email protected] (с пометкой wikiроман).
Принимаются тексты любого объема, присланные до 1 октября 2010 г. и позже.
§ 8
Глеб и Велик вошли в дом купчихи Сироповой.
Дом этот был по местным меркам громадный, второй по величине из частных домов города. Первый же стоял тут же рядом, справа – это было жилище милицеймейстера Кривцова, трёхэтажное сооружение почти без окон из того неприятного на вид кирпича, из которого строили в старое время овощные магазины и трансформаторные будки. А по левую сторону от сироповских владений за забором из листовой стали по-сталинградски чернел подгоревший, исцарапанный пулями коттедж Кетчупа, верховного бандита региона, личного врага генерала Кривцова.
Они бились уже не первый год, бывшие партнёры по бизнесу и охране порядка, и их усталая вражда, кажется, не стремилась уже к победе, измученная розыгрышами и насмешками вертлявой фортуны. То один брал верх, то другой, но ни тот, ни другой не могли победить окончательно, в двух шагах от цели каждый раз – оступались, выдыхались, промахивались. Банковские счета и сбытовые структуры комбината, рынки, автопарки, ларьки и электросети города переходили из рук в руки так часто, что нельзя было успеть определить, кто же всё-таки лучше всем этим управляет – милиция или банда. Справлялись, видимо, более/менее и та, и другая, потому что функционирование городских служб и предприятий было бесперебойным, граждане ни на что не жаловались, а может быть, и радовались, ибо знали из телепередач о живительной силе конкурентной борьбы.
Самые крепкие, умные и смелые парни города и окрестностей шли служить то в банду, то в милицию, смотря по настроению и выгодам. Вечером к вам мог постучаться участковый с просьбой не то чтобы не петь по ночам, петь хотя бы потише и другие какие-нибудь песни, а если уж именно эти песни непременно надо петь, то хотя бы заменить в них некоторые слова, а то соседи жалуются, и, в общем-то, хрен бы с ними, с этими соседями, но у них дети совсем маленькие, да и с детьми-то ихними тоже, может быть, хрен, но могут написать куда подальше, в блог какому-нибудь начальству, и тогда что. А наутро тот же самый человек, с тем же самым пистолетом мог прийти к вам опять, но уже не в милицейской форме, похожей на вещмешок с погонами, а в свежекупленном бандитском спортивном костюме, и совсем по другому вопросу, куда более сложному и для вас неприятному, а именно, что пьёте вы и поёте на занятые у Сулика деньги, а Сулик сам Кетчупу должен, так что деньги надо вернуть – и не через месяц, как с Суликом договаривались, а завтра, сутки есть, и не Сулику, а прямо Кетчупу, а не вернёте, сами знаете что тогда. И вы мучились и маялись, и не пели, и принимали трудное решение заявить в милицию, и шли в неё, и заявляли, и к вам выходил принять это заявление тот же самый человек с тем же самым пистолетом, что и вчера, только опять в форме милиционера, и говорил вам: «Зря вы так волнуетесь».
Месяц назад котировки государства пошли вверх, и больше половины кетчупов переметнулось на сторону закона. Обещался завоз в гувд новых пистолетов и детекторов лжи. Когда его полку прибыло, Кривцов решился на штурм Кетчупова дома. Но тот, хоть и в меньшинстве остался, отразил несколько приступов, нанеся нападающим значительный урон.
Сейчас он выглядывал из щербатого окна, оскалившегося осколками недобитого гранатой стекла – краснощёкий, в красной майке с надписью Igor Butman band, одной рукой (с красного золота циклопическими, почти настенными наручными часами и бокалом красного вина) отмахиваясь от назойливых, рой за роем налетавших в разбитое окно и жаливших его в шею и глаза мелких злобных снежинок, а другой обнимая красноволосую, красноротую девушку в красном халате. Всё это радостно краснело среди послепожарной пороховой копоти. Кетчуп приветливо помахал бокалом Глебу и Велику – что-то им доброе крикнул, но они не расслышали, поскольку у него за спиной на полной громкости телевизор надрывно передавал «Дядю Ваню» в постановке Товстоногова 82-го года. Дублин и сын вежливо покивали в ответ.