Текст книги "Лунные танцы"

Автор книги: Наталья Воронцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)

– О да, да, как ты прав! Я так хорошо знаю это, – перебила его Анна.

– Она ходила с ним гулять, ее родители были очень этому рады. А потом она рассказала мне, что стала с ним женщиной…

– Боже мой, Гала! Так это все случилось тогда! Я предчувствовала!

– И ей это несильно понравилось. Она сказала, что знает совсем другие чувства!

– Еще бы!

– Однажды я подошел к ней и спросил, что надо сделать, чтобы она обратила на меня хоть капельку внимания. Она долго смеялась, потом поцеловала меня в губы и сказала, что я должна стать мужчиной. Мол, с женщинами ей уже все понятно, а мужчины – это совсем другое. Она сказала, что хочет обязательно выйти замуж и родить детей.

– И ты тогда… – Анна уже все поняла.

– Да, решение было принято. Я долго готовился к этому, копил деньги, работал. А когда все произошло, я много лет искал ее, переехал в Москву окончательно. А потом нечаянно узнал, что она замужем. Это было очень тяжело. Я с тех пор не видел ее. Был только на поминках или не знаю, как назвать… Зимой. Ты там тоже была, Ню…

– Что, что ты сказал? – Сердце Анны дрогнуло.

В ее памяти отчетливо нарисовалось заплаканное лицо Алексея, сидящего на самом уголке стола, за которым собрались родственники и друзья. Ню! Это был новый привет сразу от Галы и от Леры, пульсирующая вечная нить беспроводной космической связи.

– Значит, еще раз свиделись, – тихо сказала Анна. Приветы из прошлого уже давно стали ее реальностью.

После этого разговора они стали встречаться каждый день. Сначала Анне казалось, что только их общая тайна, Гала, попытка разобраться в прошлом, которая их неожиданно связала, влечет ее к нему. Но кроме этого было еще нечто особенное в их общении. Алексей стал третьим человеком в ее жизни (после Галы и Леры), с которым она могла говорить так – не завершая предложений, поскольку ее понимали без слов. Третьим, кто называл ее Ню… Как узнала Анна, после окончания института Алексей избрал для себя довольно тяжкий и неблагодарный труд – открыл центр психологической помощи гомосексуалистам и транссексуалам.

– Неужели это возможно в России? Особенно сейчас? – поражалась Анна.

– С большим трудом, – отвечал Алексей.

Сначала центру не давали помещения. Потом около него накануне выборов стали выстраиваться пикеты с требованием «уничтожить рассадник зла», «содомитский притон». Приходили церковники и требовали прекратить растление. Один раз ночью был поджог. Но Алексей пока держался. Он сам прошел через весь кошмар нетерпимого общества и знал, насколько необходима помощь тем, кто похож на него… В центре постоянно действовала горячая линия, вели прием несколько психологов и врачей, включая и его самого. Но денег катастрофически не хватало, специалисты отказывались работать за гроши, а поток обращений был очень велик… Наблюдая, как Алексей бьется почти в одиночку, Анна начала невольно уважать своего нового знакомого.

Для Вознесенского наступили дни тьмы. Если ад существовал, то он провалился в самые сокровенные его глубины. Его способности воспринимать что-либо из внешнего мира полностью атрофировались. Непроницаемая для слуха и взгляда мгла накрыла его с головой. Он сутками лежал на жесткой пружинной кровати без движения, не притрагиваясь к еде. Тело не воспринимало прикосновений, уколов, лекарств. Зато внутренняя, ни с чем не сравнимая боль накатывала и плющила все изнутри, вызывая судороги и озноб. Вокруг его безжизненного тела периодически суетились врачи, но ему не было до них никакого дела. Как будто он, а не Лера умер вместе с этим выстрелом. Сон окончательно спутался с явью, Станислав разговаривал сам с собой, кричал, звал Леру, периодически пытался найти что-то в своей палате, чтобы покончить с собой. С персоналом больницы он не разговаривал. В нем сначала слабенько, а потом все сильнее начала разрастаться какая-то мысль, уловить которую он никак не мог, и от этого страшно мучился. По его представлениям после смерти Леры должен был наступить хаос и полнейший распад его души, но этого не произошло. И как ни странно – на месте любимой не образовалось пустоты. Станислав с ужасом ожидал, когда же он осознает свою потерю во всем масштабе. Но этого не происходило.

Однажды утром к нему в палату в сопровождении врачей пришли двое. Вознесенский, как обычно, лежал на кровати с закрытыми глазами и никак не отреагировал на посетителей. Они тихо присели рядом, перешептываясь.

– Стас, это я. Открой глаза, – издалека прозвучал как будто знакомый голос. Он не желал ни с кем общаться. Голос тихо продолжал: – Стас, посмотри, я пришел к тебе. Я тебя люблю. – Вознесенский открыл глаза и тяжело повел ими в сторону голоса. Перед ним качнулись две серые, незнакомые тени. Он снова отвернулся.

По щекам Алексея текли слезы. Анна взяла его за руку и крепко сжала. Она смотрела на Станислава. Перед ней, абсолютно больной и отрешенный, лежал человек, которого так сильно любила Лера. Который тоже ее любил, – в этом Анна больше не сомневалась. И который убил ее от собственной слабости. Анна пыталась понять, прочувствовать, что сейчас происходит в его душе. Но между ними как будто стояла темная, глухая стена. Какое-то время посетители помолчали, потом Анна крепко взяла за руку плачущего Алексея и вывела его из палаты. Отчего-то она почувствовала свою непосредственную ответственность за все, что происходило вокруг.

– Скажите, какие у него шансы? – тихо спросила Анна идущего навстречу врача. Она особенно остро осознала вдруг, что Вознесенский на самом деле тяжело болен. Возможно – неизлечимо.

В ответ врач неопределенно пожал плечами:

– Это очень трудный случай. К тому же кажется, ему больше не хочется жить. Деструктивное, аутичное поведение… Пока прошло слишком мало времени, чтобы делать какие-то выводы, извините.

– Пожалуйста, позвоните мне, если вдруг произойдут какие-то перемены. Если ему что-то будет нужно, – Анна суетливо достала из сумочки листок и написала свой номер, – мы, конечно, будем его навещать, но если вдруг…

Врач кивнул и пошел дальше по коридору. Алексей стоял рядом молча, пораженный увиденным.

Еще несколько раз он навещал брата, но тот по-прежнему не узнавал его и отказывался общаться. Тем временем у Вознесенского происходила экспертиза за экспертизой. Его состояние анализировали психологи, криминалисты, психиатры, специалисты по девиантному поведению. Ему было все равно. Просто наступил момент, когда физическое существование совершенно перестало его волновать. Иногда он просто не слышал вопросов, которые ему задавали, иногда – нехотя отвечал на них, рассказывая какие-то бредовые истории из жизни древних цивилизаций. Пару раз он начинал говорить на языках, которые не мог идентифицировать никто из присутствующих. Диагноз всех специалистов был однозначен: убийство Леры было совершено Вознесенским в состоянии аффекта, а сам подсудимый уже давно страдает тяжелой формой психического расстройства. Вероятно, дали о себе знать годы, проведенные в тюрьме. А возможно – все произошло гораздо раньше… Бывшие подчиненные вспоминали случаи странного поведения своего бывшего руководителя. Родители Леры и Маркус пытались оспорить результаты экспертизы и назначить повторное обследование, но им было отказано… В дальнейшем Станислав подлежал принудительному лечению в психиатрической больнице.

Через месяц Анне перезвонили из больницы. Как раз в этот момент Диана с распущенными волнистыми волосами уютно устроилась у нее на коленях и что-то нежно лепетала. Анна причесывала девочку, и ей казалось, что все трудности последнего времени уже позади, что самое тяжелое она пережила. И ставшая почти привычной едкая, ноющая боль чуть-чуть отпустила душу…

Все было сломано, как стекло, одним звонком.

– Вы знаете, с вашим родственником происходит что-то странное…

Сердце Анны взволнованно стукнуло и упало в пятки. Инстинктивно она крепче обняла девочку, точно пытаясь ее защитить от неведомой опасности.

– Что такое? Ему стало хуже?

– Нет, нет, наоборот… – голос врача звучал как-то неуверенно, – но мне кажется, вам лучше приехать.

Анна поставила Диану на ножки и мгновенно поднялась с мягкого дивана.

– Что случилось? Ты обещала завязать мне бантики, – обиженно надула губки девочка.

– Диана, Саша тебе сейчас все завяжет. Прости, мне нужно бежать. У меня очень срочное дело. Я все тебе потом объясню…

– Я буду тебя ждать, – вздохнув, серьезно ответила Диана.

Уже рванув с места на машине, Анна позвонила Алексею. Через пятнадцать минут она подобрала его у одной из станций метро. Он был бледным и испуганным.

– Что там?

– Не знаю, скоро увидим, – ответила Анна. Ей и самой было не по себе.

В больнице их встретил врач, которому Анна оставляла свой телефон.

– Как хорошо, что вы приехали! А то ему уже собирались сделать укол, чтобы он успокоился и уснул. Но я решил немного подождать… Вот смотрите.

Анна заглянула в небольшое окошечко на двери в палату. От удивления она чуть слышно вскрикнула. По палате туда-сюда быстро ходил взволнованный, всклокоченный Вознесенский. Он размахивал руками и громко разговаривал с кем-то вслух. Анна прислушалась, но почти ничего не разобрала, кроме имени Леры.

– Уже несколько часов так, – сказал доктор, – сначала он кричал, что убил потому, что не мог отпустить. Потом рыдал и говорил, что всю жизнь искал любовь. Потом смеялся, как ребенок… Потом затих, мы думали, что приступ закончился, а он подошел к двери и начал стучаться, требовать принести ему мольберт с красками… Он же даже с постели не вставал несколько недель! Мы решили, что нужно вам сообщить. Налицо какая-то динамика… Возможно, подействовали лекарства…

Потрясенные Алексей и Анна наблюдали за изменениями выражения лица Вознесенского, который продолжал ходить по палате, что-то бормоча. Вдруг он снова бросился к двери, начал неистово колотить в нее изнутри. Анна невольно вздрогнула и отпрянула.

– Мы зайдем к нему!

– Может, лучше потом? Сейчас сделаем ему укол, он выспится, успокоится…

– Нет-нет, сейчас! Хотя бы ненадолго. Это важно!

Врач удивленно посмотрел на Анну:

– Что ж, заходите. Мы присмотрим за вами. Только постарайтесь его ничем не волновать. Кто знает, что у него на уме. В конце концов, одну-то он уже укокошил…

Анна очень строго посмотрела на врача, и тот осекся. Алексей и Анна вошли внутрь. Вознесенский с горящими глазами бросился к ним:

– Вы принесли? Вы принесли мне мольберт и краски?

– Ш-ш-ш… Тихо! – Анне вдруг стало страшно, но она преодолела себя. – Ты знаешь, кто мы?

Вознесенский сначала отрицательно замотал головой, потом отвел глаза куда-то в сторону, помолчал и уже гораздо более приветливо и заинтересованно посмотрел на вошедшую парочку.

– Здравствуйте!

– Меня зовут Анна, а это Алексей, твой брат.

– Брат? – Лицо Станислава выразило крайнюю степень изумления, он снова посмотрел по сторонам, точно ища ответа, но тут же отвлекся. – Мне нужны мольберт и краски! – выпалил он, и его глаза снова лихорадочно сверкнули. Затем лицо Вознесенского приняло сосредоточенное выражение. – Сейчас я объясню, где их найти. Позвоните Людмиле…

Через пятнадцать минут врач попросил посетителей покинуть помещение.

– Только привезите мне все, пожалуйста, – жалобно попросил Станислав. На миг Анне показалось, что перед ней вовсе не безумец.

– Ну что, бредит? – поинтересовался доктор, запирая палату.

– Не знаю… – задумчиво протянула Анна.

Как ни странно, ключ от квартиры Вознесенского Анна с Алексеем действительно нашли у Людмилы, в точности как он сказал. Оказывается, эта женщина регулярно бывала в квартире Станислава и поливала там цветы. За время заключения Вознесенского они очень разрослись.

Перед входом в жилище Станислава Анна долго колебалась. Очень непросто было переступать порог дома, в котором произошло убийство Леры. С другой стороны, их приход мог привести к пониманию истинных причин произошедшего, того, что никто из них так и не смог до конца осмыслить.

– Я боюсь, – сказала Анна, закрыв глаза.

– Зачем мы все это делаем? – вздохнул Алексей. – Быть может, он на самом деле сумасшедший, буйный? Он же в психушке! Ты видела, как он вчера по палате ходил?

– Нет-нет, я чувствую, тут что-то другое, – отвечала Анна, поворачивая ключ, – скоро увидим.

Она понимала, что должна войти первой. Алексей робко последовал за ней. Обычная московская квартира без излишеств. Как будто в ней давно никто не жил. Гулкая пустота вокруг. Влажный запах растений. Алексей включил свет. Стало не так страшно.

Молодой человек, сняв очки, задумчиво и робко прошел в гостиную.

– Представляешь, я лет десять не был в этой его квартире. Столько всего знакомого! Детские игрушки, книги… Но откуда столько цветов? Он их раньше ненавидел просто! Надо же, кто-то еще ходит, ухаживает…

Алексей начал бережно снимать с полок книги и предметы, внимательно разглядывать их, близоруко щурясь. Анна тем временем, в соответствии с указаниями Станислава, решительно вошла в кабинет. Она помнила по материалам дела, что именно на его пороге была застрелена Лера. У девушки на мгновение закружилась голова, она присела в кресло. Отдышавшись и придя в себя, она приступила к поискам. Все было обнаружено на удивление быстро: мольберт и холсты – за шкафом, краски и кисти – под стареньким кожаным диваном. Ползая на коленях по полу, Анна неожиданно наткнулась на распечатанное письмо в измятом конверте. Оно завалилось за обивку дивана и, вероятно, поэтому осталось незамеченным, когда производился обыск. Секунду Анна колебалась. Но женское любопытство и желание найти ответы взяло верх. Анна быстро вытащила из конверта засаленные листочки и пробежала их глазами.

– Алекс, ты только посмотри! – закричала она. – Посмотри же.

На крик прибежал встревоженный молодой человек:

– Что еще произошло?

– Вот, – Анна передала ему листки, – почитай.

Алексей читал, и по мере прочтения лицо его выражало все большее изумление.

– Господи, так у меня был еще один брат! И тоже такой несчастный, – только и произнес он. – У нас действительно какая-то проклятая семейка. Что, что мне теперь с этим делать, Ню?

Он обнял девушку и заплакал. Анна, сама еле удерживаясь от слез, гладила его по светлым волосам и успокаивала как могла.

– Наверное, надо принять все так, как есть. Ты же уже все равно ничего не сможешь изменить.

– Если бы я только знал, что он есть, все могло бы быть иначе и у меня, и у Стаса тоже… Если бы я тогда был рядом с ним… Кто виноват во всем этом, кто?

Анна только печально качала головой. Что тут скажешь! Внезапно ее внимание привлекли картины на стенах. От них шел такой свет, что на минуту она оставалась неподвижной, не в силах отвести глаза.

– Алекс! – тихо обратилась она к другу. – Смотри! Что это?

Молодой человек поднял красные от слез глаза и застыл, очарованный.

– Я ведь совсем забыл, что он когда-то рисовал! – выдохнул он. – Это как будто привет из другого времени, из моего детства! Мне тогда так нравилось то, что он делал! Оказывается, он их хранил все эти годы… Я и не предполагал!

Алексей бережно притронулся к картинам. Они мерцали глубоким, загадочным светом.

Посещение квартиры дало обоим больше вопросов, чем ответов. Вместе с красками, кистями и холстами Алексей унес и письмо Петрина, которое перечитывал многократно.

Несколько дней ушло у Анны и Алексея на то, чтобы договориться с врачами о передаче найденных предметов Станиславу.

– Да вы понимаете, что он псих, убийца с суицидальными наклонностями! На днях у него был припадок, – кричал главврач, – а что, если он отравится этими самыми красками или убьет еще кого-нибудь этой деревяшкой? Да мало ли что он еще придумает! Он сумасшедший! Я не позволю!

Дело решил запечатанный пухлый конверт, который Алексей догадался наконец передать врачу. Тот сразу смягчился:

– Смотрите только, если что случится – будет на вашей совести! И не говорите никому.

– Ничего больше не случится! – уверенно отвечала Анна.

Две недели Вознесенский просидел перед мольбертом, не отрываясь глядя на пустой холст. Врачи опасались худшего, поэтому довольно скоро вздохнули спокойно. У всех сумасшедших свои симптомы и течение болезни. Но однажды утром Станислава застали за тем, что он начал рисовать. Он делал это так умело, почти профессионально, как будто занимался живописью всю жизнь. Быстрые движения руки превращались в тонкий, прекрасно выверенный рисунок. Из пустоты холста вырывалась наружу танцующая в лунном свете грация, увлеченная бешеным ритмом танца. Станислав рисовал двенадцать часов подряд. Встревоженные врачи стояли рядом с успокоительным наготове, но он не обращал на них ни малейшего внимания. И они отчего-то не смели прекратить этот внезапный творческий порыв, как будто это было самым большим в жизни кощунством.

Приехавшая к Вознесенскому через несколько дней Анна нашла в палате абсолютно завершенную картину, которая потрясала всех, кто ее видел. Но для Анны в ней было большее, чем просто художественное произведение: она с первого же мгновения знала, кто именно танцует в ослепительно белой тунике, протянув руки к лунным лучам. Лера! Анна переводила взгляд с холста на необыкновенно сосредоточенного и молчаливого Станислава и силилась понять. Недоставало еще одного маленького звена, которое было самым главным в цепочке жизненно важных для нее событий.

Врачи только разводили руками – они не могли ничем ей помочь. Дескать, выдают иногда психи нечто этакое, даже выставка в их больнице специальная существует, но серьезно воспринимать их художества нельзя. А Вознесенский между тем уже рисовал снова, не обращая внимания ни на кого. Он рисовал каждый день, изредка прерываясь только на еду и короткий сон. Он не разговаривал ни с кем из персонала, зато почти все время слышали, что он говорит вслух сам с собой. Он только попросил Анну привезти из его квартиры живые цветы. Теперь в его палате кисти и краски мирно соседствовали с цветочными горшками, расставленными повсюду, как в зимнем саду. В течение месяца появилось еще три картины, на одной из которых был изображен великолепный средиземноморский пейзаж и белый храм в глубине оливковой рощи, а на двух других – неизвестные Анне античные богини.

– Он же никогда не интересовался мифологией. И море не любил. Да он и не смог бы так нарисовать! Это не его стиль, – поражался увиденному Алексей, – что бы все это могло значить?

– Пока не знаю, – отвечала Анна, – но это что-то очень важное.

Они, с молчаливого согласия главврача, продолжали снабжать Вознесенского необходимыми материалами. Иногда Станислав сам коротко и четко излагал то, что именно ему нужно для работы. Еще через месяц появилась картина, увидев которую, чуть не потеряли сознание разом сразу два человека. С холста задумчиво улыбалась Гала. Ее лицо было прописано до мельчайшей черточки. Она была одета в голубую тунику, украшенную белыми цветами, и сидела на краю мраморного бассейна, печально глядя в темную воду.

– Откуда это, Стас, скажи, откуда! – трясла Вознесенского взволнованная Анна. – Я умоляю, скажи!

– Я часто видел ее в последнее время, – неожиданно отозвался Вознесенский, не отрывая глаз от картины и продолжая рисовать какой-то древний храм, – она приходила ко мне вместе с Лерой. Они давно знают друг друга, еще оттуда, и были рады новой встрече. Гала велела передать тебе, Ню, что ей сейчас очень хорошо. Вы не расстались там, не расстанетесь и после, потому что в мире не бывает разлук. Теперь я это точно знаю. Какая разница, в каком теле дух, если связи остаются прежними? Да и проблема пола существует только в головах, не правда ли, брат?

Вознесенский снова умолк, как будто забыл о присутствующих. Анна побледнела и рухнула в обморок. Пока с ней возились медсестры, Алексей подошел к Станиславу и крепко его обнял.

– Я тебя всегда очень любил! – тихо сказал он Вознесенскому. У того увлажнились глаза, но он продолжал рисовать.

…В декабре в Москву приехал Маркус. Вместе с родителями Леры он был намерен добиваться повторной экспертизы для Вознесенского и изменения приговора, который казался ему необоснованно мягким. Маркус очень сдал за последние месяцы, но упорно продолжал учить русский язык и читать русские книги в память о Лере. С Анной они встретились в маленьком ресторанчике в центре Москвы.

– Я по твоей просьбе привез дневники Леры. Мне пока трудно их читать, но я думаю, вдруг там есть что-то, что позволит как-то объяснить произошедшее. Я до сих пор не понимаю, почему это случилось. Со мной, с ней… Зачем она поехала в Москву? Кто для нее был этот Вознесенский? Мы были так счастливы вместе целых три года… – Маркус снова не мог сдержать слез.

Анна понимала, что ее предложение будет для него громом среди ясного неба, но все-таки озвучила его.

– Марк, ты все еще занимаешься галереей? – осторожно спросила она.

– Да, – махнул он рукой, – там все идет как идет… Почти без моего участия.

– Я тебе хочу кое-что показать, – максимально мягко сказала Анна, – это связано с Лерой и еще кое с кем. Что ты скажешь об этом?

Услышав имя Леры, Маркус сразу согласно закивал головой. Они поехали к Анне домой. Там мама нянчилась с маленькой Дианой. Девочка сразу подбежала к Маркусу и насмешливо посмотрела на него.

– Привет! Ты кто? – озорно спросила она и протянула ручонку.

И печальный, погруженный в свое горе Маркус не смог не улыбнуться:

– Я Марк. А тебя как зовут?

Малышка кокетливо поправила кудрявую прядь и томно повела глазками:

– Меня зовут Диана, как древнюю богиню. Она была очень красивая. А почему ты так странно говоришь?

– Я из Германии.

– Понятно, – удовлетворенно кивнула девочка, – а мой дедушка Жак живет во Франции. Он по-русски вообще не говорит. Я скоро поеду к нему в гости кататься на лошадях. Можно я посижу с тобой, Марк?

Маркус кивнул. Девочка, мгновенно сориентировавшись, забралась к нему на колени.

– Вот странно-то, – сказала заглянувшая в комнату Александра, – обычно она не идет на руки к чужим…

– Марк не чужой. Он друг Анны, – серьезно пояснила девочка.

В этот момент Анна сняла покрывала и открыла перед Маркусом несколько картин. В первое мгновение ему показалось, что он задыхается и слепнет. Он зажмурился, потом приоткрыл глаза и снова зажмурился. Краски горели, как будто картины были написаны светом. С нескольких из них смотрела на него живая, ослепительно прекрасная Лера.

– Что это? – сдавленно прохрипел Маркус, от волнения перейдя на немецкий.

– А что ты скажешь?

– Красота! Это живая красота! – прервала молчание Диана.

– Это невыносимо прекрасно, – через несколько минут медленно выдавил из себя Маркус, – художник просто гениален. Кто это?

– Смотри, это моя мама, – Диана спрыгнула с коленок Маркуса и подошла к одной из картин, погладила ее нежно, – она сейчас далеко за синим морем, но ко мне часто приходит и поет песни. Она вся светящаяся, совсем как тут… Ты тоже знаешь мою маму?

– Я? Нет, девочка, я не знаю ее, – удивился Маркус.

– Она умерла, – тихо прошептала Анна Маркусу, чтобы Диана не слышала.

– Знаешь, – уверенно сказала девочка, – я тебя тоже уже видела. Ты будешь хранить эти картины… Ты будешь хорошим хранителем!

Диана спрыгнула с колен Маркуса и побежала на кухню, напевая что-то на ходу. Анна закрыла лицо руками, вспомнив мгновенно, что как раз накануне ей снилась Гала. Из ниоткуда нахлынула музыка. Анна машинально подошла к роялю и пробежала пальцами по клавишам. Маркус между тем от волнения не находил себе места.

– Кто, кто это рисовал? – снова спросил он, подходя к Анне.

– Говори, умоляю.

– Вознесенский.

– Вознесенский? Как? Не может быть! – Лицо Маркуса исказила гримаса боли.

– Он просил нас принести ему мольберт и краски…

Маркус обхватил голову руками и, продолжая стонать, выбежал из комнаты.

На следующее утро он позвонил Анне:

– Едем к Вознесенскому.

Всю дорогу Маркус отчаянно волновался. Его лоб покрывался испариной, он тяжело дышал. Еще вчера утром он готов был своими руками убить Станислава и понести за это самое тяжелое наказание. Сегодня он ехал к нему, чтобы что-то понять. Эти русские ненормальные! Где еще в мире может случиться подобное? Маркус клял себя отчаянно, но все равно ехал. Имя Леры казалось ему ключом к разгадке, ради этого он был готов почти на все, даже на встречу с ее убийцей.

Когда все трое вошли в палату, Вознесенский, как обычно, сидел у окна перед мольбертом и сомнамбулически водил кистью по холсту. Он не слышал прихода гостей. Чтобы справиться с волнением, Маркус осмотрелся в палате. Вдоль стены стояло несколько почти законченных работ. Им не хватало только какого-то финального штриха, чтобы быть завершенными и абсолютно гармоничными. С первого взгляда опытный знаток живописи Маркус не мог не признать их бесспорной художественной ценности. Если называть вещи своими именами, перед ним в больничной палате обычной российской психиатрической больницы стояли на полу несколько шедевров, достойных любой картинной галереи мира. Но в этом он еще не мог себе признаться. На Станислава Маркус старался не смотреть.

В течение всех последних месяцев каждой ночью он представлял себе в подробностях обстоятельства их возможной встречи с Вознесенским. Он представлял, как сначала ударит его прямо в лицо, чтобы во все стороны брызнула кровь… А потом… Тут фантазии Маркуса варьировались в зависимости от настроения. Иногда он поднимал пистолет и в упор стрелял Станиславу в грудь. Иногда – расстреливал из автомата Калашникова, всаживая в него обойму патронов. Иногда – бил до потери сознания… Сейчас все смешалось у него в голове. В трех шагах от него сидел худой, ссутулившийся человек с седой, колючей бородой, почти старик, который не обращал никакого внимания на него, сосредоточенно вглядываясь куда-то в пространство, которое, очевидно, имело для него большее значение, чем все окружающее. Он вызывал какие угодно чувства, только не желание мстить. Это потрясло Маркуса до глубины души. Он неловко приблизился к Вознесенскому. В этот момент Станислав повернул голову куда-то в сторону, и Маркусу удалось разглядеть его получше. На вид ему было лет пятьдесят, хотя Маркус точно знал, что он гораздо моложе. Его лицо изрезано глубокими морщинами, как будто этот человек очень долго и тяжко страдал. У него были седоватые всклокоченные волосы, бледная кожа и ясные, сосредоточенные глаза. На губах Вознесенского играло некое подобие блуждающей улыбки. В нем кипела какая-то другая жизнь, не имеющая ничего общего с больничной, – это Маркус как-то сразу понял.

– Зачем, зачем ты ее убил? – Он все-таки не выдержал, схватил Вознесенского за руку, в которой тот держал кисть, и попытался развернуть его к себе. – Зачем?

Краска разбрызгалась по комнате, кисть выпала из руки. Станислав заплакал.

– Я не мог по-другому, – сказал он на удивление связно и отчетливо, – я ее очень любил.

– Нет, ты лжешь! Ты не любил. Это все притворство. Если бы ты любил ее, ты не убил бы! Ты бы ее отпустил… – Маркус тоже начал всхлипывать часто и громко, как будто у него начиналась истерика.

– А ты бы отпустил? – так же тихо спросил Вознесенский. В этот момент он совсем не походил на сумасшедшего. Глаза у него были ясные и безмерно печальные.

Маркус замотал головой от боли и опустился на пол рядом со Станиславом.

– Прости меня, – вдруг попросил Вознесенский и попытался неловко обнять Маркуса, – Лера тоже простила, я знаю… Она теперь часто приходит ко мне, и мы разговариваем. Она совсем рядом, даже сейчас! Послушай!

 
Дымное исчадье полнолунья, белый мрамор в сумраке аллей…
Роковая девочка, плясунья, лучшая из всех камей!
 

Я когда-то давно не смог удержать ее, когда она танцевала там, на берегу моря в лунном свете. Я, кажется, понял, к чему все это… Все, что было у меня раньше, – это только сон. Я всю жизнь спал и только сейчас проснулся… Любовь – это самое главное! Если б только я тогда удержал ее!..

Маркус раскачивался из стороны в сторону и стонал. Это было невыносимо, все, что говорил этот безумный Станислав. Как будто он не чувствовал ее смерти, как будто на самом деле жил в другом мире, где все существовало по иным законам.

Анна тихо вышла из палаты и попросила медсестру принести успокоительного. Алексей вышел вслед за ней, не в силах быть свидетелем этой душераздирающей сцены. Через десять минут вышел и Маркус, бледный, как полотно. О чем еще они говорили с Вознесенским, когда остались наедине, – и говорили ли – так никто и не узнал. На следующее утро Маркус улетел в Мюнхен, забрав с собой несколько картин.

– Анна, здравствуй! – Он позвонил через две недели. – Мы можем поговорить?

– Конечно, Марк! – Анна в этот момент купала свою девочку в ванной. Но голос Маркуса звучал очень озабоченно и взволнованно.

– Я показал картины нескольким специалистам… – голос в трубке дрогнул, – это на самом деле что-то необычное. Мы можем перейти на французский?

– Да… – Анна плотнее прижала трубку к уху.

– Я принял решение… Я куплю несколько картин. И Лерин портрет… Он останется в моей галерее… Тут такое вокруг них творится!

– Марк, ты все очень правильно решил. – Анна тоже была взволнована, как будто от Маркуса ей передалось невидимое напряжение.

– Я приеду в Москву. Мы должны что-то делать!

В этот напряженный момент Маркус неожиданно услышал в трубке сдавленный смех Анны и какую-то возню.

– Что там у тебя происходит? – спросил он недовольно.

– Пока мы с тобой разговаривали, – собеседница продолжала смеяться, – Диана съела кусок мыла и теперь пускает пузыри…

Неожиданно для самого себя Маркус тоже начал смеяться, очень живо представив эту картину. Несколько минут они хохотали вдвоем.

– Жизнь продолжается! – шепнула Анна в трубку. – Приезжай!

И действительно, несмотря ни на что, жизнь продолжалась. Анна все больше времени проводила с Алексеем, помогая ему в работе. Иногда она даже сидела на «горячей линии», принимая звонки тех, кому больше некуда было звонить.

– Господи, да что же это такое! Я и представить себе не могла, что вокруг столько людей, стоящих на самой грани! Беспросветное одиночество кругом! – поражалась она.

Чужие проблемы помогали ей переживать и собственные утраты. В свободное время она листала дневники Леры. Анна была безмерно благодарна Маркусу за то, что он привез их ей. Чем дальше, тем ярче проступал между строк тонкий, ранимый образ души подруги. Дымное исчадье полнолунья… Откуда это у Вознесенского? Читая исписанные бисерным почерком странички, Анна иногда плакала, иногда улыбалась. Как будто вся их жизнь с Лерой оказалась сфотографированной в этих дневниках… А любовь – она никуда не исчезает, Лера любила Вознесенского, любила до самого последнего момента жизни, хотя искренне пыталась уверить себя и окружающих в том, что это не так. Теперь Анне показалось совершенно ясным то, о чем она и так смутно догадывалась, ловя настроения подруги.