Текст книги "Лунные танцы"
Автор книги: Наталья Воронцова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)
Адвокат приходил к Вознесенскому с неизменно оптимистичным выражением лица и убедительно говорил, что благодаря его титаническим усилиям удастся сократить срок до шести лет, а потом уйти под амнистию… Конечно, это будет очень непросто – из дела «Фининвеста» и лично его руководителя готовят показательный процесс, документов у обвинения уйма, но не все еще потеряно. Станислав непонимающе смотрел на адвоката. Амнистия, срок… Все это звучало бредово, нереально и было по другую сторону его восприятия. Сознание Станислава отказывалось воспринимать такую информацию. Большую часть дня он сидел уткнувшись взглядом в стену и не думал ни о чем. В голове была удивительная звонкая пустота. Одиночество засасывало, окутывая тишиной, как мягкая вата.
– Вы же столько лет в бизнесе! Зачем вы все это подписывали? Неужели вы не видели, что вас планомерно подставляют? – удивлялся адвокат. – Подумайте, кому это может быть нужно!
Вознесенский продолжал хранить равнодушное молчание. У него не было никаких предположений на этот счет.
«Может, и вправду идиот?» – думал адвокат.
Незаметно пролетели несколько месяцев, наступил день суда. Его провели при закрытых дверях и очень быстро. Воспаленный взгляд Вознесенского выхватывал из толпы знакомые лица: Ирена, адвокат, бывшие сотрудники… Один за другим выступали свидетели против него. Он прекрасно знал их всех, половине из них он платил зарплату.
Приговор прозвучал почти фатально: шесть лет с полной конфискацией имущества. Прокурор был очень расстроен, что не удалось дать больше, и даже сокрушался по этому поводу вслух. Вознесенский был на удивление спокоен. Что-то глобально изменилось у него в сознании за прошедшие месяцы. Он отказался от последнего слова и отвернулся уже было от присутствующих, как вдруг его окликнул знакомый голос. Станислав равнодушно посмотрел в зал и внутренне вздрогнул от радости: Людмила! Он не видел ее с того самого дня, как она, по неизвестным для него причинам, неожиданно уволилась. Она подошла к клетке, в которой сидел Вознесенский, он привстал ей навстречу.
– Станислав Георгиевич, я знаю, кто вам все это устроил, – прошептала она очень быстро, – я знаю, что вы не в курсе того, что произошло. Я сделаю все, чтобы вы тоже узнали об этом…
Охрана оттеснила Людмилу от Вознесенского. Что она все-таки имела в виду?
Через несколько дней после суда Станислав внезапно осознал, что вынесенный ему приговор не шутка. Он был снова заперт в тесной тюремной камере, и никаких перемен не предвиделось. Дни потянулись медленно и тоскливо – как жевательная резинка. От всего этого можно было сойти с ума! Он тупо смотрел телевизор. Рассказывали об очередных успехах Генпрокуратуры в борьбе с крупным бизнесом. Теперь уже была другая жертва, гораздо более состоятельная. Наверно, и она не последняя…
Пелена, последние полгода закрывавшая от Вознесенского реальность, неожиданно спала, и он увидел всю неприглядность и безысходность своего положения. Придавило отчаяние. Несколько дней он рыдал, бился головой об пол и в результате провел потом две недели в тюремной больнице с сильнейшим нервным срывом. Его способность чувствовать стала в тысячу раз острее. Окружающая обстановка, запахи, люди – все действовало на Станислава так, точно вспарывало вены, задевало каждый нерв, оглушая мозг ударной волной. Вытерпеть это не было никаких сил. Хотелось одним движением оборвать свои муки, но под рукой не было даже лезвия. Вознесенский серьезно задумался о самоубийстве.
Однажды на свидание пришла Свенцицкая и, пряча глаза, скороговоркой сообщила, что уезжает в Париж. Голос ее выдавал, хотя она и старалась улыбаться.
– Это совсем ненадолго, я просто по Женьке соскучилась, надо там какие-то дела доделать…
Но Вознесенский уже в этот самый момент точно знал, что это навсегда. И никакого сожаления или горечи по этому поводу не было. Ирену он не осуждал.
После того как суд вынес приговор, Станислав не то чтобы смирился с ним, скорее – осознал неизбежность происходящего и свое бессилие что-то изменить. Известие об отклонении апелляции в Верховном суде он воспринял уже совершенно спокойно. Настоящим кошмаром стали мысли и воспоминания, которые бешеным потоком нахлынули на Вознесенского. Память беспорядочно выхватывала какие-то эпизоды из разных лет жизни, и Станислав против своей воли вынужден был переживать заново то, о чем он, как ему казалось, и думать забыл.
Ему снился полуживой, похожий на скелет, Матвей, который грозил ему из-за решетки костлявым кулаком и обещал скорое возмездие; отец с матерью, которые долго и пристально смотрели на него с безмолвным укором, и хотелось провалиться под землю от этого взгляда, Лера… Где она сейчас? Наверное, вышла замуж, может быть – даже родила… Прошло достаточно времени. Наверное, у нее все хорошо. У нее должно быть все хорошо! Она тоже ни разу не пришла на свидание, как и многие другие…
Думая о Лере, Вознесенский готов был рыдать от бессилия. Зачем он поступил с ней так, идиот? Почему он не удержал ее в последний раз, когда она уходила, ожидая, что он ее остановит? Соленые, едкие слезы закипали в глазах. Несколько раз он садился писать ей письмо, но не мог дописать даже первой строки, бросал ручку и рвал бумагу в мелкие клочья. Слов не было. Его охватывала боль, какой он не испытывал никогда в жизни.
Иногда его посещали видения. Мерещилась Алинка – как перевертыш: то девушка – то мужчина. Мрачной тенью проносилась Свенцицкая – постаревшая, с одутловатым от чрезмерного потребления алкоголя лицом, истеричная, какой она была все последнее время. И глубоко несчастная…
Вознесенский вдруг начал смутно понимать, сколько боли он принес людям. Прежде он никогда не задумывался об этом – даже в голову не приходило. Жил как жил, совершенно обычной жизнью, день за днем, считал себя нормальным, даже слишком.
Вдобавок ко всему, каждую ночь его преследовал один и тот же кошмар: стоило Стасу смежить веки, в камере появлялся уже давно знакомый ему господин неопределенного возраста. Но на этот раз он не предлагал Стасу мольберт и краски, а лишь жестоко напоминал ему различные неприглядные эпизоды его жизни, причиняя Вознесенскому еще большую боль. Станислав вскакивал с нар, скрежетал зубами, умолял, угрожал, пытался изгнать из камеры, но руки неизменно проходили сквозь воздух.
– Я не Раскольников и не сумасшедший! Не надо сводить меня с ума, я ни в кого не верю! И в тебя тоже не верю! Ты мой бред, мой кошмарный сон! – кричал он, размахивая кулаками.
А незнакомец только посмеивался из противоположного угла камеры и обвиняющим голосом зачитывал из пухлой книги какой-нибудь новый эпизод, от которого у Вознесенского мурашки бежали по коже и хотелось заткнуть уши, чтобы ничего больше не слышать о себе. Он пробовал это делать – затыкал уши руками, ватой, но голос упорно раздавался в самом центре его измученного мозга и отчетливо произносил слова, от которых кровь стыла в жилах. Ночами из его камеры периодически раздавались душераздирающие крики, а иногда соседям слышалось, как будто за стеной громко разговаривают, спорят разные голоса… Станислава считали сумасшедшим.
– Вот до чего доводят деньги, так ему и надо! – переговаривались, усмехаясь, надсмотрщики.
– Совсем спятил, делаша! Посмотрим, долго ли протянет! – потирали руки заключенные.
Никто в России не любит богатых людей, и когда с ними происходит несчастье – это ли не повод для радости?
Чтобы как-то отвлечься, Станислав попросил, чтобы ему приносили книги. Он впервые в жизни запоем читал что-то из древней философии, и кошмары на время отступали. Но ответов на его вопросы в книгах не было. Вознесенскому вдруг подумалось о том, что в мире могут существовать силы, влияние которых он не в состоянии осмыслить. В душе было по-прежнему пусто и холодно. Тем не менее ему стало казаться, что еще чуть-чуть, и он поймет смысл событий, произошедших с ним.
Когда Свенцицкая вернулась в Париж, то почувствовала, как с ее души свалился тяжелый камень. Она наконец ощутила себя освобожденной от внутреннего безумия, в котором пребывала последние несколько лет. Неожиданно захотелось с головой окунуться в творчество, триумфально вернуться в мир моды, забыть все, что было в России. В конце концов, у нее действительно есть другая жизнь кроме Вознесенского и его проблем. Она сама все еще неплохо обеспеченная, состоявшаяся женщина. Как жаль, что почти три с половиной года ее жизни оказались вычеркнутыми! Но теперь можно все изменить, освободиться, тем более что Станислав сидит в тюрьме и кто знает, выйдет ли он оттуда живым… Делать ставку на него дальше бессмысленно. Так думала Ирена, подъезжая в такси к своей квартире в респектабельном парижском квартале.
Ее ожидал сюрприз. Из-за двери раздавались шум, смех, чужие голоса. Свенцицкая вошла и увидела до неузнаваемости изменившееся свое жилье. Огромная квартира полностью была превращена в модельную мастерскую. Повсюду стояли манекены, разложены чертежи, валялись обрезки тканей, бумаги, элементов декора. На чудесных мраморных подоконниках и на полу стояли чашки с остывшим кофе и пепельницы, полные окурков. По квартире деловито слонялись неопределенного пола и возраста субъекты с длинными волосами. Играла музыка.
– Ирена? – Из гостиной вышел Эжен, держа в руках лоскут черной кожи. За ухом у него торчал карандаш. – А ты почему без звонка? Ты надолго?
Впервые Свенцицкая обратила внимание на то, какой сильный у него акцент.
– Эжен, я вернулась, – со слезами на глазах сказала Свенцицкая, – вернулась совсем…
Через десять минут квартира опустела. Эжен дал несколько распоряжений, и все разошлись обедать. Он сварил кофе.
– Что это у тебя тут происходит? – тихо поинтересовалась Ирена.
– Через две недели показ коллекции на очередном фестивале молодых европейских дизайнеров, – с гордостью сообщил Эжен, – вот готовимся.
– А почему здесь?
– А где же еще? – недоуменно пожал плечами молодой человек. – Ты же продала тогда все, что у тебя было. Помнишь, как я возражал? И до сих пор считаю, что это было самое идиотское решение в твоей жизни. Студию выкупили конкуренты и прекрасно ею пользуются. А мне теперь все здесь приходится выстраивать заново… К тому же ты сказала, что уезжаешь навсегда и квартира остается в моем распоряжении. Я вообще собирался ее продать в ближайшем будущем и купить студию для работы в Марэ. И квартиру там же поблизости…
– Все изменилось, Эжен. Я приехала, чтобы вернуться в моду! – неуверенно произнесла Свенцицкая.
Эжен смотрел на мать. В нем боролись обида и жалость. Ирена очень постарела за эти годы, растолстела, совершенно перестала за собой следить. Давно не крашенные волосы свисали паклей. Похожа теперь на обычную русскую бабу. Глаза заплывшие – то ли пила, то ли плакала…
– Как?
– Ну не знаю. Меня еще, надеюсь, помнят, у меня был такой успех на миланской коллекции прет-а-порте, правда? Ты же помнишь, сам все видел, ты мне рассказывал! – Ирена заглядывала в глаза сыну, словно ища поддержки. Эжен неловко отвел взгляд.
– Не знаю, что тебе сказать. Надо, конечно, попытаться…
– Но ты же веришь в меня, Женька, сыночек! – У Свенцицкой начиналась обычная для последних лет истерика.
Эжен помолчал, потом сказал сухо:
– Хорошо, попробуем что-нибудь придумать. А сейчас извини – вернутся ребята, нам надо работать. Еще очень многое нужно сделать… Поживи пока, пожалуйста, в гостинице… Ты видишь, тут совсем нет свободного места. Они и ночуют здесь, у меня. Мы как одна большая семья.
Ирена уехала от Эжена подавленная. Ее мир трещал по всем швам, но она все еще не теряла надежды. Она не умеет проигрывать, она всегда победитель, львица! Вот и сейчас все образуется обязательно, стоит только захотеть и напрячься…
Деньги между тем были на исходе. Движимая минутным импульсом, Свенцицкая продала за бесценок свою давно пустовавшую квартиру в Лондоне, чтобы было на что жить в шикарной парижской гостинице. Дурацкое решение, но что ж поделаешь! Денег в последние десять лет всегда было так много, что она придумывала поводы, чтобы их потратить. Теперь она вдруг оказалась в ситуации, когда приходилось задумываться о том, как жить дальше. Но это были неприятные мысли. Ирена гнала их прочь, лихорадочно пытаясь что-то изменить. Когда коллекция ее сына неожиданно для нее заняла второе место на престижном конкурсе молодых дизайнеров и получила еще несколько призов, она рыдала целый вечер. И в этих слезах смешались гордость за сына, которого она вырастила, и ненависть к нему за то, что он мог позволить себе заниматься творчеством, когда она не могла.
По прошествии нескольких месяцев в Париже Свенцицкая поняла несколько важных вещей. Во-первых, за последние годы имя ее было основательно забыто. Ее звезда просияла один раз на небосклоне европейской моды и мгновенно закатилась. Бывшие подруги общались с ней настолько прохладно, что второй раз прийти к ним в гости у Ирены не хватало решимости. Пылкие некогда любовники не желали даже встречаться с ней, многие удачно женились. В конце концов Свенцицкая купила себе небольшую квартирку в стороне от центра Парижа и жила там затворницей. Телефон молчал сутками. В шкафу висели десятки выходящих из моды нарядов, которые ей было некуда надеть. Ирена начинала терять самообладание. Однажды вечером в полном отчаянии она приехала к Эжену поговорить.
– Неужели ты не понимаешь, что без денег ты не сможешь раскрутиться, Ирена? Вспомни, как все у тебя было раньше – ты же не знала цены франку! Деньги появлялись из ниоткуда по первой твоей просьбе! Ты никогда не думала о том, откуда они берутся. Теперь все иначе. Значит, в этих условиях ты должна проявляться в творчестве, мастерстве, совершенствоваться, брать другим, не деньгами, понимаешь? Хорошо быть гламурной дамой, когда ты можешь все это оплатить, но сейчас не твоя ситуация…
– Что мне делать, Эжен?
– Давай попробуем что-то сделать вместе, Ирена, – озабоченно предложил сын, – кстати, ты ужасно выглядишь. Что, снова пьешь?
Ирена отрицательно помотала головой, потом расплакалась.
– Тебе нельзя пить, ты помнишь, чем это может кончиться, – поежившись, продолжал Эжен. – Тебе надо лечиться. Обещай, что прежде всего ты займешься именно этим. А все остальное – потом.
Ирена униженно кивнула головой.
– Но если хочешь, давай помоги мне в работе над коллекцией. Я сейчас как раз разрабатываю этническую арабскую линию… Ту, которую ты когда-то забросила,
– Арабскую? – как зачарованная повторила Ирена. – А почему именно ее?
– Я тебе не говорил, – сказал Эжен после паузы, явно колеблясь, – ты помнишь Мухаммеда?
– Да-да, конечно! – оживилась Свенцицкая, и ее глаза заблестели. Перед внутренним взором мгновенно встал смуглокожий красавец араб. – Ты о нем что-то слышал? Где он сейчас?
– После того как ты бросила меня тут одного, он мне сильно помог. Он часто бывает у меня. Мы друзья. Только он очень просил, чтобы ты об этом не знала. Он не хочет тебя видеть, даже слышать не может. Ты разбила его веру в женщин. И мою тоже… Он единственный из всех поверил в маня, понимаешь? Когда я остался тут совсем один! Помог сделать первые шаги, поддержал. Когда ты говорила, что я бездарность и не обращала на меня никакого внимания, поглощенная своим Вознесенским! Так что ты не имеешь права меня осуждать! – Последние слова Эжен почти выкрикнул.
– Осуждать? – искренне удивилась Свенцицкая. – За что?
А Эжен продолжал говорить так же быстро и взволнованно:
– Он стал моей опорой и поддержкой. Он тормошил меня, заставил работать, когда я проваливался в депрессию. С ним я впервые прыгнул с парашютом и погрузился с аквалангом. Он дал мне силы, сделал так, чтобы я снова жил, имел возможность работать!
– Да что ты так разволновался, успокойся! – попробовала смягчить ситуацию Ирена. – Это хорошо, что у тебя есть друг. Скажи, а я могу с ним встретиться?
– Ты опять ничего не поняла, Ирена! – горько сказал Эжен. – Ничего…
– Ты обижаешься на меня? Прости, я не хотела тебя огорчить. – Свенцицкая потянулась было к сыну, чтобы обнять, но он отстранился.
– Я не обижаюсь, Ирена. Это совсем другое. Все так, как есть, ничего не изменишь. Но я хочу тебе помочь чем смогу. Есть несколько женских моделей, которые еще нужно доделать. Я не успеваю. – И он подробно описал Ирене, что именно ему нужно.
Ирена смотрела на сына. Как изменился он за последние годы! В нем по-прежнему была какая-то хрупкость и беззащитность, утонченность, но одновременно появились сила и дерзость, которых не было раньше. Он выглядел немного старше своих лет. Зеленые глаза на смуглом лице были грустными и серьезными. Или она просто раньше этого не замечала? Сын за эти годы стал для нее незнакомцем…
Выпив в баре неподалеку несколько порций виски, Ирена отправилась домой. Машина была ее утешением в горькие минуты. Великолепный серебристый «порше», подаренный чувствующим свою вину Вознесенским. Сверкающий осколок прежней беззаботной жизни, которая теперь так далеко. В нем она иногда чувствовала себя той, другой Свенцицкой – уверенной в себе и счастливой. Ирена нажала на педаль газа и полетела в сторону дома. Иногда ей так и хотелось – замереть в этом полете.
Глава 13
РАЗВЯЗЫВАНИЕ УЗЛОВ
Однажды утром в камеру Станислава принесли письмо. Простой белый конверт, на котором написана его фамилия – ничего больше. От кого? На секунду сердце Вознесенского дрогнуло: вдруг Лера?..
Станислав долго держал в руках конверт, не распечатывая. Как будто пытался еще на несколько минут сохранить его тайну. Сердце стучало быстро и гулко, как всегда бывало у него при сильном волнении. Наконец Вознесенский осторожно надорвал краешек. И вытащил несколько сложенных листков бумаги, плотно исписанных неровным, стремительным почерком. Как будто писавший очень куда-то торопился и боялся не успеть дописать.
«Дорогой Станислав, когда ты будешь читать это письмо, я уже буду очень далеко. То есть меня уже не будет. Я не верю в жизнь после смерти. Сейчас я лежу на кровати на трехэтажной белой вилле на одном из Карибских островов. Жара… В ванне уже пенится вода. Через полчаса я выпью еще немного холодного рома и медленно лягу в ванну… Я не боюсь смерти. В любом случае я выиграл в нашем поединке и получил все. Я хочу навсегда остаться в этом дне, поскольку это пик моего триумфа. Ради этих мгновений я мучился все эти годы. Ты оказался еще глупее, чем я мог себе представить. Хотя чего еще можно было ожидать от избалованного маменькиного любимчика?..»
Вознесенский вытер со лба пот. Он еще не понял до конца, что это такое, но определенно – письмо, скорее всего, содержало ответы на измучившие его вопросы. Он лихорадочно продолжил читать дальше.
«Уже в пять лет я принял решение, что обязательно разыщу своего отца. Старая бабка Константиновна, Царствие ей Небесное, довольно рано рассказала мне об обстоятельствах моего рождения. Я не мог поверить, что отец на самом деле мог меня бросить. Позже она назвала мне его имя и город, в котором он жил. Я долго готовился к встрече с отцом. Ты, наверно, не знаешь, чем она закончилась для меня, эта встреча. Меня выгнали взашей, как паршивого щенка, и сказали, чтобы ноги моей не было больше в этом благополучном доме! А я так надеялся, что хотя бы в отрочестве обрету наконец то, чего мне так не хватало: нормальную семейную жизнь, которая была у всех окружавших меня детей. Я все время чувствовал себя паршивой овцой, жертвой, несправедливо обделенной с первого дня своего рождения. Я не верю в Бога потому, что он не допустил бы подобной несправедливости: чтобы у одних (как у тебя) с самого начала было бы все, а у других – ничего. Твой отец посылал мне потом иногда жалкие денежные подачки. Но он не мог понять, что главное, в чем я нуждаюсь, – это его любовь.
И тогда я решил мстить. За то, что оказался отвергнутым и ненужным. За то, что моя мать – прекраснейшая женщина на свете – выплакала все глаза из-за такого подонка, как наш отец, который несколько лет клялся ей в любви, а потом исчез в одно мгновение, узнав о моем рождении. Я никогда не прощу ему ее смерти. Будь он рядом – все могло бы быть по-другому.
Я поставил целью доказать ему, тебе и себе, что я не хуже остальных и смогу сам всего добиться в жизни, стать богатым, счастливым, знаменитым. Я по крупицам собирал информацию о твоих профессиональных успехах, карьерном росте, женщинах, с которыми ты встречаешься. Не поверишь: все твои любовницы отказывали мне, только усугубляя мою боль. Даже та, твоя последняя и, может быть, лучшая девушка, с которой ты обошелся так по-скотски: она, представь себе, тоже мне отказала!..
Я мечтал о том, чтобы ты почувствовал хотя бы сотую часть той боли, которую ежесекундно чувствовал я на протяжении тридцати лет своей жизни. Сейчас справедливость восторжествовала. Все твои активы находятся в моих руках. Тебе не принадлежит ничего из того большого дела, к которому ты был причастен на протяжении последних почти пятнадцати лет и которое умудрился так быстро развалить. Ты даже не замечал, как все рушилось! Признайся теперь, что ты, а не я на самом деле полное ничтожество! Просто ты с самого начала был везунчиком, любимцем фортуны: все давалось тебе легко, стоило только пожелать, – деньги, женщины, успех! Все потому, что у тебя была нормальная, благополучная семья, которая дала тебе отличный старт в жизни. Ты же с первых дней был обласкан всеми вокруг, и тебе было легко идти по жизни! А я всего добивался сам, медленно и упорно, шаг за шагом, вопреки всем возможным обстоятельствам, противостоя этому враждебному миру на каждом шагу. Это по моей жизни можно изучать все теории Фрейда!
Я разработал скрупулезный план отмщения тебе, и я выполнил его! Ты даже ничего не почувствовал: ведь ты всегда был в душе лентяем и никогда ни во что не вдавался по-серьезному. За тебя все исполняли те, кто любил тебя. А ты только позволял им делать это, устраивал соревнования: кто полюбит тебя сильнее и лучше докажет свою любовь? Победителя ждал приз в виде какого-нибудь «порше»! Ведь на большее ты просто не способен, потому что ты конченый эгоист.
Наконец суд свершился. Мы поменялись местами. Ты теперь в таком же положении, в каком я был все эти годы. У тебя нет ничего, твоя репутация хуже, чем у дворовой собаки, все твои женщины бросили тебя, друзья отвернулись. Каково тебе, а? Хочешь знать, как я всего этого добился?
Пока ты был поглощен только собой и не интересовался больше ничем происходящим, я за несколько лет полностью подчинил себе коллектив твоей преуспевающей компании. Все ключевые должности заняли мои люди, – ты даже не заметил этого. Остальным я приплачивал немного, и они готовы были не только делать то, что я говорю от твоего имени, – руки мне целовать от счастья. Были, конечно, несколько человек, оказавшихся более внимательными, чем ты. Людмила уволилась одной из первых, как ты знаешь. Я всего лишь аккуратно пригрозил ей. Она была сильная и умная баба, с принципами. Уважаю таких. Руководители департаментов ушли сами, понимая, что с документооборотом начинает происходить что-то не то… В последний момент тебе собрался все рассказать Орлов, этот трус несчастный. Испугался слишком большой ответственности, даже денег брать не захотел! Но и на него нашлась управа. Жаль, конечно, но другого выхода не было. Я не обвиняю этих людей: они просто не знали о том, что движет мною. Едва не испортили мне игру твои англичане: их смутили результаты фальшивого аудита, которые я им предоставил. «Фининвест» получил от них отповедь, которой ты теперь уж точно никогда не увидишь… А ты продолжал упиваться собой! В то время как Гвоздюк и его люди следили за каждым твоим перемещением.
Твоя секретарша и по совместительству его любовница фиксировала все твои переговоры и встречи. В машине постоянно работал микрофон. Наш человек вел за тобой наблюдение во внерабочее время. Ты сам отдал мне ключи к своим зарубежным счетам. Остальное было очень легко: ты же называл меня финансовым гением, помнишь?
В мой план вмешался по-серьезному только один человек. Это твоя Лера. Я видел, как она смотрит на тебя. Таким женщинам все равно, где жить с любимым мужчиной: во дворце или в шалаше. Она просто ненормальная. У нее ведь все могло сложиться совсем по-иному, если бы она только меня послушала… Но она решила иначе. А я не мог допустить того, чтобы с тобой остался хоть один искренне любящий тебя человек. И поэтому я разыграл небольшую комедию вместе со Свенцицкой, которая больше всего на свете опасалась остаться без твоих денег и потому бегала по магическим салонам, и Гвоздюком, которому эта недотрога Лера тоже в свое время отказала. О, это было так забавно! Ты повел себя в точности как твой трусливый отец по отношению к моей матери. Я наслаждался каждой секундой этого действа. Правда, девчонка и на этом не успокоилась. Пришлось ее серьезно припугнуть. Бедняжка потеряла твоего ребенка. Но это и к лучшему. Ты не достоин быть продолжателем рода Вознесенских, ты его тупиковая ветвь.
Теперь все свершилось, и моя совесть чиста. Леночка с Гвоздюком в Испании. Не сомневаюсь, что она бросит этого старого сластолюбца при первой возможности и сбежит к какому-нибудь волосатому мачо со всеми деньгами – она очень сообразительная! Сестра твоя Алина, ой, пардон, наш брат Алексей (ха-ха!), знать тебя не желает – ты же не принял ее такой, какая она есть. Хороша семейка! Вот каких монстров порождает чрезмерная любовь! Свенцицкая мается одиночеством в Париже. Твоя Лера бросила тебя и уехала работать в Германию, наверняка нашла там кого-то получше, чем ты. Этим женщинам ты, похоже, как следует искалечил жизнь, и на смертном одре они будут проклинать тебя. А ты, братец, сидишь взаперти и не имеешь за душой ни гроша. Перспектив у тебя никаких. Дальше будет только хуже!
Странно, но я вдруг понял, что не испытываю того удовлетворения, на которое рассчитывал. Как будто из меня разом вышел воздух, а жизнь потеряла смысл… Твоих денег мне хватило бы, чтобы безбедно прожить до конца дней, но они мне совершенно не нужны. Покой ко мне так и не пришел. Поэтому сегодня все закончится. Ладно, прощай. Я нисколько не жалею о том, что сделал.
Теперь я наконец могу подписаться моим настоящим именем, которое вы все пытались у меня отобрать еще до рождения – Андрей Георгиевич Вознесенский».
Станислав не верил глазам. Письмо показалось ему слишком страшным, чтобы быть правдой. Петрин – его брат! Родители никогда не говорили ему об этом… Перед глазами Вознесенского всплывали сценки из детства, ночные скандалы отца с матерью, которым он тогда не придавал особого значения. Точно, они говорили про какую-то женщину из Ленинграда… Мать настаивала, чтобы отец с ней расстался. Если бы только был жив отец, он смог бы рассказать, что там происходило на самом деле!
Станислав нахмурился. У него было такое ощущение, что Петрин больно отхлестал его по щекам. А может быть, это только злой розыгрыш, шутка? Неужели он на самом деле покончил с собой? Вознесенский не спал целую ночь, угрюмо бродя по камере взад-вперед. В голове теснились мысли, сплетаясь в огромный змеиный клубок: Свенцицкая, Петрин, Гвоздюк, Лера… Лера! Ей-то за что?
Вознесенский испытывал жуткие приступы стыда и отчаяния, вспоминая обо всем. Значит, не было никакой магии, других мужчин, передачи данных конкурентам… Значит, она не врала ему о своей любви! Она потеряла его ребенка? Когда? Он даже не знал, что она беременна. Вот если бы она сразу сказала, он бы повел себя иначе… Да, она что-то упоминала тогда про людей на джипе, или одно совершенно не связано с другим? Надо ее найти и все узнать. Возможно, еще не все так плохо, Петрин мог нарочно преувеличить. Возможно, это такая высшая форма цинизма…
Мысли лихорадочно разбегались. Что теперь? Ясно, он найдет Леру, и если она на самом деле любит его настолько, как пишет Петрин, то согласится остаться с ним, несмотря ни на что! Да, так и поступит. И все будет хорошо, а все последние события забудутся как кошмарный сон. Они, поедут с ней на море, в Грецию, и будут лежать вдвоем на песке под звездами, слушая шорох волн… Станислав немного успокоился и начал засыпать. Но стоило ему прикрыть глаза, как в углу камеры соткался из воздуха хорошо знакомый ему гражданин и, усмехаясь язвительно, сообщил: «Дорогой, это еще не конец!»
Лера читала Гете, дожидаясь возвращения Маркуса с работы. Она по старой, институтской еще привычке сидела на широком деревянном подоконнике, вытянув ноги в теплых носках. Время от времени она смотрела на мрачное, низкое небо, затянутое облаками.
Под окнами по-осеннему тревожно шумели деревья, стучали ветками в стекла. Отчего-то на душе было тоскливо. Наверное, она просто не привыкла еще быть одна в этом огромном, гулком доме.
В принципе Лера была довольна абсолютно всем в ее новом житье-бытье. С обывательской точки зрения придраться было совершенно не к чему. За два года пребывания в Мюнхене жизнь ее приобрела размеренный ритм и четкий немецкий распорядок, который был ей по душе. Никаких катаклизмов. Вчерашний день был в точности похож на сегодняшний и завтрашний. Лера по-прежнему работала в рамках различных европейских программ сотрудничества. Принимала, когда случалось, российские делегации, готовила документы для различных культурных программ, встречалась с людьми. В целом это было интересно и не слишком утомительно – она делала это только тогда, когда ей самой хотелось. Годовой контракт закончился, и Лера отошла от рутинной ежедневной работы.
Ее вообще перестала всерьез занимать работа: после того как она переехала к Маркусу, она чувствовала себя моллюском за плотными створками раковины. Началась какая-то другая жизнь, дать определение которой Лера пока не могла. Это было похоже на погружение куда-то в глубь себя… Колебания волн на поверхности жизни перестали затрагивать ее душу.
Отношения с Маркусом постепенно переросли в удивительно теплые и дружеские. Наверное, именно такого мужчину видит в мечтах большинство женщин. Добрый, спокойный, уверенный, он осторожно сумел завоевать доверие и уважение Леры, хотя она поначалу сопротивлялась их близости. Они просто тихо жили вдвоем в огромном, уютном доме, где никогда не бывало гостей. Никаких страстей, никакого безумного секса – все ровно и упорядоченно. По воскресеньям они вместе ездили в Альпы, где у Маркуса был маленький деревянный дом на самой вершине горы. Там он писал свои научные работы. Если стоять на крыльце этого дома и смотреть прямо перед собой, кажется, что ты летишь между горными склонами. Лере особенно нравилось бывать там осенью, когда горы на глазах становились золотисто-красными. Ей казалось, что она попадала в сказку. Прямо рядом с домом бежал удивительно прозрачный ручей, вода в котором даже летом была такой холодной, что было больно опускать в него руки. Зимой они с Маркусом катались здесь на лыжах под ярким альпийским солнцем. Лера даже не представляла, что воздух может быть настолько чистым! Она очень привязалась к этому месту.
