Текст книги "Мозаика любви"

Автор книги: Наталья Сафронова

– Что я слышал про любовь, ты о чем? – удивился Лобанов.

– О Татьяниных стихах, из-за которых Маринка пятерку не получила, конспиратор ты великий. Столько лет прошло, хватит уже в секреты играть, – усмехнулась Вера.

– Я тебя не пойму, – протянул одноклассник.

– А я тебя. Жены нет, а ты на другом краю стола сидишь. Вон Олежка с Иришкой хоть и имеют шесть не общих детей, но, как в девятом классе, весь вечер за руки держатся, а ты перед кем выпендриваешься?

– Верка, тебе больше не наливать, ты заговариваешься, – попытался отшутиться Анатолий.

– А я с тобой пить и не буду, – вдруг окрысилась на него, в общем-то, не склочная одноклассница.

Лобанов хотел уйти, но любопытство его все-таки остановило.

– При чем тут Татьянины стихи?

– При том же… что и ваши страстные поцелуи на выпускном. Пойдем, спросим народ, все помнят, как вы вальс танцевали, а потом за шторами в зале целовались словно безумные? Не было или забыл? – напомнила Вера.

– Было, но забыл, оказывается. Поцелуи вспомнил, а про стихи все равно не понял, – честно признался Анатолий.

– Это тебе, Мак, больше не наливать, чтобы догадливость не пропил. Кому стихи-то были адресованы? – задала вопрос Вера.

– Не знаю, правда, – признался бывший одноклассник.

– Тебе, дорогой! Танька у нас девушка серьезная была, не то что Ирка с Юлькой. Она не стала бы писать одному, а целоваться с другим. Тебя она с девятого класса любила, но, видно, безответно. – Вера ловко щелкнула докуренной сигаретой в темноту и повернулась к двери, но Анатолий остановил ее.

– Постой, ты не рассказала про себя.

– Да ничего особенного. Полюбила дрессировщика, замуж вышла, начала с ним вместе работать. Спортивный характер не дал уйти, когда ничего не получалось. Потом все наладилось, – кратко изложила она историю своей жизни.

– А сейчас? – одноклассник почувствовал в голосе подруги горечь.

– А сейчас все разладилось. У цирковых принято дело отцов продолжать, а моя дочь про работу в цирке слышать не хочет. Она с пеленок за кулисами, надоело. Ей кажется, что везде интересно, только в цирке скучно. Папаша требует, чтобы она шла по семейным стопам, а я между ними кручусь. Старая история. Иди ты лучше к Таньке, а то тебе Балакирев морду набьет. Она ему тоже нравилась. – И, приоткрыв дверь, Вера подтолкнула Лобанова внутрь.

– Мужики, у кого есть алкозельцер? – опрашивал ребят Лобанов.

Парни отмахивались от него и советовали ехать через город. Выпито было полбагажника, и процесс остановился только из-за того, что дешевое заведение «Елочка» рано закрывалось. Торт был съеден, Галину Григорьевну с цветами и подарками погрузили в такси. Проводить ее вызвались Федулов и Маковская. Процесс обмена телефонами и клятвами скоро встретиться шел самым активным образом. Планировались двухсторонние встречи и одна общая на проводах Ольги в Италию.

– Ну дайте же кто-нибудь алкозельцер! – взмолился подвыпивший владелец новенькой иномарки.

– Держи, нарушитель! – выручила его строгий офицер МВД.

– Надюшка, спасибо! Хочешь, я тебя подвезу? А если что, ты скажешь, что я на оперативном задании выпил. Еще лучше сделай мне какое-нибудь удостоверение, что я внештатный сотрудник ГИБДД.

– Ты что, часто пьяный ездишь? – подозрительно спросила Надя.

– Нет, у меня просто машина мощная, она быстро скорость набирает, а я медленно торможу. Замучили меня твои коллеги разборками, в такой машине на отсутствие денег не убедительно жаловаться, – заныл Лобанов.

– А ты, значит, платить не любишь? – съехидничала одноклассница.

– Я деньги тяжело зарабатываю, поэтому и расстаюсь с ними тяжело, – признался бизнесмен.

– Ладно, созвонимся, может, я что и придумаю для тебя, лихач! За мной сейчас муж заедет, так что ищи других попутчиков. Тань, ты на машине? – крикнула Батова вышедшей на крыльцо Луговской.

– Нет, – ответил та, всматриваясь в темноту.

– Вот и отлично, тебя Мак до дома подбросит. Я поехала, увидимся, – быстро простилась Надя.

– Пока, звони! – махнула Таня рукой садящейся в подъехавший автомобиль Батовой.

Впервые за вечер рядом с ними никого не было. Таня медленно подошла к Лобанову и в упор, открыто посмотрела ему в лицо.

– Здравствуй, Мак, и до свидания. – Она положила руку на его плечо и сделала шаг прочь.

– То есть как до свидания? Ведь я тебя домой повезу, – удивился он.

– Нет, ты выпил, угробишь меня еще ненароком, – покачала головой Таня, и ее густые светлые волосы упали ей на лицо, как тогда на выпускном.

Анатолий молча обошел машину, щелкнул брелоком, открыл дверь и достал с заднего сиденья букет цветов. Затем протянул их когда-то близкой и понятной девчонке, а сейчас совсем незнакомой таинственной женщине и сказал:

– Помнишь строчки Солоухина, которые так часто цитировала Галина Григорьевна: «Имеющий в руках цветы плохого совершить не может»? Садись, не бойся, я буду безукоризненно осторожным, не водитель, а просто сплошное ГИБДД.

Таня удивленно взяла цветы, потрогала их, как бы проверяя, настоящие ли они, потом улыбнулась и скользнула на просторное кожаное сиденье рядом с водителем. Ехали молча. Анатолий включил печку, подогрев сидений, чтобы его пассажирке было комфортно. Вскоре в машине стала тепло, и настороженное отчуждение растаяло. Они с интересом немножко посплетничали об одноклассниках.

– Почему не было Юльки Костомаровой? Она всегда так классно пела про резинового ежика, – поинтересовался Лобанов.

– Ты ведь песен не любишь, – напомнила Таня.

– Я как в том анекдоте про грузина, которого спрашивают: «Ты помидоры любишь?» А он отвечает: «Кушать люблю, а так – ненавижу». Вот и я слушать люблю, а так – нет, – подражая грузинскому акценту, признался Анатолий в своих слабостях и продолжал расспрашивать: – Ты вообще про нее что-нибудь знаешь?

– Как ни странно, я многое знаю про многих, – усмехнулась Таня. – Мы часто с ребятами у Галины Григорьевны встречались в ее день рождения или первого сентября. Вообще сложилось так, что у меня старых друзей больше, чем новых. А у тебя?

– А у меня после развода все семейные друзья потерялись: жена их прихватила вместе с имуществом, а о старых я только сегодня вспомнил, – признался Толя и, чтобы не углубляться в историю своей жизни, продолжал расспросы про чужие: – Так что с Юлькой случилось?

– У нее ребенок совсем маленький, – сухо ответила Таня.

– Так что ж теперь ни с кем не видеться, пока он не вырастет? Так нельзя. Мужа бы оставила разочек дома, чтобы не забыл, как с детьми нянчатся, – нравоучительно пробубнил Мак.

– Да, он и не знал. У нее это третий брак, а у него первый ребенок. К сожалению, Юльке самой после родов нянька требуется. Что-то с нервами, это как осложнение бывает, – вздохнула Таня.

– Пройдет?

– Не знаю, я ее не видела, в такие больницы не пускают, только несколько раз по телефону говорили. Беда прямо, – без оптимизма заметила Луговская.

– А Щепе сколько еще осталось, не знаешь? – перевел разговор с тяжелой темы на невеселую Лобанов.

– Это Лавыгин знает, но его тоже почему-то не было, хоть обещался и даже деньги сдал, – Таня не могла одобрить такого легкомысленного отношения к деньгам и друзьям. – Здорово, что почти все ребята пришли. И никто не изменился, правда? – Таня глянула в лицо сидящего за рулем мужчины и залюбовалась его четким профилем.

Лобанов почувствовал ее взгляд, но посмотрел не на пассажирку, а в зеркало заднего вида и перестроился в левый ряд, удовлетворенно отметив, что стрелка спидометра перевалила за отметку сто двадцать километров. Потом признался:

– Изменились все очень. Многих я даже не сразу узнал. Женьку, например. Он так растолстел, что даже черты лица исказились. Емелин сильно постарел. Что с ним, не знаешь?

– Сам он о себе ничего не говорит, но Юрка мне рассказывал, что как-то встретил его с роскошной дамой возле казино, – поделилась Таня и добавила: – Я с ним и пары слов не сказала, не сложилось. Может, Ольгу провожать приедет, тогда узнаем.

Сердце Анатолия вдруг как-то приятно замерло, когда Таня сказала «узнаем». Наверное, она говорила обо всех, но прозвучало так, будто это касалось их двоих. Все эти разговоры были лишь прелюдией к вопросу о ней самой, который Лобанов наконец-то небрежно задал, чтобы не спугнуть доверительный тон их беседы:

– Да ладно про них, лучше скажи хоть пару слов про себя. Что поделываешь, как семья, дети?

Помолчав, как бы раздумывая, Татьяна неохотно откликнулась:

– Я же говорила: работаю на телевидении редактором. Живу с дочкой, мечтательной девицей пятнадцати лет, и котом Василием. Василий – мужлан, тиран и умница. Мы у него ходим по струнке. Ой, а куда ты меня везешь? – вдруг опомнилась она. – Я ведь адреса тебе не сказала.

– Ну и что? Мы же на МКАД, будем ездить по кругу, пока ты не протрезвеешь и не вспомнишь, где живешь, – засмеялся водитель.

– В Печатниках я теперь живу, мы в ту сторону едем? – вглядываясь в дорожные указатели, забеспокоилась Татьяна.

– К сожалению… в ту, – усмехнулся водитель.

Они помолчали. Анатолий иногда искоса поглядывал на забытый, но, как оказалось, не совсем забытый Танин профиль, узнавал ее движения и очень хотел зарыться носом в ее пушистые длинные волосы. Ему казалось, что он помнит их запах, как и запах тех далеких поцелуев. «Почему она оказалась сейчас рядом со мной случайно? – вдруг подумал он. – Ведь мы так хорошо понимали друг друга тогда. И книжки одинаковые нравились, и люди. Почему я так долго был рядом с женщиной, которой никогда бы не пришло в голову спросить, что я читаю?»

– А ты читал Павича? Как он тебе? – вдруг словно ответ на его мысли прозвучал задумчиво голос спутницы.

– Последнее, что я читал, был Пелевин, да и то давно. В этом смысле я для тебя не интересный собеседник. Скажи мне лучше, можешь ли ты использовать свой телевизионный опыт и связи, чтобы сделать мне демонстрационный ролик? У вас съемочная база есть? – Анатолию хотелось протянуть нити из прошлого в настоящее.

– Смотря, что надо и какого качества. Сделать ведь можно все, но вопрос где и почем, – ответила она деловым тоном.

– Можно тебя попросить проконсультировать меня в этом деле, а то рекламные агентства обещают много, а делают все одинаково мало. К тому же это прекрасный повод попросить у тебя телефон, – с этими словами он весело заглянул ей в глаза.

– Не пойму: ты что скрываешь – практичность за галантностью или галантность за практичностью? – рассмеялась Татьяна и добавила: – Давай диктуй свой телефон, я тебе сейчас перезвоню, и ты сразу в телефоне его запомнишь, чтобы с бумажками не связываться.

– Сто два, сорок один, восемь.

– О'кей, жди звонка. Мы почти приехали, вот за булочной направо, вдоль дома до третьего подъезда. Спасибо за доставку. К себе не приглашаю, Василий этого не любит, можете подраться, – предостерегая его, сообщила Таня.

– Ну ты хитра, мать! Придумала буйного кота вместо ревнивого мужа, а телефон так и не дала. Я чувствую себя навязчивым поклонником, от которого хотят избавиться, так? – с напором, почти искренне возмутился Лобанов.

– Ты хочешь устроить мне сцену через двадцать пять лет? Но все поводы кончились, – полушутя проговорила Таня, энергично застегивая пальто и натягивая перчатки.

– Нет, не все, – полуобернувшись к ней и взяв ее за руку, обтянутую мягкой замшей, возразил Анатолий, вглядываясь в полумраке машины в ее лицо. – Я ведь так и не знаю, кому были посвящены твои стихи, тогда, на уроке литературы.

– Какое это теперь имеет значение? – Таня открыла дверцу и вышла.

Анатолий догнал ее на твердом белом пятачке у подъезда, который вырубил из мглы замерший по стойке «смирно» фонарь.

– Мне, как оказалось, не все равно, – заявил он, останавливая ее жестом, и добавил: – Ты можешь мне ответить?

– Конечно, могу, но не знаю, надо ли, – с сомнением в голосе произнесла Таня.

– Мне – надо, пойми, мне показалось сегодня, что я был в разлуке с самим собой много лет и наконец вернулся. – Ему хотелось ее убедить.

– Рада вашей встрече, но при чем тут я? – Таня отстранилась, пытаясь шагнуть из опасного круга в темноту.

– Я предлагаю сообразить на «троих», – пошутил Лобанов: – Может, тебе это безразлично, но я хочу знать, кому же ты тогда читала стихи?

– Лучше спроси, от кого я ждала ответа на них, – взволнованно поправила она.

– Так от кого? – Он смотрел ей в лицо.

Свет фонаря слепил их как прожектор, выхватывающий из тьмы воспоминаний то, что они хотели оставить в тени.

– От тебя. Это секрет, который ты узнал последним, через двадцать пять лет. А теперь будь осторожен на обратной дороге. До свидания.

Татьяна плавно обошла его, чуть задев плечом, звякнула ключами и скрылась в подъезде, оставив его наедине со стоящим навытяжку фонарем.

«Вот тебе и кризис! – выбравшись из теснин пролетарского микрорайона на просторный проспект и добавив скорости, подвел Лобанов итог прошедшему вечеру.

– Я боялся, что бывшие одноклассники наперебой начнут у меня денег взаймы просить, учительница предложит стать спонсором школы, а никто даже не спросил, чем я занимаюсь. Классовая ненависть или просто им не важно, кто кем стал, а важно, кто кем был?

Тогда надо понять, кем же я был? Пацаном, желающим стать суперменом, с хорошей головой и скрытным характером. Говорил мало, старался больше делать. А сейчас что со мной, почему я, как старый дед, все время разговариваю сам с собой? А потому что давно никому не доверяю, потому что рядом нет никого, с кем можно было бы поговорить о себе. А почему? Потому что выбрал себе такую жизнь. Сам? Нет, с помощью Вики, конечно, спасибо ей за все. И честолюбию моему, которое не позволило мне сказать ей: денег нет и не будет. И пошел я, как Иванушка, в тридевятое царство за деньгами, а вернулся уже дурачком, но не туда, откуда уходил. Тимофеев помнит, как мы с ним сапогами торговали, для него это целое приключение. Про то, как он репортажи свои первые из Афгана делал, не рассказывает, а вот про сапоги вспомнил. Я тогда пытался хоть как-то себя развлечь: статистику на цены собирал, теорию игр пытался в коммерции применить, идиот. Почему мне башку не отстрелили? А потому что по мелочи работал, на каждом новом деле зарабатывал, чтобы со старыми долгами рассчитаться. А потом уж когда понял простейшее правило успеха: купить дешево – продать дорого, то дело пошло. Главное, думать перестал и, кажется, совсем отвык».

– Что это вы, уважаемый, загрустили? – обратился Лобанов сам к себе вслух с издевательской интонацией. И сам же себя успокоил: – Встреча прошла успешно! Денег стоила мало, взаймы никто не просил, на работу детей и мужей пристроить не умолял. И сам я молодец: может, у Надьки ментовскую ксиву выбью даром, у Таньки решу проблемы с демроликом тоже по старой дружбе со скидкой, сыночка своего ленивого пристрою к Наташке под крылышко и на полигон по экстремальному вождению ездить не буду, пусть меня теперь Балакирев на своей базе учит. Так что я кругом в шоколаде. Осталось только решить, что на сегодняшнюю ночь предпочесть: проституцию или мастурбацию. – Закончив на этой оптимистической ноте приятную беседу с умным человеком, Лобанов вдавил акселератор и, вырвавшись на простор МКАД, умчался в ночь от своих мыслей.

Глава 2

– Галина Григорьевна, спасибо огромное за нашу встречу, – поднявшись домой, Таня в коридоре, не раздеваясь, набрала телефон учительницы, чтобы узнать, как она добралась, и поделиться впечатлениями.

– Танечка, а у нас еще гулянка продолжается, – возбужденным голосом ответила та. – Мы тут с Игорем и Ольгой не только чай попиваем, но и коньяк. Кстати, говорили о тебе, какая ты красивая. Вон Федулов утверждает, что ты стала значительно интереснее, стрижка удачная и в целом…

Таня засмеялась:

– Передайте, что когда он был юным и красивым, я для него была не достаточно привлекательна, а теперь, когда он стал толстым и лысым, я в его глазах похорошела.

– Я все слышу, за лысого ответишь! – закричал в трубку обиженный профессор.

– Я хотела спросить, кто вам фотографии должен сделать? – вернулась Таня к разговору с юбиляршей.

– Женя, он у нас всегда этим занимался. Мне кажется, у него какой-то особенный аппарат был.

– Цифровой, наверное. Я вам перезвоню, мне тоже хотелось бы получить кадры с нашей исторической встречи. Я дочке много рассказывала о вас и о нашем классе, хочу теперь показать тех, с кем она еще не виделась, – поделилась своими планами бывшая ученица.

– Тогда лучше познакомиться лично. Вот Ольга тут предлагает на следующую встречу привести детей, они у многих примерно одного возраста, может, подружатся.

– Тань, – включилась теперь в разговор Ольга, – надо разбить их на две возрастные группы: старшие и младшие, и пусть общаются.

– Тебе бы, воспитатель, всех на группы разбивать. Скажи мне лучше, ты ко мне на эфир придешь? – задала вопрос по существу редактор телепрограмм.

– Ни за что! Я же трусиха ужасная, я со страху онемею, – испугалась Оля.

– Но ведь уроки давать тоже страшно? – напомнила Таня.

– Уже нет. Но первые десять лет это была катастрофа – меня завуч в класс впихивала. Ты лучше Надьку или Наташку позови, Ирку можно, ей по-моему, все равно где выступать, за столом или в студии, – посплетничала Ольга.

– Ладно, не буду вам мешать, но вы давайте закругляйтесь, а то Галина Григорьевна, наверное, устала, – забеспокоилась Луговская.

– Сейчас допьем и больше не будем, – твердо пообещала довольная хозяйка и попрощалась.

Тихонько, чтобы не разбудить дочку, Таня прошла на кухню и включила свет. За столом, на высоком детском стульчике, сидел кот невообразимо огромных размеров и строго щурился на загулявшую хозяйку.

– Василий, ты что, меня проверяешь? Может, еще дыхнуть? – Глава маленькой семьи попыталась отстоять свои права на личную жизнь.

Но кот не позволил никаких вольностей. Чихнув в знак негодования ей в лицо, он тяжело спрыгнул и, задрав хвост, демонстративно удалился, не удостоил вниманием не только хозяйку, но и свою миску с положенным ему на ночь сухим кормом.

– Ну и ладно, я одна буду чай пить, – проворчала ему вслед хозяйка и включила чайник.

«Где же, интересно, могут быть те старые стихи, из-за которых сегодня Мак так разволновался? Я их и забыла совсем. Помню только, что там были любимые символы огонь и вода, а больше ничего. Странная штука – память. Как это великие люди пишут в старости мемуары, рассказывая, какое на ком было платье полвека назад и кто кому что говорил? Выдумывают, наверное. Поэтому и ждут старости, чтобы некому было возразить. Надо посмотреть в альбоме про Дашкин первый год жизни. Там лежали еще какие-то листки. Это не то, а вот это…»

Раскрыв пожелтевший тетрадный листок, Татьяна прочла забытые слова, написанные старательным ученическим почерком.

 
Ты повенчан свободой,
Ты отмечен перстом.
В темно-синие воды
Я нырну за кольцом.
 
 
На скалистом утесе
Цепью я прикуюсь
И полет твой отвесный
Буду ждать и дождусь.
 
 
Разожгу я вулканы,
Наколдую кругом,
Чтобы все твои планы
Не пошли кувырком,
 
 
Чтобы видеть полеты.
Чтобы слышать стихи,
Чтобы жизнь мимолетна
Была в громе стихий.
 
 
Ты повенчан свободой,
Я тебе не нужней,
Чем те синие воды,
Что под лодкой твоей.

 

«Да. Хорошо, что мне как редактору не придется объяснять автору, почему этот текст не подходит, – заключила Татьяна. Тогда мне казалось, что эти слова, вырвавшиеся из сердца, гениальны. Почему я была поражена, что Галина Григорьевна догадалась?» – Ухмыльнувшись этим мыслям, она принялась укладывать в полосатую икеевскую коробку для бумаг фрагменты своего архива. Однако наткнувшись на старый альбом с фотографиями, в задумчивости присела у стола.

«Куда уходят люди с фотографий? Вот где эта веселая молодая женщина в сарафане, что сидит рядом с седовласым красавцем? Наверное, они где-то продолжают говорить о чем-то абстрактном, но важном. А я и папа покинули то лето. Если бы мы так и сидели там, на даче под Серпуховом, я не постарела бы, а папа был бы жив, и Дашка, отвыкшая от асфальта, не разбила бы коленки, вернувшись в город».

– Мам, что случилось? Ты почему не ложишься? – раздался неожиданно за спиной Тани голос дочери. В отличие от своих пятнадцатилетних сверстников, голенастых и упитанных, Дарья была похожа на настоящего подростка – щупленькая, с трогательными веснушками на лице и в детской пижаме с утятами, из которой она выросла, но упорно с этим не соглашалась.

– Ты что вскочила? – искренне удивилась многострадальная мать, обычно тратящая драгоценное утреннее время на повторение одной и той же фразы: «Даша, вставай!»

– Меня Васька разбудил. Начал нагло за уши кусать. Что с ним? Ты ему еды не дала, что ли? – упрекнула девочка.

– Нет, это я пыталась отстоять независимость. Пришла, а он сидит с таким видом, будто я ему денег должна. Ну, знаешь, как он умеет. А потом пошел тебе жаловаться: мол, ты спишь, детка, а мать твоя домой за полночь явилась. Редкая зараза наш котик! Чайку хочешь? – заискивающим тоном предложила мать.

– Давай. А ты что тут делала? Фотографии смотрела? – полюбопытствовала Даша.

– Не только, в наших бумагах хотела кое-что найти, – наливая воду в чайник, откликнулась Таня.

– А что именно? Секретное что-нибудь? – Девочка не могла упустить возможность разузнать взрослые тайны.

– Да, это было большим секретом двадцать шесть лет назад, – усмехнулась загадочная мать.

– А сейчас? – погрустнела разведчица.

– Сейчас тоже оказалось тайной для одного человека, замешанного в эту историю. Сырок глазированный будешь? – решила перевести разговор мать.

– На утро останется? – спросила Даша, подтвердив расхожее мнение о практичности современных подростков.

– Нет, последний, – пошарив в холодильнике, констатировала хозяйка.

– Тогда давай сушки со сгущенкой, – быстро сориентировалась в ситуации девочка, сообразив, что в час ночи ей не будут рассказывать о вреде сладкого для зубов. – А ты мне свои секреты покажи.

– Да, ты приключения Блинкова-младшего меньше читай, а то тебе везде будут клады и шпионы мерещиться. – Мама подвинула дочке чашку и добавила: – Секрет совсем обыкновенный – мои детские стихи.

– Как? Ты тожестихи писала? – Дашка от удивления утопила сушку в банке.

– Та-а-к! – пропела в ответ мать. – Что значит тоже? Ну-ка, давай рассказывай, давно ли ты у нас стихотворишь?

Проговорившееся дитя покраснело, потупилось и стало усердно жевать.

– Хватит скромничать, все свои. Интересно же посмотреть, как зарождается талант, Дашка, давай читай!

– Мам, сначала ты, ладно? – вцепившись в кружку, как в спасательный круг, попросила девочка.

– Ну, ладно, пожалуйста. – Татьяна протянула дочери сложенный листок: – На, прочти сама.

– Прикольно, особенно про цепь, – с подростковой немногословностью похвалила дочь. – Это тебе сколько лет было?

– Всего на год больше, чем тебе сейчас, – с удивлением отметила мать.

– А о ком это ты? – Дитя смотрело в корень.

– О Маке, я в него была влюблена с восьмого класса. – И, не желая задерживаться на этой теме, напомнила: – Ну теперь давай ты, доставай свои стихи или наизусть помнишь?

– Помню, конечно. Но лучше я тебе написанные принесу.

Дашка скрылась в недрах темной квартиры. Через несколько мгновений раздалось раздраженное Васино мяуканье, затем какое-то шуршание, из чего прислушавшаяся к звукам в ночной тишине дома мать поняла: «Похоже, кот охраняет ее сокровища. Значит, прячет их в кресле, и правильно». Дочь появилась на кухне, щурясь на яркий свет и прижимая к голому животу, не прикрытому пижамой, тетрадку в яркой обложке.

– Мам, ты только прочти то, что я тебе открою, а остальное не смотри, обещаешь? – настороженно глянув из-под челки, попросила она.

– Не бойся, мы люди приличные, читать чужие дневники и письма не приучены, – засмеялась заинтригованная Татьяна. На раскрытой странице она прочла, стараясь не отвлекаться на орфографические ошибки, стихотворение под названием «Синяя ночь».

– Очень даже хорошо. Ночной этюд в синих тонах, – одобрила Таня и, нагнувшись, чмокнула дочку в умненький лоб. – Продолжай писать, а там посмотрим, что из этого выйдет.

– Мам, тебе правда понравилось? – краснея от удовольствия, спросила юная поэтесса. – Мне кажется – там рифма кое-где дурацкая.

– Дашуль, я тебе как профессиональный редактор говорю, стихи очень даже приличные. Ошибки есть, но дело не в них, а в том, что ты схватила настроение, ритм, образ. Если тебе нравится писать, то не ленись, работай. Чтобы получилось одно достойное стихотворение, надо написать десяток плохих.

– Мам, а ты почему перестала писать? Ленилась, значит? – удивилась дочка, уверенная в безграничной материнской работоспособности.

– Я думала, что этому надо учиться, – призналась Татьяна.

– А разве нет? – Ребенок был потрясен тем, что мать смогла поставить под сомнение такое святое слово, как учеба.

– Надо, но я решила, что сначала научусь, а потом буду писать.

– Но ведь ты же не стала писателем, почему? – запуталась девочка.

– Когда очень много знаешь, то становишься как сороконожка, которая пока не ведала, что у нее сорок ног, спокойно себе ходила. Но стоило се спросить, откуда она знает, с какой ноги надо начинать движение, сороконожка задумалась и больше не сделала ни шага. Вот так и я, – задумчиво глядя в черный квадрат кухонного окна, объяснила Татьяна.

– Как так? – не поняла Даша.

– Я знаю, как не надо писать, потому что работаю с чужими текстами и вижу в них глупости, ошибки, несуразицы. Поэтому, задумав что-то написать сама, принимаюсь прежде всего как сороконожка выбирать, с какой ноги начать, и остаюсь на месте. Да и кому мои стихи или проза сейчас могут быть интересны? Время упущено, поэтому, ребенок, не повторяй мои ошибки, твори, не задумываясь о правилах. Что надо будет, я тебе объясню. А сейчас немедленно в кровать и можешь предаваться там поэтическим грезам хоть до утра, – скомандовала Татьяна, превратившись из подружки в строгую мать.

– Спокойной ночи, мам. Ты ложишься? – Девочка надеялась продлить столь неожиданную беседу.

– Да, и засну раньше тебя, – пресекла Татьяна эту попытку продолжить затянувшийся вечер.

«Пора дать себе волю, пора перестать откладывать лучшее на потом!» – уговаривала она себя, ворочаясь в постели в тщетной попытке заснуть.

Таня глянула на часы, прислушалась к тишине в квартире и гулким ударам своего сердца, гонявшего разогретую воспоминаниями и выпивкой кровь в бешеном ритме спринтерского бега. Заснуть шансов не было. Татьяна встала и включила компьютер. Бульканье, похожее на отрыжку объевшегося великана, просигнализировало, что по «аське» получены новые сообщения. Рука дрогнула привычно открыть чьи-то послания и провести вечер в пустом трепе, имитирующем общение, как велотренажер имитирует поездку по осеннему лесу. «…Кстати, «Бегущая дорожка для сороконожки…» – вполне приличное название для рассказа о буднях модных чатов, – подумала Татьяна. – Но оставим его в резерве, на будущее, когда все, что варится внутри, найдет свое место на бумаге, и, кроме как об Интернете, писать будет не о чем.

Надо согласиться на новую должность, надо ходить на свидания, чаще путешествовать и творить. Мак просил найти стихи, посвященные ему. А где они? Кроме этого одного, ничего не осталось, я все уничтожила. Скромность – качество, конечно, хорошее, но нельзя же из-за этой добродетели выбросить в корзину всю свою жизнь. Наверное, каждый редактор мечтает писать, но как никто другой боится другого редактора. Надо взять псевдоним, например Татьяна Макушкина, и забыть про возможные рецензии, критиков, оценки коллег. Нет, псевдоним должен быть другим. Лучше такой – Татьяна Папина. И забавно и правда. Папа ведь ждал этого от меня, боялся спугнуть, думал, что я от него скрываю свои творения. А я их скрывала от самой себя. Неизвестно, осталось ли что-нибудь во мне? Может, у меня давно творческая фригидность? Зачем все эти годы я переживаю чужие надежды и тревоги? Зачем столько лет слушаю задушевные истории подруг, ведь не для сплетен же. Мне всегда хотелось переплавить их тревоги и радости в слова, которые тронули бы сердца других незнакомых людей. Если слезами, пролитыми на моем плече, можно оросить слова, которые прячутся во мне, то пусть они прорастут и появятся на свет. Вдруг чужая боль, прошедшая через мое сердце, тронет кого-то или поможет перенести страдание? Толя все время спрашивал меня про одноклассников. Ему хочется, наверное, сравнить его жизнь с чужими, начинавшимися одновременно. Я не могу разболтать все, что знаю, это прозвучит пошло. Например, рассказывать о том кошмаре, который случился с Юлей Костомаровой, просто невозможно. А если об этом написать? И пусть у моих рассказов о судьбах близких людей будет один заинтересованный читатель – Толя, один любопытствующий – Дашка и один критик – Галина Григорьевна. А больше мне никто и не нужен…»

Она создала на рабочем столе новую папку и, подумав немного, присвоила ей имя «Тетрадь Татьяны Папиной». Первым документом в этой папке стали наброски к рассказу «Шуба».

«Кто из женщин не слышал хоть иногда стандартный мужской упрек: «У тебя одни тряпки на уме, сколько ни купи, все мало». Пожалуй, это один из наиболее справедливых упреков. Любим мы подарки, и особенно те, что можно на себя надеть. И пусть мужчины считают, что наряжаемся мы для них. Нет, они слишком плохо видят важные мелочи наших туалетов, поэтому мы одеваемся друг для друга. Кто лучше подруги или сотрудницы оценит, с каким изяществом вы решили смелую концепцию весеннего наряда, переплавив в себе последние показы мод и соединив новое с хорошо ношенным старым? Одежда для женщин и подростков – форма общения, послание, которое мы отправляем в мир в надежде на понимание и отклик. Это заявка на положение в обществе и статус, это попытка привлечь внимание единомышленников и сразу отказать чужакам. А мужчины сводят сложнейшую задачу нашего самовыражения к примитивной женской жадности. Не желают или не могут понять, как порой нестерпимо бывает надевать старые надоевшие тряпки. Все равно, что царевне опять натягивать лягушачью кожу.

Юлия была «стройна, бела и умом, и всем взяла», как писал в зрелые годы познавший многие женские тайны, уже женатый Пушкин. Она познакомила нас со своим вторым мужем, любимцем детей, друзей и женщин, обаятельным и щедрым Петром. Союз их был к тому моменту еще недавний, Юлька купалась в его любви, получая постоянные подтверждения своей красоте, молодости и уму. Он тоже был ей дорог. Светлыми летними вечерами верная жена поджидала мужа на даче у ворот, нежно заботилась о его диете, а подругам рассказывала о его многочисленных талантах.

Время, которое судьба дала нам пройти вместе, было славным периодом зрелых дружеских отношений. Мы вместе воспитывали детей, постигали науку преодоления житейских проблем и искренне восхищались друг другом. Частые походы в театр превращались в культмассовые мероприятия. Количество купленных билетов измерялось не местами, а рядами. «Сколько у нас билетов?» – спрашивали меня. «Два» – отвечала я, подразумевая, что мы должны уместиться с детьми, друзьями друзей и родителями на двух рядах балкона, где места, как известно, дешевле. Не помню случая, чтобы у нас остались лишние билеты. Чаще, задавив билетеров массой, мы проводили двух-трех человек сверх нормы. В антрактах распивая припасенный коньячок, кто-то обсуждал постановку, а Юля не забывала поговорить об обновках. Но походы в театр – небольшой штрих наших отношений. Все изменения в семейной жизни, карьере, благополучии происходили в нашем коллективе закономерно, однако не одновременно. Кто-то родил ребенка, а кто-то завел автомобиль и стал подвозить остальных из гостей к метро или иногда провожать в аэропорт. Квартирный вопрос долго оставался неразрешенным, но, в конце концов настал момент и первого новоселья, которое отмечалось на снятой с петель двери. Калейдоскоп событий, переживаемых вместе, позволял расширить горизонты каждого, а успех одного делился на всех. Но не во всем. Мужчины ревниво обсуждали автомобили, а женщины – детей. Юлина дочь от первого брака давала ей повод для гордости. Трудолюбие и способности девочки позволяли матери чувствовать себя и в этом среди нас самой лучшей.