Текст книги "Мозаика любви"

Автор книги: Наталья Сафронова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Наталья Сафронова
Мозаика любви

Часть 1
СВОЕ

Глава 1

– Красный «Порше», прыжки с парашютом, темнокожая любовница, драка с начальником, все эти традиционные признаки кризиса среднего возраста – полная чушь! – громко, с пафосом говорил самому себе, наслаждаясь одиночеством и вынужденным досугом, водитель весьма достойной машины, застрявшей в унылой пробке из-за вечного ремонта моста. Если бы кто-нибудь мог его слышать и возразить, то наверняка обсуждалась бы не одна, а две точки зрения представителей среднего поколения на проблему кризиса. Но пассажиров в салоне не было, и Анатолий Лобанов отстаивал свои взгляды в дискуссии со своим же внутренним голосом. – Даже если ты продал опостылевшую дачу или купил наконец пацанскую мечту – мотоцикл – это ровным счетом не значит ничего, кроме того, что с возрастом ты поумнел. Если не можешь видеть своего зама – значит, он тебе надоел. Не надо возвышенных объяснений для обыденных вещей. Вздорный характер и бытовое пьянство тоже можно свалить на кризис, но уж очень он становится затяжным.

Есть только один индикатор, показывающий, что судьба довела тебя до точки перегиба, что прозвенел твой звонок на второй и последний акт водевиля под названием жизнь. – На этом месте он мысленно перебил себя и ехидно прокомментировал: – Прекрасное начало для тоста о школьной дружбе, браво, Мак. Ой, простите, гражданин Макушкин.

«Собеседник» обратился к Анатолию Николаевичу Лобанову по школьному прозвищу, появившемуся в восьмом классе в период всеобщих переименований и сокращений. Тогда, творчески переработав все фамилии из классного журнала, Гриша Тиккер провел массовую раздачу прозвищ: Маковская стала Героинкиной, Крупинкин – Комочкиным, Лобанов – Затылкиным, Худякова – Толстой, Заволокин – Уволокиным… Большинство прозвищ остались только в классной стенгазете и не закрепились из-за длиннот и несоответствия индивидуальным особенностям. Те же прозвища, что приклеились, были отшлифованы коллективным сознанием, и Лобанов – Затылкин в конце концов оказался переименован в Макушкина и сокращен до Мака. В этом имени содержался какой-то иностранный, шотландско-ковбойский аромат, образовавшийся от слияния слухов о загадочных «Макдоналдсах», где кормятся ковбои, со славой великого Маккартни. «Иностранный налет» усугублялся еще и тем, что кроме изучения в школе английского дома Анатолий занимался французским языком. И еще тем, что он приносил в класс автомобильные и музыкальные журналы. Их завозили в Советский Союз африканские студенты, которым Толина мама помогала перейти с языка французских колонизаторов на язык, объединяющий пролетариев всех стран.

Судя по забытому имени и ехидному тону, последняя реплика принадлежала не внутреннему голосу Анатолия, а его соседу по парте Грише Тиккеру.

– Да, тост за дружбу можно произнести, тем более что наша с тобой, Гришка, скорая встреча и есть тот самый ужасный кризис среднего возраста, который нам не всем суждено пережить, – снизив голос до задушевной хрипотцы, произнес Лобанов и выслал машину в наконец-то образовавшуюся брешь. А выбравшись на МКАД, вернулся к разработке своей, только что появившейся теории. – Старость подстерегает нас не сединой и простатитом, а встречей одноклассников. Что произошло? Почему двадцать пять лет я не думал о них, не вспоминал всерьез, не чувствовал ничего при слове «школа»? Почему шестидесятилетний юбилей классной руководительницы я благополучно пропустил, даже не перезвонив никому, кто дал себе труд мне об этом напомнить, а через пять лет считаю день ее рождения значительным событием моей жизни? Она прекрасный педагог, сумевшая объяснить нам в девятом классе, зачем человеку литература, но нас было у нее много. Почему сегодня у нее будут только «наши» и почему я опять употребляю это слово по отношению к людям, с которыми у меня нет ничего общего вот уже больше двадцати лет? Почему мне сейчас не понятно, как я мог прожить все эти годы без моих парней? Я ведь помню не только наклейки на их дневниках, но даже цвет клеенок у них на кухнях. Наши гитары, сценарии и картины маслом на фанере, наши прогулы и перекуры за углом школы, запах школьного туалета и привкус крови на разбитых губах… Я не просто помню, а чувствую все это. Меня трясет от волнения, и я задыхаюсь от нежности к моим одноклассникам. Как я мог жить без Юрки Балакирева и как мог не приехать на похороны Боба? Почему не был на их свадьбах, не держал на руках их детей? Почему не работал ни с кем из них, не плавал на байдарке с Заволокиным и не переводил деньги на зону Щепе? Но вот вдруг ржавую заслонку памяти снесло и воспоминания ярче реальности нахлынули на меня как ворвавшийся в темноту солнечный свет. А между прочим, когда свет прошлого становится ярче настоящего, это и есть кризис среднего возраста. Вот когда прошлое и настоящее начнут спокойно уживаться вместе, это будет означать, что кризис прошел, а началась старость. Ну, может, не старость, а зрелость, – уже чуть спокойнее, себе под нос пробормотал Лобанов, останавливаясь у автобусной остановки, чтобы спросить местных жителей, где ему сворачивать к кафе «Елочка».

Неприметное заведение у кольцевой дороги было выбрано из соображений экономии средств собравшихся. Оргвзнос, включавший аренду, еду и подарок, составлял мизерную, с точки зрения Лобанова, цифру в шестьсот пятьдесят рублей. Желающие могли сделать дополнительные взносы напитками. Староста рассудила правильно, и поэтому емкий багажник «Ауди» Анатолия был заполнен ящиками с водкой, вином, коробками с соками, а поверх них внушительно мерцал прозрачным колпаком красавиц торт. Лобанов хотел проставиться за все свои дни рожденья, машины, должности, квартиры, а также и недавний развод. Во всяком случае, придумал такое объяснение на случай сопротивления общественности его взносу. Но когда подъехал, то увидел напротив распахнутых дверей «Елочки» чью-то «Тойоту» с открытым багажником, из которого знакомые до крика Юрка и Гришка вынимали тяжелые пакеты под присмотром какой-то тетки. Заметив медленно вплывающего во двор Лобанова, она жестом регулировщика показала ему, куда парковаться, и крикнула в темноту голосом Светки Овакян:

– Крупинкин и Федулов, на разгрузку!

Лобанов вышел из машины, открыл багажник и прикрыл глаза. Ему показалось, что он не выдержит встречи, независимо от того, остались его друзья такими же или изменились до неузнаваемости.

Его смятение прервал чуть гнусавый голос Крупинкина:

– Здорово, Мак. Что брать-то?

Став опять как в десятом классе Макушкиным, Анатолий открыл глаза и увидел такого же, как двадцать лет назад, тощего, но седого Витьку, а рядом с ним такого же плотного, но лысого Игоря. Изменения были понятными и нормальными. Он облегченно вздохнул и легко, без пафоса поздоровался с ребятами.

– Тащим все. Я – торт, вы – водку.

– Нет, торт – я, – возразила подошедшая тетка, из невзрачной внешности которой быстро нарисовался знакомый облик вечно хозяйственной Овакян. – А ты соки тоже вынимай, но не все, только томатный, другие есть.

– Галина Григорьевна уже здесь? – спросил Лобанов, прикидывая, брать ли сразу с собой подарок.

– Нет, за ней Токарева поехала, скоро будут. А у нас еще не все готово, газеты не развешены.

– Какие газеты? – удивился Анатолий, повернувшись к позвякивающему рядом водочными бутылками Федулову.

– Наши выпускные и новогодние тоже. Их Надежда привезла, нашла у родителей во время ремонта, – пояснил тот.

– Стенгазеты? Как же они не сгинули? – обратился Лобанов к тощей, очкастой и авторитетной Наде, руководящей размещением напитков в подсобке.

– А куда бы они делись с антресолей? Как я их туда засунула после выпускного, так они там и лежали до ремонта, – пояснила Батова.

– А после ремонта? – недоумевал Анатолий.

– Что значит после? Я его только начала, ему конца не видно, я даже еще не решила, ломать антресоли или оставить, – озабоченно поделилась бывшая редактор классной стенгазеты, занимавшей призовые места на районных конкурсах юных корреспондентов.

– Ломай, нечего пыль собирать, – как всегда радикально и безапелляционно посоветовала Ольга, внося охапку цветов.

– Дариенко, а ты откуда взялась? – не смог скрыть своего радостного удивления Федулов.

– Приехала на прошлой неделе квартиру продавать, – шурша целлофаном, скрывающим букеты осенних цветов, ответила Оля.

– Одна или со своим синьором? – уточнил обстоятельный Крупинкин.

– Одна, синьор работает шофером у моего сына – возит его в школу и на репетиции. Мы ведь живем в далекой итальянской глубинке, где общественный транспорт плохо развит.

– Приехали, идите встречать! – раздался звонкий голос Александрович.

Все повалили из подсобки как из класса на перемену, толкаясь и хихикая.

Из темноты улицы, грозно сверкая толстыми линзами очков и статно вздымая высокой грудью, вошла их классный руководитель, литераторша, наперсница поэтов и влюбленных, чуть постаревшая, но все такая же родная Галина Григорьевна. За ней по ступеням поднимались две закадычные подружки, соседки по третьей в правом ряду парте Нина и Таня. Все гурьбой двинулись в зал с накрытыми столами, а Лобанов вышел в прохладу октябрьского вечера. Открыл машину, достал с заднего сиденья коробку со своим личным подарком – эксклюзивным изданием любимого романа учительницы «Мастер и Маргарита» Булгакова. Кожаный переплет, золотой обрез бумаги, иллюстрации и комментарии делали эту книгу почти бесценной в глазах знатоков. Лобанов понимал, что никакой миксер, тостер или даже блендер не доставит бедной учительнице столько радости и гордости, как обладание такой книгой. Он шагнул было к огням «Елочки», но вернулся за букетом. Опять открыл машину, взял цветы, повертел их и оставил в машине.

– Ну что ж, классный час, посвященный достойной дате в жизни нашей дорогой Галины Григорьевны, считаю открытым, – волшебное контральто Нины легко покрыло остаточные шумы начавшегося застолья. – Предлагаю выпивать и закусывать, а по мере созревания произносить тосты, спичи и просто здравицы.

– Мы что, сюда есть приехали? – возмутился ворчливый Тиккер.

– Гриша, – задушевно обратилась к нему Галина Григорьевна, – ты столько пирожков съел под партой во время уроков, что сейчас можешь и поголодать.

За столом дружно хохотнули, и верный тон общению был задан. Каждый старался перещеголять соседа в точности и полноте воспоминаний. Удивительно, что частенько на вопрос: «А ты это помнишь?» – собеседник возмущенно кричал: «Я этого не знал!» – и рвался найти того, кто в свое время утаил от него нечто важное. Чтобы навести порядок и прекратить бесконечные вопросы каждого о каждом, бывшая классная руководительница решила провести перекличку. Она достала из сумки пожелтевшую тетрадочку с надписью «10 «А» 1979/80 уч. год» и объявила:

– Встаем по очереди, девочки называют новую фамилию. Каждый коротко рассказывает о себе, чем занимается, сколько имеет детей… Начали! Александрович Саша.

– Серегина. Секретарь-референт в телекоммуникационной компании, ребенок пока один. Жду второго, но об этом пока не знает никто – вы первые, – вскочив и слегка смутившись, доложила телеграфным текстом бывшая староста.

– Балакирев Юра.

– Все там же, на АЗЛК, испытатель, двое от разных жен, ищу третью.

– Балтийский Женя.

– Представляюсь по случаю присвоения очередного воинского звания – полковник. Главный инженер проектного института. Сын – курсант. Дочь – школьница.

– Батова Надя.

– Курдина. Подполковник МВД, доктор наук. Сын.

– Овакян Света.

– Бароян. Социальный работник. Вдова, сын уже женат.

– Дариенко Оля.

– Синьора Пачолли. Когда через нашу деревню проходит этап «Формулы-1», я работаю в баре, а так домохозяйка. Сын один, вывезенный из Москвы.

– Домнина Алла. Не отзывается? Значит, прогуливает. Тогда Емелин Витя.

– Директор небольшой компании. Холост.

– Заволокин Юра.

– Нет его, опять в походе. На Камчатке, кажется.

– Зеленцова Ира.

– Карпова. У нас с мужем бизнес по сборке компьютеров. В свободное время – инструктор подводного плавания. Одна дочь, призер Москвы по спортивным бальным танцам.

– Зямин Витя. Отсутствует? Ипатов Олег.

– Отец Олег. Настоятель храма Воскресения в селе Глухово. Детей четверо больших плюс одна маленькая. Младшей дочери полгода.

Радостные вопли зала были наградой отцу-герою.

Анатолий с уважением глянул на стройную фигуру вечной Олежкиной любви, Иры Костиной, сидящей за столом рядом со священником. Эти двое всегда были рядом: и за партой, и по алфавиту. На их свадьбу Лобанов был зван еще на выпускном, но почему-то не попал.

– Костина Ира.

– Янина. Министерский работник. Сын один, уже студент.

– А кто ж ему пятерых родил? – выразил общее недоумение справедливый и прямодушный Балакирев.

– Не я, – как всегда тихо, ответила за них обоих Ира, а Олег, опустив глаза, потеребил свою окладистую бороду.

Посочувствовав хоть и бывшим, но влюбленным, Галина Григорьевна продолжила перекличку, чтобы пресечь расспросы.

– Костомарова Юля. Нет ее? Крупинкин Витя.

– Инженер-системщик, плавал по морям, теперь ищу работу на суше. Сын и дочь.

– Красин Саша.

– Вычеркивайте его, Галина Григорьевна. Уже год как Саши нет. Сердечный приступ. Так же, как его папа Сергей Семенович, умер скоропостижно. Только из армии уволился. У него, по-моему, дочь от первого брака есть, – сообщила всем печальную новость Сашкина соседка по подъезду Аня Пименова.

– Вычеркивать я никого не буду, просто отмечу черным, – протирая вдруг запотевшие очки, отозвалась учительница и продолжила: – Лобанов Толя.

Забытое волнение перехватило горло. «Наверное, так у всех, – подумал Анатолий вставая, – что-то я стал сентиментален».

– Владелец торговой компании, так сказать, представитель частного капитала. Один сын, так что проблем с дележом наследства не будет.

– Литвинова Мила.

– Крупинкина. Занимаюсь версткой журнала «Лица». Дочь и сын.

– Лавыгин Петя. Тоже нет? Луговская Таня.

– По-прежнему Луговская. Работаю на телевидении. Дочь.

«Как просто наши судьбы укладываются всего в пару фраз, даже меньше, чем анкета. Конечно, подробности интересны, но не важны. Любопытно, Татьяна не вышла замуж или не сменила фамилию? Или, может, развелась и вернула себе девичью?» – успел подумать Анатолий, пока вызывали следующего.

– Маковская Оля.

– Горячева. Преподаватель английского, правда, не в нашей школе. Сын и дочь.

– Михайлова Ира.

– Казакова. Косметолог. Две дочки и… четыре внучки! Так что я бабка, но не старуха.

– Тимофеев Игорь.

– Подполковник запаса, работаю в редакции журнала «Аэрошоп». Дочь скоро сделает меня дедом.

– Пименова Аня.

– Операционная сестра. Уже на пенсии. Старшая дочка и сын маленький.

– Рыбакова Вера.

– Никушина. Работаю в цирке. Заслуженная артистка. В Москве на гастролях, приходите, у кого детишки маленькие. У меня дочка единственная, школу заканчивает, выросла уже.

– Рыков Валера. Вот уже десять лет как подчеркнут черным в моей тетрадке. Был первый в жизни и в смерти тоже стал первым. Я помню, у него дочка, на него очень похожа. Смирнова Наташа.

– Мыльцева. Доцент экономического факультета, у кого дети еще не студенты, имейте в виду. Два сына.

– Тарасова Люба. Не пришла? Тиккер Гриша.

– Инженер на химическом предприятии. Детей нет. Оформляюсь на ПМЖ в Канаду. Так что увидимся не скоро.

– Токарева Нина.

– Баланина. Врач. Сейчас не работаю. Дочку летом замуж выдала.

– Уваров Саша. Ну, с твоей карьерой мы все знакомы, гордимся, что вырастили в нашей среде «большого русского артиста» – как тебя в прессе величают. Как видишь, я даже критику о твоем творчестве читаю.

– Надеюсь, не всю. Работал в Малом театре, сейчас свободный художник, много снимаюсь. Детей трое, уже дед.

– Федулов Игорь.

– Профессор Пенсильванского университета, сейчас по совместительству преподаю в МГУ. Сын, к сожалению, один.

– Щепков Митя. Не вернулся еще из мест лишения свободы. Худякова Марина.

– Худяковой и осталась. Исполнительный директор транспортной компании. Сын единственный, музыкант. Может быть, ваши наших слушают.

– Ну, вот из тридцати одного выпускника восьмидесятого года сегодня пришли двадцать четыре. Хороший показатель, я думаю, – подвела итог бывшая классный руководитель. – Рада вас всех видеть. Федулова, как лучшего математика школы, прошу посчитать демографическую ситуацию в классе.

– Теперь, когда все опять познакомились, предлагаю выпить за нашу школу и уроки, в том числе литературы, которые давала нам дорогая Галина Григорьевна. Налили и встали, – скомандовала бывшая комсорг класса Нина.

«Как давно я не чувствовал этого простого единения с близкими людьми! – оглядывая лица одноклассников, с которых как будто сняли уродливые резиновые маски лет, думал Лобанов, поднимая вместительную рюмку водки. – Девчонки чуть не плачут. Мы снова вместе…»

– Позд-рав-ля-ем! – дружно гаркнули бывшие ученики десятого «А» и не менее дружно выпили.

– Если посмотреть с социологической точки зрения, то мы представляем собой многомерную модель современного российского общества, во-первых, и универсальную многофункциональную команду, во-вторых, – доктор наук Надя Батова излагала, как всегда, мудрено и убедительно. – Среди нас есть представители основных профессий, необходимых для нормального функционирования общества: врачи, учителя, священники, инженеры, ученые, артисты, журналисты, военные…

– Поддерживаю оратора. Давайте теперь выпьем за наших военных. У нас их, вместе с Сашкой, трое, правда, если милицию приравнять к армии, то с Надеждой четверо. Сашка уже ничего не расскажет, Женька у кульмана воюет, а Тимофеев разит врагов своим пером. Так что же нас защитить совсем некому? – витийствовал на своем участке стола Гриша.

– Ты поэтому Родину бросаешь на произвол судьбы? – съязвила Надежда.

– Да, Гриша, что это тебя в Канаду потянуло? Ну Израиль это хоть понятно было бы, – недоумевал Крупинкин.

– Витя, ты о чем? Подумай сам, какой из меня еврей? Мои глубоко идейные родители даже мысли не допускали о моем религиозном воспитании и делали из меня самого большого не еврея среди вас всех. Я даже не понимаю до сих пор, зачем кипу носить надо, – обстоятельно ответил на поставленный вопрос Тиккер.

– Это я тебе быстро объясню, хочешь? У меня муж еврей, правда, теперь не настоящий, поскольку женился на гойке, но про кипу он сыну толковал, я разобралась, – встряла в разговор Ольга Маковская.

– Тебе, училке, только дай возможность объяснять, потом сорок пять минут не остановишь, – подавил ее порыв Балакирев и, обратившись к Галине Григорьевне, спросил: – А у нас в школе кто-нибудь из нашего выпуска работает?

– Да, химию преподает Лена Чеснакова из «Б» класса, помните такую? – Учительница задала вопрос, обращаясь ко всем.

– Я помню, – отозвался Федулов.

– Так и мы помним, как ты, забыв про нас всех, бегал на переменах к ее классу, – с итальянскими интонациями нараспев проговорила синьора Ольга.

– А потом Щепа с Заволокиным его отбивали во дворе у оскорбленных бэшек, – напомнил Женя.

– А я где был? – возмутился Балакирев, обычно не пропускавший не одной школьной драки.

– Ты, наверное, с Александрович дополнительно математикой занимался, – предположила Наташа, и все дружно засмеялись, вспомнив, как добросовестная Саша запирала способного, но ленивого Юрку в классе, вставив снаружи в ручку двери метровую линейку. Средство было эффективным. Балакирев сначала бился в дверь, а потом от безнадеги принимался за задачки.

– А нашу химозу помните? Ее звали Валентина Петровна? – неуверенно предположил Уваров, который, ломая устоявшиеся представления об известных артистах, внимание к себе не привлекал, о ролях не рассказывал, знакомствами не хвастался, а скромно сидел рядом с Галиной Григорьевной и прислушивался к общему трепу.

– Валентина Тимофеевна, – подсказала Токарева, помнившая всегда всех по имени-отчеству.

– Она за год из безнадежных троечников Гришки и Валерки сделала победителей городской олимпиады по химии, – голос Тани Луговской прозвучал так же, как когда-то в классе, чуть с хрипотцой на верхних нотах.

– Меня родители заставляли, – признался Гриша, – а Валерка не мог смириться с тем, что он что-то не понимает, не может сделать, как все. Он ведь потом тоже химиком стал. Главным инженером большого предприятия.

– Что же с ним случилось? Я так не смогла разобраться, – обратилась Галина Григорьевна к притихшим одноклассникам. – Кто с ним общался до конца?

– Я, – отозвался Тимофеев, – видел его за пару дней до…

– Ты что, ничего не понял? – с упреком спросила Наташа.

– А что можно было понять в девяносто третьем? Гриша ошибается, Валерка был не главным инженером, а секретарем парторганизации. Разницу улавливаете? Ни партия, ни химия тогда никому не были нужны. Он пил последний год оттого, что не мог понять, где ему теперь быть первым, ведь все поменялось. Мы тогда с Толяном, – он кивнул в сторону Лобанова, – несмотря на мою армию и его науку, торговлишкой промышляли. Продали партию сапог, и я приехал к Валерке, денег ему привез. Хотя мы и не пили особенно, он меня не отпустил, уложил на диване. Я устал очень, заснул, а он все ходил по комнате, что-то говорил, будил меня даже пару раз. Я кивну и опять в сон проваливаюсь. А утром встал, мне бежать надо было – он спит. Ну, думаю, пусть выспится, ведь всю ночь бродил и ушел, попрощавшись только с его женой. Ну а через пару дней он из окна прыгнул.

– Проспал, значит, друга, – буркнул Федулов.

Рассказчик вскочил:

– Я один виноват, значит? Я хоть рядом был, а вы все ему в рот смотрели, а потом забыли. Если бы все вместе были, то, может, ничего и не случилось бы. Он в нас нуждался, только не мог об этом сказать.

– Почему не мог? – возразила Ира Михайлова. – Валера мне в тот год звонил, телефон где-то раздобыл.

– Я ему дала, – откликнулась Таня Луговская. – Он меня звал к Олегу в деревню, хотел покреститься.

– Ну и почему ты не поехала? – возмутилась Ольга.

– Работала без продыха на канале «2x2», помните такой? – вздохнула Таня.

– И я с ним не встретился, в плаваньи был. Когда вернулся, Милка говорит, Валерка звонил. Я кинулся, а его жена мне сказала, что уже сорок дней прошло.

– Похоже, он у всех вас помощи просил, – горько заметила Галина Григорьевна, – да никто не понял. Он же гордец был, привык, что всем нужен, а что наоборот – не знал, как сказать. У меня ведь его стихи остались где-то. Мы с ним много о поэзии говорили после уроков. Может быть, дочери передать? Ее кто-нибудь видит? Тимофеев?

– Да я свою-то вижу раз в полгода, – отмахнулся Игорь.

– Олег, а до тебя он не доехал? – обратилась Таня к отцу Олегу.

– Нет, я ведь тогда далеко от Москвы служил. Мне сестра говорила, что он звонил, спрашивал, как меня найти, но не нашел, видно. На все воля Божья.

– Давайте помянем Валерку и Сашку, пусть земля им будет пухом и вечная память в наших сердцах, – предложила Аня.

И все встали, выпили, не чокаясь, как на поминках.

– Галина Григорьевна, вам издание понравилось? – улучив момент, когда учительница осталась одна, поинтересовался Толя Лобанов, подсаживаясь со своим бокалом к юбилярше.

– Толя, ты же знал, что от такого подарка я не смогу отказаться, но неудобно, книга номерная, денег больших стоит. Мне неловко, что ты пошел на такие расходы, – несмотря на желание сохранить этот разговор между ними, Галина Григорьевна, как и многие пожилые учителя, говорила громко, выделяя каждое слово.

– Зачем же я их тогда зарабатываю, если не для того, чтобы подобные книги были у тех, кто их читает, а не у тех, кто их считает.

Каламбур собеседнице понравился, и она, одобрительно кивнув, спросила:

– У тебя дела идут хорошо?

– Если вы о деньгах, то хорошо, я владелец и совладелец нескольких компаний, могу выполнить не только ваши, но и свои желания, – успокоил ее Лобанов.

– Рада, что ты не потерялся в новой эпохе, но мне трудно представить тебя бизнесменом. Ученым, как Игорь, легче. Ты ведь после института в аспирантуру собирался? – продемонстрировала отличную память учительница:

– Я у себя в авиационном и поступил. Тематика была интересная, космическая, со стендов не вылезал днями и ночами. А потом началась эта заваруха. Я ведь рано женился.

– На ком? – Галину Григорьевну, как всякую женщину, интересовали подробности.

– Вы не знаете ее. Была первой красавицей нашего курса. В восемьдесят восьмом родился сын. Потом все начало рушиться, и я испугался, что не выполню обещания, данного самому себе, – сделать ее счастливой. Она рыдала и не могла отоварить талоны на водку и сахар. Я начал дежурить охранником по ночам на складе сельхозудобрений, разобрался от скуки в том, что называется бизнесом. Продал отцовские «Жигули», все равно денег на бензин не было, и начал свое дело. Первое время было страшно, потом интересно, потом престижно.

– А сейчас? – сочувственно положив руку на плечо Лобанова, спросила учительница.

– Делание денег – это очень простое и не интересное занятие, поэтому так мало народа его выбирают. Нового ничего нельзя, идеи только самые примитивные, даже пороки у всех одни и те же, причем основной порок – жадность.

– Толя, ты сгущаешь краски. Вокруг бизнеса сейчас столько же романтического ореола, как когда-то вокруг твоего любимого космоса.

– Вы, как всегда, правы в сравнении, но и полеты в космос – это тоже тяжелый, однообразный, каждодневный труд во имя каких-то неведомых целей. Главное отличие в том, что космонавт надеется приземлиться, а бизнесмену этого лучше не делать.

– Но ведь ты начал это, как я поняла, для семьи? Это немало, – успокоила учительница.

– Да, если она есть. С женой я разошелся два года назад, с сыном общаюсь регулярно, но не часто. Ну что это я плачусь вам? – поднявшись, Лобанов громко, чтобы перекрыть гомон за столом, предложил: – Ребята, у меня тост. Давайте выпьем за здоровье Галины Григорьевны, которая нам, седым и лысым, нужна так же, как была нужна прыщавым и тощим. Помните, как она нам говорила на уроках: «Наука может открыть тайны Вселенной, но научить жить и сделать счастливым она не в состоянии. Это подвластно только литературе».

– Ты это помнишь? – сверкнув глазами из-под аквариумного стекла очков, удивилась учительница.

За столом загалдели: «Мы все это помним!» – и руки с рюмками потянулись к ее бокалу.

– Я хочу продолжить Толин тост, – сказал знакомым телевизионным голосом Саша Уваров.

– А мы уж думали, что ты стал такой знаменитый, что без гонорара рот не открываешь, – успела ехидно заметить подполковник МВД Батова.

– Не знаю, как остальным, а мне Галина Григорьевна дала возможность стать артистом. Она сделала искусство – потребностью, а слова – реальностью. Помните, как в те времена, цитируя на уроках не материалы съездов, а Библию, Галина Григорьевна подчеркивала, что в начале было слово. Если бы мне не открылось наличие смысла в словах, значение их места и сочетания, их звучание и многозначность, я никогда не смог бы произнести их со сцены так, чтобы зритель понял меня, режиссера и автора. Это открытие, это приобщение произошло в девятом классе, когда я получил в четверти двойку по литературе. Спасибо вам, Галина Григорьевна, за ту двойку, за то, что провели со мной столько часов в пустом классе, заставляя вникнуть в слова, написанные великими поэтами, за то, что научили понимать искусство.

– Спасибо, Саша. Я думала, ты давно простил мне ту двойку.

Все дружно засмеялись.

– А вот я до сих пор не простила Таньке неполученную пятерку, – сквозь смех проговорила с дальнего конца стола Марина Худякова.

– Ну-ка раскройся! – подначила ее четырежды бабушка Ира.

– Это, наверное, было уже в выпускном классе, тогда Галина Григорьевна изобрела хитрый способ заставить нас читать по – больше поэзии.

– Это когда одни декламировали любимые стихи, а… – начала Мила Крупинкина.

– А другие должны были угадать, кто их написал, – продолжил ее муж Витя.

– Да, – подтвердила «злопамятная» Марина, обращаясь к школьной подруге. Мы с тобой тогда увлекались Валерием Брюсовым, помнишь? Ты стихи прочла, я слышу, что они женские, значит, из круга его поклонниц. Темперамент в каждом слове бешеный, мистика, вулканы какие-то. Я предположила, что это та самая барышня, которая из-за него застрелилась, Львова. Бумажки с текстом и полным названием источника мы ведь вам заранее сдавали, Галина Григорьевна, да?

– Признаюсь, в этом была моя маленькая хитрость, – усмехнулась учительница. – Книг было не достать, вот я и выясняла таким образом, кто что дома имеет, чтобы при случае взять почитать к уроку.

– Ой, а мы-то думали, вы, нас проверяете, – изумилась Аня.

– Я тоже не знала, зачем мы бумажки сдаем, – продолжила Марина. – Так вот, поднимаю я руку после Танькиного выступления и говорю: «Надежда Львова». Галина Григорьевна головой качает отрицательно, а я была настолько уверена, что стала настаивать: «Посмотрите в тетрадку!» А вы мне так разочарованно: «Я могу отличить одну поэтессу от другой без шпаргалки». Татьяна между тем становится бордового цвета и вылетает из класса, а меня оставляют без законной пятерки.

– А в чем там дело-то было? – решил разобраться далекий от поэтических тонкостей, но любопытный Тиккер.

– Понимаешь, Таня прочитала тогда свои стихи, но выдала их за стихотворение малоизвестной Надежды Львовой, которой Брюсов, в период увлечения, посвятил книгу «Стихи Нелли», – подробно, как на уроке, пояснила литераторша.

– А зачем? – выразил недоумение конкретно мыслящий Женя.

– А потому что «невыносимо душе любовное молчанье», как писала Ахматова. Тане очень хотелось, чтобы кто-то ее признание услышал и ответил, – растолковала учительница.

– А кто? – заинтересовалась Ольга.

– Ну в кого вы все были влюблены? – ехидно прошипел Федулов. – В красавчика Емелю. – И он кивнул в сторону помалкивающего весь вечер, потертого жизнью до неузнаваемости Виктора Емелина.

– Да нет, в конце школы все в Боба влюблялись, меня уже разлюбили, – попытался отклонить он такую честь.

– Да, это уже не важно, – подвела итог Токарева, – а важно то, что у нас с собой есть гитара и сейчас мы будем петь песни старые, как наша дружба.

Все загалдели и зашевелились. Лобанов так же, как герой фильма «Ирония судьбы, или С легким паром!», не любил самодеятельности, поэтому вышел на крыльцо перекурить. Там, чуть сутулясь, стояла с сигаретой в руке многократная чемпионка школы, района и даже однократная чемпионка города по плаванию Вера Рыбакова.

– Привет, Мак! – улыбнулась она ему, ведь им еще не привелось перекинуться и парой слов друг с другом.

– Привет, Вера. Как это ты из спортсменок в артистки подалась? Вроде художественной самодеятельностью не увлекалась?

– Ты про любовь слышал что-нибудь? – иронично спросила Вера и тут же добавила: – Слышал, минут пять назад, так чего недоумеваешь? Я из спорта попала в аттракцион к иллюзионисту, которому моя тренированность подошла, а уж там прилетел Амур.