Текст книги "Мозаика любви"
Автор книги: Наталья Сафронова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)
Эта свадьба и не должна была состояться из-за отсутствия такой, как казалось жениху и невесте, мелочи, как любовь.
Все началось накануне первой назначенной даты. Жених и невеста – оба эстрадные артисты были приглашены на концерт, но не просто как гости, а как возможные участники будущего проекта. Администратор усадил их во второй ряд сбоку от прохода, подчеркнув тем самым особое расположение главного режиссера концерта. Жених, полностью поглощенный карьерными планами для своего будущего семейного дуэта, ради чего и затевалась свадьба, не отрывал глаз от происходящего на сцене и только изредка отпускал профессиональные замечания, не поворачивая головы. В конце представления зрители устроили овацию, и труппа вывела на сцену постановщика как главного героя дня. Тот улыбался, кланялся и в то же время цепко оглядывал зал: кто из нужных людей пришел, как хлопают, не выходят ли раньше времени. Жених, уловив это, вскочил и стал яростно бить в ладоши чуть не в лицо склонившимся в поклоне артистам и режиссеру.
– Вставай, он на нас смотрит, – велел он невесте и глянул на нее строго.
Увы, встать она не могла. К этому моменту уже и сидела с трудом, истекая холодным потом и кусая губы. Дикие боли неизвестной причины терзали ее внутренности.
Овации кончились, публика начала расходиться, жених топтался рядом с невестой в растерянности. Хорошо, ее заметила подруга, пришедшая на концерт вместе с отцом – хирургом. Тот, бросив на страдалицу один взгляд, скомандовал:
– Ко мне в машину, срочно едем в больницу, у тебя острый живот.
– У меня завтра свадьба, – выдавила она синими губами.
На следующий день, как и положено невесте, она была вся в белом, только без фаты. На голову ей надели старую солдатскую шапку, и два пьяных шафера-санитара повезли ее не на тройке, а на дребезжащей каталке через двор в оперблок. Страх перед операцией прошел сразу, как только они выехали во двор. Ледяной ветер пытался сорвать с нее, обнаженной, застиранную простынку, доставшуюся вместо подвенечного платья, каталка буксовала в сугробах, а санитары не столько управляли ею, сколько держались, чтобы самим не упасть. То, что они везут тело не в морг, а на операцию, мастера экстремального вождения не учитывали и несколько раз чуть не вывалили больную в грязное снежное месиво. После такого путешествия приезд в операционную был избавлением, а наркоз – наградой за страдание.
Всех гостей, приглашенных на свадьбу, предупредить не успели, и тогда они, потолкавшись в загсе, нагрянули на квартиру к молодоженам. Узнав печальную новость, половина гостей разъехалась, остальные, освободившие себе этот день от других дел и настроившиеся на гулянку, решили ехать в институт Склифосовского и поддержать там больную морально. Поэтому когда наркоз стал отходить, а тошнота, наоборот, подступать, бедная невеста обнаружила вокруг себя гостей, бодро тусующихся у ее кровати, угощающихся и активно наливающих медперсоналу и выздоравливающим. От запаха еды, которую гости захватили со свадебного стола, ее рвало, мучительно хотелось пить. Что пить ей нельзя – усвоили все и не давали даже смочить пересохшие губы. Когда она засыпала, на тумбочке у ее изголовья кто-то допивал «на посошок».
Человек уязвим, но живуч: через две недели невесту выписали, а через месяц опять встал вопрос о свадьбе. Жених организовывал для них зарубежные гастроли, и нужно было срочно оформлять документы. В загсе, куда они пришли с ее больничным, им назначили ближайшее свободное время – утренние часы в будний день. Красивая машина с куклой на капоте, гости, праздничный стол, даже платье, которое теперь висело на ней как на вешалке, – все это унеслось от них на гремящей больничной каталке. Остались только обручальные кольца. Будь он не так упрям, а она не так покорна, надо было бы их продать, вырученные средства поделить, пропить вместе, дать взятку за оформление документов, да мало ли что полезного можно было сделать с неожиданно возникшими деньгами в эпоху социалистического дефицита и безденежья. Но они намека судьбы, столь явного, как нож хирурга, не поняли и опять затеяли свадьбу. Кроме колец, которые остались, нужны были свидетели. Те, кто был приглашен первый раз, уехали на гастроли, остальные кандидаты не могли вырваться с работы. Наконец удалось уговорить семейную пару акробатов, свободных утром, подъехать в загс. Последним препятствием стал сынишка акробатов, которого не с кем было оставить дома. Его решено было взять с собой, а потом накормить в кафе мороженым.
Церемония состоялась скромно, без музыки, но с фотографом, запечатлевшим брачующихся, их свидетелей и мальчика с широко открытыми от удивления глазами.
Может быть, он один из всех почувствовал в тот момент скрежет, с которым ломались судьбы всех запечатленных дежурным фотографом загса на пленке.
На выцветшей цветной фотографии всего пять человек. Жених с тонкими поджатыми губами, в светлом костюме и с твердым взглядом. Невеста, чьи белокурые волосы распущены по плечам, голова чуть склонилась к плечу жениха, как бы в поисках опоры. Рядом с ней в сером пиджаке и синей водолазке, с прической и усами а-ля «Песняры», широко развернув плечи, стоит свидетель, положив руку на плечо сына. Пышные, в отца, волосы ребенка смешно топорщатся, примятые зимней шапкой, которую его заставили надеть дома со скандалом, а испуганные глаза повторяют цветом и формой глаза матери. Та, как было задумано в сложной композиции свадебного фотографа, стоит рядом с женихом, чтобы не подчеркивать маленький рост невесты. На ней ярко-желтая мохеровая кофта, черная юбка и высокие сапоги. Она самая нарядная на фотографии. Или, может быть, эти цвета меньше потускнели за минувшие годы? Волосы стянуты в хвост, свидетельница улыбается, широко расставленные светлые глаза смотрят весело, ей забавно это приключение с утренней свадьбой. Щелчок – и этот запечатленный миг уже прошлое. А что в будущем?
Невеста, став женой, так и не уехала с мужем на гастроли – беременность, тяжелые роды. Через пару лет в начале перестройки муж, используя связи, обосновался в Италии, что в те времена было неплохо. Она же, оставив ребенка родителям и в надежде на заработки, отправилась к нему. Но он вскоре бросил ее, не желая делиться заработками, и она осталась с просроченной визой, без денег, работы и надежды скоро увидеть сына.
Женатый по документам, но опять холостой по жизни муж пытался продолжить артистическую карьеру, однако его сольный номер оказался никому не нужен, в их дуэте изюминкой была она. В результате его подобрали пожилые итальянские синьоры, и он стал жиголо, эффектно используя свой артистизм.
Свидетель вскоре после того, как была сделана свадебная фотография, съездил на заграничные гастроли, затем продал заработанную там валюту, конечно, не по курсу газеты «Известия». Получилось так, что покупатель попался стукач, это само по себе было не опасно, но тому обещали помочь с квартирой за результативную работу, и он сдал акробата в надежде, что циркач откупится. К несчастью, в этот момент у милиции как раз случился месячник борьбы с валютчиками, может быть, последний в эпоху социализма, поэтому акробат попал в тюрьму.
Свидетельницу, как жену преступника, уволили из цирка. Она принялась распродавать вещи. Сначала улетел тот пиджак, в котором муж как свидетель присутствовал на церемонии бракосочетания, чтобы скрепить своей подписью документ о создании новой ячейки общества. Потом в ход пошли его водолазки, цирковые костюмы, даже фирменный бритвенный станок, на который он когда-то разорился в Японии. Потом пришла очередь ее вещей. Желтую кофту удалось продать за сто рублей, и им с сыном хватило на месяц, но через месяц ничего не изменилось в жизни, и чемоданы продолжили пустеть. Цирковая буфетчица купила у нее самую шикарную вещь – джинсы, настоящие «Levi's». Столовавшийся и живший с ней участковый, увидев свою зазнобу в таких фирменных штанах, устроил сцену ревности с побоями, подозревая, что ковбойская одежда – гонорар за неверность. Чтобы избежать дальнейших недоразумений, буфетчица привела его к бывшей владелице джинсов. Конфликт разрешился с пользой для милиционера: он привлек безработную сразу по двум статьям: за спекуляцию и тунеядство.
Мальчика пристроить было не к кому, его отдали в детский дом, откуда он попал в зону для малолеток. Там его пышным волосам пришел конец, и мерзнущую бритую голову он сам прикрывал зимней шапкой.
Вот такая роковая получилась свадебная фотография, напоминающая: не будь рационален, не дави на судьбу с меркантильными целями и не свидетельствуй о том, чего не знаешь».
Дочитав эту печальную историю, Нина потрепала сидящего на подоконнике Василия по спине и крикнула хозяйке:
– Танюшка, ты освободилась?
Подруга появилась в дверях все с той же записной книжкой в руках и телефонной трубкой, торчащей из кармана халата.
– Тимофеев что-то знает, но молчит как партизан. Я думаю, он был не военным журналистом, а разведчиком, – мрачно покусывая губы, процедила Татьяна.
– Насколько я понимаю, одно другому не мешает, – откликнулась Нина. – Не представляю, что он может от тебя скрывать? Он Мака видел?
– Разговаривал. Поклялся мне, что Мак ему сам сказал, что поехал кататься на лыжах один. Может, это мужская солидарность? – недоверчиво проговорила Таня, хотя настроение у нее явно улучшилось.
Почувствовав это, Нина постаралась развеять последние сомнения:
– Зачем Тимофееву врать, он же не в курсе ваших дел. Ты панику зря подняла. Он мог с таким же успехом на тебя обидеться за то, что ты покинула его ночью без пылкого прощания и побежала домой. Толя тебе хоть позвонил, а ты записочкой отделалась.
– Ты что, правда думаешь, он обиделся? Но я же к ребенку поехала! – возмутилась Таня.
– К своему ребенку, бросив его без завтрака и ласки! А записку твою он мог и не прочитать. Ты ее на унитазе оставила? – уточнила подруга.
– Почему на унитазе? Я ее на последней странице моих рассказов написала. – Танины глаза опять наполнились слезами. – Ужас, он действительно мог их не прочитать и записки не увидеть!
– Вот если бы на унитазе, то обязательно нашел бы, а так никакой уверенности в этом нет, – продолжила Нина абсолютно серьезно, видя, что это вселяет в подругу надежду.
– Он мог подумать, что для меня все, что было ночью, лишь приключение? Неужели я произвожу такое впечатление? – недоумевала с растущей радостью Таня.
– Не знаю, но обижаться и страдать у него причин больше, чем у тебя, – строго подвела итог Нина.
– Что же делать? Звонить? – Таня стала искать торчащий из кармана телефон.
– А вот этого не надо! – запретила Нина. – Позвонить должен он.
– Нинка, но я что-нибудь должна сделать, а то меня страсти разорвут на куски, – пожаловалась влюбленная.
– Пиши, ты же у нас писатель теперь, – предложила одноклассница.
– Я ему письмо напишу и отправлю по электронной почте, чтобы он по дате увидел, что я все поняла сама, до наших объяснений, правильно? – обратилась она за поддержкой к советчице.
– В этих делах никогда не знаешь, что правильно, а что нет. Но чтоб тебе легче было – пиши ему письмо. Но только о чувствах ничего конкретного. Сейчас спать ложись, завтра, на свежую голову, напишешь.
– Нет, завтра Дашка приезжает. Нинка, спасибо, что приехала. Чтобы я без тебя делала? Но сейчас поезжай домой. Я в порядке. Маме позвоню, напишу Маку и лягу спать, честное слово, – бодро пообещала Татьяна, бесцеремонно выпроваживая подругу в холодную черноту январского вечера.
Глава 13
– Елена, у вас усталый вид, нельзя так изматывать себя на работе, – задушевно проговорил адвокат Берти, склонившись к рабочему столу своей помощницы в офисе.
– Это не я изматываю себя, это работа меня изматывает, – отшутилась Елена, почувствовав досаду на себя и на работу.
– Будем считать, что на сегодня она закончена, – пообещал патрон, – поездка к нашему русскому, надеюсь, обойдется без особых хлопот, а я сделаю все, чтобы доставить вам удовольствие.
Сказанная просто, без дежурного кокетства эта фраза отозвалась в Елене благодарностью, и она тепло посмотрела в глаза Витторио, не по годам яркие. Возникшая теплота с первых минут сделала их поездку приятной. Вырвавшись из городских теснин, они помчались по скоростной трассе, качество которой позволяло водителю вести неторопливую беседу, особенно не отвлекаясь на дорожное движение. Благодушное настроение, в котором пребывал Витторио после утреннего свидания с Кьярой, делало его приятнейшим человеком, внимательным собеседником и галантным кавалером. Постепенно Елена сменила дежурную сухость и постоянную настороженность на некоторую открытость. Для нее, выросшей в питерской коммуналке и проведшей юность на филфаковских тусовках, самым трудным в эмигрантском житье была невозможность поговорить на отвлеченные темы. Не потому, что ее окружали малообразованные люди, нет, просто тут это было не принято. В первый год пребывания в стране, когда она еще тянулась к соотечественникам, русская жена ее тогдашнего шефа дала ей простой урок общения с итальянцами:
– Если хочешь произвести впечатление приятной и умной женщины, – наставляла она новенькую, – спроси собеседника, что он ел на обед, выслушай, а потом спроси, где он собирается ужинать.
– Меня не сочтут дурой? – испугалась такого совета Елена.
– Нет. Но и ты их дураками не считай. Жизнь здесь нервная, а еда и разговоры о ней – универсальное средство отвлечься от проблем. Учти это.
Елена учла, и действительно за ней закрепилась репутация разумной и тонкой девушки. Сначала ее тянуло после гастрономического вступления поговорить нормально, то есть поделиться впечатлениями и мыслями, но потом она поняла, что в отличие от покинутой Родины в Италии хорошая еда предлагается к столу чаще, чем хорошая беседа. Она умолкла и в редкие моменты одиночества и праздности вела сама с собой длинные питерские монологи.
Сейчас в машине адвокату Берти понадобилось время и профессиональные навыки, чтобы разговорить свою попутчицу. Он отлично знал цену хорошему разговору, особенно в процессе обольщения дамы. В юности, когда девушек так много, а денег и ума так мало, он не постеснялся прислушаться к совету старика, каким казался ему сорокалетний сосед. Тот отбил у него подружку и чувствовал себя слегка виноватым. Даже не отбил, а она сама ушла к нему, обозвав на прощание Витторио самовлюбленным болваном. Юный неудачник встретил обидчика с желанием «разобраться» и действительно разобрался, но не с ним, а с устройством такого таинственного органа, как женское сердце.
– Чем ты лучше меня? – негодовал покинутый любовник, пытаясь схватить соперника за грудки.
– Тем, что я умею разговаривать, – не пытаясь оторвать его руки, спокойно заявил тот.
– Одними разговорами женщину не удержишь! – хвастливо воскликнул юноша, намекая на очевидное для него превосходство юной плоти над старым, изношенным телом.
– Ее не надо держать, ее надо заинтересовать, – терпеливо пояснил сосед.
– Ты ей рассказывал байки о себе? – презрительно усмехнулся юноша.
– Нет, я рассказывал ей о ней самой – это самая приятная тема для любой женщины. Учись говорить с ними, и тебе не придется тратиться на подарки. Хорошая беседа – самое нужное и дорогое, что один человек может дать другому. – С этими словами он дружески хлопнул Витторио по плечу и ушел к себе, где его преданно ждала бывшая подруга юного ловеласа.
Урок был усвоен, и та пассия стала последней женщиной, бросившей Витторио. С годами он стал мастером разговорного жанра и мог растопить лед любого женского сердца, было бы время и желание. Сейчас и то и другое было в наличии, и он угощал Елену задушевной беседой.
Увлекшись, шеф и его помощница поговорили о модерне начала и о постмодернизме конца двадцатого века, потом Берти сделал крюк и завез Елену в знаменитый курортный город Комо показать творение своего любимого художника. В «Дуоме» – главном соборе города, справа от алтаря, чуть подсвеченная косыми лучами из витражей, висело «Святое семейство» Бернардино Луини. Каждый раз, впитывая, вбирая в себя свет и красоту, струящуюся с этого полотна, Витторио задавался вопросом: почему художники одной эпохи видят мир через свою неповторимую призму? Почему эстетические идеи растекаются в эфире, не ведая границ, и определяют стили и формы с категоричностью государственных стандартов? Теперь он озвучил эти мысли в гулком, холодном чреве собора, не стараясь быть понятым. Елена с радостным восхищением смотрела на лица святых, а потом задумчиво произнесла:
– Я не удивилась бы, если бы вы сказали, что это неизвестный Леонардо да Винчи.
– Браво! – воскликнул ее собеседник. – Это именно то, о чем я говорил. Общность художественного пространства, присущее эпохе. Луини был современником, но не учеником и не последователем Леонардо. Он был не так красив, не так скандален, как да Винчи, у него не было склонности к наукам, но как художник он был равен моему земляку. Я тронут тем, как тонко вы чувствуете искусство, синьорита.
Они еще долго стояли у полотна под действием чар гармонии и радости и покинули собор как двое, посвященных магических тайн.
Вернувшись на трассу, Витторио гнал машину, желая порисоваться перед дамой своей лихостью, но ссылаясь при этом на обычно малозначимый для него предлог потери рабочего времени!
Елена задумалась, ушла в себя и не реагировала ни на смену музыки, звучащей в колонках, ни на смену пейзажа, мелькавшего за окном. Она упустила повод и начало истории, которую, не торопясь, рассказывал ей шеф, рассчитывая на ее внимание. Ей стало неловко, и она, развернувшись к нему, насколько позволили ремни безопасности, стала слушать его в столь любимой мужчинами позиции: «раскрыв рот». Но постепенно дежурный интерес сменился настоящим, она не могла угадать, к чему мэтр принялся подробно вспоминать один из эпизодов своей богатой адвокатской практики.
– О встрече со мной договаривался тот же приятель, – продолжал повествование шеф, и Елена не стала уточнять упущенные детали, – поэтому я даже не слышал ее голоса. Когда в назначенное время в моем кабинете появилась сутулая взлохмаченная тетка с обломанными ногтями и какими-то застиранными руками, я даже решил, что ассистентка перепутала и пустила ко мне не того клиента. Но посетительница представилась, назвав фамилию, знакомую всем, кто не пропускает в газетах первые страницы и следит за международной политикой нашей страны. Мы начали беседовать на тему бракоразводного процесса. Ее претензии к мужу, известному дипломату, были бесконечны и не имели формы имущественного иска.
– Он эксплуатировал меня, моя красоту, мои таланты, а теперь, когда стал слабеть, обвиняет меня во всех своих неудачах, грозит убить, если я не буду ему беспрекословно подчиняться, – причитала она, и я никак не мог добиться от нее формулировки, необходимой для судопроизводства. Тогда я предложил составить список спорного имущества, надеясь, что это отвлечет ее от обид. Но и в этом вопросе мы не могли сдвинуться с места больше часа. Заговорив о своем загородном доме, она рассказала мне историю его покупки. Муж посылал ее на переговоры с прежним хозяином, рассчитывая в обмен на ее любезность получить более выгодные условия. Ей удалось не вставить в счет прекрасную мебель в гостиной, потому что продавец любовался ею в этом интерьере и сказал, что не может отнять вещи, которые ей так идут. При этом определить теперешнюю стоимость дома мы так и не смогли, потому что начались рассказы о том, как она занималась реконструкцией, в то время пока муж прохлаждался в Рио-де-Жанейро. Я смотрел на это лицо в морщинах и мешочках, с лихорадочным румянцем на скулах и синеватыми жилками на крыльях распухшего от слез носа, и мне казалось, что она не совсем здорова и у нее на нервной почве началась мания. Я не мог только решить какая: преследования или величия. Мысленно я ругал моего приятеля, дававшего этой тетке рекомендации, как принцессе Диане, и решил сплавить ее по адресу – психиатру. У меня есть коллега, с которой мы часто обмениваемся клиентами. Зовут ее необычно – Сильва. Она психолог, но знакома и с психиатрией, так как работала в качестве судебного эксперта при определении вменяемости и дееспособности. Приняв разумное решение, позволяющее мне не тратить попусту время, – на этом месте рассказа Елена невольно улыбнулась, едва заметно, глазами, вспомнив многочисленные примеры умеренного трудолюбия шефа, – я под предлогом консультации избавился от нее. В разговоре с Сильвой я был категоричен и требовал не отпускать эту синьору ко мне до тех пор, пока она не начнет формулировать свои претензии мужу за три минуты. Я был уверен, что таким образом избавился от нее, и, успокоившись, забыл. Поэтому мне трудно сказать, сколько прошло времени: может быть, месяц-два, прежде чем я увидел в списке запланированных визитов знакомое имя. Я перезвонил Сильве, чтобы узнать, что меня ждет. Та была занята и, не вдаваясь в подробности, буркнула, что, мол, она свое дело сделала, теперь моя очередь поработать. Всю жизнь я терплю от близких и друзей упреки в лени, даже в ваших глазах иногда мелькает сомнение в моем трудолюбии, – пожаловался Витторио, не поворачивая к Елене головы. Затем он продолжил:
– Просто не считаю, что работа – это подвиг или жертва. Это нормальное состояние человека, такое же, как отдых. Не надо делать из работы культа, как это стало модно с легкой руки безголовых американцев, которые умеют только работать и ходить в кино. Трудоголики – народ не менее ущербный, чем алкоголики, они не знают, что делать с собой без работы, как другие не знают, что делать без выпивки. Европейцу не прилично так суетиться из-за работы, наша задача не создавать, а приумножать созданное до нас, а этот процесс требует осмысленности, неторопливости. Вы согласны? – прервал он монолог и посмотрел на Елену.
Та задумалась, но, наконец, отозвалась:
– Согласна, что есть отличие в работе пионеров, осваивающих новые земли, и старожилов, ухаживающих за виноградниками. Но в нашей стране нет ни тех, ни других, а есть две другие категории: те, кто выживает, и те, кто наживает. Для этих категорий работа лишь средство, а не цель, – поделилась Елена, употребив по эмигрантской привычке местоимение «наша» при упоминании о своей добровольно покинутой Родине.
Витторио отметил это и подумал, сколько же лет потребуется ей прожить в Италии, чтобы перестать считать своей Россию?
– Я работаю не меньше коллег, выигранных процессов у меня больше, чем у Монтовани например, но его считают работягой, а меня – повесой только за то, что после пяти меня нельзя застать в офисе, а его можно найти там и в десять вечера, – выплеснул адвокат Берти давние несправедливые обиды.
Елена промолчала, чтобы избежать неловкости в такой щекотливой теме. Выдержав паузу, Витторио вернулся к рассказу:
– Назначив время, я считал его уже заранее потерянным и был раздражен. Поэтому, когда в урочный час дверь открылась, и мой помощник ввел в кабинет посетительницу, огрызнулся: «Я занят, жду клиента».
– Я пришла, – весело объявила вошедшая за ним синьора. При виде ее я встал, ВЕСЬ, – позволил себе игривую интонацию рассказчик. – Статная, с высокой грудью, она сверкала обворожительной улыбкой из-под кокетливых полей шоколадного цвета шляпки, увенчанной бежево-сливочным пушистым перышком. Синьора села напротив меня, а я еще какое-то время стоял и откровенно разглядывал ее ноги, открытые для моего обзора чуть выше колен. Такую свободу мне давала все та же шляпка, широкие поля которой не позволяли хозяйке проследить направление моего взгляда. Она нетерпеливо качнула головой, перышко вздрогнуло и спугнуло меня, я сел и посмотрел ей в лицо. Общим между теткой, посетившей меня первый раз, и дамой, сидящей в моем кабинете сейчас, была только фамилия мужа. Подумав об этом, я вспомнил о деле и строго спросил, пододвигая ей лист бумаги:
– Синьора, вы готовы сформулировать ваш иск?
– Готова, – ответила она, положив руку на глянцевую поверхность листа, как на витрину. Легкий загар, мягкая кожа, длинные, идеально ухоженные ногти и кольцо стоимостью с мой автомобиль сделали эту руку столь же неузнаваемой, как и ее хозяйку.
– Отлично, это первый шаг, который нам потребуется для начала процесса о разводе.
– Это не первый шаг, но сделать нам его не потребуется, – мягко возразила она. – Я пересмотрела наши отношения с мужем и нашла возможность сделать их приемлемыми. Мы заключили договор, что он по первому моему требованию покидает загородный дом, когда я еду туда, и то же самое происходит с нашей квартирой. Таким образом, я пользуюсь нашей недвижимостью одна. Остальные имущественные проблемы мы также урегулировали в мою пользу, и я хотела бы рассчитаться с вами, мэтр, за ваши услуги.
Я понял, что теряю такого клиента, выдержка подвела меня, и, чтобы удержать ее, малодушно напомнил:
– Синьора, ведь вас собирались убить, вам угрожали!
– Вы правы, – ответила она, – но последнюю угрозу мне удалось записать на видео, благо в моем телефоне есть такая функция. Запись будет храниться у вас, чтобы у него не возникало соблазна нарушить наши семейные договоренности.
– Синьора! – воскликнул я в порыве. – Не могу судить о профессиональных качествах вашего мужа, но вы заставили противника капитулировать и составили мирный договор с дипломатическим искусством, заслуживающим восхищения. Я просто не узнаю вас.
– Неудивительно, – заявила она, вставая, – прошлый раз я была без шляпы.
Посмеявшись такой неожиданной концовке, Елена спросила Витторио:
– Так что же изменило отношения с мужем – шляпка или Сильва?
– Сильва просто собрала и настроила то, на что надевают шляпку, – голову этой дамы. А располагая тем и другим, она смогла найти аргументы, доступные пониманию мужа, и он заключил с ней мирный договор. Дипломатия – ведь это искусство выигрывать без войны.
Елена с уважением посмотрела на знакомое лицо шефа и с удивлением отметила его благородный профиль, блеск внимательных глаз, капризный изгиб губ – то, чего не замечала в текучке дней. «Берти умный и достойный мужчина, зачем же эта вечная маска фигляра? Зачем он старается выглядеть проще, чем он есть?» Ее размышления прервал неожиданный вопрос:
– А что из женских атрибутов является для вас залогом успеха? Что вам нужно, чтобы чувствовать себя неотразимой?
Вопрос был очень интимный и не простой. Елена задумалась, перебирая свои затаенные желания и ощущения. Витторио не мешал, сосредоточившись на дороге, поехал активно, обгоняя и перестраиваясь. Доверие, которое возникло между ними за эти часы, не подразумевало случайного ответа, да и самой Елене хотелось понять, что же для нее важнее всего? От чего чаще рождается чувство независимости и непобедимости?
Воспоминания отвлекали ее, не давая вычленить какую-то отдельную деталь, но наконец она задумчиво произнесла:
– Запах. Главное для меня, чтобы я правильно пахла. Это как камертон для музыкантов, тогда мое настроение, мои желания настраиваются на нужную ноту.
– Отличное сравнение, синьорита. Я знал, что вы очень тонкая и чувственная женщина, и вы лишь подтвердили мои догадки. Психологи считают, что чувствительность к запахам – это физиологическое проявление эмоционального мира человека.
– Я не знала, – заинтересовалась Елена, – но действительно могу моментально вспомнить не только факты и зрительные образы, но и настроение, связанное с тем или иным запахом. Причем настроение я не просто вспоминаю, а чувствую вновь.
– Значит, вы любите духи? – подытожил кавалер.
– Я люблю запахи, а духи – это консервы! – пошутила Елена, зная, что ее юмор оценят.
– Блестяще! – воскликнул Витторио. – Жаль, что наш клиент упорно отказывается от ваших услуг и тем самым лишает себя общения с таким прекрасным собеседником. Ну, может быть, он будет сговорчивее на этот раз? Кстати, мне хотелось бы узнать ваше мнение о соотечественнике.
– Умный, образованный, энергичный человек, – рассудительно проговорила Елена.
Адвокат кивнул головой в знак согласия с такой характеристикой, а потом поделился своим недоумением:
– Но ведет себя странно. Эта авария, флирт, вульгарное желание посвятить меня в не нужные для дела подробности… Чем вы объясните?
– Видимо, у него какой-то кризис. Человеку в таком случае надо выговориться. Вы для него, как случайный попутчик, которому легче раскрыть самое сокровенное, чем лучшему другу. Непонятно другое – как человек такого склада сумел заработать много денег. Для нового русского бизнесмена он слишком тонок. Наверное, пришлось себя ломать, упрощать. Видимо, сейчас это сказалось и вылилось в типичную для русских форму задушевных разговоров. Тем более что он встретил такого блестящего собеседника, как вы. – Елена вежливо улыбнулась и добавила: – Будь у меня возможность оплачивать ваши консультации, я беседовала бы с вами дни напролет, синьор Берти.
– Витторио. Для вас я сейчас просто Витторио, дорогая Елена. И мое время всегда в вашем распоряжении! – воскликнул польщенный шеф.
Елена смущенно опустила глаза, а ее собеседник продолжал задавать вопросы:
– Допустим, с ним понятно: увлечение, азарт, борьба с мужем подтолкнули его к совершению этих безумств, но, она, почему согласилась на эту авантюру с малознакомым человеком, иностранцем?
– Как раз с неизвестным мужчиной убежать легче, остается надежда, что он не такой, как все. Загадочный русский и надоевший муж, – для молодой женщины, которой хочется романтических приключений, выбор может оказаться не таким трудным. Думаю, что произвести впечатление на слабый пол ваш клиент может.
– Вам тоже нравятся такие мужчины? – вскользь поинтересовался Берти, не глядя на свою спутницу.
– Нет, мэтр, мне не нравятся такие мужчины. Они забыли, что в любви должна трудиться душа, а не тело. К тому же я не люблю спортсменов, считающих, что обязательно надо уложить женщину в постель. – Почувствовавшая себя к концу дороги свободно, Елена отвечала на вопросы Берти уже без оглядки.
Уловив в ее голосе искренность, собеседник задал вопрос, ради которого и был затеян весь этот разговор.
– Тогда, может быть, вам нравятся такие мужчины, как я? – Вопрос он смягчил лукавым взглядом, брошенным искоса на Елену.
Она ответила, не поворачивая головы, тихо и твердо:
– Мне вообще не нравятся мужчины.
После паузы Берти вздохнул:
– Что ж, это самая веская причина для отказа, Елена. Мое самолюбие почти не пострадает, равно как и наша с вами дружба, не правда ли?
– Конечно, Витторио, и спасибо за понимание. – Елена с благодарностью коснулась его руки.
– Понимание – это наша профессия, синьорита! Скоро нам предстоит упражняться в этом с нашим покалеченным клиентом, – посетовал Витторио, завидев слева от дороги больничный комплекс – цель их путешествия.
