Текст книги "Мнемосина (СИ)"

Автор книги: Наталья Дьяченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Ангелика подвинула карту, и от этого движения ее кружевной, отороченный розовым шелком манжет метнулся по столу, точно крыло райской птицы, оголяя белоснежное запястье. Блеснул украшенный подвесками браслет.

– Душечка, поздновато мне черви вытаскивать. От сердечных дел мне одна аритмия осталась, – покачала головой хозяйка, тем не менее карту приняла, покрутила и, уверившись в полной ее непригодности, отложила на прежнее место. – Мне теперь куда интереснее трефы, да покрупнее.

Возле стены на обитом сафьяном диване, точно античное изваяние, полулежал Ночная Тень: профиль четок и чист, высокий лоб перечеркнут темной прядью волос, рука с тонкими длинными пальцами покоится на подлокотнике в виде фигурки богини Ники. Взгляд его неотрывно следил за кузиной. Перед Звездочадским стояла одинокая свеча, колеблющийся свет которой порождал на стене отображение его профиля. Точно такой же профиль, но уже на альбомном листе, старательно заштриховывала Януся.

– С прогулки, Михаил? – приветливо улыбнулась Пульхерия Андреевна.

– Немного размял ноги, – сказал я, подсаживаясь к домочадцам с тем расчетом, чтобы оказаться как можно ближе к Янусе.

Платье ее было много проще сестриного, черты и краски милого лица не столь броски, но точно озарены внутренним сиянием наподобие того, как в рассветные часы озаряются восходом Авроры небеса. Подле Януси мое сердце сжималось от бесконечной щемящей нежности.

– Вы просто умница! Вечерний моцион способствует аппетиту. А я как знала, напекла печенья.

Прожив какое-то время гостем в семье Звездочадских, я успел запомнить их привычки. Пульхерия Андреевна была мастерицей по части сластей и сдобы, отсюда и происходил запах ванили от ее рук, запомнившейся мне при нашей первой встрече. По знаку хозяйки лакей налил травяного чая и пододвинул ко мне серебряный поднос, где грудой лежали крохотные ромбы, овалы и полумесяцы из рассыпчатого теста. В розетках поблескивали лужицы варенья из лепестков розы.

За спиной матушки Звездочадский заговорщицки прошептал:

– Не беспокойтесь, Михаил, ближе к ночи мы непременно совершим атаку на кухню. Враг в лице запеченного осетра, пары-тройки расстегаев и батареи домашних наливок будет повержен.

– Племянница привезла замечательную весть. Князь Магнатский приехал, – ради этой новости Пульхерия Андреевная подняла лицо от пасьянса и взглянула на меня, чтобы понять, как она будет мною воспринята.

– Князь Магнатский? – полюбопытствовал я, не желая разочаровывать хозяйку.

– Разве Януся не рассказывала вам? И до сих пор не показала его дворец?

Ни на минуту не прекращая штриховать портрет брата, Януся сказала:

– Какой интерес смотреть на запертый дом? Там все заросло от самой ограды. Князь приезжает не в первый раз, и мы отлично знаем, как оно обычно случается: погостит с недельку, да и укатит обратно за стену. А разговоров – на полгода вперед.

– Не наша забота судить о делах князя. Укатит, значит, так должно, – строго сказала дочери Пульхерия Андреевна. – А что до разговоров, так не мешало бы тебе начать к ним прислушиваться, люди зазря болтать не станут.

– Вот уж нет! Людям безразлично, о чем судачить, – заспорила было Январа, но кузина перебила ее.

– На сей раз обернется иначе. Князь уверяет, что путешествиям конец. Он хочет остепениться и будто бы даже подыскивает себе невесту среди местных прелестниц.

– Ангелика, да откуда только ты все знаешь?

– Вовсе не все, а только самое интересное. Но что до бала и до намерений Магнатского, знаю наверное: о том маменькиной горничной поведала ее сноха, брат которой у князя в форейторах. Во дворце полным ходом идет подготовка к балу. Ах, что это будет за бал! Одних только цветов заказано на две тысячи идеалов серебром! А музыканты, а кушанья, вина! Наверное князь позовет Лизандра, а коли его, тогда и его мышку-сестру. Бедняжка так некрасива! Напрасно она не носит очки, если постоянно щуриться, на лице появляются морщины.

– Кузина, будьте снисходительны к тем, кого Бог наградил не столь щедро, как вас, – мягко попеняла Январа.

Габриэль поддержал сестру:

– Не сомневаюсь, что для вас приглашение заготовлено загодя. Какой же бал без первой красавицы.

– Вы преувеличиваете, кузен. Однако на всякий случай я приобрела себе пару туфелек с бантами и серебряными пуговками и заказала у Жоры и Жоржа новое платье.

– Я всего лишь отдаю должное вашему очарованию. Глядя на вас, я начинаю понимать, почему наши отцы и деды прятали жен за высокими заборами.

– Вы осмелились бы держать меня за забором? Помилуйте, это же каменный век какой-то!

– О, ради вас я воздвиг бы забор до престола Господня.

– Вы настоящий домостроевец! – восхищенно молвила Ангелика. – Мне всегда нравились решительные мужчины.

Не будь я влюблен, я не разглядел бы за этой шутливой перепалкой интереса иного рода, однако собственные чувства придали мне зоркости к чувствам других. Я видел, что Ночная тень не на шутку увлечен красавицей-кузиной. Он вел себя как перед атакой: немного шальной, немного хмельной, стремительный, безрассудный и полностью сосредоточенный на объекте своего интереса. О чувствах Ангелики столь хорошо я судить не мог, но не сомневался, что она восхищается Габриэлем – Ночная Тень редко кого оставлял равнодушным.

– Вот, Габриэль, взгляни. Я закончила твой портрет.

Январа протянула брату лист, над которым корпела. На нем был изображен четкий профиль с высоким лбом, ровным носом и чуть выдвинутым вперед подбородком, даже прядь волос надо лбом была на своем месте.

– Пожалуйста, кузина, душечка, сделай и мне портрет тоже. Как я должна сесть, чтобы получилось хорошо?

Не дожидаясь ответа, Ангелика перепорхнула от стола на диван, где и умостилась, плотно прижавшись к Габриэлю. Януся нарисовала и ее. После чая мы собрались на прогулку по парку. Пульхерия Андреевна нашу затею не поддержала, сказав, что ее разморило и ей хочется побыть наедине со своими мыслями. Мы разбились на пары: я шел с Янусей, а Звездочадский предложил руку Ангелике.

Несмотря на позднее время, вечер был полон пробудившейся жизни. Вокруг пересвистывались, пели и стрекотали птицы – им наступила пора вить гнезда. Крылатые тени летали через небо по двое и щебетали без умолку. Мы бродили по туевой аллее, озаренной ровными рядами электрических фонарей, а затем сошли с нее на дорожки, уводящие прочь, во тьму. В обрамленной кружевом ветвей черноте сочно блестели звезды. Я отыскал руку Январы и переплел ее пальцы со своими в прочный замок. Смелый от темноты, спросил:

– Мне далеко до Лизандра, но все же позвольте, я прочту вам стихи?

– Вдобавок к воинской доблести вы еще и поэт? Отчего вы таились столь долго?

– К сожалению, я лишен дара сочинительства. Эти стихи вышли не из-под моего пера, однако услыхав их, я подумал о вас, благодаря чему они засели в моей памяти крепко, точно пуля – в кости.

Не дожидаясь разрешения – и боясь, что она заставит меня молчать, я принялся декламировать:

В топке дня догорело, прогоркло,

Ухнуло, выпустив стаю минут…

Впервые в жизни я читал девушке стихи. Мне было неловко, лицо мое горело от смущения, чего, к счастью, не было видно под покровом темноты. Ни на одной, даже самой безумной из наших армейских вылазок, я не волновался так, как теперь, пересказывая на память строки о любви. Разумеется, в моем исполнении это были всего-навсего красивые слова, до Лигеи с ее талантом менять мир мне было далеко, но Януся прошептала восхищенно:

– Какие прекрасные стихи! Я скажу вам сейчас одну вещь… – она запнулась, в наступившей за тем тишине было слышно, как хрустит гравий под ее туфельками, и особенно громко звенят в ночи птичьи трели. – Я безмерно рада, что мы повстречались. Я нашла в вас родственную душу: тонко чувствующую, понимающую, предвидящую. С вами можно объясняться без слов или вовсе молчать, не боясь остаться непонятой. Древние верили, будто друг – это одна душа, живущая в двух телах[3]. Теперь ночь, время сказок и тайн, я поведаю вам одну легенду. В давние времена существовали люди Луны, что звались андрогинами. Эти люди соединяли в себе черты мужчины-солнца и женщины-земли. У них было по две пары рук и ног, по два лица, чтобы глядеть в противоположные стороны; слушали они двумя парами ушей и смотрели на мир в четыре глаза. Благодаря таким особенностям, андрогины были сильны и захотели занять место богов. Прознав о том, боги принялись советоваться, как избавится от столь опасного противника, и придумали разрубить каждого андрогина надвое. Так из одного человека Луны получилось по два обычных. Но на этом боги не успокоились. Они перемешали половинки, и с тех пор разделенные части, помня, что некогда были едины, ищут друг друга. Если же им удается встретиться, они не разлучаются уже никогда[4]. Но отыскать свою половинку большая удача. Многие потратили жизнь на бесплодные поиски. Мне посчастливилось куда больше: я встретила вас!

Беседуя, мы удалились от Звездочадского и Ангелики или это они удалились от нас, желая уединенья. Мы оказались вдвоем среди высоких деревьев, среди прозрачного воздуха и птичьих перезвонов. Сердце мое переполняла любовь. Воодушевленный словами Януси, я подхватил ее на руки и закружил, выкрикивая небу слова благодарности за этот вечер и за эту удивительную девушку. Надо мной крутилась звездная карусель, и казалось, будто сам Господь улыбается с высоты.

Утром следующего дня я отдал Янусе шкатулку, не желая оставлять подарок на спешку прощания. Девушка только вернулась из оранжереи и теперь расставляла в вазы принесенные цветы. С влажных листьев срывались искристые капли, в воздухе витал горьковатый аромат свежесрезанных стеблей, и сладкий – от соцветий. Я замер в дверном проеме, наблюдая, как по-лебединому плавно движется Януся, как она прикладывает цветок к цветку, руководствуясь ведомыми лишь ей ощущениями гармонии, как склоняет она на бок изящную головку, увенчанную короной кудряшек, как поправляет букет, что-то шепчет, целует цветочные лепестки, и от движения шаль струится с ее плеч, открывая тонкие косточки ключиц. Это было самое настоящее таинство, за которым я следил, затаив дыханье и боясь вмешиваться.

Но вот Януся выпрямилась, поправила шаль и заменила меня:

– Не стойте в дверях, Микаэль! Идите сюда. Как вам нравится букет?

– Он достоин служить украшением императорского стола! – заверил я с горячностью. – Я искал вас.

– Уже с утра?

Януся удивленно приподняла брови и улыбнулась, обнажая ровные белые зубы. Я не мог ею налюбоваться.

– Похоже, я искал вас с рождения, – наконец прошептал я, завороженный ее чарующей прелестью, дурманом первой весны, не веря до конца в то, что посмел объясниться в своих чувствах этой великолепной, полной жизни девушке, и что мое объяснение было принято ею благосклонно.

– Зачем же?

– Что?

В нежном утреннем свете, струящемся от окон, плясали пылинки, создавая вокруг Януси сверкающий ореол, отчего она казалась иконописным идеалом высшей чистоты.

– Зачем вы меня искали?

– Ах, да. Я взял на себя смелость приобрести сувенир, чтобы он напоминал вам обо мне, когда мне настанет время воротиться в армию.

Я протянул Янусе шкатулку, упакованную гномом-продавцом в шуршащую оберточную бумагу. Тонкими пальчиками девушка принялась распускать ленту, которой та была перевязана.

– Разве вы уже собрались нас покинуть?

– Нет, нет, если только мое общество не начало тяготить вас.

– Тогда вы поторопились с подарком… ах, что за прелесть!

Обрывки бумаги упали на пол. Каменные ягоды, вырвавшись из бумажной темницы, вобрали в себя солнечные лучи и точно маленькие призмы рассыпали их сотней отблесков.

– О, Микаэль! Вы просто чудо! Как вы догадались? Эта шкатулка понравилась мне еще в лавке, даже уходить не хотелось. Вы, верно, будете смеяться, если я признаюсь, что видела ее нынче ночью во сне.

– Никогда я не посмею смеяться над вами.

– Вы сделали меня такой счастливой – хоть минутку подержать в руке столь совершенное творенье, хоть на миг вообразить себя его полноправной хозяйкой. Но я не могу принять от вас такой дорогой подарок, – и она решительно протянула мне шкатулку.

Столь же решительно я обхватил ее ладони своими, крепче прижимая их к каменным бокам ларца.

– На свете для меня нет ничего дороже вас. И нет ничего, чего я не мог бы сделать или чем пожертвовать ради вашего счастья. Шкатулка – слабый отблеск моих чувств. Не отвергайте ее, как не отвергли мои чувства. Мне приятно будет думать, что вы вспоминаете обо мне хоть иногда.

Январа медленно поставила шкатулку на стол, где уже лежали цветы, порывисто обняла меня и расцеловала в обе щеки:

– Спасибо, спасибо! За вашу внимательность, за чуткость вашу спасибо! Я ничем не заслужила дружбы такого замечательного человека, но безмерно рада нашему знакомству.

От столь бурного проявления чувств мне сделалось одновременно и приятно, и неловко. Я бормотал: «Не стоит благодарности», но внутренне таял от касания любимых рук и губ и от выражения счастья на милом личике Януси. Вечность, что мы провели друг против друга, была прервана появлением лакея, доложившего о гостях. Мы поспешно разомкнули объятья, хотя ничего предосудительного не было в наших чувствах, если только не считать любовь за преступление.

Однако скрыть радостное возбуждение от подарка Януся не сумела:

– Взгляните, какая в мире существует красота! – Арик и Гар, а ранними визитерами оказались именно они, закивали, но не столько шкатулке, сколько лучезарному настроению Януси. – Если вы к Габриэлю, то вы опоздали. Он уехал спозаранку.

– Куда же? – полюбопытствовал Арик.

– Ни я, ни маменька не пытаем брата о причинах отлучек. В нашем доме такое не принято.

Я позволил себе вмешаться и избавить Янусю от дальнейших расспросов.

– Наш с Габриэлем отпуск нечаян, вскоре нам придется вернуться в часть, а сколько еще продлится военная кампания, одному Господу ведомо. Как я понимаю, мой друг используют любую возможность устроить дела семьи. Я бы и сам поступил также.

Я был уверен, что мои объяснения соответствуют действительности.

Габриэль присоединялся к нашим с Янусей прогулкам лишь изредка. И если сестра показывала мне живописные пейзажи да чарующие тихие местечки, то брата, азартного по натуре, влекла опасность. Благодаря Ночной Тени я едва не утонул в горной реке, пытаясь форсировать ее вброд, по его научению вскарабкался на скалу Отчаянных, чтобы нацарапать на самом верху свои инициалы; влекомый им же спустился по веревке в зев пещеры, где целый день провел под каменными сводами при свете тусклого фонаря. «Уж коли я привел вас сюда, то не выпущу, прежде чем покажу скульптуры, изваянные самой природой, и рисунки племен, населявших эту благодатную землю прежде нас» – пригрозил Звездочадский, и действительно протащил меня порядка двадцати верст под землей, после чего милостиво отпустил, чумазого и перепачканного, точно крот.

Но куда чаще Ночная Тень извинялся и исчезал. Хотя я скучал по товарищу, к которому порядком привык за время военной кампании, требовать от него большего, чем он уже для меня сделал, было бы черной неблагодарностью. Я искренне радовался, что Габриэль устраивает благополучие родных, тем паче его отлучки позволяли мне проводить больше времени с Янусей.

– Мы ненадолго, – сказал Гар, – Арик решил устроить игру в фанты.

Януся захлопала в ладоши:

– Какая славная идея!

– Только мы никак не могли договориться, кому принимать гостей, ведь в прошлый раз это был Арик.

– Да, а в позапрошлый ты, так что теперь мой черед!

– Но у тебя собирались дважды, нечестно стяжать все себе лавры.

– А прежние оба раза собирались у тебя.

– Постойте, постойте, я не успеваю и уже окончательно запуталась, – замахала руками Януся. – Все-таки у кого из вас мы встречаемся?

– А вот и не угадала, – отвечали братья с улыбками детей, тайком от нянек съевших банку варенья.

– Мы так и не определились. Поэтому приняли Соломоново решение: пригласить гостей к Аполлоновым. К Лизандру, – пояснил Гар, а Арик пропел:

– Мы вас приехали позвать, друзья, на торжество: Лизандр гостей решил собрать, не зная сам того.

– Не ведая того, да-да, вот так, – эхом откликнулся Гар.

Я изумился:

– Вы шутите?

– Без шуток. Мы как раз едем его предупредить. А к вам заскочили на минутку, потому что по дороге.

– А вы не думали, что он может отказать?

Гар махнул рукой:

– Арик его уболтает, Арик кому хочешь зубы заговорит. А вернее всего, и уговаривать не придется, Лизандр и сам большой охотник до хорошей компании. Мы непременно станем петь. Кто-нибудь танцевать. Я уже придумал задание своему фанту, заставлю его предсказывать судьбу: «Кукушка, кукушка, дай свой ответ: сколько прожить осталось мне лет?» Будет весело. Так Габриэлю и передавайте, а мы отправились до Аполлоновых, иначе не успеем.

– А если у тебя окажется фант Ангелики? – спросил Арик развеселившегося Гара. – Достанется тебе ее кружевной платочек. Уж она-то куковать сроду не станет!

– Как это не станет, когда другие станут? Все должно быть по-честному.

– Она тебе по шее накукует, а не по-честному! Спору нет, будет весело.

И, хохоча, пританцовывая, напевая дуэтом и бурно жестикулируя, Арик и Гар уехали столь же стремительно, сколь и появились.

– Они впрямь уговорят Лизандра поддержать свою затею? – спросил я у Януси, наблюдая в окно, как экипаж побратимов выезжает за ворота усадьбы.

– Не сомневаюсь, – отвечала она. – Не обманывайтесь их балагурством, оно только для друзей. Поведаю вам под большим секретом, Арик – ведущий солист Обливионской оперы. А теперь догадайтесь, из-под чьего пера вышли его арии, кто самый пылкий почитатель его таланта? Не оставляет без внимания ни одно выступление, садится в первом ряду, громче других кричит «Бис!» и дарит огромные корзины цветов? Да-да, именно Лизандр. Мы гадаем порой, зачем Лизандр ходит в театр: то ли послушать пение Арика, то ли насладиться собственными стихами, – вот вам шарада. Надеюсь, Габриэль воротиться к вечеру. Ах, шутники! Выдумали только – кузина в роли кукушки!

[1] Составить представление о понравившейся Январе шкатулке можно в минералогическом музее им. А.Е. Ферсмана в Москве (или на его же сайте), где среди прочих экспонатов выставлено пресс-папье, украшенное точно такими же ягодами. Но я решила, что пресс-папье не самый романтичный предмет, потому превратила его в шкатулку.

[2] Лигея – одна из сирен в античной мифологии.

[3] Высказывание принадлежит Аристотелю.

[4] Январа пересказывает легенду об андрогинах из диалога Платона «Пир».

VII. Фанты. Шутки смешные и не очень. Шутки памяти

VII. Фанты. Шутки смешные и не очень. Шутки памяти

Память, ты слабее год от году,

Тот ли это или кто другой

Променял веселую свободу

На священный долгожданный бой.

Знал он муки голода и жажды,

Сон тревожный, бесконечный путь,

Но святой Георгий тронул дважды

Пулею нетронутую грудь.

Николай Гумилев

На правах соседей мы с Янусей и Габриэлем, который успел воротиться из своей отлучки как раз к назначенному часу, отправились в усадьбу Аполлоновых пешком. Пульхерия Андреевна, сетуя на больные ноги, велела заложить экипаж и наказала нам не ждать ее. Януся была особенно хороша в бледно-розовом платье и шали с маками, без которой я уже не представлял себе сестры Звездочадского. Наряд дополняла крохотная шляпка, не прикрывавшая ни лица, ни волос и не спасшая бы от дождя или летнего зноя, – ее единственным назначением было умножать красоту обладательницы. Мы с Ночной Тенью остались верны кавалерийской форме, которую вычистили и отутюжили слуги.

Идти было легко. Душу согревало предвкушение праздника. Этим чувством были пропитаны все дни, проведенные мною в Мнемотеррии. По мере приближения даты, на которую было намечено наше возвращение, я все больше осознавал, что отныне к тоске по родным местам примешается ностальгия по Обливиону, чьи островерхие крыши вторят вершинам гор; по усадьбе Звездочадских с царящей в ней атмосферой домашнего тепла и уюта; по людям, с которыми я познакомился здесь, и больше всего по милой моей Янусе.

Во власти сентиментального порыва я обернулся к сестре Зведочадского:

– Януся, обещайте писать мне на фронт! Ничто так не скрашивает солдатские будни, как весточки из тыла.

Ночная Тень уловил мое настроение:

– Что за хандра на вас напала, мой друг? Разве вы не хотите накрутить хвост врагу? Что до меня, то я жажду возобновления военных действий с большим нетерпением, право же покой не моя стихия. Не поймите неверно, я люблю поэзию и музицирование, но пуще любых гармоний мой слух услаждают скрип седла, крики врагов и грохот орудийных залпов. Риск, опасность – вот то, ради чего стоит жить!

– Я всецело разделяю ваши ожидания, – заверил я Звездочадского и помимо воли вспомнил о своей незавидной участи отставника. – Однако мне настолько пришлась по душе Мнемотеррия, что жаль будет расставаться с ней и с вашей чудесной семьей.

– Выше нос, мой друг, какие наши годы! Вы живы, да и я покамест не собираюсь в могилу. Бог даст, мы еще не раз вернемся сюда. Вернемся победителями.

За разговорами мы дошли до имения Аполлоновых. Дом выстроен был на возвышенности, нисходящей к реке Селемн. Подъемы перемежались небольшими ровными площадками, на которых были устроены клумбы, усаженные тюльпанами и нарциссами. То тут, то там к склону лепились хозяйственные постройки, стоящие высоко, дабы избежать разрушительной силы реки. По случаю вечернего времени окна усадьбы лучились мягким янтарным светом, то и дело мелькали тени, доносилась музыка и смех. Мы вошли сквозь потайную калитку, миновали сад и принялись взбираться по склону.

Пока мы поднимались, я с любопытством рассматривал дом, которому неведомый архитектор придал сходство с замком, только не настоящим, а сказочным. Так легки были венчавшие крышу башенки, так воздушны изгибы арок и изящны балконы, что гулять по ним без риска порушить могли разве птицы да прочие крылатые создания. Окна крытой веранды своими цветными стеклами походили на витражи. Они были огромны, а узорчатые проемы меж ними, напротив, узки. Какой же красивый вид, должно быть, открывался оттуда!

Двери были распахнуты настежь, пропуская гостей, и выплескивая наружу свет и голоса. Нас встречал наряженный швейцар в пудреном парике, чья ливрея походила на безрукавки стражей, а на поясе в ножнах висел длинный кинжал.

– Он ведь бутафорский? – прошептал я Звездочадскому.

– Вы о чем?

– Кинжал этого слуги. Своими размерами он не уступит иному мечу.

– Будь покойны, кинжал настоящий! На моей родине крайне серьезно относятся к оружию, никто не возьмется ковать его потехи ради.

Мы миновали этого весьма колоритного привратника и проникли в царство электрического света и сверкания хрусталя. Первозданной белизной сияли украшенные лепниной потолки, едва заметно колыхались тяжелые портьеры, огромные зеркала отражали роскошь и блеск.

Я с радостью отыскивал знакомые лица. Вот вдохновители вечера Арик и Гар, фонтанирующие безудержным весельем, разные, но схожие, дополняющие один другого в каждом порыве. Вот Лизандр – расфранченный, на высоких каблуках, порядком подшофе, с непременным шампанским в руке, вот подле него тенью стоит сестра: руки с ниспадающими рукавами опущены вдоль тела, высокий ворот застегнут наглухо, волосы без изысков стянуты в тугой узел. Уже приехал шут и пересмешник Горностаев, издалека, невидимый, изрекал непреложные истины флегматик Разумовский.

Из новых лиц были девушка лет семнадцати, плотная сложением, с крупными чертами лица, но при этом вполне миловидная, и молодой человек с аккуратной рыжей бородкой и нежной, как лепестки цветка, кожей. Девушку звали Марика, молодого человека – Антон, они были помолвлены. Марика доводилась дальней родственницей и ближайшей наперсницей Сибель.

Пока нас представляли друг другу, Гар молотил по спине Ночную Тень в бурном приветствии:

– Никак тебя не застать! Где ты прячешься, какими тропами бродишь, что за песни поешь вдали от нас? Или нашел себе новую пассию?

Звездочадский пожал плечами, аккуратно высвобождаясь из медвежьих объятий:

– Чего же ты ждал? Меня больше года не было дома, столько дел нужно обустроить. За время военной кампании я скопил некоторый капитал, теперь рассчитываюсь с долгами и попутно влезаю в новые.

– Твой друг примерно то и сказал. Хорошо хоть ты выкроил время прийти на наш вечер, не то опять канешь за стену, и поминай, как звали.

– Скажи лучше, Ангелика уже приехала? – осведомился Габриэль с нарочитой небрежностью, которая никого не обманула.

Гар махнул рукой:

– Когда она являлась вовремя? Наша красавица, точно осеннее солнышко, день ото дня все больше запаздывает.

Прислушивавшийся к разговору Горностаев покачал головой, как доктор при виде неоспоримых признаков смертельной болезни:

– Ба, Габриэль, ужели и вы попали под действие ее чар? Белые плечи, нечаянные касания, взгляд из-под ресниц, проникновенный голос – все это гипнотизирует. Минута – и вы не сводите с нее глаз, другая – и вы прочно увязли в ее тенетах. Как я собираю курьезы, так Ангелица коллекционирует поклонников. Будьте покойны, она появится непременно, без внимания она чахнет, и шаромыжника[1] своего приведет, какая же прекрасная дама без пажа!

Звездочадский, сощурясь, холодно глянул на Дмитрия Константиновича:

– Вы до сих пор злитесь, что она разорвала вашу помолвку.

– Увольте, я этому рад. Наши семьи сговорились о браке, когда мы оба были несмышленышами. Брак в колыбели, вот забава! Мы абсолютно не подходим друг другу, так что в амурных делах я вам не противник. Но даже за вычетом моей персоны вам предстоит сразиться с целой армией воздыхателей.

– Полагаете, я страшусь армий? – с вызовом спросил Габриэль.

Январа, все это время стоявшая рядом со мной и тоже вынужденная выслушивать остроты Горностаева, взяла меня под руку:

– Дмитрий, позвольте мы вас оставим? Представлю Микаэля хозяевам.

– Спасибо, – прошептал я сестре Звездочадского, едва мы отдалились на приличное расстояние. Остроты этого желчного субъекта не вызывали у меня приязни.

Аркадия Граньевича, отца Лизандра и Сибель, мы застигли сладко дремлющим в кресле в своем кабинете. Ноги его укутывал шерстяной плед, очки в толстой роговой оправе грозили сорваться с кончика носа. Когда мы вошли, из рук хозяина имения выскользнул томик поэтических сочинений, стукнулся об пол, отчего Аркадий Граньевич встрепенулся:

– А я как раз устроился почитать в ожидании гостей и вот те на – прикорнул.

Аполлонов-старший выглядел состаренной копией сына: пухлый, с маленькими, не знавшими труда ладонями, с тонкими серебряными волосами и аккуратной седой бородкой. Его богатый, но старомодный фрак коньячного оттенка украшала бутоньерка из подвядших фиалок.

Я наклонился и подал хозяину упавшую книгу.

– Благодарю вас! Замечательные сочинения, они нравились мне в юности, нравятся и теперь. Правда, пока я был молод меня больше прельщала красота эпитетов и аллюзий, ныне же опыт прожитых лет позволяет оценить их смысл.

Хозяйка дома была тут же. Пока Аркадий Граньевич дремал, она сидела за вышивкой, но едва супруг пробудился, Марья Теодоровна отложила пяльцы и стала подле него. Госпожа Аполлонова была моложе мужа на целую жизнь. С тонким станом, с девичьи-звонким голосом и пышными волосами она казалась подружкою собственным детям. Лицо ее не позволяли назвать красивым длинный нос и худоба, зато щеки, хотя и впалые, цвели здоровым румянцем человека, много времени проводящего на воздухе.

– Мы много слышали о вас от сына, – разулыбалась мне Марья Теодоровна.

– Да-да, мой цветочек, от сына – кивнул Аркадий Граньевич и, сочтя знакомство состоявшимся, вновь погрузился в чтение, не замечая, что держит книгу вверх ногами.

– С`est un brave soldat[2], вы служите в одном полку с Габриэлем и являете собой образец беспримерного мужества. Но помимо слухов мне не терпелось увидеть гостя из-за стены своими глазами. Вы в наших краях диковинка. Сын говорил, вы ведете дневник? Окажите любезность, напишите стихи в мой альбом! – И Марья Теодоровна подала мне тетрадь, где на розовых надушенных листочках были выведены рифмованные строчки. – Взгляните: вот детское творенье Лизандра, он только-только выучился писать и посвятил мне свои первые поэтические опыты. Помню, я была растрогана до слез, видите, здесь даже бумага покоробилась. А эти строки он написал, будучи постарше. И это тоже он, поэзия изливалась из него, словно вода из источника Гиппокрены[3]. Грешно было оставлять такой дар без вниманья! Я сделала все, чтобы найти сыну лучших педагогов. И вот вам результат – Лизандр стал великим поэтом. Его арии звучат со сцены Обливионского театра, его куплеты поют мальчишки на улицах, его цитируют, его превозносят, на него хотят походить. Как раз это четверостишие в подражанье моему сыну сочинил Гар, а здесь отметился ваш друг Габриэль Звездочадский.

– О чем же следует написать мне? – спросил я, ожидая подсказки.

Мне сложно было представить свою заурядную персону диковинкой, а со стихами и вовсе мог получиться конфуз. Поднаторев в описании повседневных событий, то по части воображения я был начисто обделен Создателем.

– Да как пожелаете, – последовал ответ. – Альбом в вашем распоряжении.

Видя мое замешательство, мой ангел-хранитель Януся пришла на выручку:

– Мне чудится голос маменьки. Мы шли вдоль реки, а она в экипаже вынуждена была следовать по дороге, в объезд. Верно, теперь она добралась. Маменька хотела просить вашего совета относительно своего нового сценария, она очень ценит ваше мнение.

– Так я ее встречу!

Подхватив юбки, Марья Теодоровна устремилась вон из кабинета. Едва дверь за ней затворилась, Януся забрала у меня альбом и, оглянувшись на Аркадия Граньевича, уже смежившего веки, споро принялась заполнять страницы размашистыми буквами.

«Тонка станом – лепесток! -

И румяна, как цветок.

Сердце биться перестало

Рядом с Вами. Вы – мой Бог!»

Закончив, девушка задорно мне подмигнула:

– Возвышенная пошлость. Но большего от вас никто не ждет. Марье Теодоровне должно понравиться.

Януся уверенно подписала свой экспромт: «На долгую память отъ гостя из-за стены Микаэля Светлова», затем положила альбом на маленький столик в форме боба и под раскатистый храп хозяина поманила меня к выходу.

Библиотеку Аполлоновых, где затевались фанты, я нашел просторной и строгой. Вдоль отделанных деревянными панелями стен высились довольно простные шкафы, выкрашенные синевато-серой краской с белыми полосами. На полках, переплетенные в кожу с золотым тиснением, стояли сочинения поэтов и философов. Нижняя часть шкафов была закрыта и отделялась от книжных полок диагонально скошенными витринами, за стеклами которых размещалась коллекция минералов, вполне обычная для жителя горной страны. В простенках между окон висели картины со сценами из древнегреческих мифов: похищение огня Прометеем, поединок Персея с Трифоном, троянские воины, выскакивающие из чрева деревянного дракона. По углам библиотеки стояли мраморные атлеты.