Текст книги "Штольманна. После свадьбы всё только начинается...(СИ)"

Автор книги: Наталья Мусникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

  Клавдия поклонилась, шепнула Михаилу Платоновичу:

  – Я думаю, нам лучше оставить супругов наедине.

  – Идём, Миша, – Софья с тихим стоном потёрла спину, – нам нужно хотя бы чаю выпить, иначе мы упадём от усталости.

  – Но... – Михаил Платонович растерянно оглянулся на неподвижно распростёртого на кровати Якова.

  – Идём, – Софья потянула мужа за рукав, – мы сделали всё, что было в наших силах. Теперь остаётся только ждать и молиться.

  От этих слов надежда, распахнувшая было крылья после того, как Лизхен протянула Анне пузырёк с противоядием, рухнула, разлетевшись на острые, рвущую душу на кровавые куски, обломки.

  – Яша, – охнула Анна Викторовна, бросаясь к мужу, протягивая к нему руку и не решаясь прикоснуться, дабы не ощутить под ладонью неподвижную хладность мертвеца, – Яша, Яшенька, нет...

  Дрожащей рукой Анна всё же погладила Якова по щеке и вскрикнула от опалившего её зноя. Жар не унимался, а значит, противоядие не помогло.

  – Противоядие должна дать ты, – вздохнула Марта Васильевна, замирая рядом с сыном и глядя на него с пронзительной нежностью, – кто любит, тот и исцеляет.

  Анна вскочила, набив синяк обо что-то твёрдое, чуть не смахнула заветный флакон со стола, с трудом выдрала из узкого горлышка тугую пробку и расплескала мало ли не половину графина, прежде чем наполнила едва ли на одну треть бокал водой.

  Так, что же дальше? Барышня зажмурилась, вспоминая слова призрака, медленно выдохнула и принялась, шевеля губами отсчитывать падающие в бокал капли.

  – Тринадцать, – Анна поставила флакон и бережно, словно в её руках находился весь мир, коих готов был в любой миг исчезнуть, поднесла бокал мужу, прижала к потрескавшимся от жара губам. – Выпей, Яша, это поможет... Милый мой, родной... Я люблю тебя...

  Влага в бокале вспыхнула золотисто-розоватым светом, первая капля упала в истомлённый жаждой рот, Яков вздрогнул, сглотнул и с трудом открыл глаза.

  – Ожил, – расцвела улыбкой Анна и от облегчения едва не уронила бокал, расплескав лекарство. – Ой, прости, Яша. Это нужно выпить всё до конца.

  По губам Якова Платоновича скользнула чуть заметная улыбка.

  – Выпить... или... вылить... на меня? – с трудом прошептал Штольман, пытаясь приподняться, но не имея сил даже голову повернуть.

  – Невозможный ты человек, – Анна Викторовна в сердцах шлёпнула мужа по груди, тут же охнула и заворковала, – Ну, Яшенька, ну не упрямься, будь умничкой...

  – Довольно, Анна Викторовна, право слово, это уже переходит все границы. Я не ребёнок, – Яков строго посмотрел на жену.

  – А капризничаете ну в точности, как ребёнок, – выпалила Анна и расплылась в проказливой улыбке. – А ты сейчас скажешь, что я слишком молода, чтобы давать оценки твоим поступкам, да?

  Яков Платонович вспомнил, что похожий разговор с Анной у него уже был. Ещё в Затонске, когда во время расследования гибели кулачного бойца и его невесты, следователь получил удар по голове, и госпожа Миронова боялась, что удар сей окажется мифическим сметнем.

  – Нет, – Штольман сделал ещё одну попытку подняться и опять потерпел поражение, – сейчас я выпью это лекарство, чтобы ты успокоилась и больше не плакала. Прости, я... маятно тебе со мной, опять огорчил тебя.

  Анна дождалась пока бокал опустеет, поцеловала мужа в щёку и прошептала, смахивая слезинку:

  – Ты меня порадовал. Я очень боялась, что...

  Анна Викторовна резко отвернулась, борясь с подступающими рыданиями. Яков, пусть и с трудом, дотянулся до супруги, слабо улыбнулся:

  – Я никуда не уйду, даже не надейся, что бы ни случилось, я всегда буду рядом с тобой. Я люблю тебя, Аня.

  Когда через полчаса Михаил вошёл в комнату, Яков и Анна сладко спали, крепко обнявшись. Жар исчез, дыхание Якова Платоновича было ровным и глубоким.

  – Слава тебе господи, жив, – выдохнул Михаил, истово перекрестившись и чувствуя, как у него от волнения ноги подкашиваются.

  – Ну, как он? – налетели на Михаила Платоновича братья. – Жив?!

  Доктор устало кивнул, Платон звучно хлопнул себя ладонью по колену:

  – Такое дело надо коньячком отметить!

  – Лучше водки, – хрипло выдохнул Михаил, – полный стакан.

  Софья опять потёрла спину и бледно улыбнулась:

  – Если не возражаете, господа, мы с Клавдией составим вам компанию. Стыдно признаться, но у меня до сих пор руки дрожат и сердце заходится.

  Старушка мелко перекрестилась:

  – С Вашего позволения, я лучше пойду. Скрывать не стану: ждут меня с известиями о здоровье Якова Платоновича.

  – Это кто же такой заботливый? – насторожился Вильгельм.

  Клавдия хитро улыбнулась, развела руками:

  – Яков Платонович многим людям помог, потому и о нём есть кому печалиться. Добро завсегда добром оборачивается, так-то.

  ***

  Ольга Кирилловна Погодина всегда считала себя дамой практичной, ни в духов, ни в угрызения совести, ни в прочие столь же неубедительные мистификации никогда не верила, хотя при желании и личной выгоде могла изобразить невинную девицу, доверчивую и даже наивную. Только вот во второй половине суматошного дня, начавшегося с сообщения служанки о смерти господина Боброва, а продолжившегося беседой со следователем, госпожа Погодина стала испытывать какой-то странный страх. Тишина в доме, ранее такая желанная и успокаивающая, стала давящей, точно в церкви перед отпеванием. Стены, такие просторные, словно сузились, потолок угрожающе навис над дамой, грозя при малейшем неосторожном движении рухнуть и похоронить её под обломками.

  «А меня ведь даже найдут не сразу», – подумала госпожа Погодина и нервически рассмеялась, но тут же притихла, прижав пальцы к губам. Уж больно жутковато, почти безумно прозвучал смех в этом пустом доме, хранящем множество тайн.

  – Так, хватит, – звонко выкрикнула Ольга Кирилловна и решительно подошла к зеркалу, – с меня хватит! Я просто устала, вот мне и мерещится всякая чепуха! Я одна, это мой дом и мне плевать, что по документам я, вполне возможно, даже на рваную бумажку из камина прав не имею. Я найду способ избавиться от этой малохольной курицы, ставшей богатой вдовой. Эта мышь серая мне преградой не станет, я слишком долго ждала!

  Успокоив себя самыми желанными размышлениями, о деньгах, дама облегчённо выдохнула, вскинула руки к голове, вынимая сдерживающие волосы шпильки.

  – Я ещё молода, – продолжила рассуждать вслух госпожа Погодина, любуясь собой в зеркале, – соблазнительна. Я умею и люблю нравится мужчинам, я хороша, да что там, я чертовски хороша и желанна!

  Ольга Кирилловна откинула голову, лукаво прищурилась, кокетливо стянула с плеча платье, обнажив нежную белую кожу, покрутилась, позволяя платью то раздуваться, то льнуть к ногам, подчёркивая все прелести фигуры. Госпожа Погодина прикусила губу, быстро огляделась по сторонам, а потом ловким привычным движением сбросила платье, оставшись в одной тонкой ночной рубашке, шагнула к зеркалу, чтобы лучше себя рассмотреть и тут же с визгом отскочила прочь. Из гладкого блестящего стекла на неё смотрело размытое смутно-серое пятно неопределённой формы. Глаз у этого пятна, разумеется, не было, но женщина готова была поклясться, что оно именно смотрит на неё.

  – К-к-кто здесь? – голос предательски дрожал и срывался. – Кто тут?

  Лёгкий холодный ветерок скользнул по щеке, раздув прядь волос. Ничего необычного, сквозняки в доме не такая уж и большая редкость, но тут ветерок ощутимо толкнул Ольгу Кирилловну в грудь. Госпожа Погодина пошатнулась и опять закричала, ощутив на своём плече ледяную руку. Холодные пальцы с плеча поползли вверх, на шею и весьма выразительно застыли у бешено пульсирующей жилки.

  – Нет, – прохрипела Ольга Кирилловна, с трудом шевеля языком, – этого не может быть... Это всё кажется, так не бывает...

  Женщина лепетала что-то невразумительное, медленно, шаг за шагом, спиной вперёд отступая от зеркала. Под ноги подвернулось что-то холодное и склизкое, обвилось вокруг щиколотки. Ольга Кирилловна заорала, срывая голос и опрометью бросилась к себе, сметая по пути стулья, канделябры, свернув столик и вдребезги расколотив напольную вазу.

  В своей комнате госпожа Погодина немного успокоилась, переоделась, вздрагивая от любого подозрительного шума, и попыталась понять, что вообще произошло. Разумного объяснения не было, а значит, волей-неволей пришлось признать, что призраки, по крайней мере один дух, скорее всего, убитого Боброва, действительно существует. А значит, срочно нужна помощь специалиста в столь мифической области.

  – Мне нужен медиум, – выдохнула Ольга Кирилловна и криво усмехнулась, – господи, до чего же я дошла, в призраков поверила! Ещё немного и отрекусь от всего земного, уйду в монастырь и стану грехи замаливать, проповедуя любовь ко всему живому.

  Женщина помолчала, представляя, как сама, по доброй воле, отказывается от денег, украшений, красивых нарядом и горячих ночей с мужчинами. Особенно жаль было денег, ведь они, подобно ключу, открывали все двери, давали почёт, уважение, дружбу и любовь. Единственное, не могли вернуть красоту и молодость, но кто, скажите, кто, станет разглядывать лицо под золотой маской?!

  – Да я скорее сдохну, – с ненавистью прошипела Ольга Кирилловна. – Слышишь, ты, пень трухлявый, тебе меня не запугать! Не для того я стелилась под тебя, чтобы лишиться всего!

  Распалив себя, госпожа Погодина выскочила из комнаты, вихрем пронеслась по дому, стараясь не задерживаться и в попадающиеся по пути зеркала не заглядывать. У выхода Ольга Кирилловна остановилась, перевела дыхание, элегантным жестом поправила причёску и выплыла из дома степенным шагом отправляющейся на прогулку добропорядочной дамы. Правда, дверь захлопнулась слишком резко, прищемив и надорвав край подола, но это же ерунда, внимания не стоящая, верно?

  Дело Љ 1. Сладострастникъ. Изящное жало мести

  Вопросы мести и воздаяния за свершённое волнуют людей с незапамятных времён, а если быть точнее, то с момента совершения первого преступления. Августа Германовна, в девичестве фрейлейн Вайс, а в супружестве ставшая госпожой Штольман, дама практичная, философскими размышлениями голову трудить не любила. Какой, спрашивается, толк длинно и нудно что-то обсуждать, если и так понятно: коли обидели тебя либо же кого-то из твоей семьи, то сие оправданий не имеет и должно всенепременно быть наказано. Потом, воздав кару, можно обидчика и понять, и милосердно простить, но именно потом, дабы другие, зло замышляющие, могли остановиться и подумать, что с ними будет.

  Искушение на Якова Платоновича, посягательство на его сердце, свободную волю и жизнь Августа Германовна восприняла как оскорбление личное. Она очень хорошо знала, что её супруг, Карл Платонович, именно к этому брату испытывал особое доверие и тёплую дружбу, они были близки своей привычкой скрывать мысли, а паче того, чувства под маской невозмутимости и холодности. Страшно представить, что будет, если Яков Платонович не выздоровеет!

  Августа Германовна поспешно перекрестилась и коротко молитву шепнула, прося Деву Марию оградить её мужа от столь тяжкого душевного потрясения, а его брату подарить исцеление.

  – О воздаянии не прошу, – шептала дама, молитвенно сложив ладони, – мы с дамами возьмём грех на душу, сами совладаем.

  Успокоив себя молитвой, Августа Германовна глубоко вздохнула, привычным жестом поправила шляпку и решительно шагнула к блестящим дверям государственного банка, вольготно расположившегося на просторах Екатерининского канала в тридцатом доме. Бдительно подрёмывающий у входа швейцар, издалека заприметив даму в сдержанном тёмного кроя платье, безошибочно определил в неё особу состоятельную, а потому дверь распахнул незамедлительно и поклон отвесил самый что ни на есть почтительный.

  Августа Германовна чуть приметно кивнула и вошла в холл, наполненный посетителями и рыскающими в разные стороны, словно мыши у нерадивой хозяйки, служащими. Решительно перегородив путь одному рябому малому с кошачьи-жёлтыми глазами, дама повелительно произнесла, пристально глянув в глаза:

  – Любезный, сообщите Генриху Егоровичу о том, что с ним желает побеседовать Августа Германовна Штольман.

  Служащий шустро поклонился, прошелестел: «слушаю-с» и поспешно убежал, от великого волнения даже не предложив посетительнице присесть. Августа Германовна бровь заломила, но смолчала, посетителей было много, а ронять честь банка в их присутствии было неприлично. Как-никак, не чужие люди во главе оного стоят, а репутация семьи свята, пусть речь и идёт о родне дальней, с коей лишь по праздникам, на похоронах да делах служебных и пересекаешься.

  Дама успела лишь бегло осмотреться, как к ней подошёл седоволосый с солидным брюшком, коий уже не мог скрыть модный покрой сюртука, служащий и, с низким поклоном, провозгласил:

  – Августа Германовна, Генрих Егорович Вас ждёт.

  – Благодарю, – дама чуть приметно улыбнулась, оценила стоимость золотых часов, виднеющихся из кармана и любезно добавила, – приятно весьма, что банк Ваш процветает и пользуется популярностью у публики.

  Мужчина поклонился почтительно и пустился в пространный рассказ о банке, особо выделяя заслуги его директора, господина Тауберга. Августа Германовна кивала, ахала, иногда, не очень часто, восторженно прижимала ладонь к груди, качала головой. За такой светской беседой до кабинета господина директора и добрались. Служащий, отрекомендовавшийся Игнатом Прокопьевичем, сменившим безвременно скончавшегося от сердечного приступа Илью Евграфовича, почтительно в дверь постучал, в кабинет заглянул и о прибытии дамы сообщил.

  – Проси, – приказал Генрих Егорович, откладывая бумаги и гадая, какое дело могло привести Августу Германовну в его владения. Коли были бы дела служебные, так она с супругом бы пришла, а по родственной надобности они совсем недавно виделись. Впрочем, чего гадать, гостья уже на пороге, сейчас сама всё и расскажет.

  – Чаю прикажи подать. И халвы всенепременно!

  Августа Германовна пальчиком погрозила:

  – Ай-яй-яй, дядюшка, не Вы ли не позднее, как три дни назад на боли в боку правом жаловались и говорили, что халва есть лакомство для Вас жирное, потребление коего ограничить следует?

  Генрих Егорович лишь рукой махнул:

  – Как люди говорят: двум смертям не бывать, а одной не миновать. Что привело тебя в мои владения, родственница?

  Августа изящно голову на плетённые пальчики положила и выдохнула, прямо в глаза дядюшке глядя:

  – По миру сударыню одну пустить хочу.

  – Да ты что?! – даже задохнулся господин директор банка.

  Госпожа Штольман серебристо рассмеялась:

  – Ой, вот только не говорите, что никогда подобного не совершали, не поверю, дражайший дядюшка!

  – Да тише ты, – прицыкнул на не в меру расшалившуюся родственницу Генрих Егорович, – кто в молодости не ошибался...

  – Тому в старости вспомнить нечего, – закончила Августа Германовна и властно пришлёпнула ладошкой по столу. – Так я могу рассчитывать на Вашу помощь?

  – Чем она тебе хоть не угодила-то так? – поморщился господин директор, меж тем уже прикидывая, что можно сделать, дабы и честь соблюсти и каприз родственный исполнить.

  – Якова Платоновича приворожить пыталась, – дама оскорблённо поджала губы, гневно полыхнула глазами.

  За долгую жизнь и годы службы в полном бесконечных соблазном море капиталов, стекающихся в банк, Генрих Егорович видел многое, узнал ещё больше, а уж количество тайн, коих он скрывал, и вовсе не поддавалось исчислению, но ТАКОГО ещё не было.

  – На кой он ей, прости господи, сдался-то? – выдохнул господин директор и пытливо взглянул на племянницу, уж не шутит ли?

  Августа Германовна чопорно выпрямилась, отчеканила звонко:

  – Штольман Яков Платонович мужчина во всех смыслах человек положительный и благопристойный...

  Генрих Егорович кашлянул, вспомнив гулявшую одно время по Петербургу историйку о том, как этот положительный и благопристойный карточному шулеру под честное слово крупную сумму проиграл. Сколько же тогда называли, десять тысяч? Двадцать? А потом, кажется, человека, коий деньги должен был забрать, убитым нашли... Или нет? Одно слово, историйка была пренеприятная, потом ещё дуэль эта с князем Разумовским, ссылка в богом забытый Затонск, в коем, если слухам верить, господин Штольман даже под арестом посидеть успел, бежал и от следствия скрывался... Да, что и говорить, Яков Платонович человек во всех смыслах благопристойный и положительный!

  – А дурным слухам, особенно в Вашем, дядюшка, деле, верить не следует, – сурово продолжила Августа. – Вы же знаете, в нашем семействе всё всегда чинно и пристойно, мы друг за друга горой стоим...

  Господин директор вскинул руки, понимая, что сейчас будет пространная речь на тему семьи и семейных ценностей, коя ему, убеждённому холостяку, ещё в отчем дому оскомину набила:

  – Хорошо, хорошо, что ты хочешь, я понял. Осталось узнать самое главное: имя огневавшей тебя сударыни.

  – Погодина Ольга Кирилловна, – буквально выплюнула Августа Германовна и тут же, поскольку в кабинет внесли истекающую сладостью халву, узорные пряники и пышущий жаром чайничек тонкого фарфора, сладко пропела. – Надеюсь, Генрих Егорович, Вы удовлетворите мою маленькую просьбу. Я же в свою очередь обещаю побеседовать с супругом по поводу акций господина Перова, с коими у Вас возникли некоторого рода затруднения. А от чая вынуждена отказаться, я ещё к портнихе должна зайти, платье буду шить к весне.

  Дама с очаровательной улыбкой вышла из кабинета, подарив на прощание дядюшке воздушный поцелуй. Генрих Егорович вздохнул, сжевал ломтик халвы и приказал составить рапорт о финансовых делах некой госпожи Погодиной, Ольги Кирилловны.

  – Сведения поступили, что неблагонадёжна весьма сия особа, – туманно бросил господин директор.

  Уже через час все в банке, включая десятилетнего парнишку рассыльного знали, что Ольга Кирилловна Погодина революсьионерка, мошенница, а её полюбовник векселя и акции фальшивые печатал, за что и был в Шлиссельбурге повешен.

  Когда же выше названная особа пришла в банк, ей не открыли, заявив, что происходит проверка и посетителей не пускают.

  – Как же не пускают, когда я сама видела, как господин в бобровой шубе зашёл, – возмутилась Ольга Кирилловна.

  – Приличным, – особенно выделяя это слово ответил швейцар, – господам и дамам мы завсегда рады. А Вы, сударыня, завтра приходите.

  Госпожа Погодина вспыхнула, потом побелела словно свежевыпавший снег, потом опять побагровела, но пререкаться со слугой сочла ниже своего достоинства, а потому лишь ножкой топнула и приказала:

  – Проводите меня к господину директору!

  Швейцар насмешливо усмехнулся, покачал головой:

  – А может, сразу к самому Государю Императору? Ступайте, сударыня, банк наш и завтра на этом же самом месте стоять будет, нынче вам тут делать нечего.

  – Я городовых позову, – пригрозила Ольга Кирилловна.

  Швейцар опять усмехнулся, наклонился, глянул даме в глаза:

  – А не испужаетесь, городовых-то звать? Нешто у Вас за душой никакого греха нет, а?

  Дама хотела было запальчиво заявить, что грехов у неё нет, да вспомнила о следователе и язычок прикусила. Нынче, пожалуй, стоит смириться, а вот завтра, когда господин Штольман в её полную власть попадёт, она им всем покажет. Она добьётся, чтобы этого мерзкого старикашку швейцара взашей из банка вытолкали, она им всем устроит!

  ***

  Елизавету Платоновну, княгиню Лисовскую, в Петербургском обществе знали как фрейлину Государыни Императрицы, коя после свадьбы оставила исполнение обязанностей и уехала с мужем в Польшу. Некоторые дамы искренне жалели Лизхен, считая её едва ли не последовательницей декабристок, а Варшаву такой же далёкой и дремучей как и Сибирь, другие же полагали, что ничего предосудительного княгиня не сделала, долг жены везде и всюду следовать за мужем, рожать детей и хранить семейный очаг. Елизавета Платоновна о мнениях дам была самым обстоятельным образом, через подругу Юленьку, осведомлена, а потому при встречах со знакомыми изящно изображала то самоотверженную героиню, то рачительную хозяйку и достопочтенную мать семейства, самой главной заботой коей является лишь супруг и сын Васенька двух лет от роду, оставленный на попечение мужа и его любящих родственников.

  В этот приезд в Петербург Лизхен надеялась, что ничего, требующего её обширных знакомств и приобретённых за время службы фрейлиной навыков плетения интриг и совершения изящных пакостей не понадобится, она в сём и Андриша заверила, но... Не даром ведь говорят, что, если ты хочешь рассмешить бога, нужно рассказать ему о своих планах. Да, Яков наконец-то обрёл свою единственную и ненаглядную, остепенился и женился, стал теплее к родным, только вот умение находить неприятности никуда не делось. Его, уже женатого, сумели приворотом опоить! И тот факт, что не опоить, а окурить, словно идола какого-то, дела ничуть не меняет! Конечно, Яков не всевидящ, столь изощрённого коварства предусмотреть не мог, он не повинен в произошедшем... Лизхен хищно глазки сузила и кулачки сжала. Он-то, без сомнения, не повинен, а вот госпожа Погодина, сие совершившая, наказания достойна. И каждая из дам семейства Штольман свою особую кару приготовит, такую, чтобы и закон не нарушить ни коим образом (Яков такого точно не простит), и эту отравительницу погубить.

  Лизхен хихикнула, ручки потёрла и отправилась навестить самую известную в Петербурге сплетницу Аглаю Михайловну Арбузову, проживавшую в частном доме близ Английской набережной. Госпожа Арбузова княгиню Лисовскую встретила едва ли не с распростёртыми объятиями, мигом приказав горничным приготовить самовар и подать вишнёвой наливочки, до коей была превеликая охотница. За первой чашкой душистого чаю, на меду и липовом цвете, бережно хранимом в берестяных резных туесках, разговор шёл обо всём и ни о чём конкретном. Платон Платонович такие беседы называл на армейский манёвр пристрелочными, мол, дамская артиллерия лишь готовится к бою, а уж как первый залп произведут, так спасения никому от длинных и острых язычков не станет. Елизавета Платоновна пространно рассказывала о Польше, вскользь заметила, что погода в Петербурге успокоилась, даже снежок выпал, и мороз не сильно лютует. Аглая Михайловна согласно головой покивала, на колени между прочим посетовала, мол совсем задеревенели, потому и на прогулки редко ходит, хотя мимо церкви, в день венчания Якова Платоновича проходила и счастливых новобрачных видела. Сам господин Штольман безупречен, супруга его молодая хороша беспримерно, одним словом, шарман, сплошной шарман!

  Тут как раз вторую чашку чая налили, Лизхен сделала первый глоток и с тоской, во взгляде притаившейся, заметила, что дела служебные Якова Платоновича и в столь счастливый момент жизни не оставляют.

  – Как же, как же, – китайским болванчиком закивала госпожа Арбузова, – мне Дарьюшка Волошина рассказывала, а той по большому секрету сообщила Липочка Угрюмова, а той самолично супруга полковника Варфоломеева вскользь обронила, что братец-то Ваш убийство самого купца Боброва расследует. Ой, Елизавета Платоновна, голубка, как же страшно нам, старикам, не свете-то жить! Ить, сказывают, в собственной постели его, бедолагу, нашли, в ночь супружескую. Конечно, Кирилл-то Владимирович учудил, прости господи, так учудил, женился на девице, коя ему в дочери, а то и внуки годится...

  – И это при живущей прямо в доме любовнице, – словно бы между прочим заметила Лизхен, делая крошечный глоток чая.

  Аглая Михайловна застыла, словно Лотова жена, лишь глаза горели от возбуждения, да кончики ушей налились ярким пунцовым цветом, выдававшим крайнюю степень ажитации.

  «Клюнула, – отметила про себя Елизавета Платоновна, пряча улыбку за чашечкой с чаем, – ну, теперь пойдёт писать губерния, как Платон частенько приговаривает!»

  – А Вы что, не знали? – княгиня Лисовская элегантно плечиками передёрнула. – Мне уже давно рассказали, я даже не помню кто, что девица Погодина не только экономка, а самая настоящая полюбовница Кирилла Владимировича, упокой господь его грешную душу.

  Лизхен благочестиво перекрестилась, госпожа Арбузова тоже осенила себя крестом, вздохнула печально:

  – Да кто мне что старухе расскажет, Елизавета Платоновна, совсем меня все позабыли и позабросили, родственники лишь затем и приезжают, чтобы проверить, скоро ли в наследство вступать.

  – Хотя бы отравить не пытаются, и то слава богу, – опять-таки невинно заметила Елизавета Платоновна, отставляя опустевшую чашку. – Экономка-то, эта, Погодина, она регулярно опаивала Кирилла Владимировича, подтравливала, чтобы его смерть ни у кого вопросов не вызвала. Ещё вроде как приворовывала, но это уж я утверждать не берусь.

  – А где сейчас честную служанку-то найти? – горестно всплеснула сухонькими ручками Аглая Михайловна. – Все сейчас норовят на нас, стариках беспомощных, да ещё дамах молодых доверчивых, нажиться.

  – Вот и я говорю, главное, чтобы болезни дурной заразной не было, – княгиня Лисовская с невинной улыбкой поднялась из-за столика, – благодарствую за угощение, милейшая Аглая Михайловна, ещё бы посидела с Вами, да пора мне. Хочу себе платье заказать, пока лавки не закрыли. А то, я слышала, Погодина на этой улице себе наряды шьёт.

  Госпожа Арбузова охнула и прижала пальчики к губам:

  – А она что же... Ой, господи, у неё что же, хворость какая?

  Лизхен плечиками повела:

  – Чему и удивляться, при её-то положении да поведении. Всего самого наилучшего, Аглая Михайловна, ещё раз благодарствую за угощение.

  Едва дверь за гостьей захлопнулась, госпожа Арбузова приказала коляску запрягать и помчалась наносить визиты своим подругам, сродственницам и просто хорошим знакомым, дабы всех предупредить о том, какую змею пригрел на своей груди покойный Кирилл Владимирович Бобров. Видимо, именно поэтому, из-за козней дурной девицы со срамной болезнью, и ставший покойным.

  Когда не допущенная в банк Ольга Кирилловна решила найти утешение в магазейне милых сердцу любой дамы безделушек, молодой сладкого вида приказчик каменным истуканом замер на пороге, не пуская даму внутрь.

  – Что такое, милейший? – холодно вопросила госпожа Погодина, надменно вскидывая голову. – Али ты меня не узнал?

  – Признал, сударыня, потому и не пускаю, – ответил приказчик, виновато улыбаясь и разводя руками. – Приказ у меня: Вас, сударыня, и на порог нашего магазейна не допускать.

  – Да ты никак белены объелся?! – вызверилась дама, которую вот уже во втором приличном месте едва не взашей выталкивают, точно побирушку бездомную или воровку, за руку пойманную.

  – Никак нет-с, белены я не употреблял, поскольку сия трава зело ядовита, да и не сезон сейчас, – хохотнул молодец. – Только дамы знатные, покупательницы наши постоянные, в один голос заявили, что и сами нашим магазейном манкировать станут, и другим то же самое заповедают, ежели мы Вас обслуживать станем.

  Ольга Кирилловна крутенько на каблучках развернулась и широким шагом, с трудом удерживаясь, чтобы на бег не перейти, пошла в кондитерскую, решив по исконной дамской привычке найти спасение от горечи обид в сладости конфект. В кондитерской глотающую злые слёзы даму приняли, хоть и посадили за самый тёмный и неудобный столик, а прежде, чем пирожное с какао принести сообщили, что правила изменились и теперь деньги нужно вперёд платить. Госпожа Погодина устало рукой махнула, за кошельком, бисером расшитым, потянулась, да так и обмерла: сумочка была раскрыта, а вместо денег неведомый воришка подложил ей конский катышек. И так ловко, мерзавец эдакий, подложил, что Ольга Кирилловна сие лишь тогда заметила, когда всей рукой вляпалась. По кондитерской поплыл милый сердцу каждого селянина запах навоза, посетители брезгливо носами завертели и заворчали, что, мол, они не на конюшне решили кофию испить. И публике приличной со всякими горжетками в одном заведении находиться конфузливо. Приказчик выразительно покосился на госпожу Погодину, та надменно голову вскинула и к выходу величественно направилась. Да не приметила порожек, споткнулась, упала на корточки, больно расшибив колени и ладони, ещё и в спину полетело оскорбительное весьма:

  – До чего же эти гулящие в вине удержу не знают! Гнать их надо за пределы города, дабы они облик столицы на марали.

  Злая, голодная, грязная и ненавидящая всё и всех вокруг, Ольга Кирилловна добралась до дома, яростно зашарила в сумочке в поисках ключа, но его нигде не было. Заорав от обиды и чёрным туманом застившей глаза ярости, госпожа Погодина принялась пинать дверь, весьма чувствительно ударившись ногой, что сделало крик ещё более истошным, а проклятия изощрёнными. Горничная Ульяна, открывшая дверь и увидевшая Ольгу Кирилловну в совершенно неуправляемом состоянии, завизжала что-то невразумительное про демонов и бросилась на улицу, где пала в ноги первому встреченному городовому и рыдая умоляла его забрать госпожу Погодину, пока она, в очередном приступе безумия, и ей, грешной, голову канделябром не проломила, как покойному купцу. По случайности или нет, но городовым оказался Прокофьев, направлявшийся после службы домой весьма огорчённым из-за непонятного недуга, сразившего Якова Платоновича. Вопли девицы сперва здорово рассердили бравого вояку, но потом он разобрал имя Ольга Кирилловна и моментально насторожился.

  – Тише, милая, не вой, – Прокофьев приобнял Ульяну за плечи, помогая ей подняться, – толком говори, что приключилось?

  – Ольга Кирилловна опять обезумела, – шмыгнула носом горничная, грязным кулаком растирая слёзы, – ночью барина пришибла, днём следователя потравила, а сейчас и меня извести хочет, потому как я наиглавнейший свидетель.

  Городовой медленно втянул носом воздух, нахмурился:

  – Ах, во-о-от оно что... А ты точно знаешь, что именно госпожа Погодина повинна в этих преступлениях?

  – А то кто же? – всплеснула руками Ульяна. – Их в доме-то оставалось всего трое: Кирилл Владимирович, жёнка его молодая, да она. Да и была бы неповинная, чай, следователя травить бы не стала...

  – А почему ты решила, что следователь отравлен? – Прокофьев вспомнил строгий наказ Штольмана людей без разбору не хватать и огульным обвинениям не верить.

  Горничная опять чмыхнула носом, пожала плечом:

  – Дык, я сама видела, как она в чай чё-т сыпала. Сперва в ум не взяла, потом спужалась, да барин, умница, чаю-то не стал, ну, я и успокоилась. А потом услыхала, что захворал он, ну и поняла, что она, змея, его потравила.

  Для городового всё окончательно встало на свои места, он покровительственно шлёпнул пискнувшую от неожиданности девку по спине, провозгласил зычно: