Текст книги "Штольманна. После свадьбы всё только начинается...(СИ)"

Автор книги: Наталья Мусникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

  – Что это? – Штольман поднял пузырёк повыше, дабы хозяин покоев мог его беспрепятственно рассмотреть.

  Степан плечами передёрнул, фыркнул котом рассерженным:

  – Понятия не имею.

  – Вы не знаете, что за флакон стоит на Вашей полке в Вашей комнате? – голос Якова Платоновича можно было разливать по баночкам и продавать как средство от крыс со стопроцентным результатом.

  – Да, не знаю, – блондин вызывающе вскинул голову, – я его первый раз вижу. Мне его подбросили, дабы скомпрометировать в глазах дядюшки.

  – Значит, в Вашу комнату может войти любой?

  – Я доверяю своим родственникам и не вижу смысла закрываться от них, – пафосно провозгласил Степан Владимирович.

  Во взгляде Якова Платоновича без труда можно было прочесть всё, что он думает по поводу такой доверчивости, но вслух следователь ничего говорить не стал. Как гласит народная мудрость, дурака учить...

  – Ульяшин, отнеси пузырёк Александру Францевичу, пусть проверит на наличие яда, – Яков Платонович протянул флакон городовому и открыл ящик письменного стола. Приподнял кое-как, грудой, запиханные бумаги и на самом дне ящика обнаружил охотничий нож с потёртой рукояткой и матовым лезвием.

  Степан Владимирович побледнел, рванул резко ставший тугим воротничок, облизнул пересохшие губы:

  – Это не я... Это не моё... Мне подбросили!

  Штольман коротко усмехнулся:

  – Как интересно у Вас получается. Пузырёк Вам подкинули, нож подбросили, невольно возникает вопрос: а есть ли в этой комнате хоть что-либо, принадлежащее Вам? Или комната тоже чужая?

  Будь Степан менее напуган, он непременно уловил бы насмешку, но сейчас воспринял подсказку следователя как путь к спасению и лихорадочно закивал:

  – Да, Вы совершенно правы, комната тоже не моя. Я... просто зашёл... друга ждал... Нет, меня пригласили...

  Яков Платонович вытянул из груды бумаг одну, быстро пробежал глазами текст, а затем протянул листок Степану Владимировичу:

  – Долговую расписку на Ваше имя сюда тоже нарочно положили? И ещё одну... И ещё... А вот это любовное послание... А здесь вызов на дуэль, я так полагаю, оставшийся без ответа.

  – Я к родственнику уехал, – вскинулся Степан.

  – Ну разумеется, – Штольман опять усмехнулся, – ведь совершенно случайно вызов совпал с Вашей резко пробудившейся привязанностью к господину Волкову.

  Степан Владимирович пошёл красными пятнами и стал, подобно вытащенной на сушу рыбе, хватать ртом воздух.

  – Единственное, что Вас может спасти, – негромко и при этом жёстко произнёс Яков Платонович, – это подробный рассказ обо всём, что Вы уже успели совершить, пока только планируете, а также всех Ваших сообщниках. Всех, до единого.

  – Да каких сообщниках, – сорвался на неприятный, режущий уши фальцет, Степан, – скажете тоже, что я, душегуб какой?! Да, долгов много наделал, всё карты эти проклятые, будь они неладны.

  Штольман непроизвольно вздохнул. Ему карты тоже успели немало крови попортить, сначала нужно было отдать долг пану Гроховскому, а потом ещё и поймать свихнувшегося Увакова, гоняющегося за мифическими Картами Судьбы.

  Степан Владимирович трясущимися руками налил воды, осушил стакан и продолжил уже чуть тише и спокойнее:

  – Когда меня кредиторы совсем зажали, я к Ольге бросился. Она меня частенько деньгами ссужала, в обмен на мелкие услуги.

  – Какого рода?

  Блондин нервно сглотнул, виновато отвёл глаза:

  – Да так, благодетеля скомпрометировать, чтобы менее алчным стал, девице, нос слишком задирающую, голову вскружить и на тайное венчание склонить, а самому не приехать, вещицу какую-нибудь забрать, а в другом месте подбросить. Знаю, понимаю прекрасно, сие всё крайне безнравственно и достойно осуждения, но ведь жить же как-то надо!

  – А на службу устроиться Вы не пробовали? – почти ласково спросил Яков Платонович. – Или хотя бы не играть, чтобы долгов не делать.

  Степан Владимирович воззрился на следователя так, словно тот предложил раздеться, измазаться в смоле, изваляться в перьях и в таком виде предстать перед дамами:

  – Да Вы что? Я же из благородного рода, служба для меня унизительна!

  – А жить за счёт любовницы, ежечасно и ежесекундно преступая закон, не унизительно? – резко спросил Штольман.

  Блондин передёрнул плечами:

  – Все так делают.

  Яков невольно вспомнил наивных доверчивых девиц, готовых отдать последнее таким вот красавцам, щедрым на обещания, но даже в самых страшных снах не помышляющих их исполнить, вспомнил потухшие глаза и смертельную бледность преданных и брошенных, не знающих, что им делать и куда идти, вспомнил звериный вой матерей, чьи дочери и сыновья предпочли смерть позору, на миг представил, как такой вот Степан кружит голову Анне Викторовне и судорожно стиснул трость. Блондин заприметил вспышку гнева в холодных глазах следователя, приглушённо охнул, метнулся в угол и завопил режущим уши фальцетом:

  – Я не виноват! Это всё Ольга, это всё она, змея, придумала! Я не виноват! Это всё она, она!

  Штольман резко выдернул из ящика стола чистый лист, со стуком придвинул чернильницу, коротко приказал:

  – Пишите.

  – Ч-что писать? – проблеял Степан Владимирович, не спеша покидать спасительный угол.

  – Всё. Что задумывали сделать, что уже сделали, кто был организатором, всё пишите. Подробно, разборчиво и желательно без ошибок, – Яков Платонович подхватил саквояж и направился к выходу. – И не мешкайте.

  Когда следователь ушёл, Степан рухнул на колени перед иконой и впервые за долгие годы, путаясь в словах и повторяясь, прочитал пылкую молитву в благодарность за спасение. Смерть была совсем рядом, но отступила, не тронув. Не стала преступать закон или просто побрезговала?

  ***

  Поскольку комната Ольги располагалась сразу за покоями Степана, а кричал тот громко, первое, что сказала дама при встрече следователя:

  – Я так понимаю, этот мозгляк во всём сознался?

  – День добрый, сударыня, – Штольман коротко поклонился.

  Ольга поправила платье, дабы пышная грудь стала ещё заметнее в декольте, соблазнительно улыбнулась:

  – Ольга Макаровна я.

  – Штольман, Яков Платонович.

  – Знаю, – дама перешла на соблазнительно-хрипловатый приглушённый тон. – встряхнули Вы это сонное царство, ещё когда сосланы сюда за дуэль были. Да и сейчас не скучаете, едва приехали, сразу преступления начались. Невольно закрадывается подозрение: а не Вы ли...

  Холодный тяжёлый, словно плита могильная, взгляд заставил рыжеволосую сирены поперхнуться и замолчать. По спине у дамы пробежали мурашки, виски и лоб покрыли мелкие бисеринки пота.

  – Ольга Макаровна, Степан Владимирович сейчас чистосердечно описывает преступления, кои совершал либо же планировал, и поскольку Вы дама умная, Вам не составит труда догадаться, кого сей доблестный кавалер выставит главной злодейкой.

  Ольга брезгливо поморщилась, с размаху опустилась на кривоногий короткий диванчик, обитый поросячье-розовым шёлком, вытерла тонким платочком лоб:

  – Да уж, послал господь помощничка, с таким и врагов не надо. Когда мы со Стёпкой первый раз встретились, ещё в Москве, я, дура, подумала, вот он, моя мечта: красавец офицер, белокурый блондин, в постели тоже не промах. Возмечтала, курица, о соколиных полётах, разбежалась, да мимо. Утром после страстной ночи застукала его у шкатулки со своими сбережениями, – дама гадливо передёрнула плечами, взяла со стола длинный тонкий мундштук, вставила в него папироску, привычно чиркнула спичкой, закурила, выпустила облачко дыма и лишь после этого продолжила. – Так вот, я его буквально за руку поймала, он перепугался весь, за ножичек схватился, представляете? Только руки от страха ходуном ходили, я оружие у него выбила, к стенке Стёпушку прижала, лезвие к его лебединому горлышку приставила, ну и... – Ольга плечиком неопределённо повела, точным щелчком пепел в серебряную пепельницу сбрасывая, – так вот он и стал моим компаньоном. Что мы делали, я рассказывать не стану, он Вам всё в лицах и красках распишет, душонка трусливая, скажу лишь, что приехать сюда была моя идея. Я Тимофею Тимофеевичу сродственница дальняя, правда, ни он, ни я таковым родством не гордимся и друг о дружке не вспоминаем. Представьте же моё удивление, когда я от старика письмо получила. Приезжай, мол, наследницей сделаю.

  – И Вы поехали?

  Ольга Макаровна глубоко затянулась, струйку дыма, словно дракон выпустила и беззаботно плечиками пожала:

  – Ну да, а что такого? Вы бы на моём месте от дармовых денег разве отказались бы? Хотя Вы бы, наверное, отказались, о Вашей принципиальности легенды ходят, причём не только в Затонске. А я вот согласилась, думала, поживу в тепле и холе, получу, что мне причитается, а если повезёт, то куплю себе домик с садом в Костроме или Ярославле и буду там богатой помещицей жить, лошадок але собачек разводить. Опять возмечтала, разбежалась и опять мимо.

  Дама зло раздавила окурок в пепельнице:

  – В первый же день по прибытию поняла, что собрал нас старик не по доброте душевной, а чтобы на нашу грызню полюбоваться. И всем нам будет шиш, а не деньги.

  – Что же Вы не уехали? – циничная и расчётливая Ольга Макаровна была Якову Платоновичу менее неприятна, чем трусливый Степан Владимирович, дама по крайней мере не притворялась, имея смелость называть вещи своими именами. Конечно, выбора у неё как такового и не было, но далеко не все изобличённые злодеи начинали каяться, некоторые жаловались на судьбу и обвиняли других, не гнушаясь самой мерзкой клеветой, дабы утащить за собой как можно больше людей.

  Ольга Макаровна взбила тонкими пальчиками локон, плечиком повела:

  – А на кой мне уезжать-то? Кормят, поят, одевают, из дома не гонят, живи себе не всём готовом. Да и забавно за грызнёй-то этой понаблюдать, а то и поучаствовать. Кстати, по моим прикидкам, старик всё или байстрюку оставит, или блаженной Ваське, они единственные более-менее чистенькие остались.

  – Вы причастны к убийствам?

  – К убийствам точно нет, – Ольга лениво, с грацией хищной кошки, поднялась, прошествовала к столу, открыла ящик и вынута тонкую, перевязанную тесёмками синюю папку, – только шантаж и клевета. Вот, тут все бумаги, всё равно же во время обыска найдёте, да и Стёпушка о них молчать не станет, так что лучше я всё сама отдам.

  – Записку от имени Катерины Андрею Александровичу тоже Вы писали? – Яков Платонович невольно улыбнулся, вспомнив другую, тоже синего цвета, папку.

  – Да Катька ему сама прохода не давала вешалась на него, преследовала всюду. Один раз, перед самым его переездом в гостиницу, он её ночью из своей комнаты выгнал, выкинул, точно котёнка, она час сидела под дверью скулила, потом её... – Ольга Макаровна нахмурилась, висок потёрла, – Варвара увела. Или Демьян? Нет, тот вроде позже пришёл, ещё мою комнату со своей, пьян такая, перепутал, ломиться начал. Катька ещё от страха пищала, точно крыса придушенная. Значит, выходит, она ещё в коридоре была, и её Демьян забрал. Или всё-таки Варвара? Не помню, врать не буду, не до того мне было, чтобы запоминать, что, кого, куда и как, голова страшно болела, даже вырвало пару раз.

  – Запишите всё, что сможете вспомнить о том вечере, – Яков Платонович придвинул даме чернильницу и протянул чистый лист, вытянутый из аккуратной надушенной перетянутой розовой ленточкой стопки, красующейся строго у правого края стола.

  – Если ещё чего интересное вспомню, писать?

  – Обязательно.

  Ольга Макаровна прикусила ровными белыми зубками кончик пера, глазами блеснула, выдохнула томно:

  – Мне сие сотрудничество со следствием зачтётся хотя бы?

  – Непременно, – Яков Платонович коротко поклонился, – всего доброго.

  «Эх, повезло его жене, – тоскливо вздохнула Ольга, провожая Штольмана взглядом, – такой от гнева господня свою любушку и то заслонит, себя не пожалеет. Если бы мне такой мужчина встретился, всё было бы иначе, не пришлось бы... Да, что теперь, прошлое не вернёшь».

  Дама печально вздохнула, раздражённо отбросила за плечо рыжую прядь и принялась за письмо, аккуратно выводя каждую букву. Своей наблюдательностью Ольга Макаровна гордилась по праву.

  ***

  Яков Платонович прекрасно знал, что для того, чтобы арестовать преступника, мало знать, что он виновен, вину его ещё доказать нужно, причём так убедительно, чтобы даже самый опытный адвокат ничего поделать не мог. Вот потому-то в покоях Варвары Тихоновны обыск был проведён со всем тщанием, только что плинтуса не отрывали и окна с дверью не вынимали из проёмов. Хозяйка к сообщению об обыске отнеслась спокойно, заметив, что такова служба следователя, коей препятствовать она ни в чём не намерена, раз надо, значит, надо. Единственное, испросила позволения посидеть в библиотеке с книгой, но услышав, что комнату покидать нельзя, спорить не стала, присела на низенькую скамеечку, вынула из сумки для рукоделия вязание и принялась ловко работать спицами, время от времени бросая по сторонам быстрые взгляды. Штольман, самым тщательным образом изучив содержимое письменного стола и небольшого книжного шкафа, отошёл к окну, простукал в поисках тайника подоконник, затем стены, но увы, ничего не обнаружил.

  – Чаю не желаете ли? – с мягкой материнской улыбкой вопросила Варвара Тихоновна, не прекращая рукоделия.

  – Нет, благодарю Вас, – принимать что-либо из рук отравительницы Яков Платонович не спешил.

  – Может, поведаете, что Вы ищете? – женщина чуть склонила голову к плечу. – Коли я смогу, всенепременно помогу Вам в Ваших розысках.

  Штольман помолчал, внимательно глядя на женщину. Умна, смела, осторожна, чем-то похожа на Нежинскую, такая же роковая, ради достижения цели готовая и по костям идти. Раскаяния с угрызениями совести от неё ждать бесполезно, такую нужно или на живца ловить, или же припирать неопровержимыми доказательствами, коих, увы, обнаружить не удалось. Вне всякого сомнения, Варвара Тихоновна могла и отравить, причём тщательно спланировав убийство и заранее озаботившись тем, чтобы обеспечить себе алиби. Вон, какие у неё руки ловкие, она вполне могла подсыпать яд в чашки, а потом подать их несчастным, ничего не подозревающим жертвам. Только это всё домыслы, фактов нет. Яд, если это он, вообще был обнаружен у Степана, у коего, без сомнения, мотив для устранения конкуренток на наследство имеется, да ещё какой. И что же делать? Остаётся одно: ловить на живца.

  Яков Платонович поджал губы. Операции с привлечением добровольных (или добровольно-принудительных) помощников он не любил, за чужую-то жизнь спрос вдвойне, а то и втройне. А ну, как не успеют вовремя, как погибнет, согласившийся помочь, что тогда? Кстати, кого на роль приманки выбрать? Аня, вне всякого сомнения вызовется, но её жизнь драгоценна, а теперь и вовсе бесценна, ведь... Штольман чуть приметно улыбнулся, вспомнив о том, что супруга в тягости. Да, Анной рисковать нельзя, это совершенно точно, но тогда кем? Антоном Андреевичем? Не смешно, его никто в доме всерьёз не воспринимает. Андреем Александровичем? А что, вариант неплохой. Граф Солнцев не барышня, доверчивая да беззащитная, в случае угрозы постоять за себя сможет. Опять же умён, не трус, пожалуй, стоит с ним поговорить. Яков Платонович не знал, да и не мог знать, что Юлия Романовна, подруга детства, особа решительная и непоседливая, уже назначила себя на роль наживки и убедила в сей рисковой затее господина Волкова. И хорошо, что господин Штольман сего не знал, а то ругаться бы начал гораздо раньше, а так целых две минуты в спокойствии побыл, а потом дверь распахнулась, явив встревоженного Антона Андреевича, коий прямо с порога выпалил:

  – Демьян Евграфович в своей комнате повесился.

  – Какой ужас, – ахнула Варвара Тихоновна, откладывая рукоделие и поспешно поднимаясь. – Пойду, поддержу Тимофея Тимофеевича в сей скорбный час.

  – Оставайтесь в комнате, – строго приказал Яков Платонович и вместе с Коробенийковым направился в покои Демьяна, где уже суетились городовые, один из коих был спешно послан за доктором.

  – Ваше Высокоблагородие, вот, на столе нашли, – молодой городовой Макаров протянул Антону Андреевичу записку.

  Коробейников развернул её и вчитался в неровные, написанные дрожащей рукой, скачущие то вверх, то вниз строки: «Не могу так более, грех свершённый камнем к земле тянет, вдохнуть не даёт. Я и только я повинен в их смерти. Прощайте, помолитесь за душу грешную, пропащую». Внизу стояла размашистая подпись, кою Яков Платонович первым делом сравнил с валяющимися в беспорядке на столе бумагами, среди коих обнаружились долговые расписки и счета, в основном, от купцов, поставляющих вина.

  – Писал действительно Демьян Евграфович, его рука, – Штольман ещё раз перечитал послание, недоверчиво покачал головой.

  – Так это что же получается, он отравитель? – ахнул Коробейников.

  – Получается, что у ещё одного любящего родственника в шкафу скелет обнаружился, – вздохнул Яков Платонович. – И кто-то любезно сей скелет нам на показ выставил.

  – Так что же делать, Яков Платонович? Труп есть, записка с признанием имеется, дело-то закрывать придётся, – Антон Андреевич досадливо нахмурился. – А Варвара и дальше будет родственников изводить?

  – Не будет, – резко ответил Штольман, – не позволим.

  Дело Љ 3. Достойный наследник. Ловля на живца

  Анна Викторовна после беседы с душами Меланьи и Прасковьи пришла к схожему с супругом выводу: нужно непременно изобличать преступника посредством провокации, иначе никак. Анна даже охотно предложила себя на столь опасную роль приманки, но Яков Платонович вкупе с Антоном Андреевичем даже договорить ей не дали, сразу же категорически запретив участвовать в столь опасном предприятии.

  – Даже думать о подобном безрассудстве не смейте, – выпалил Коробейников и отчаянно покраснел, смешался, под чуть ироничным взглядом господина Штольмана и возмущённо-удивлённым взором Анны Викторовны. – Простите, я хотел сказать...

  – Вы совершенно правы, Антон Андреевич, не вижу причин для оправданий и извинений, – присоединившаяся к друзьям Юлия Романовна сияла так, словно они встретились на балу или пикнике, а не на месте преступления, – Аннушке совершенно точно не нужно рисковать своей бесценной жизнью...

  – Юленька! – возмутилась Анна, в глубине души рассчитывающая на поддержку подруги.

  Графиня Берестова даже бровью не повела, уютно расположилась в низеньком, обитом тёмным шёлком креслице, старательно расправила два ряда оборок на платье, взбила кружева, украшавшие квадратный вырез на груди и непринуждённо закончила:

  – Потому как наживкой для душегуба буду я. Сегодня за ужином Тимофей Тимофеевич назовёт меня своей наследницей.

  – Юлия Романовна, – ахнул Антон Андреевич, с ужасом думая о тех бедствиях с последствиями, что непременно обрушатся на Затонск, в том случае, если графиня пострадает или хотя бы просто испугается в процессе ловли преступника.

  – Юленька, душа моя, если ты решила покинуть этот бренный мир, то так и скажи, я самолично сверну твою нежную шейку, – Яков Платонович готов был перейти от слов непосредственно к делу. Сущая беда с этими барышнями, так и норовят куда-нибудь залезть, предпочтительно во что-нибудь смертельно опасное! Аннушка, слава богу, после свадьбы хоть немного угомонилась (кхм-кхм, относительно, конечно), так теперь Юленька раздухарилась не на шутку, грозой отравительницы себя почувствовала! И ведь упрямая, если что в голову вбила, оспаривать бесполезно, уж сколько раз проверено.

  Графиня Берестова лениво поднялась, подошла к господину Штольману и сладко улыбнулась, глядя прямо в сердито сверкающие глаза:

  – Яков, mon sher ami, если бы я знала тебя чуть меньше, непременно поверила бы и устрашилась твоей угрозы. Но, увы, мы слишком хорошо знакомы, чтобы я хотя бы на миг могла поверить в то, что ты способен причинить вред даме. Но попытку устрашения я оценила, браво.

  Юлия даже в ладоши пару раз хлопнула, но уловив в серых глазах Якова Платоновича стальной блеск, быстро сменила ироничный тон на деловой:

  – Право слово, господа, я не понимаю, чем вы недовольны. У нас появился прекрасный шанс изобличить преступника...

  – К Вашему сведению, дражайшая графиня, – процедил Штольман, который величал Юлию Романовну графиней лишь в пору крайнего возмущения и негодования, – совсем не факт, что на Вас будет искушаться ОДИН душегуб. Вполне возможно, их будет несколько, причём действовать они могут не как в романе, любезно дожидаясь своей очереди и давая сыщикам возможность переловить их поодиночке, а все сразу. Вы готовы к такому, сударыня?

  Юленька непроизвольно передёрнула плечиками, тот факт, что на неё могут открыть самую настоящую охоту её немного, самую малость, разумеется, обеспокоил, но сдаваться барышня не собиралась. С Яковом Платоновичем же как? Один раз слабину покажешь, потом до конца своих дней из-за его широкой спины не высунешься, точнее, не выпустит, тиран! Папенька его, Платон Карлович, пусть душа его в благости и спокойствии пребывает, такой же был.

  – О своих намерениях, Яков Платонович, я Вас уже имела честь известить, – Юлия Романовна проказливо улыбнулась и не утерпела, добавила задорно, разом перевоплотившись из великосветской графини в проказливую девчонку, – даже не надейся, не передумаю!

  Штольман, пусть и с трудом, но всё же проглотил обидное высказывание о женском благоразумии, о котором, как о настоящей любви и духах, больше говорят, чем встречают в действительности. Обиду Юлии он, вне всякого сомнения, переживёт легко и безболезненно, но с Аннушкой ссориться не хотелось. А она у него, цветочек лазоревый, порывистая и ранимая. Следователь, уличив себя в неуместный в данный момент, да и вообще не особо приветствуемой у мужчин, сентиментальности, головой качнул и кашлянул, настраиваясь на служебный лад. Окружающие сей переход уловили, тоже построжели, Антон Андреевич книжку свою записную достал, готовый, если таковым будет приказ Штольмана, отправиться и в преисподнюю за котлом, Анна Викторовна же с Юлией Романовной за руки взялись, дабы вдвоём отстаивать право на участие в опасном деле. Право слово, ну нельзя же всю жизнь провести в безопасности, это же скучно до невозможности!

  – Ну что ж, – Яков Платонович вздохнул, признавая своё поражение, – если Ваше намерение, сударыня, неизменно, не вижу причин, а точнее возможностей, вас останавливать.

  – Благодарю Вас, Яков Платонович, – пропела Юленька тоном благовоспитанной особы, – надеюсь, Вы не оставите меня своей заботой?

  Во взгляде Штольмана отчётливо читалось: «надо бы», но вслух господин следователь ничего подобного не сказал, кратко уверив госпожу графиню в том, что она может рассчитывать на его защиту. Большего Юлии Романовне и не надо было, она удовлетворённо кивнула и вместе с Анной направилась в свои покои, дабы за ужином выглядеть блистательно и сразить всех, особенно потенциальных искусителей, наповал.

  – Опасно это, Яков Платонович, – вздохнул Антон Андреевич, когда дамы вышли, – а если не успеем?

  Штольман согласно кивнул:

  – Дело осложняется тем, что городовых придётся отпустить. Как Вы правильно заметили, у нас есть предсмертная записка с признательными показаниями, а значит, нам могут и не дать далее проводить следствие.

  Коробейников сник. Одно дело предполагать что-либо и совсем иное, когда твои наихудшие гипотезы подтверждаются.

  – И что же нам делать?

  Яков Платонович помолчал, тщательно, словно во время покера с паном Гроховским, высчитывая каждую комбинацию:

  – Вы можете остаться в доме как поклонник Василисы, насколько я понял из Вашего рассказа, господин Волков весьма благожелательно отнёсся к возникшей у Вас с барышней симпатии.

  – Мне просто искренне жаль девушку, – пробурчал покрасневший Антон Андреевич, – её третируют здесь все, кому не лень!

  Штольман мягко улыбнулся. Коробейников совершенно точно неравнодушен к Василисе, но при этом даже самому себе в нежных чувствах признаться не смеет. А давно ли и он сам, Яков Платонович, человек, как ему казалось, искушённый и многоопытный, с упрямством вставшего посреди моста осла не хотел признавать своих чувств к Анне Викторовне?! И какое счастье, что у неё хватило мудрости и терпения понять и простить его неверие, вспышки ревности, ядовитые шипы сарказма и отношения с Ниной Аркадьевной, подобные липким нитям паутины или же опийному дурману!

  – Поверьте человеку семейному, Антон Андреевич, – Яков Платонович положил Коробейникову руку на плечо, – чем искреннее Вы будете в чувствах с тем, кто Вам дорог, тем быстрее обретёте счастие.

  – А если, – голос Антона Андреевича дрогнул, – если чувства без взаимности? Если ко мне испытывают лишь благодарность?

  – Об этом тоже лучше узнать сразу.

  Коробейников глубоко вздохнул и расправил плечи, готовясь к решительно разговору, который непременно произойдёт сразу... после ужина. Да, так и будет, сразу после ужина он непременно объясниться с Василисой и узнает, может ли он рассчитывать на что-то большее, чем благодарность и дружеское тепло.

  ***

  Андрей Александрович больше всего любил время ужина и те часы спокойствия, что наступали после него. В его семье было принято все деловые и служебные вопросы решать днём, а к ужину выходить успокоенными, расслабленными, дабы иметь возможность насладиться вкусной едой и обществом друг друга. Именно за ужином можно было беззлобно подшутить над младшим братом, который даже во время еды ухитрялся что-то чертить карандашом на салфетке, обсудить с матушкой новинки в мире музыки, а с отцом список гостей на охоту. Никаких политических вопросов, а паче того, служебных, вечером за столом не обсуждалось, лишь то, что дарует отдых и успокоение.

  В доме господина Волкова всё было иначе, и вот эта вот инаковость в который уже раз неприятно резанула графа Солнцева, напомнив ему, что он не дома и расслабляться здесь можно исключительно в небольшой компании людей, к Тимофею Тимофеевичу не относящихся.

  Не успел Андрей Александрович переступить порог столовой, как возбуждённая до крайности Ольга ажитационно выкрикнула, едва из платья своего полупрозрачного не выпрыгивая:

  – А Вы слышали, оказывается, всех убивал Демьян! И кто бы мог подумать, что наш вечно развесёлый господин окажется отравителем!

  – Придержи язык, Ольга, – осадила девицу Варвара Тихоновна, – о покойном, сама знаешь, либо хорошо, либо ничего.

  – Кроме правды, – пропыхтел грузный, густой копной тёмных волос и лохматой бородой, вечно топорщащейся в разные стороны похожий на лихого молодца из ватаги Стеньки Разина, мужчина, входя в столовую и вытирая большим клетчатым платком лоб. – Слава господу нашему, всё закончилось, боле душегуб никого не погубит.

  – Правильно сказали, Юлий Наумович, – согласилась Варвара и благочестиво перекрестилась.

  Граф Солнцев вздохнул тягостно, понимая, что приятной беседы за ужином совершенно точно не будет, но он даже в самом страшном кошмаре не мог предположить, что его ждёт в дальнейшем.

  Тимофей Тимофеевич вошёл в столовую самым последним, торжественно держа под руку горделиво улыбающуюся Юленьку, в этот миг как никогда более соответствующую званию графини. Любезно усадив свою спутницу напротив Андрея Александровича, господин Волков опустился в кресло, махнул лакею, чтобы тот наполнил рюмку вишнёвой наливкой, несколько нарочито поднял рюмочку и провозгласил:

  – За здоровье графини Берестовой Юлии Романовны, ставшей моей самой что ни на есть достойной наследницей!

  Ольга громко ахнула, у Юлия Наумовича дрогнула рука, и наливка кровавым пятном растеклась по белоснежной скатерти, Андрей Александрович раскашлялся, прожигая графиню пламенным взором, Василиса робко улыбнулась, Анна Викторовна прятала улыбку, Антон Андреевич взором василиска следил за всеми присутствующими. Внешне спокойными и невозмутимыми остались трое: сама Юлия Романовна, старательно избегающая взгляда графа Солнцева, Яков Платонович да Варвара Тихоновна, первая ответно поднявшая свою рюмочку:

  – За здоровье наследницы.

  Юленька в ответ на приветствие вежливо улыбнулась, даже головой кивнула, не спеша угощаться наливочкой. Во-первых, в таком опасном деле ясная голова на плечах нужна, а во-вторых, кто знает, что в напиток заблаговременно добавили. Варвара питьё пригубила, за ужин принялась и лишь после того, как все в тарелки уткнулись, позволила себе спросить:

  – Осмелюсь узнать, откуда Вы, сударыня?

  – Из столицы, – Юлия Романовна надменно улыбнулась, – Вы там никогда не бывали?

  – Не доводилось, – мягко ответила Варвара Тихоновна.

  Такой краткой беседой и можно было бы закончить «пристрелку», да Юленька решила рискнуть. А что, двум смертям не бывать, одной не миновать, Яков Платонович с Андрей Александровичем после дела с неё всё одно голову снимут, так почему бы и не покуражиться?

  Графиня Берестова демонстративно, так, чтобы все, кто за столом есть, приметили, осмотрела чистое, но поношенное платье своей собеседницы, процедила сквозь зубы:

  – Оно и видно. Не с Вашими капиталами по столицам разъезжать.

  Варвара смолчала, лишь побледнела сильно, Ольга же закраснелась, прожгла наследницу взором злым, Василиса ахнула, а Юлий Наумович пустился в длительное витиеватое философствование о том, что деньги суть яд для души бессмертной.

  – Что же ты тогда, племянничек, от капиталов моих не откажешься? – усмехнулся Тимофей Тимофеевич. – Чай, одним из первых прибежал! Кстати, остальные-то родственнички где?

  Ольга плечиком повела:

  – Кто где. Кто в могиле, кого арестовали, а кто сбежал, точно крыса с корабля тонущего, за жизнь свою испугавшись.

  – Ну вот и сократилось количество нахлебников, – господин Волков удовлетворённо улыбнулся. – Так и надо, а то ишь, слетелись, точно вороньё на пир кровавый. Думали, нужны мне? А вот фиг вам всем, – старик скрутил кукиш и потряс им над столом, – всё до последней полушки оставлю... – Тимофей Тимофеевич закашлялся, глотнул воды из стакана, – Юлии Романовне. Она и будет самой достойной.

  – Так завтра с утра и духовную составим, – прощебетала Юленька, упрямо избегая взгляда графа Солнцева, – чего зря время терять?

  – Добро, – старик решительно отодвинул от себя тарелку, с помощью лакея поднялся, – устал я от вас, братии комариной. Спать пойду.

  – Сладких снов, дядюшка, – пропела Ольга, взмахивая длинными ресницами и томно потягиваясь, – право слово, дамы и господа, я тоже притомилась.

  – Уж не Стёпка ли тебя томил? – похабно хохотнул Юлий Наумович. – А теперь, когда забрали его, кто будет тебя ночью греть да голубить?

  – Уж точно не Вы, – фыркнула Ольга, решительно поворачиваясь к мужчине спиной. – Доброй всем ночи. Надеюсь, сегодня никто не умрёт.