Текст книги "Штольманна. После свадьбы всё только начинается...(СИ)"

Автор книги: Наталья Мусникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

  – Прошу прощения, Яков Платонович, но сие есть истинная правда. Аглая Ивановна находится в глубоком каталепсусе в результате тяжёлого душевного потрясения, а потому...

  – А потому, Яков Платонович, ей нужны дружеские забота и участие, а не допросы, – решительно закончила Юленька. – Тем более, что на Ваши вопросы она всё одно отвечать не в состоянии.

  Взгляд Штольмана заледенел, но графиня Берестоваслишколм давно и хорошо знала господина следователя, а потому и бояться его не собиралась. Право слово, в самом худшем случае, яков сорвётся и гадость какую-нибудь скажет, о чём сам же потом и будет сожалеть!

  Анна поняла, что пришла пора вмешаться, пока два дорогих её сердцу упрямца не рассорились. Анна Викторовна нежно взяла мужа под руку:

  – Если осмотр спальни завершён, то, может, мне стоит побеседовать с духом покойного? А после я попытаюсь позвать дух несчастной Аглаи, она сейчас почти как Элис, помнишь?

  Штольман поморщился, сии воспоминания никакой радости не доставляли, но предложение было хорошим, а потому господин следователь согласился. Но только с одним условием: одну в спальне Анну он не оставит и это ни коим образом обсуждаться не будет. Анна Викторовна, коей и самой не хотелось быть одной в похожей на склеп комнате, с радостью согласилась. Конечно, Яков призраков не видит, но одно его присутствие способно ободрить и согреть, словно ясное солнышко.

  Дело Љ 1. Сладострастникъ. Паучья сеть любви

  По дороге в уже ставшую знакомой спальню, Яков обстоятельно рассказал Анне всё, что удалось узнать. У самого порога их догнал запыхавшийся городовой Прокофьев с сообщением, что в кустах у дома обнаружен канделябр, измазанный кровью. Штольман повернулся было к городовому, но замер, вспомнив о том, что Анна Викторовна собирается дух Боброва призывать, а посему оставлять её одну крайне нежелательно.

  – Вы идите, Яков Платонович, – Анна мягко улыбнулась, ласково провела рукой по плечу супруга, – а я здесь немного одна побуду.

  – Только не исчезните, как из комнаты господина инженера, – буркнул Яков Платонович, досадуя, что не может быть в двух местах сразу, – мне Вас тогда по всему городу пришлось искать.

  – Так уж и по всему, – покраснела Анна Викторовна, – и, между прочим, я вам записку оставила.

  – И даже в стихах, – воспоминание об инженере неизбежно повлекло за собой и воспоминания о приступе ревности, обуявшей Якова Платоновича, когда он узнал, что Анна приходила ночью в номер к неженатому мужчине, а потому настроение господина Штольмана резко ухудшилось. – Надеюсь, в этот раз, сударыня, я найду Вас там же, где и оставил. И Вы не отправитесь на поиски приключений в гордом одиночестве.

  – Да что он себе позволяет, мальчишка?! – так и взвилась бабушка, для коей суровый тон в отношении обожаемой внучки был словно острый нож в сердце. – Ревнивец несчастный!

  – Несчастным Якоб был, когда Анна Викторовна других привечала, – педантично заметил Платон Карлович.

  – А нечего было вокруг да около ходить, – огрызнулась тётка Катерина, – да бедную девочку, точно гимназистку провинившуюся, отчитывать почём зря. Аннушка, бедолага, не знала, как к этому статую подойти, кругом одни колючки, да Нежинская эта, змеища!

  – Ну зачем Вы так, – мягко укорила разбушевавшуюся женщину Марта Васильевна, – Нина Аркадьевна уже умерла...

  – Можно подумать, мы живее всех живых, – фыркнула тётка Катерина.

  – Дамы, я надеюсь, Вы помните, что Аннушка сейчас будет духа призывать? – напомнил Платон Карлович. – И ей совершенно точно потребуется наша помощь?

  Анна Викторовна, вот уже несколько минут тщетно пытающаяся сосредоточиться и игнорировать гомон призрачных родственников, сердито нахмурилась и выпалила:

  – Для начала мне потребуется тишина, иначе в таком гомоне Кирилл Владимирович меня не услышит!

  – Милая, так оно и к лучшему, – бабушка ласково провела морщинистой рукой по голове внучки.

  Ну вот, так всё хорошо начиналось, Яков в её способности поверил, родители смирились, казалось бы, живи да радуйся, так ведь нет, призрачные родственники воспитывать стали! Анна в сердцах даже ногой притопнула и почти крикнула:

  – Я сама решу, что лучше, я уже не ребёнок!

  – Ладно, не ребёнок, оставайся одна, раз такая взрослая, – ядовито процедила тётка Катерина, эффектно растворяясь в воздухе, – пойдём мы. Помощь потребуется, зови.

  Все призрачные родственники, кто с мягким укором, кто с виноватой улыбкой, а кто и с видимой неохотой, растворились в воздухе. Анна облегчённо выдохнула, сжала виски руками и нараспев произнесла:

  – Дух Кирилла Владимировича Боброва, явись! Дух...

  Холодный, промораживающий насквозь порыв ветра взлохматил Анне Викторовне волосы, оборвал дыхание. В груди словно острый кусок льда стал проворачиваться, Анна прижалась к стене, тщетно пытаясь вдохнуть.

  – Какая сладкая девочка, – проскрипел знакомый до мурашек по коже голос, и прямо перед Анной появился уже знакомый тощий старик с пронзительными, выцветшими от времени, сально поблёскивавшими глазами. – Мы с тобой зна-а-атно порезвимся!

  Ледяная высохшая рука скользнула по щеке барышни, больно ущипнула за подбородок. Анна Викторовна попыталась отпрянуть, оттолкнуть руку, но опять, как в кошмаре, ноги приросли к полу, руки повисли безвольными плетьми, а горло перехватила невидимая петля. Барышня застонала, силясь вырваться или хотя бы позвать Якова, уж он-то точно спасёт, всегда спасает, но каждая попытка крикнуть заканчивалась лишь болью в груди и всё усиливающимся головокружением.

  – Сладкая моя, – бормотал старик, склоняясь над Анной и ежеминутно облизывая тонкие морщинистые губы острым языком, – такая тёплая, такая живая. Не упрямься, впусти меня, уверен, ты не пожалеешь...

  Пуговка на груди платья Анны Викторовны отлетела и со стуком ударилась в стену, затем ещё одна и ещё, обнажившейся груди коснулся ледяной ветерок.

  – Нет, – прохрипела Анна, из последних сил стараясь не потерять сознание, – Яша... помоги...

  Криволапое кресло со скрежетом сдвинулось к двери, блокируя выход. По щеке Анны Викторовны скользнула одинокая слезинка, Кирилл Владимирович с дребезжащим торжествующим смехом ногтем, царапая нежную девичью кожу подцепил слезу и демонстративно глядя на барышню облизал палец. Жадно облизнулся, почмокал губами:

  – Сладкая и сильная. Очень хорошо.

  Ещё одна пуговица отлетела, впечатавшись в стену, а потом... Потом началось самое настоящее, многократно обещанное, светопреставление. Кресло вместе с дверью с треском и грохотом отлетело прочь, от удара в стену развалившись на куски. Яков влетел в спальню, обхватил Анну, притиснул к себе, делясь теплом, защищая от чего-то невидимого, ощущавшегося тягучей холодной слизью. Анна Викторовна, не сдержавшись, разрыдалась в голос, уткнувшись лицом в грудь мужа.

  – Да как посмел?! – взвыл призрак и потянулся к Штольману своими костлявыми руками, но проявившиеся вокруг родственники Якова и Анны окружили Боброва, не давая ему прорваться к Анне и Якову Платоновичу.

  – Не смей их трогать, – рявкнул Платон Карлович, хватая Кирилла Владимировича за шиворот и встряхивая словно пыльный коврик. – Не смей даже смотреть на них, мерзавец!

  – Я буду жаловаться, – прохрипел Бобров, тщетно пытаясь вырваться.

  – А вот это сколько угодно, – огрызнулся Платон Карлович, став в этот миг удивительно похожим на Якова, коий частенько так отвечал на угрозы возможных жалоб начальству. В семействе Штольманов ябедников никогда в чести не держали.

  – Пусти, – хрипел Кирилл Владимирович, извиваясь и пытаясь оттолкнуть крепко держащие его руки. – Не смей меня трогать!

  – Платон Карлович, – басовито прогудел дальний Аннушкин предок, о коем в семье знали лишь то, что имел какое-то отношение к церкви и был то ли старовером, то ли экзорцистом. От него-то, согласно семейным преданиям, и унаследовала Анна свой дар медиума. – Платон Карлович, голубчик, не сочтите за труд, подержите сего презренного ещё немного, дабы мне за ним гоняться не пришлось. Сейчас мы его отправим туда, где ему самое место.

  Бобров взвыл, отчаянно рванулся, но от Штольнанов, что призрачных, что телесных, освободиться было не так-то просто:

  – Нет, нет, не смейте! Да я...

  Экзорцист степенно разгладил густую бороду, спускающуюся до пояса, оправил серую рясу, перепоясанную простой верёвкой:

  – Вот что, овца заблудшая, от пастыря отделившаяся, слушай меня внимательно: коли хочешь исчезнуть без лишних мучений, прямо сейчас, обстоятельно и ничего не тая, расскажи Анне Викторовне всё, что твоего убийства касаемо. И ежели мне покажется, что ты девочку обидел чем, либо же оскорбил, то...

  Мужчина выразительно развёл руками, а деревянный крест у него на шее выразительно вспыхнул бледно-жёлтым огоньком.

  – Всё, всё расскажу, – Кирилл Владимирович грохнулся на колени, пополз к Анне, глядя на неё взглядом отшвырнутой пинком шавки, – не извольте гневаться, Анна Викторовна, грешен, не сдержался... Да и как устоишь перед этакой-то красотой! Вот и я, слаб человек, грешен, не сдержался... Как же мимо такой прелести-то пройти!

  Анна вздрогнула, со смесью презрения и гадливой жалости, словно крысу с перешибленной спиной увидела, глядя на ползущего к ней на коленях призрака.

  – Что случилось, Аня? – Яков оглянулся, не видя, но чувствуя нечто, упорно не поддающееся законам логики и, пожалуй, впервые в жизни досадуя, что не может видеть призраков. – Что такое?

  – Кирилл Владимирович хочет со мной поговорить, – Анна Викторовна не спешила покидать объятий мужа, да и продолжать общение с покойным бобровым тоже желанием не горела. Ей и одного раза хватило.

  – Опять?!

  В светлых глазах Якова Платоновича вспыхнул огонёк, чем-то похожий на пламя из крестика экзорциста.

  – А ведь мальчик за нашу Аню и призрака убьёт не задумываясь, – задумчиво протянула бабуля, разваливаясь в кресле и прямо из воздуха вытаскивая корзинку сочной спелой малины.

  – Фи, тоже мне нашла мальчика, ему почти сорок, – кошкой, облитой водой, фыркнула тётка Катерина.

  – Мужчина, как вино, с годами становится только выдержаннее и дороже, – философски заметил Иван Афанасьевич, пристраиваясь поближе к малине.

  – По части вин Вы, дражайший родственник, признанный специалист, – не унималась тётка Катерина, кою изрядно напугало нападение господина Боброва на Анну. Хоть женщина и после смерти не желала признаваться, но ей по сердцу пришлась Анна Викторовна, да и супруг её тоже особых нареканий не вызывал.

  – Тих-х-ха! – уже привычно прицыкнула бабуля, – а то Аннушка ничего не услышит и Якову Платоновичу передать не сможет.

  Купец Бобров каяться не рвался, но попробуй утаи что-нибудь, когда тебе спину буравят взглядами многочисленные призраки, только и ждущие момента, чтобы отправить его в преисподнюю, причём желательно по частям. Да и супруг Анны Викторовны тоже не выглядел безопасным невидцем, лишённым способности видеть, а главное, навредить, призраку. Ощущалось в нём что-то такое, с экзорцизмом схожее, добро, что сам Яков Платонович, сих сил у себя пока не признавал. В таком-то окружении любой птичкой певчей запоёт, ничего не утаит, вот и Бобров тяжко вздохнул и, дабы хоть немного девчонку помучить, не словами рассказывать стал, а картинки показывать начал. От видений-то у медиума этой точно голова разболится, как говорится, мелочь, а приятно!

  Анна судорожно вздохнула от ледяного холода и увидела тёмную спальню, единственным источником света в коей был пятирожковый канделябр, стоящий на прикроватном столике. В уголке у старой, едва ли плесенью не покрывшейся иконы стояла худенькая светловолосая девушка в белом просвечивающем пеньюаре. Невеста, точнее, молодая жена, как догадалась Анна Викторовна. Время от времени девушка смахивала струящиеся по лицу слёзы, испуганно косилась на дверь, потирая озябшие на холодном каменном полу ноги друг о друга.

  Дверь в спальню распахнулась, заставив новобрачную едва ли не подпрыгнуть на месте и ещё жарче зашептать молитвы. Просила девушка не о супружеском счастии, как следовало бы для молодой жены, а терпения да смирения, дабы все испытания выдержать с достоинством. Анна невольно вспомнила свой предсвадебный молебен, коий совершала вместе с матушкой и тётушкой. Дамы советовали невесте молиться о супружеском счастии, а Анна Викторовна вместо слов молитвы лишь шептала восторженно, сияя улыбкой:

  – Благодарю тебя, Боже, что ты подарил мне встречу с Яковом, об одном прошу: позволь нам быть вместе долгие годы, поровну делить все радости и горести. Господи, счастье-то какое!!!

  Девушка с трудом сдерживалась, чтобы, подобно маленькой девочке, не завизжать от восторга и не начать прыгать на месте, хлопая в ладоши.

  Призрак купца Боброва, для коего воспоминания Анны Викторовны тайной не являлись, скривился, точно вместо говядины ему мышь подсунули, воровски покосился на призрачных родственников барышни, коварно глазками блеснул, а после словно бы случайно взмахнул рукой. Жест простой и даже безобидный, никто из наблюдавших за Кириллом Владимировичем ничего даже не заподозрил, только вот Анна из стороннего наблюдателя событий прошлого переместилась на место несчастной невесты. И это уже она сама стояла на каменном полу спальни, переступая с ноги на ногу, дабы согреть замёрзшие ступни, она сама повернула голову на чуть слышный скрип открывшейся двери. И именно она увидела довольного, сально ухмыляющегося купца Боброва, в роскошном атласном халате входящего в спальню на правах хозяина и господина, чьё слово истина и закон в последней инстанции.

  – Ну здравствуй, красавица, – хищно оскалился Кирилл Владимирович, – вот мы с тобой наедине и остались, теперь уж никто нам не помешает.

  Анна опустила глаза, только сейчас заметив, что облачена своего лишь в пеньюар и прозрачен он просто до неприличия. Так это что же получается, она невестой стала?

  – Что такое, красоточка? – продолжал издеваться купец Бобров. – Ты же так хотела узнать, кто меня убил, дух мой и без того не сильно покойный, растревожила, а рази ты не знала, что бывает с теми, кто души убитых тревожит? Али думала, что тебя предки твои несуразные или муженёк упрямый сберечь смогут? Так вот, моя сладкая: не смогут. Духи-то твои благородны прямо до глупости, а про мужа я и вовсе молчу, он же не верит в призраков, практичен до невозможности, дивно, что вообще согласился тебя женой сделать, а не любовницей оставить. Он же даже на Нежинской не женился, а уж та женщина была... – Кирилл Владимирович восхищённо почмокал губами и восторженно закатил глаза.

  – Нина Аркадьевна была из тех, на коих не женятся, – выпалила Анна подслушанную случайно у дядюшки фразу.

  – Ну да, умна была, – согласился купец, деловито раскладывая на прикроватном столике какие-то ножички, иглы и прочие железки причудливой формы, местами с засохшими бурыми пятнами. – А вот от смерти убежать не получилось, умерла глупо. И с чего, спрашивается, той лошади пугаться, не знаешь? – старик покосился на Анну, но ту больше волновало, как выбраться из этого слишком уж реального видения живой и невредимой, чем смерть госпожи Нежинской. – Да где тебе, у тебя и разумения на такое не хватит. И что только господин Штольман в тебе нашёл? – Кирилл Владимирович почмокал губами, придирчиво и бесцеремонно, словно капусту на прилавке, рассматривая Анну Викторовну. – Фигурка, правда, ничего, но я и красивей видел. И он, Яков Платонович, тоже. За ним же такие женщины бегали, о-о-о...

  Купец закатил глаза, восхищённо покачал головой, даже губами опять зачмокал, искоса посматривая на Анну. И та не выдержала. Понимала, всей душой чувствовала, что сии разговоры не простые любезности, что Кирилл Владимирович любит терзать не только тело, но и, как князь Разумовский, душу, а вот не утерпела, сдалась под напором извечного женского любопытства и, чего пред собой греха таить, ревности.

  – И какие?

  Кирилл Владимирович хитро улыбнулся:

  – Коли интересно, милая, могу и показать, мне не жалко.

  Купец взмахнул рукой, и Анна Викторовна увидела Якова Платоновича в окружении изумительных, на нимф, дриад и прочих сказочных красавиц похожих, дам. Одни кокетливо улыбались, демонстрируя глубины собственного декольте, другие обнимали, прижимаясь всем телом, третьи и вовсе висели на шее, осыпая страстными поцелуями, а четвёртые... Анна покраснела и резко зажмурилась.

  – Хватит! Прекрати немедленно, это всё в прошлом!

  – Могу и будущее показать, – сладенько пропел старик Бобров, – вот, изволь увидеть, красавица.

  Анна ещё крепче зажмурилась, даже ладошками для верности глаза закрыла, как в детстве делала, когда чего-нибудь очень сильно пугалась.

  – Ну же, сладкая, неужели тебе совсем неинтересно твоё персональное долго и счастливо, – демоном-искусителем вещал Кирилл Владимирович, – неужто тебе не интересно взглянуть на детишек господина Штольмана?

  И Анна Викторовна не выдержала, не утерпела, уж больно хотелось на малышей, на Якова похожих, взглянуть. Барышня открыла глаза, осторожно раздвинула пальчики, да так и охнула. Нет, Кирилл Владимирович не обманул, он действительно показал Якова Платоновича в окружении двух малышей, мальчика и девочки, озорных, как и все дети, только вот любовалась малышами, держа Штольмана под руку, отнюдь не Анна, а встретившая их в доме купца дама.

  – Как же так, – пролепетала Анна Викторовна дрожащим от обиды голосом, – почему?

  Старик Бобров с наслаждением расхохотался прямо в лицо Анне:

  – Потому что бросит он тебя, другую найдёт.

  – Мы же венчанные!

  Купец передёрнул плечами:

  – Так что с того? Государь Император Александр Второй, Освободителем прозванный, вообще любовницу над супружескими покоями поселил...

  – А его сын, ныне правящий, верен супруге! – запальчиво возразила Анна, даже ножкой притопнула.

  Кирилл Владимирович нахмурился, зло щекой дёрнул:

  – Ты, дура, ногами-то на меня не топай, я тебе не Штольман. Сказал, бросит он тебя, значит, так тому и быть. А ты, моя милая, не теряйся, первой ему рога наставь. Уверен, после моих-то ласк тебе на Штольмана и смотреть-то не захочется.

  Анна Викторовна гадливо плечами передёрнула и покачала головой, резко выдохнув:

  – Нет!

  – Стану я тебя слушать, – пробурчал старик, хватая Анну за руку и волоча к постели. – Не рвись, душа моя, ты сейчас та, из-за коей меня убили, а у нас с ней всё к взаимному удовлетворению сладилось.

  Анна Викторовна отчаянно сопротивлялась, даже укусить попыталась Кирилла Владимировича, но он доволок её до кровати и таким мощным ударом ринул на ложе, что едва не оглушил. Анна сдавленно застонала, понимая, что нужно бороться, но не в силах ничего сделать.

  – Не рвись, сладкая, – бормотал купец Бобров, сбрасывая халат, – не поможет. Той птахе не помогло, хоть она и сильная была. Полтора года прожила, подушкой додушить пришлось, сама всё не помирала.

  Анна Викторовна попыталась крикнуть, но язык стал вялым и не послушным, губы спеклись так, что даже не открывались.

  – Яша, прости, – простонала барышня, чувствуя, как тоненькими ручейками стекают по щекам слёзы.

  Поток холодной воды, выплеснутый прямо в лицо, заставил Анну сначала непроизвольно вдохнуть, а потом отчаянно, до слёз и тошноты, раскашляться. Голова болела так, что свет был не мил, в ушах гудело, во рту стоял мерзкий тошнотворный привкус, ноги подгибались, категорически не желая стоять твёрдо, перед глазами всё плыло. Родные сильные руки крепко обхватили Анну Викторовну за плечи, сквозь гул в ушах пробился встревоженный знакомый голос:

  – Аня, Анечка, что с тобой?

  Анна зажмурилась, сбрасывая воду с ресниц, медленно открыла глаза и слабо улыбнулась, её крепко держал самый лучший мужчина на свете: Штольман Яков Платонович.

  – Яша, – хриплым до неузнаваемости голосом прошептала Анна, вяло приподнимая руку, чтобы погладить мужа, и потеряла сознание.

  Анна Викторовна лишь много позже узнала, какая суматоха поднялась в доме из-за её обморока, а о том, что предок экзорцист выполнил своё обещание и Боброва Кирилла Владимировича в ад изгнал прямохёнько в геенну огненную, и вовсе лишь догадывалась. Призраки на все её расспросы лишь пожимали плечами и скупо роняли, что боле купец Бобров никого уже не потревожит.

  Когда Анна пришла в себя, то обнаружила, что лежит на узкой софе, рядом на стуле сидит Яков и крепко держит её за руку, при этом взгляд у господина Штольмана такой, что способен насквозь пронзить.

  – Ну вот и всё, теперь Анна Викторовна скоро оправится, – спешно вызванный, из гостей выдернутый, доктор с видимым облегчением стал собирать в саквояж всевозможные медицинские приспособления. – Это всё нервное напряжение, у барышни просто много потрясений выдалось. Отдохнёт день-другой, и всё будет хорошо, не беспокойтесь, Яков Платонович. Организм крепкий, выдюжит. Барышне сейчас нужен покой и ничего более.

  – Благодарю, Олег Петрович, – Штольман коротко кивнул, погладил холодные пальчики супруги и крикнул, – Прокофьев!

  – Я здесь, ваше Выс-родие, – моментально откликнулся городовой, словно только и ждал зова начальства.

  – Проводи Анну Викторовну домой, да передай Елизавете... нет, та не поймёт, Михаилу Платоновичу, что доктор Трауберг прописал моей супруге полный покой.

  – Будет сделано, Ваше Выс-родие, – отрапортовал Прокофьев, с обожанием глядя на следователя.

  – Ступай к коляске, Анну Викторовну я сам принесу, – коротко кивнул Штольман.

  Анна благоразумно подождала, пока Прокофьев скроется за дверью и попыталась было возразить:

  – Не надо меня носить, я сама дойду. Не волнуйся, Яша, доктор же сказал, что всё в порядке, я просто перенервничала. Зато я узнала, почему убили Боброва...

  Яков Платонович навис над Анной, припечатав ладони по обе стороны от её лица, и медленно, чеканя каждое слово, произнёс:

  – Слушайте меня внимательно, Анна Викторовна. Хватит с меня Ваших призраков, духов и прочих мистификаций. Вы моя супруга и я Вам запрещаю, слышите, запрещаю принимать участие в каких бы то ни было расследованиях. Это слишком небезопасно!

  – Но...

  Анна попыталась было объяснить мужу, что бояться нечего, вместе они справятся с чем и кем угодно, но Штольман властно оборвал жену:

  – Довольно, Анна Викторовна. Вы отправляетесь домой.

  – А Вы остаётесь здесь в компании той пышногрудой прелестницы? – обиделась Анна, некстати вспомнив показанную купцом Бобровым картинку из якобы будущего Штольмана.

  Якову Платоновичу следовало бы прислушаться к словам жены, вникнуть в суть вопроса, но уж больно сильно он за неё перепугался, сердце до сих пор неслось галопом, а потому следователь лишь зло выпалил:

  – Да!

  Анне бы тоже следовало хоть чуточку успокоиться, подумать о состоянии супруга, чай, ему не сладко каждый раз ненаглядную из переплётов заковыристых вытаскивать, да, как говорится, ретивое взыграло. Нина Аркадьевна некстати вспомнилась, видения эти с другой супругой, ядовитые слова купца, страх пережитой... всё смешалось, сплелось, вылилось в обиду жгучую, разуму не поддающуюся. Анна Викторовна вскочила на ноги, пошатнулась, но удержалась, сквозь слёзы выпалила мужу:

  – Не надо меня провожать, сама доберусь!

  После чего из комнаты выскочила и дверью за собой бухнула. Штольман в сердцах подушку в дверь запустил и витиевато по-немецки выругался, а потом по-русски устало выдохнул, как отец всегда делал, когда его доченька особенно сильно допекала и с супругой чего не ладилось:

  – Женщ-щины... Вот уж воистину паучья сеть любви, будь она неладна!

  Дело Љ 1. Сладострастникъ. Среди оружия законы молчат

  Даже если, как писал поэт, ум с сердцем не в ладу, дел служебных никто не отменял, а потому загнав чувства как можно глубже и надев привычную маску холодной невозмутимости, Яков Платонович отправился к терпеливо ожидающей его в гостиной госпоже Погодиной. Господин Штольман для себя уже давно решил, что положение сей дамы в доме купца Боброва скромной должностью экономки не ограничивалось, уж больно смело она себя держит, не сравнить с тихоней Машенькой в доме купца Куницына. А ведь та барышня контрабандистами командовала, с опием дело имела и при этом такой кроткой овечкой казалась, что любой мужчина готов был ей всенепременно помощь и содействие оказывать. Яков Платонович досадливо головой покрутил. Беда с этими Затонскими барышнями, уж больно они самостоятельны, сами в любую ловушку лезут, а потом ещё и гневаются, как тот петух из сказки, коего злой пёс не пустил к лисе на ужин. Анна вот тоже... Штольман сердито мотнул головой. Он же раз сто, не меньше, просил её держаться от дел следственных подальше, в доме убиенного купца Куницына в Затонске вообще предложил нейтралитет поддерживать, и что? Правильно, ничего. Сам предложил, сам же о своём предложении, едва его озвучив, и пожалел. Вот уж воистину, хозяин своего слова! И сейчас опять то же самое повторяется, нужно на делах служебных концентрироваться, а вместо этого все помысли лишь об Анне, как она да что с ней, да всё ли ладно, да сильно ли обиделась.

  Яков Платонович в сердцах хлопнул тростью по руке, так что даже ладонь заныла, и рывком распахнул дверь в гостиную. Ольга Кирилловна с томной улыбкой моментально поднялась из уютного кресла, в коем терпеливо дожидалась господина следователя коротая время за вышивкой, но господин Штольман был не в духе и развеять его раздражение могла улыбка лишь одной дамы, о коей господин следователь себе наистрожайшим образом думать запретил.

  – Яков Платонович, – почти пропела Ольга Кирилловна, элегантно протягивая следователю обе руки, – признаться, я вас даже заждалась.

  Штольман холодно посмотрел на даму, положил на столик трость и саквояж и коротко бросил:

  – Присаживайтесь, сударыня.

  «Ах ты ж, статуй каменный, – осердилась госпожа Погодина, – опять волком смотришь! Ну да ничего, у меня и не такие, как ты, певчими птахами заливались, псами верными у ног стелились!»

  Госпожа Погодина кротко опустила ресницы и беспрекословно села в кресло. Нежная рука метнулась было к пяльцам, да нерешительно застыла в воздухе, дама вскинула влажно блестящие глаза и волнующим грудным голосом, коий поклонники гласом сирены величали, вопросила:

  – Вы позволите мне продолжить рукоделие? Оно помогает мне успокоиться после столь тяжкой утраты, – пухлые губки задрожали, по щеке поползла одинокая слезинка.

  «Врёт, – безошибочно определил Яков Платонович, наученный всевозможным дамским штучкам своей неугомонной сестрицей, а потом ещё и госпожой Нежинской. – А Аня никогда не играет, у неё что на сердце, то и на языке... Да что же это такое, право слово, никакой работы, Анна Викторовна ни на единый миг из головы не выходит!»

  Штольман досадливо сжал губы.

  «Перестаралась, – отметила для себя наблюдающая за господином следователем из-под длинных ресниц Ольга Кирилловна, – не поверил. Ладно, сей манёвр не сработал, перейдём к следующему».

  Дама чопорно выпрямилась в кресле, гордо вскинула красивую голову и величественным, тщательно перед зеркалом отработанным жестом облокотилась на краешек стола:

  – Я Вас слушаю, господин следователь.

  – Когда Вы узнали о смерти господина Боброва?

  Госпожа Погодина чуть сдвинула ровные дуги бровей, не столько вспоминая, сколько демонстрируя, что она не глупышка какая-нибудь, а особа серьёзная:

  – Мне горничная сообщила, утром... На часы я не смотрела, прошу прощения за сей досадный недочёт.

  Штольман кивнул, то ли принимая извинения, то ли настаивая на продолжении рассказа.

  Ольга Кирилловна мягка принялась массировать себе висок, опять-таки не столько помогая себе вспомнить, сколько подчёркивая плавность движений и округлость форм:

  – Так вот, узнав о смерти Кирилла Владимировича, я... – дама виновато улыбнулась, беспомощно взмахнув ресницами, – я так растерялась, что даже не помню толком, что говорила и что делала. Мне так страшно было, ведь могли убить и меня!

  Яков Платонович выразительно приподнял левую бровь:

  – А есть причина опасаться за Вашу жизнь?

  «Дура, чуть не проболталась, – ругнулась Ольга Кирилловна, – а этот следователь не так прост, как кажется. Пожалуй, пришло время перейти к более серьёзным способам обольщения».

  – Кстати, а когда Вы приказали горничной позвать городовых? – Штольман верил сидящей напротив него особе всё меньше и меньше.

  Брови госпожи Погодиной удивлённо взмыли вверх, на хорошеньком личике проступило сначала недоумение, затем отголосок смутного воспоминания и... неприкрытая досада, которую, впрочем, дама довольно быстро постаралась замаскировать виноватой улыбкой:

  – Я не помню... мне так страшно было... Я ничего толком не помню... Прошу прощения, господин следователь, не желаете ли чаю?

  «Дура, самая глупая из всех самых глупых дур, – Ольга Кирилловна готова была волосы у себя на голове рвать от бессильной ярости, – ну как, как я могла не услышать эту глупую курицу горничную?! Она же у меня спросила, мол, может, городовых вызвать, а я, самая глупая женщина на свете, вместо того, чтобы к её словам прислушаться, кивнула машинально! Мол, да-да, конечно! Ой, дура, прости господи, своими собственными руками всю эту полицейскую свору в дом приволокла! Теперь-то уж поздно каяться, нужно выкручиваться. Следователь этот, статуй каменный, в глаза смотрит, кивает, а ведь ни словечку не верит, шавка сыскная! Ну да ничего, на любую шавку своя цепь найдётся, он у меня ещё в ногах валяться будет, по первому свисту ко мне приползёт, уж это-то я точно знаю!»

  Ольга Кирилловна немного успокоилась и снова обворожительно улыбнулась, возвращая себя маску радушной хозяйки:

  – Так не желаете ли чаю, господин Штольман?

  – Нет, благодарю Вас, – Яков Платонович вежливо приподнял уголки губ, красочно вспоминая все дела об отравлениях за время своей службы.

  «Вот статуя», – ругнулась госпожа Погодина, но вслух, разумеется, сказала иное:

  – А я, с Вашего позволения, выпью чашечку.

  Штольман коротко согласно кивнул и спросил, точно выстрелил:

  – Кто мог желать смерти Кириллу Владимировичу?

  Госпожа Погодина непринуждённо подхватила самыми кончиками пальцев серебряный подносик, на коем красовались две чашки, заварочный чайник и молочник с сахарницей и плечиками повела неопределённо, грацию свою подчёркивая:

  – Честно говоря, не знаю, меня Кирилл Владимирович в свои дела не посвящал. Полагаю, супруга, хотя мне Аглаюшка такой милой барышней представлялась, но недаром ведь говорят, чужая душа потёмки.

  Ольга Кирилловна поставила поднос на стол, разделяющий их со Штольманом, налила в обе чашки горячего чаю и одну с лёгкой непринуждённой улыбкой придвинула следователю, умоляюще попросив: