Текст книги "Штольманна. После свадьбы всё только начинается...(СИ)"

Автор книги: Наталья Мусникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

 Прологъ

  Санкт-Петербургъ, 1890-й годъ

  Сразу после венчания состоялся бал, устроенный стараниями многочисленной родни Якова Платоновича и его петербургских друзей и знакомцев. Елизавета Платоновна, то и дело утирающая слёзы умиления при взгляде на сияющего от счастия брата Якова, хищно поблёскивала глазами в сторону оставшегося неженатым брата Платона. Платон Платонович от сих взоров нервно сглатывал и старался от сестрицы не в меру предприимчивой держаться в стороне. Как говорится, от греха подальше. Сковывать себя цепями Гименея Платон не спешил, хоть и искренне радовался за очередного обжененного брата.

  После танцев и ужина гости, как чаще всего и бывает, разбились по группкам, с интересом обсуждая кто внешнюю политику, кто судебные тонкости, паче того новые методы дознания и изобличения преступников, кто последнюю французскую моду и ожидаемые в этом сезоне балы.

  – Мария Тимофеевна, Вам всенепременно стоит съездить к Ольге Карловне Кукушкиной, она признанная мастерица-шляпница у нас в городе, – Юленька, согласно ранее утверждённому, как смеялся Яков, стратегическому плану, развлекала беседой матушку невесты, дабы дама не чувствовала себя неуютно и не так трепетно следила за Анной Викторовной. Право слово, некоторые правила приличия уже давным-давно изжили себя, ну что, спрашивается, за грех, коли молодой муж чуть крепче в танце приобнимет супругу?!

  Конечно, ухаживания за чужой женой поощрять нельзя, это даже обсуждать смешно, но со своей-то собственной, богоданной и венчанной, статуем каменным держаться не стоит. А Мария Тимофеевна настаивала на том, чтобы этикет соблюдался неукоснительно, а это, право слово, скука, господа и дамы, смертная. Вот Лизхен и придумала, как так всё устроить, чтобы и тёща довольна была, и молодые могли себе позволить быть не только сахарными фигурками на торжестве. Юленька взяла на себя миссию по развлечению матушки Анны Викторовны, благо успела побывать в Затонске и свести с Марией Тимофеевной знакомство. Не очень долгое, правда, но это дело поправимое.

  – Вот как? – Мария Тимофеевна, как и многие женщины, трепетно любящая наряды, заинтересованно приподняла брови.

  Юленька взмахнула ручками:

  – Именно. Вот, взгляните, какую прелесть Ольга Карловна для Аннушки смастерила!

  Мария Тимофеевна с нескрываемой гордостью посмотрела на дочь, в белоснежном, расшитом мелким речным жемчугом и украшенном кружевами платье выглядевшую настоящей снежной принцессой. Голову Анны венчала изумительной красоты шляпка, более похожая на венок, с коего вниз спускалась тонкая полупрозрачная фата. Мария Тимофеевна вздохнула, вспомнив, как дочь неохотно согласилась на фамильную, прослужившую нескольким поколениям невест, фату, предлагая заменить её более короткой и практичной вуалеткой.

  – Об этом не может быть и речи, дорогая моя, – Мария Тимофеевна непреклонно покачала головой, – фата – символ невинности невесты, её чистоты и непорочности.

  Аннушка как-то странно вспыхнула, а её подруги обменялись быстрыми, полными лукавства взглядами. И опять, в который уже раз после того памятного до малейших деталей возвращения Анны из гостиницы обратно домой, Мария Тимофеевна прикусила губу, удерживаясь от расспросов. До возвращения Якова Платоновича женщина не хотела бередить раны в душе дочери, а потом всё завертелось в предсвадебной лихорадке и потеряло значение.

  «Близка она с ним была, – подумала Мария Тимофеевна, наблюдая, как Аннушка, сама того не осознавая, льнёт к своему мужу, какие взгляды бросает на него и ловит в ответ, – я-то на Витюшу после венчания даже посмотреть не смела, так всё торжество и провела, кончики туфель разглядывая. Слава богу, что Яков Платонович не бонвиваном каким оказался, не бросил Аннушку, вскружив ей голову, воспользовавшись её наивностью и разбив сердце».

  Юленька безошибочно определила, что мысли материнские в сторону от моды далёкую побежали, и подошла с другой стороны, благо новости столичные к ней сами стекались, и специально собирать не надо было.

  – У Тихомировых сегодня тоже венчание, – доверительным шёпотом произнесла графиня Берестова, наклоняясь поближе. – Помните, мы у них на прошлой неделе на балу были?

  Мария Тимофеевна с улыбкой кивнула. Тот бал она помнила очень хорошо, Витюша закружил её в вальсе, а потом мороженым угощал, совсем как раньше, ещё до замужества. Эх, молодость, молодость, как же скоротечна твоя пора.

  – Неужели Аглаша замуж выходит? – удивилась Лизхен, подходя поближе и протягивая дамам фруктовый десерт. – И за кого же?

  Юленька пренебрежительно дёрнула плечиком:

  – За старика Боброва, купца.

  – За этого... – Лизхен осеклась, посмотрев на Марию Тимофеевну, и спешно поправилась, – нечестивца похотливого?!

  Мария Тимофеевна вопросительно приподняла брови:

  – И чем плох жених?

  – Да он скупой, – выпалила Юленька, от волнения чуть громче приличного, – прошлую жену голодом заморил!

  – Или забил до смерти, – вставила Лизхен, – мне Ирочка говорила, а той Машенька по секрету нашептала, а той в свою очередь Верочка передала...

  – Филиал «Затонского телеграфа», – Пётр Иванович Миронов подошёл к смущённо примолкшим дамам с рюмочкой коньяку, в его руке выглядевшей так естественно, словно он с ней и родился, – и что же, милые дамы, на повестке дня?

  – Нашу знакомую, Аглаю Тихомирову, сегодня замуж выдают, – выпалила Юленька и безжалостно припечатала, – продали!

  Пётр Иванович сделал глоток, вздохнул и пустился в увлекательный, не лишённый пикантности разговор об участи женщин. Мария Тимофеевна и Юленька активно подхватили тему, одинаково занимательную для обеих. Графиня Берестова требовала большей свободы для дам, а госпожа Миронова, наоборот, ратовала за сохранение традиций и подчинение дочерям воле родительской. Для неё сия тема была весьма актуальной и даже немного болезненной.

  Лизхен, долгожданная и намоленная дочь, никогда и ни в чём не знавшая у родителей отказа и за надёжными спинами пяти братьев привыкшая даже грома небесного не бояться, в беседе участия не принимала. Конечно, княгиня Лисовская знала, что далеко не все барышни могли похвастаться такой свободой, как она, но одно дело знать, что какие-то родители продают дочь за старого развратника, и совсем другое, когда сей несчастной оказывается твоя хорошая знакомая! Елизавета Платоновна вздохнула, покачала головой и решительно направилась к братьям, что-то оживлённо обсуждающим с Анной Викторовной, счастливой молодой женой, стоящей рядом со своим супругом.

  – А вы меня тоже продали?

  Вопрос прозвучал столь неожиданно, что Вильгельм, самый старший из братьев («Братьев – разбойников», – как шутя называл их отец), поперхнулся шампанским и закашлялся.

  Яков Платонович посмотрел на воинственно насупленную сестрицу (и какая, спрашивается, муха её укусила?) и мягким успокоительным тоном, на Анне Викторовне отработанном, уточнил:

  – Что-то случилось?

  Лизхен неопределённо взмахнула рукой:

  – Аглашу Тихомирову отец замуж продал. А вы меня тоже продали, да?

  – Почему продали? – искренне возмутился третий брат, Михаил. – Мы тебя Андрею даром отдали!

  – Неправда, приданое было, – педантично заметил самый младший брат, Карл, характерную для всего семейства Штольманов въедливость и дотошность пустивший на служение банковскому делу.

  Платон не выдержал, расхохотался и, поцеловав сестру руку, выпалил:

  – Так что, Лизхен, можешь утешиться. Мы тебя не только не продали, но ещё и доплатили, чтобы Андрей на тебе женился.

  Повисла нехорошая пауза, во время коей Лизхен хватала ртом воздух, пламенея очами, а братья выразительно смотрели на Платона, в очередной раз не сумевшего удержать длинный язык на привязи.

  – Аня, пойдём танцевать, – Яков плавно повлёк за собой супругу в центр зала, где кружились пары.

  – А Лиза ничего Платону Платоновичу не сделает? – Анна Викторовна с тревогой посмотрела на мужа.

  Яков бросил на сестру долгий оценивающий взгляд.

  – Портить нам свадьбу она точно не станет, но и сказанного не забудет, непременно отыграется.

  Анна хотела ещё что-то сказать, но Яков мягко привлёк её к себе, прошептал, щекоча дыханием ушко:

  – Не переживай, всё будет хорошо. Что бы у нас ни происходило, мы остаёмся одной семьёй.

  Яков Платонович и сам не осознал, что слово в слово повторил любимое изречение отца, коим тот часто успокаивал разбушевавшееся многочисленное семейство.

  Бал подходил к концу, гости, ещё раз пожелав молодым всего самого наилучшего, благополучия и процветания, потихоньку разъезжались, а Анна с удивлением поняла, что страшно волнуется, буквально трепещет вся, словно осина на ветру.

  – Что с тобой? – Лизхен с тревогой посмотрела на Анну, даже лба коснулась, проверяя, нет ли жара. – Ты вся дрожишь!

  Анна Викторовна посмотрела на подругу, а теперь ещё и родственницу большими, от волнения ставшими совсем огромными голубыми глазами. Как, вот скажите, как можно объяснить то, о чём в приличном обществе и думать-то не подобает?!

  – А-а-а, – Лизхен понимающе улыбнулась, став в этот миг удивительно похожей на Якова, коий в момент этой сокровенной беседы на правах хозяина бала прощался с гостями, – я перед первой брачной ночью тоже тряслась. Андриш же всю пору ухаживаний мне лишь ручку нежно целовал да пару раз, пока никто не видел, щеки поцелуем коснулся.

  – Что так? – Юленька живо вспомнила князя Лисовского, на скромника не похожего ни коим образом.

  – А разве может быть иначе, с моими-то братьями? – фыркнула Лизхен, впрочем, не без гордости. – Кому же в здравом уме и твёрдой памяти возжелается разом испортить отношения с дипломатом, следователем, врачом, военным и банкиром! Причём людьми физически крепкими, боксирующими и попадающими не целясь в копеечку с десяти шагов.

  Юленька, хоть и была с семейством Штольманов знакома сызмальства, сглотнула тяжко, посмотрела на подругу сочувственно и прошептала чуть слышно, чтобы, оборони господь, не услышал никто:

  – Дивно, что Андриш Станиславич за тобой вообще ухаживать насмелился. У тебя охрана, поди, не хуже императорской.

  Лизхен горделиво расправила плечи. В глубине души Елизавета Платоновна была свято убеждена, что её охрана ЛУЧШЕ императорской, царя-то батюшку, как ни крути, за жалованье охраняют, а её по зову сердца берегут. А она уж, по мере сил своих, хранит братьев, обеспечивая каждого не только ранней сединой, как они сами порой жалуются, но и теплом душевным, у мужчин рода Штольманов тщательно сокрытым и разумом запечатанным. Впрочем, грех пред собой лукавить, у каждого женатого братца супруга смогла ключик к сердцу благоверного подобрать. Вот и Яков теперь женился и расцвёл, точно маков цвет... насколько это вообще для Якова Платоновича возможно.

  Словно почувствовав, что размышления Лизхен и её подруг коснулись его особы, Яков повернулся к дамам, привычно сдерживая улыбку, но не в состоянии сокрыть счастливого сияния глаз, от коего на душе у Анны точно Светлое Воскресенье наступило.

  – С Вашего позволения, сударыни, мы с Анной Викторовной откланяемся, – Яков Платонович положил руку жены на свой локоть, совсем как раньше, в Затонске, когда по вечерам они с Анной прогуливались, обсуждая очередное раскрытое дело.

  – Разумеется, братец, – Лизхен мягким материнским жестом коснулась щеки брата.

  Яков Платонович чуть заметно поморщился, покровительственных жестов, так любимых сестрицей, он не терпел с детства, но ласку стоически выдержал. Елизавета Платоновна, впрочем, испытывать терпение брата не стала, руку убрала быстро, а когда Яков с супругой повернулись, направляясь в свои покои, украдкой перекрестила их. Как обычно, сначала по-православному, а потом и по-католически, так, на всякий случай.

  ***

  В спальне, роскошно убранной для молодых, Анна опять ощутила леденящее руки и заставляющее сердце в груди галопом нестись волнение. Все матушкины наставления и тётушкины поучения вихрем закружились в голове, мешая даже дышать. Тётя, как на грех, своими благими намерениями ввела племянницу в самый настоящий ад: так красочно расписывала, что должно, а чего ни в коем случае нельзя делать молодой девице, дабы супружеское счастье не спугнуть, что Анна окончательно запуталась и сейчас, когда пришло время все поучения воплощать, ничего вспомнить не могла. Лишь перед глазами стояло лицо тётушки со скорбно поджатыми губами и меленькими седыми кудряшками, да в ушах дребезжало: «А коли забудет чего невеста, то враз на семью обрушатся все беды и напасти. Вот помню...» Дальше шло пространное описание горестей знакомой тётушке молодой семьи, пренебрегшей мудростью предков и решившей обойтись без заткнутой в пояс свадебного платья иголки, рисовых зёрен под подушкой, подковы на счастье или ещё чего-то похожего. Когда Анна слушала все эти наставления, она лишь снисходительно улыбалась, но сейчас волнение взяло верх. А вдруг тётушка права? И она, Анна, своими руками всё разрушила, отказавшись от нити красной на руку?

  – Анна...

  Знакомый голос вырвал Анну Викторовну из плена страхов, барышня всхлипнула и нырнула в родные и любимые объятия, словно рыбка в озеро. Яков Платонович осторожно обнял девушку, ласково поглаживая, успокаивая. В голове опять, как и всегда, хороводом вертелись тысячи нежных фраз, но сдержанность и привычка укрывать свои мысли, а паче того чувства, опять сковала язык. Прорваться смогла лишь одна фраза, короткая, словно выстрел, и включающая в себя мудрость веков:

  – Я люблю тебя.

  Анна вскинула блестящие голубые глаза, потемневшие от волнения, на губах барышни играла робкая доверчивая улыбка:

  – А я тебя... хоть барышне и не пристало говорить о своих чувствах...

  Яков Платонович приглушённо рассмеялся. Ох уж эта Мария Тимофеевна вкупе со своей сестрицей незабвенной, всё-то им надо в жёсткие рамки этикета загнать, каждую мысль в Аниной головке во фрунт построить! Теперь понятно, почему Анна так разволновалась, родственницы ей, наверное, целый ритуал проведения первой брачной ночи прописали. Яков усмехнулся и попытался снять с головы супруги шляпку, но та держалась крепко, словно орлиное гнездо на скале.

  – Она на шпильках, – подсказала Анна, шаловливо блеснув глазами.

  Яков вытащил одну шпильку, длинное костяное чудо, кое вполне можно вместо стилета использовать, ознаменовал свою победу пламенным поцелуем молодой супруги и чуть хрипло спросил:

  – И сколько их?

  Анна, после поцелуя несколько утратившая связь с реальностью, растерянно пожала плечами:

  – Я не помню...

  – Тогда сам считать буду, – Яков уронил на пол ещё одно модное украшение-оружие и снова коснулся губами губ Анны.

  После шпилек настал черёд пуговичек на свадебном платье, а были они такие маленькие и было их так много, что поцелуи сыпались на Анну благодатным дождём, смывая страхи и волнение, оставляя одну лишь чистую страсть, не замутнённую тревогой, печалью или усталостью. Тогда, в гостинице, в каждом поцелуе и объятии Анна неуловимо ощущала горечь разлуки, сейчас была пора торжества. Торжества любви, веры, всего того, что называют коротко и просто: СЧАСТЬЕ.

  Уже засыпая на груди мужа, Анна чуть слышно прошептала:

  – Только не исчезай...

  Яков взял руку жены, ту, на коей блестело обручальное кольцо, и принялся ласково целовать каждый пальчик, переплетая их со своими. Чуть задержался губами на ободке кольца и выдохнул:

  – Я клянусь быть с тобой вместе в болезни и здравии, в богатстве и бедности, и даже смерть не сможет разлучить нас.

  Дело Љ 1. Сладострастникъ

  Как мечтает в своих самых потаённых желаниях встретить утро каждая барышня, независимо от положения в обществе? Правильно, нежным поцелуем от любимого, ароматным букетом цветов, положенных к подушке, в крайнем случае, птичьим пением, врывающимся в распахнутое окно. И уж точно никто не мечтает в самый светлый час перед пробуждением, когда сны столь сладостны и нежны, оказаться в плену горького воспоминания, хуже любого кошмара, порождённого тьмой.

  Во сне Анна увидела себя в гостинице в то печальное утро, когда она проснулась одна, а Яков Платонович исчез, сгинул, словно растворился в утреннем свете, не оставив следа. Анна Викторовна вздрогнула, из-за сковавшего душу холода не в силах даже вздохнуть и упрямо надеясь, что всё происходящее всего лишь сон, дурной сон и ничего более. Ведь была же Лизхен с братьями и Юленька, возвращение Якова, его признание и венчание. Ведь это всё было, ну не приснилось же ей это всё?!

  – Приснилось, милая, – проскрипел резкий, словно кто-то резанул ножом по стеклу, голос, – ты одна, твой драгоценный Яков Платонович умер, и ты никогда его больше не увидишь.

  – Нет, – пролепетала Анна, обхватывая руками горло, – нет, нет, нет!!!

  Из тёмного угла номера вышел на свет тощий старик с пронзительными, выцветшими от времени, сально поблёскивавшими глазами. Казалось, у незнакомца от времени выпали не только волосы, но даже брови с ресницами, кожа была неприятного серого оттенка, как у мертвеца, но в каждом движении старика ощущалась сила и власть. И жестокость, даже беспощадность.

  – Да, моя милая, – проскрежетал незнакомец, с наслаждением разглядывая Анну Викторовну. – Теперь ты моя, и никто, слышишь, никто тебя не спасёт!

  Анна попыталась сбежать, но ноги словно приросли к полу, хотела закричать – пропал и голос, даже глаза закрыть не получилось, чтобы хоть за веками укрыться от мерзкого старикашки.

  – Мне нравится твой пыл, – проскрежетал старик, протягивая руку и касаясь щеки барышни ледяными костлявыми пальцами.

  Анна рванулась из всех сил, понимая, что всё напрасно, она пленница, и спасения нет, и тут её с силой тряхнули за плечи. Барышня судорожно всхлипнула, вскрикнула и была моментально притиснута к до боли родной и знакомой горячей груди. И тут слёзы, коих раньше даже следа не было, хлынули из глаз Анны Викторовны, словно поток, прорвавший плотину.

  – Тише, драгоценная моя, тише, – шептал Яков, нежно укачивая супругу, словно она была маленькой девочкой.

  Анна вскинула на мужа блестящие от слёз голубые глаза, всхлипнула:

  – Мне сон приснился. Стра-а-ашный.

  Яков Платонович ласково стёр слёзы с личика жены, усадил её к себе на колени, крепко обняв и продолжая укачивать:

  – Не бойся, мой ангел, я никому не позволю тебя обидеть.

  Анна завозилась, устраиваясь поудобнее и чувствуя, как бледнеет и исчезает мерзкий призрак, посмевший потревожить её сон. Боже, как же всё-таки хорошо!

  – А ты мне колыбельную споёшь?

  Анна трогательно похлопала ресничками и умильно улыбнулась. Яков стёр одинокую слезинку со щеки супруги, нарочито тяжело вздохнул:

  – Ну что с тобой поделаешь. Только глазки закрой и постарайся уснуть.

  Анна с готовностью кивнула и послушно зажмурилась.

  «Всегда бы ты, Аня, такой послушной была, многих бед бы мы с тобой избежали», – подумал Яков, бережно закутал жену и принялся негромко напевать на немецком старинную колыбельную, кою так любила матушка.

  Анна наслаждалась тихим голосом мужа, убаюкивающими покачиваниями и сама не заметила, как опять уснула. В этот раз кошмара не было, лишь в жемчужно-серой дымке сна звучали голоса призрачных родственников, постепенно, по мере накала беседы, становящихся всё заметнее и живее.

  – И кто это, такой умный, старика этого к Аннушке допустил? – ворчала бабушка, сердито уткнув кулаки в бока.

  Платон Карлович виновато кашлянул, отвёл взгляд:

  – Моя вина. Не хотел молодым мешать. Якоб-то нас всё одно не увидит, а вот Анна могла и смутиться.

  – Ну да, пусть лучше испугается! – ядовито хохотнула тётка Катерина, особа желчная настолько, что её кончину в семье Мироновых восприняли едва не с благодарностью.

  – А кто приходил-то? – Марта Васильевна погладила сконфуженного супруга, непринуждённо переводя тему.

  Иван Афанасьевич прищёлкнул языком:

  – Бобров Кирилл Владимирович... И почему это, интересно, что ни мерзавец, то непременно сие имя носит, а?

  – Я бы попросил, – возмутился кто-то из призраков, – я, между прочим, тоже Кирилл Владимирович! И потомки обо мне весьма приятственного мнения, так-то, глубокоуважаемый Иван Афанасьевич!

  – Господин Бобров умер? – Марта Васильевна в очередной раз попыталась предотвратить перепалку.

  Иван Афанасьевич кивнул со столь блаженным видом, словно лично принял участие в кончине купца:

  – Кто-то размозжил ему голову канделябром в тот самый миг, как этот сладострастник пытался обесчестить свою молодую супругу.

  – Если супругу, то не обесчестить, – педантично поправила тётка Катерина, нашедшая-таки к чему придраться.

  – Домогательства к невинной девице без любви да согласия и есть попытка обесчестить. И венчание, ещё и постылое, против воли девицы, сути не меняет, – убеждённо заметил Платон Карлович.

  – Да тише вы, – рассерженной змеёй зашипела бабушка, прижимая высохший палец к губам, – У Анны, между прочим, первое свадебное утро, или как там такой день молодёжь нынче называет, не гоже нам сей день разговорами об убийстве омрачать.

  – Так господин Варфоломеев всё одно прибудет с сообщением и просьбой о помощи, – пожал плечами Платон Карлович и не без гордости добавил, – Якоб весьма опытен в сыскном деле, без него никак не обойтись!

  – Вообще-то после свадьбы полагается в путешествие ехать с молодой женой, а не убийц старых сладострастников по всему Петербургу гонять, – ядовито фыркнула тётка Катерина.

  – То-то я припоминаю, что ты из путешествия свадебного без мужа вернулась, – прищурилась бабушка, – а вот кабы он у тебя делами-то занялся сразу после венчания, так, глядишь, ты бы и дольше мужней женой пробыла. Ты, милая, как угар, чем реже появляешься, тем окружающим дышать легче.

  Призраки загомонили, зашумели, заставив Анну нахмуриться и сделать слабую попытку закрыться подушкой.

  – А ну, тих-х-ха!!! – рыкнула бабуля так, что все моментально угомонились, а особо впечатлительные вообще предпочли исчезнуть. – Анну разбудите. А ей и так скоро просыпаться, Варфоломеев-то, поди, уже на подходе к дому, хоть и плетётся нога за ногу, точно осуждённый на казнь.

   – Так Яков может и сам его принять, – Марта Васильевна, свято убеждённая, что даме не пристало вмешиваться в дела супруга, чуть пожала плечами. – Пусть Анна отдохнёт.

  Бабуля посмотрела на женщину с тем скорбным сочувствием, коим люди здоровые душевно и физически взирают на лишённых ноги либо руки. Али и вовсе повредившихся разумом:

  – Нешто ты, милая, думаешь, что Аннушка в стороне от расследования останется? Что-то я не припомню такого, даже когда они с Яковом Платоновичем ещё и знакомы-то толком не были.

  ***

  Полковник Варфоломеев, коего супруга и та величала исключительно по имени отчеству, Матвеем Васильевичем, а подчинённые и вовсе называли сугубо по званию, в это утро пробудился привычно рано. Откушал кофею в столовой, просматривая донесения сотрудников и то одобрительно кивая, то досадливо морщась, потом прочитал обстоятельно и неспешно газету, уделив особое внимание событиям на политической арене да ещё заметке в разделе «Светская хроника», гласившей, что вчера, далее следовала жирно выделенная и украшенная виньетками дата, надворный советник Яков Платонович Штольман обвенчался с госпожой Мироновой Анной Викторовной, дочерью известного в Затонске адвоката Миронова.

  «Вот и стал Яков человеком семейным, – Матвей Васильевич ностальгически улыбнулся, вспомнив себя на заре супружества, – теперь уж под пули лезть не станет, поостережётся. И слава Богу, а то уж больно бесстрашный да упрямый, маятно с таким».

  Полковник Варфоломеев прикрыл глаза, вспоминая своего друга и сотрудника, крякнул и покрутил головой:

  «Не-е-ет, брат, шалишь, Якова Платоновича и венец свадебный не сдержит, тем паче, что супруга его сама в первую голову в любое расследование ринется, удержать не успеешь. Вот уж воистину правду люди молвят: муж да жена – одна сатана, прости меня господи».

  Матвей Васильевич степенно перекрестился, налил себе ещё кофею, но не успел и глотка сделать, как в столовую заглянул лакей.

  – Чего тебе, Тимофей? – недовольно спросил полковник Варфоломеев, откладывая газету.

  – Ваше Высокоблагородие, – лакей низко поклонился, – к Вам пришли.

  Матвей Васильевич поджал губы:

  – Пусть в кабинете подождут.

  – Сказывают срочно. Дело государственной важности.

  «А когда у меня другие были?» – досадливо вздохнул полковник Варфоломеев и коротко кивнул:

  – Проси.

  В столовую вошёл Дмитрий Васильевич, поверенный полковника в самых что ни на есть деликатных делах, звонко щёлкнул каблуками:

  – Ваше...

  – Утро доброе, Дмитрий Васильевич, – Варфоломеев приветственно кивнул, взмахом руки указав на кресло подле себя, – присаживайся, кофею испей, с делами-то служебными ещё и не завтракал поди?

  – Никак нет, – Дмитрий Васильевич, потомственный военный, изъясняться предпочитал сугубо армейским образом, – не успел.

  – Вот и позавтракай, – Матвей Васильевич самолично налил чашку кофею, подвинул поднос с домашними пирожками, до коих был превеликий охотник.

  – Слушаюсь, – Дмитрий Васильевич опять щёлкнул каблуками, опустился в кресло, взял кофейную чашку, но прежде чем приступить к трапезе, почтительно сообщил:

  – Осмелюсь сообщить, Ваше Высокоблагородие, сегодня ночью был убит Бобров Кирилл Владимирович.

  «Да и слава богу», – мелькнуло в голове полковника Варфоломеева, но сия непочтительная мысль исчезла ранее, чем была толком осознана:

  – Как это убит?! У него же вчера свадьба была!

  – Так точно, Ваше Высокоблагородие, – Дмитрий Васильевич вскочил, опять щёлкнув каблуками, – вчера Кирилл Владимирович венчался с некоей Тихомировой Аглаей Ивановной, а нынче утром горничная нашла его в спальне с пробитой головой.

  – А жена молодая что говорит? Али они в разных спальнях были?

  – Никак нет, в одной. Только супруга ничего не говорит и ни на что не реагирует, доктор говорит у неё этот, – Дмитрий Васильевич пошевелил пальцами, вспоминая мудрёное слово, – каталепсус.

  – Чегопсус? – переспросил полковник Варфоломеев, из всех недугов признававший только огнестрельные и ножевые раны да ещё отравления.

  – Каталепсус, – терпеливо повторил помощник, – она жива, но ни на что не реагирует, никого не видит и ни с кем не говорит.

  Матвей Васильевич досадливо крякнул. Экая, право слово, напасть! Сама по себе кончина Боброва не такая уж и беда, старого сладострастника едва терпели все, кто его знал, но это был не последний человек в городе. Купец первой гильдии, вхожий во дворец, опять-таки с военными поставками связанный, его смерть просто так спустить не получится, придётся доскональное расследование проводить, чтобы ни одна тень бледная не ускользнула. А ну, как это происки противников государства, под случайность замаскированные? Вот так не доглядишь, прошляпишь, а потом бед не оберёшься. Мда-с, как это ни печально, а без Якова Платоновича не обойтись, придётся молодого супруга побеспокоить... а заодно и его супругу проверить, так ли она хороша, как о ней говорят.

  – Прикажи городовым, чтобы ничего не трогали у Боброва, – велел полковник Варфоломеев, вставая и одёргивая мундир, – да чтобы дом никто не покидал. Головой отвечаешь!

  – Будет сделано, Ваше Высокоблагородие, – отрапортовал Дмитрий Васильевич, звучно щёлкнул каблуками и вышел, прикрыв за собой дверь.

  Матвей Васильевич вздохнул, покачал головой и не спеша покинул столовую, велев замершему у дверей лакею передать, что уходит по делам служебным, когда вернётся не ведает, и пусть супруга не беспокоится и обед в управление не носит. Последнее говорилось совершенно напрасно, потому как госпожа Варфоломеева весьма трепетно относилась к процессу питания горячо любимого мужа и регулярно снабжала его горячей едой, куда бы ни забрасывали Матвея Васильевича дела служебные.

  Полковник Варфоломеев вышел из дома, отметил, что погода чудесная, а значит, вполне можно манкировать коляской и прогуляться, благо Яков Платонович обитает недалеко, пешком можно дойти. Матвей Васильевич и себе не желал признаваться, что страсть как не хочет беспокоить господина Штольмана. И дело не в излишней деликатности, таковой господину полковнику по рангу не полагалось, а в том, что на страже супружеского счастия брата неусыпным оком стоит княгиня Лисовская, ссориться с коей не хотелось совершенно. Милейшая Елизавета Платоновна, в отличие от покойной Нины Аркадьевны Нежинской, не притворялась, а воистину ОБЛАДАЛА властью, коя далеко не всем членам императорской фамилии свойственна. Выросшая с пятью братьями, княгиня отлично стреляла, могла укротить любого норовистого жеребца, неплохо разбиралась в ядах, в совершенстве владела пятью иностранными языками и могла сохранить холодный рассудок в любой нетривиальной ситуации. А уж язычок Елизаветы Платоновны был настолько острым, что попавший на него мог желать лишь одного: смерти, потому как отмыться от позора иначе не получалось. Всё это прикрывалось, словно бесценной китайской ширмой, дивным, почти ангельским обликом, коим Елизавета Платоновна умело пользовалась, ловко изображая то беспомощную барышню, не способную в одиночестве пересечь оживлённый прошпект, то глупенькую кокетку, а то изысканную светскую даму.

  – Да право слово, не съест же она меня, – проворчал Матвей Васильевич, решительным стуком нарушая покой дома номер пять по Малой Невской, в коем обитал господин Штольман.

  Елизавета Платоновна, разумеется, есть визитёра не стала. А зачем, если можно лёгкими, едва ощутимыми намёками дать ему понять, что его визит опасно балансирует на грани приличий? Полковник Варфоломеев, коего подчинённые чтили, а враги опасались и даже уважали, чувствовал себя неосторожным пловцом, оказавшимся рядом с акулой, кружащей неподалёку и примеряющейся, с какого бока лучше начать трапезу.

  – Свадьба была просто великолепна, – княгиня Лисовская мечтательно вскинула глаза к потолку, – право слово, очень жаль, что Вас не было.

  – Дела служебные, – Матвей Васильевич чуть развёл руками, – покоя они не дают даже в самый сладостный миг.

  Елизавета Платоновна улыбнулась, взмахнула ресницами и продолжила непринуждённо щебетать о венчании, пропустив мимо ушей намёк на то, что дела служебные отвлекать станут не только господина полковника. Право слово, лишь вчера Яков наконец-то женился, у него должно быть романтическое путешествие с молодой женой не по трущобам Петербурга, а по самым изысканным салонам Европы! И полковник Варфоломеев должен это понять, ведь не единственный же следователь на всю столицу Яков Платонович! Лизхен решила во что бы то ни стало вытеснить неугодного гостя, пока он не встретился с Яковом, но, увы, фортуна капризница отказалась помогать княгине в её замысле. Дверь в гостиную открылась, Яков Платонович вместе с Анной Викторовной вошли в комнату, приветствовав неожиданного посетителя вежливым поклоном.