Текст книги "Королевская книга"

Автор книги: Наталия Сова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

– Уберите падаль! – яростно заорал я.

Впору было напиться. Пропади пропадом все Перегрины на свете. Верзила заслуживал самое большее веревки. Висеть бы ему на какой-нибудь балке другим в назидание. Так нет, полез князь позориться. С фамильным клинком на мужика с лопатой.

– Ваше здоровье, – сказал я и чокнулся с кувшином.

Когда сгустились сумерки и вино подходило к концу, я был умиротворен, смягчен и благодушен. Вылив остатки в кубок, я услышал вдруг быстрые шаги на лестнице.

Дверь распахнулась, и в комнату вместе со сквозняком ворвался Перегрин. В руках у него был все тот же шар, а в глазах такой ужас, будто только что при нем поубивали по меньшей мере десяток Верзил и к ним в придачу дюжины две женщин и детей.

– Князь, – молвил он, задыхаясь от бега, – все гораздо хуже, чем я предполагал.

– О, малыш… – протянул я. – Стоит ли так убиваться из-за какого-то толстого сукина сына… Плюнь. – Я показал, как надо плюнуть. – Садись, выпьем. Правда, тут уже не осталось ничего… Велю принести.

– Выслушайте, пожалуйста, – сказал он.

Изо всех сил стараясь говорить спокойно и медленно, он поведал мне, что в подвале центральной башни есть некий саркофаг, закрытый каменной плитой. Нужно его открыть и положить внутрь шар. В левый дальний угол, очень плотно к стенкам. Сделать это надо было еще утром, и мог это сделать только Верзила, и кроме него…

– Эту работу может выполнить любой, – закончил я снисходительно. – Если он, конечно, не такой дохлый цыпленок, как ты.

Он с досадой замотал головой:

– Только Верзила. И кроме него, пожалуй, только вы. Но насчет вас у меня серьезные опасения.

– Надорвусь, думаешь? – Я захохотал.

– Не в этом дело. Телесная сила далеко не главное. Я не хочу подвергать вас опасности и никогда не обратился бы к вам, но сейчас выбирать не приходится. Вскоре остановить все это будет уже невозможно.

На вопрос о том, что это за «все это», Перегрин ответил, что замок, кажется, решил, что его строят неправильно, и готов избавиться от всего, что мы тут нагородили.

Я рывком поднялся из-за стола. Меня качнуло. С грохотом опрокинулась скамья. Перегрин глянул на меня с сомнением, но затем пробормотал: «Может, это и к лучшему» – и устремился к двери.

Мы спустились по лестнице, где Перегрин велел мне захватить факел, миновали темный, пустой двор и остановились под лесами центральной башни. Накрапывал дождь.

– Сюда, – сказал Перегрин и нырнул в низкий проем в стене.

Я последовал за ним и чуть не врезался лбом еще в одну стену. Вперед хода не было, зато справа была узкая винтовая лестница, уводившая вниз.

– Скорее! – шепнул Перегрин из темноты.

Ступеньки были слишком мелкие. Я семенил, оступаясь и придерживаясь за стену. Через несколько поворотов все это наконец кончилось, и, свернув в полукруглую дверь, мы оказались в сердцевине башни.

Это было круглое гулкое помещение, почему-то очень холодное. Свет факела выхватывал из темноты часть стены, каменные плиты пола и валявшуюся неподалеку деревянную лестницу. Перегрин проворно схватил ее и подтащил к открытому люку в полу.

– Все нужно сделать быстро, – сказал он, спуская лестницу вниз. – Я буду здесь, рядом. Если что, кричите, не стесняйтесь.

Я поставил ногу на ступеньку и ясно понял, что лезть никуда не хочу. Неуютно стало мне и тревожно, особенно после предложения кричать не стесняясь. Но главная неприятность состояла в том, что я стремительно и неумолимо трезвел. Однако отступать было некуда, Перегрин сказал: «С богом» – и я полез.

Очутившись в каком-то глухом закутке, я сделал шаг вперед, тут же больно ударился коленом и выругался. Перегрин втащил наверх лестницу и свесился из люка с факелом в руке. Саркофаг стоял прямо передо мной. Он занимал почти все пространство, вплотную примыкая к трем стенам. Плита на нем лежала довольно массивная. Я потоптался, не зная, как подступиться.

– Нужно открыть, как книгу, – сказал Перегрин. – Справа налево.

Я отвалил плиту, прислонив ее к левой стене и стараясь не думать, что будет, если она вдруг свалится обратно. Перегрин подал мне шар, легкий и странно теплый, будто нагретый солнцем…

– В дальний левый угол, – напомнил он.

И только после этого, глянув внутрь саркофага, я увидел, что дна там нет. Он был чем-то вроде колодца, и, судя по всему, колодец этот уходил глубоко в недра Даугтера. Я склонился над ним, и меня обдало мертвенным, застоявшимся холодом.

– Кладите быстрее, – сказал Перегрин.

– Куда же класть, дна-то нет, – тоскливо отозвался я. – Разве что бросить.

Последовала пауза, и Перегрин спросил изменившимся голосом:

– Вы что… действительно не видите дна?

Страха не было. Было тихое, тягучее чувство, похожее на нараставшую боль.

– Скорее! – тревожно закричал сверху Перегрин.

Я медленно протянул руку с шаром, и на какой-то миг мне показалось, что все это уже было когда-то – холод, темнота и боль.

– Свети! – приказал я.

Перегрин послушно опустил факел пониже, но тут не помог бы и весь свет небесный – в колодце вровень с краями стояла, словно вода, плотная, непроглядная темень. Медленно, очень медленно я протянул руку. Шар коснулся черной поверхности.

– Только не бросайте. – Умоляющий голос Перегрина слышался откуда-то издалека. – Осторожнее.

Шар мягко потянуло книзу. Обмирая, я сжал его крепче. Потянуло сильнее и неожиданно резко дернуло. Я ахнул и не удержал. Невесомое творение увечного умельца кануло вниз в мгновение ока. Тьма внизу колыхнулась, ожила, и тут я узнал ее. Из колодца на меня смотрела хищная пустота ночной равнины.

– Перегрин!!! – так громко я не кричал ни разу в жизни.

– Руку давайте! Быстро! – Горячие пальцы Перегрина крепко сомкнулись на моем запястье.

Через миг я уже был наверху, сидел прижавшись спиной к стене и намертво стиснув зубы. Перегрин с тревогой заглядывал мне в лицо.

– Как вы? – спросил он шепотом.

Желая ответить, что все хорошо, я неопределенно замычал и мотнул головой. Он улыбнулся, назвал меня молодцом и пошел закрывать люк. Я поднялся и, не медля ни секунды, направился к выходу.

– Нет-нет! – воскликнул Перегрин. – Мы должны немного побыть здесь. Пусть он успокоится.

– К-кто? – спросил я, разжав наконец зубы.

– Замок. Я понимаю, вам страшно…

Я круто повернулся и подошел к нему вплотную:

– Ты сказал, что мне страшно, или я ослышался?

– Вам страшно, я ведь вижу, – мягко ответил Перегрин.

– Ты ошибаешься, – ледяным тоном произнес я.

– Возможно, – легко согласился он.

Потом он укрепил на стене факел, и мы уселись на полу друг против друга.

– Видите ли, – начал он, – я потому так говорю, что мы сейчас находимся в таком месте замка, где каждый встречает то, чего он больше всего боится. То, что ему больше всего угрожает. Это не настоящая угроза. Эта угроза – изнутри. Страх ведь находится внутри нас.

– Ну? – отозвался я. Разговор этот был мне неприятен.

– Так вот. Верзила мог выполнить эту работу совершенно спокойно, потому что в нем не было страха. Никакого. Он не боялся ничего, совсем ничего. Это просто чудо какое-то. Лично я впервые в жизни видел такого человека.

– Дураки не знают страха, – усмехнулся я. – А не окажись меня поблизости, раскроило бы это чудо-юдо твою светлую головушку и глазом бы не моргнуло.

– Да, пожалуй, – сказал он, помолчав. – Я сам виноват, не удержался, подразнил. С ним совсем по-другому нужно разговаривать. Нужно было, – поправился он. – Да и вы вполне могли словом его остановить. Всего лишь словом.

– Каким? – поинтересовался я.

Перегрин невесело усмехнулся и ничего не ответил.

– Постой, – спохватился я. – Ты сказал, что годимся только я и Верзила. Так?

Он сразу понял, к чему я клоню, и, заулыбавшись, заверил, что равнять меня с Верзилой нельзя, упаси бог. Что касается меня, тут причина совсем другая, а именно дружелюбное отношение ко мне замка. Якобы благоволит он мне, а потому всячески постарался смягчить удар, то есть напугать не до смерти, а лишь слегка.

Я презрительно фыркнул. А Перегрин продолжал говорить о замке, какой у него непростой нрав и как он в этом похож на меня. Каким он кажется непредсказуемым и жестоким и какое это, в сущности, печальное сооружение. Я сказал, что не могу себе представить печальное сооружение, равно как и непредсказуемое, и жестокое. Здание – оно здание и есть, и говорить о нем как о живом человеке по меньшей мере смешно.

– А вы вспомните, – сказал Перегрин, – вспомните, что произошло, когда вы оказались внутри невидимой стены. Вы упали в обморок.

– Ну, – подтвердил я с крайним неудовольствием.

– Я, к слову сказать, тоже чуть не упал в обморок, когда вы на меня закричали: колдун, сожгу… Помните?

– И что?

– А то, что колдуном вы меня не считали, а просто хотели напугать. Это я потом понял. Вот и замок ваш также. Он уже тогда знал, что вы свой, однако врезал вам изо всех сил.

Потом он сказал, что, когда у него возникают трудности с замком, он сразу вспоминает меня и поступает так, как поступил бы, имей дело со мной.

– Так, значит, я, по-твоему, непредсказуемый и жестокий. Не видал ты жестоких князей, вот что, – сказал я.

– Я видел много разных людей. – Он улыбнулся. – Давайте лучше поговорим о чем-нибудь другом. Не о вас. Например… Вы знаете, я всем башням дал имена. Западная – Свеча. Восточная – Чудище. Северная – Белый Ветер. Южная – Алая. А эта, – он показал глазами вверх, – Зунта.

– Зунта? Почему?

Он смущенно опустил голову и сказал, что так зовут одну девушку, которая живет очень далеко отсюда, во Флангере, а почему он назвал башню в ее честь, он не знает.

– Ясно, – сказал я. – Хорошенькая?

Вместо ответа он выудил из кармана мелок и быстрыми движениями набросал на темной плите пола тонкий, острый профиль.

– Ничего, – одобрил я. – И ловко же ты рисуешь, однако.

– Кажется, с закрытыми глазами мог бы ее нарисовать, – ответил он тихо. – А она меня и не помнит, наверное.

– Все может быть, память-то девичья. Кстати, когда мне было примерно столько же, сколько тебе сейчас, у меня была женщина по имени Зунта.

– Правда? – просиял Перегрин.

Я рассказал, что была она служанкой в замке моего отца и что я уже точно не помню, как у нас все случилось в первый раз. Потом всю весну и половину лета она являлась в мою спальню почти каждую ночь. Смешная была тетка – огромная, мягкая – и всегда забавно так, плотоядно урчала, когда я в нее зарывался. Кусаться любила. А еще она любила, чтобы я…

– Не надо, – прервал мою речь Перегрин, опуская глаза.

Я усмехнулся.

– А потом стервец Алмир, мой драгоценный братец, как-то о нас пронюхал и однажды принялся высмеивать меня при всех. Был какой-то праздник, гостей видимо-невидимо. Нас едва разняли. До сих пор жалею, что тогда не задушил его.

Внезапно факел на стене затрещал, догорая, и погас. Я ухватился за Перегрина.

– Не бойтесь, – шепнул он.

– Я не боюсь никого. Никого из людей, – громко сказал я. – Но сидеть здесь, как в могиле…

– Руку пустите, больно.

Я отпустил его, и мы некоторое время сидели в темноте и тишине, а потом я не выдержал и попросил его не молчать:

– Рассказывай что угодно. О странствиях своих, об учителе… как его… О Зунте, если хочешь. Или лучше скажи, этот саркофаг не мне ли предназначен?

– Нет, – ответил Перегрин. – Мне.

Я повернулся к нему, но лица не увидел.

– В конце жизни каждый мастер должен вернуться в свой первый замок. Мастер Гэдан вернется в Черный Храм. Я вернусь сюда. Круг должен замкнуться. Таков закон. – Он тихо рассмеялся в ответ на мое растерянное молчание и добавил: – Но это будет не скоро. Мастера обычно живут очень долго.

Неожиданно я начал все явственней различать в темноте Перегрина, стену и профиль Зунты на полу. Мне показалось, что светает. Оглядевшись, я не обнаружил ни окна, ни дыры в потолке – ничего, откуда мог бы исходить утренний свет. Словно бы светились сами стены – и светились все ярче.

– Это еще что? – ошеломленно спросил я.

– Вы же сами сказали, что вам не нравится могильная темнота, – ликующе отвечал Перегрин. – Так вот вам!

Свет уже вошел в полную мощь. Стены сияли холодным перламутром – точно так же, как сиял когда-то чертеж замка.

– Ты и после этого будешь утверждать, что ты не колдун? – спросил я ехидно.

– А я тут ни при чем! – воскликнул Перегрин и, вскочив, запрыгал вдоль стен, как заяц. – Вы скажите что-нибудь замку, а то он обидится. Что смотрите? Поблагодарите хотя бы.

– Спасибо, – промолвил я в пространство и глупо улыбнулся.

Когда мы вышли, оказалось, что снаружи действительно уже светает. Мало того, посреди двора стояли повозки с кирпичом, а возле них – Анч и Хач. Увидев нас, они подошли и, толкая друг друга локтями, остановились, не решаясь заговорить. В полумраке братья выглядели совершенно одинаково, как, впрочем, и при свете дня.

– Это мы виноваты, – сказал один.

– Только мы, – поддакнул другой.

И они наперебой принялись рассказывать о каком-то удивительном пиве, которое варят только у них в деревне и которое все должны непременно попробовать, а попробовав такое пиво, от него уже ведь не оторвешься, это любой скажет. А уж они-то, Анч и Хач, лучше других знают, что употреблять сей божественный напиток нужно не спеша.

– Мы сказали всем, что отвечать перед вами будем только мы, – сказал первый.

– Потому что это мы никого не отпустили, – закончил второй и напрягся, ожидая удара.

– Убирайтесь с глаз моих, – велел я, и обрадованные братья тяжелой рысью понеслись прочь.

Начиналось утро. Я окинул взглядом строительные леса и рваные контуры незаконченных стен и подумал, что я его непременно построю, мой замок, и будет он действительно невиданным – прекрасным и грозным, и тогда для меня ничего уже не будет по-прежнему.

3

Осень и зима промелькнули, не оставив в памяти никаких событий. Единственное, что я запомнил, – стены, выраставшие не по дням, а по часам, и свое недоверчивое удивление по этому поводу. Казалось, замок рос сам собой. Люди немного помогали ему, и только. «Вы правы, – улыбнулся Перегрин, когда я сказал ему об этом. – На самом деле, строить замки очень легко, если им при этом не мешать».

Весной, когда со дня нашего с Перегрином знакомства прошло чуть больше года, он сообщил мне, что все почти готово. По его словам, не хватало лишь одной детали – недостающего звена. Он не знал, какой именно, но надеялся, что в скором времени все разъяснится.

Время шло. Перегрин привозил из деревни все новые резные штуковины, лазал с ними по замку и, никуда не приспособив, в конце концов сжигал в камине. Становился все задумчивее и мрачнее, а на мои вопросы только молча дергал плечом.

– Я уже все перепробовал, – признался он однажды, когда я в очередной раз застал его у камина. – Ума не приложу, чего может не хватать. Разве что нематериального чего-нибудь… Надо еще подумать. Вы, пожалуйста, не беспокойтесь. Я постараюсь побыстрее.

Я не торопил его, но беспокойство мое росло день ото дня. В округе только и судачили о том, что некий юный колдун строит для князя Дана новый замок, и было ясно, что слухи эти давно достигли столицы. Гости могли нагрянуть в любую минуту, и я усиленно готовил к встрече с ними свое обленившееся за зиму войско.

В то утро все было как обычно. Мелкий дождь вяло поливал белые плиты двора и заспанных парней, стоящих полукругом. Передо мной с тяжелыми мечами в руках переминались Анч и Хач. Я всегда считал их лучшими – против них двоих мне требовалась чуть ли не вся моя ловкость. Но сегодня были они какими-то вялыми и бестолковыми.

– Шевелись! – крикнул я. Один из них зашел мне за спину, а другой замахнулся широко и торжественно.

Я выбил у него меч ударом ноги и тут же, пригнувшись, услышал, как меч второго прошелестел у меня над головой.

– Стоп, – сказал я. – Как был ты, Хач, дровосеком, так и остался.

– Я Анч, господин, – невозмутимо ответил тот и шмыгнул носом.

– Пока ты не усвоил, что противник не елка, плевать мне, как там тебя зовут. Вы ни на что не годитесь сегодня. Флум, Барг Длинный, присоединяйтесь. Да не лезьте кучей, дайте друг другу развернуться.

И вдруг откуда-то издалека, перекрывая шум дождя, раздался хриплый, низкий звук рога.

– Не может быть, – сказал я. – К нам гости. Мечи в ножны, ребята.

Пятеро конников в черном резво влетели в ворота. Посланника я угадал сразу – горделивого всадника на танцующем длинноногом коне. Остальные, в намокших плащах и низко надвинутых капюшонах, больше смахивали на нахохленных ворон. Посланник легко соскочил с седла и направился ко мне стремительно и деловито. Мокрые вороны тоже спешились и остановились поодаль, придерживая лошадей.

– Алек, посланник его величества короля Йорума, – отрекомендовался он, откидывая капюшон, словно забрало. У него было белоснежное, точно фарфоровое, лицо, сумрачные сине-черные глаза и великолепная вороная шевелюра. – Я говорю с князем Даном?

– С ним, – отозвался я.

Он коротко тряхнул влажной гривой и распахнул плащ. Тускло блеснула кольчуга, тончайшая, несомненно, флангерской работы и, несомненно, серебряная. Из кожаного футляра на груди он аккуратно извлек свиток с лиловой королевской печатью и молча протянул мне.

Как и следовало ожидать, то был приказ немедленно прибыть в столицу. Дождь набросился на алые королевские чернила, но, прежде чем они расплылись, я успел прочесть что-то о недозволенном строительстве и об учинившем это строительство чужестранце по имени Перегрин, которого король желает видеть в столице вместе со мной.

– Мне поручено сопровождать тебя и твоего приятеля, – сказал посланник, скользя небрежным взором по верхней галерее. – Мы должны выехать не позднее завтрашнего утра.

Он был очень молод, но уже твердо усвоил, что посланник должен быть надменным, бесстрастным и говорить всем «ты». И не было на ослепительном фарфоровом лице ни тени сомнения в том, что завтра утром, а может быть, даже прямо сейчас я быстро соберу вещи и, прихватив с собой чужестранца по имени Перегрин, безропотно отправлюсь в путь. Два всадника чуть впереди, два – чуть позади, а во главе кавалькады – он, королевский посланник, где ж ему еще быть, как не во главе. Он стоял, вскинув острый подбородок, и, казалось, все тянулся вверх, будто не хватало ему его роста. А был он почти с меня, ладный, складный, безукоризненный – не посланник, а образец посланника, этакая мокрая статуэтка.

– Слушай, Алек, – произнеся, – а какое у тебя прозвище?

– Прозвище? – холодно переспросил он.

– Должен же ты знать, как тебя зовут за глаза. Красавчик? – Я склонил голову к плечу. – Нет, скорее, Куколка.

Он глянул на меня в упор, будто только сейчас заметил.

– Мордашка, – выговорил я с нежностью. Солдаты похабно заржали. Взгляд посланника сделался ледяным. Он еще выше вздернул подбородок и сказал:

– Охотно сразился бы с тобой, князь. Но его величество хочет видеть тебя живым и взял с меня слово… к сожалению.

– Да, действительно, очень жаль, – посочувствовал я. Взял окончательно потерявшую всякий вид королевскую бумагу за верхний край и неторопливо разорвал надвое.

– Ух ты! – выдохнули разом Анч и Хач.

Алек приподнял бровь. Его люди потянули из ножен мечи, но он остановил их быстрым повелительным движением ладони.

– Ты все равно будешь доставлен в столицу. Ручаюсь, там ты заговоришь иначе.

Я смерил его взглядом от макушки до мягких новеньких сапожек и раскатисто, чтобы слышали все, сказал:

– Уж не ты ли меня туда доставишь, трус, крыса дворцовая?

Он сузил глаза и процедил:

– Мне известно, князь, что ты с некоторых пор не в себе. А слова умалишенных меня не задевают.

Неверный ход. Теперь оскорбленным считался я. И я выхватил меч. Солдаты восприняли это как команду. Никак не ожидал от них такого понимания. Такого остервенения, впрочем, тоже не ожидал. Они ринулись на свиту посланника как на давних смертельных врагов. Сразу всей толпой и сразу позабыв все, чему я их учил. Черные плащи мгновенно встали спина к спине, ощетинились мечами, толпа с воплями набежала на них, и больше я уже ничего не видел, кроме посланника и узкого светлого клинка в его руке.

Алек оказался увертливым и гибким, как змей. Два первых моих удара пришлись в пустоту, третий отсек лоскут черного плаща. Поддавшись на обманное движение, я чуть не пропустил быстрый ответный выпад. Посланник гортанно крикнул, и на меня градом посыпались столичные фехтовальные изыски. Едва успевая подставлять свой клинок, я пятился к стене, пока не уперся в нее лопатками. Посланник вильнул куда-то вбок, и не успел я понять, что случилось, как меч его коротко черкнул меня по лицу от виска до подбородка.

– Это за Мордашку, – пояснил он.

Я ударил с такой яростью, что вполне мог бы разрубить его пополам. Но непостижимым образом Алек выскользнул из-под удара и снова черкнул меня по щеке.

– За крысу дворцовую! – Он бесшумно отскочил, рванул застежку на плече и отшвырнул плащ. – А теперь по-настоящему.

После этого я опомнился только в гулкой арке ворот. Алек с молодецкими возгласами теснил меня дальше, на дорогу. Почувствовав спиной равнину, я забыл про своего противника и бросился вперед, сквозь него, с единственным желанием снова оказаться во дворе. Не выдержав натиска, он заметался, увертываясь и отступая. Я прогнал его по двору и под стеной главной башни исхитрился выбить у него меч. Он прыгнул за ним и рухнул плашмя, не дотянувшись совсем немного. Не теряя времени, я пинком перевернул его и с размаху наступил на серебряную кольчужную грудь. Он тихо охнул. Задержав острие меча у его горла, я ждал традиционной просьбы о пощаде. Просьбы не последовало. Я медлил. Он судорожно глотнул и выдавил сквозь зубы:

– Ну же…

– А ты не торопись, – посоветовал я и огляделся.

Четверо в черном лежали на мокрых плитах двора среди расплывающихся кровавых луж. Лежали там и наши, и было их удручающе много. Кто-то из близнецов оттаскивал раненых под навес. Остальное воинство, поредевшее и помятое, жадно наблюдало за мной и Алеком.

– Вот что, Мордашка, – сказал я громко, – ты скажешь королю, что Даугтер – мой, так же как и все, что лежит выше по течению рек, до самой Гары. Отныне и навсегда. Если король с этим не согласен, пусть будет война. Ты запомнил, Мордашка?

Он беззвучно ответил «да», и я убрал ногу с его груди. Пока он вставал, отплевываясь и переводя дух, я подхватил его меч, мимолетно удивившись тому, как легко и ловко легла в мою ладонь витая рукоять.

– Ножны, – приказал я. Он медленно отстегнул пояс с ножнами и бросил мне под ноги. – Ты невежлив со старшими, Мордашка, – сказал я назидательно. – Подними и подай.

Он упрямо закусил губу. Тогда, шагнув вперед, я коротко ударил его снизу в подбородок. Он пошатнулся, но устоял.

– Теперь можешь идти, – разрешил я, поднимая ножны.

– М-м-х, – чуть слышно сказал Алек. Он стоял, опустив голову, и прижимал к губам запястье.

– Убирайся, а то передумаю. Сумасшедшие очень непоследовательны.

Не отнимая руки от лица, он сделал нетвердый шаг в сторону лошадей.

– Куда! – осадил я его. – Пешком, господин посланник.

Тихим-тихим голосом Алек пообещал, что мы еще встретимся, и чуть громче добавил, что клянется предать меня смерти так скоро, как только будет возможно. Я отсалютовал трофейным мечом и гаркнул:

– Пошел вон!

Он подобрал свой плащ и, волоча его, побрел к воротам. Необычайно довольный, я любовался его враз ссутулившейся спиной. Дать королевскому посланнику в морду и отправить восвояси пешего и безоружного – именно то, что надо. Этого король не простит никогда. Чего-то не хватало для полноты картины. Штаны бы с него спустить, вот что. Чудесное зрелище – посланник в серебряной кольчуге и без штанов.

– Стой! – скомандовал я. Он замер.

Но тут, на его счастье, я заметил Перегрина, неизвестно сколько времени уже стоявшего рядом со мной. Представление отменяется, подумал я с сожалением, а на немой вопрос Перегрина спокойно ответил:

– Королевские посланники привезли письмо от его величества. Мы немного повздорили, вот и все, – я улыбнулся, но Перегрин, кажется, испугался моей улыбки.

– Вы с ума сошли… – сказал он, растерянно озирая место побоища.

«И этот туда же», – подумал я.

Вдруг солдаты засвистели и заорали. Обернувшись, я увидел, как Алек длинными прыжками несется к воротам, и тоже засвистел и заорал.

– Догнать? – подскочил ко мне Барг Длинный.

– Не надо, – отвечал я, смеясь. – Он теперь не остановится до самого королевского дворца.

Посланник миновал ворота и прибавил ходу, оскальзываясь на колдобинах раскисшей дороги. Я повернулся к Перегрину, но его уже рядом не было.

– Что у вас там? – спросил я Длинного.

– Ну и заразы эти посланники, – сообщил он. – Я зашел ему сзади, а он, паразит, как лягнет меня в пузо. Ну я потом ему тоже вломил, конечно…

Раненых оказалось одиннадцать человек.

– Недоделки, – вымолвил я с отвращением. – Вас же пятеро на одного было. Крестьяне.

– Всяко, не рыцари, – согласился Длинный, облизывая ободранные костяшки пальцев. – Вот тут близнец подскочил, не знаю который, – стойте, говорит, ребята, отойдите, хочу, говорит, один на один, чем я хуже князя. Так тот его с первого же выпада… – И он указал через плечо под навес, где рядком лежали и сидели раненые и суетился хмурый, озабоченный Фиделин с охапкой чистого полотна для перевязки. Поодаль в уголке Анч (или Хач?) осторожно укладывал брата.

– Это ничего, – убежденно сказал он, когда я подошел. – Щас очухается. Так с ним было уже. На охоте. Я думал – все, а он полежал маленько и опамятовался. Это ничего. Крови только много. Щас.

Мельком взглянув на бледное неподвижное лицо раненого, на темную от крови одежду, я опустился на колени, взял его холодное, тяжелое запястье и тут же отпустил.

– Нет, Анч, – сказал я тихо.

– Я Хач, господин, – отозвался он не поднимая головы. – Что – нет? Вы натуру нашу не знаете. Мы крепкие.

Подошел Фиделин и, присев рядом, принялся вытирать кровь с моего лица. Глянув на Хача, он горестно молвил:

– Хач, сынок… Я ведь тебе сказал уже…

– Пошел ты, – прошептал Хач, старательно подсовывая под голову брата свернутый плащ.

Я вышел из-под навеса. Солдаты сгрудились вокруг меня. Странно они на меня смотрели – не так, как всегда. С каким-то оторопелым восхищением. И только тут я понял, что почти слово в слово повторил легендарную речь Зэ-Боброзуба, ознаменовавшую когда-то начало войны за независимость этого края. «Что ж, тем лучше», – подумал я и сказал громко:

– Тот, кто всерьез испугался королевского гнева, может убраться из замка сегодня до захода солнца. Сегодня я не наказываю за трусость.

Все зашумели. Каждый, оказалось, желал теперь лишь одного – сражаться рядом с господином и умереть вместе с ним, если такова будет судьба.

Перегрина я нашел в его комнате. Он сидел за столом, опустив голову на руки. Было как-то по-особенному тихо – и шелест дождя за окном, и звук моих шагов казались лишь частью тишины.

– Мне нужно поговорить с тобой, – сказал я.

– О чем? – тихо отозвался он, не двигаясь.

Я сказал, что армия короля Йорума будет здесь недели через три-четыре, и к тому времени замок должен быть готов принять ее.

Перегрин поднял голову, и я внутренне вздрогнул. Он был старым. Только мгновение спустя я понял, что так показалось из-за выражения его глаз. У него был взгляд человека, прожившего долгую-долгую жизнь и бесконечно уставшего. Ему было вредно видеть кровь, не говоря уже об убитых. В этом я убедился после случая с Верзилой. Идя сюда, я знал, что застану Перегрина в печали. Но таким его увидеть никак не ожидал.

– Малыш, ты что? – спросил я, стараясь, чтобы голос звучал мягче.

– Мысль одна пришла, – ответил он. – Простая-простая. Странно, что я раньше об этом не задумывался. Просто строил. Замок ради замка. И только теперь, когда все закончено, только теперь я понял, во что все это может превратиться…

– Закончено? – Я не поверил своим ушам. – Ты сказал – закончено?

Он скорбно кивнул, будто речь шла о конце света.

– И ты нашел то… недостающее?

– Да, – ответил он печально. – Нашел. Это вы.

Я онемел.

– Вы, – повторил он. – Ваши мысли. Ваши желания. Даже ваше настроение.

Я попросил объяснить. Тогда Перегрин усталым голосом предложил мне спуститься одному в подземелье главной башни и, остановившись в самом центре его, подождать некоторое время.

– Вы все почувствуете сами и все поймете.

– Постой, – медленно сказал я. – Желания… Значит ли это, что замок будет выполнять мои приказы?

Перегрин тяжело вздохнул:

– Сказать «будет выполнять ваши приказы» – значит ничего не сказать. Он без вас просто мертв. Вы его душа. Вы…

Очень выразительно он произнес это последнее «вы». Было ясно: ничего хорошего в том, что я душа замка, он, Перегрин, не видит.

– Раз уж так получилось, мне нужно предупредить вас кое о чем. Это очень важно. Вы слушаете?

– Да-да, – отозвался я, думая о том, что южную границу лучше сразу проложить по долине Гары. Болота на севере, разумеется, мои. Где-то за ними – побережье. Море. Это потом пригодится. Хорошо, если с запада меня поддержит лорд Гарг. Немедленно послать к нему надежного человека…

И начал выстраиваться довольно остроумный план. Перегрин мешал мне – заглядывал в глаза и что-то втолковывал.

– … Использовать замок как оружие, – услышал я. – Это все равно что использовать топор вместо вилки…

Я послушно кивнул. Конечно, с лордом Гаргом придется делиться. Но для него не жалко, отдам Западную окраину с этим… городом, как его… Изсоур. И Равнины будут наши. Это для начала.

– Вы слушали? Вы выполните мою просьбу? – спросил Перегрин. – Нет, кажется, впустую я все это говорил…

– Малыш, – ответил я проникновенно, – любая твоя просьба будет мною выполнена. Если ты действительно закончил замок и если он и вправду таков, как ты говоришь, моей благодарности не будет конца. И щедрости, разумеется, тоже.

Перегрина прямо-таки подбросило.

– Я не о щедрости вашей! Я о вашей… – Он осекся. – Вы же убиваете людей, которые ничего вам не сделали!

– Кто это мне ничего не сделал? – удивился я.

– Верзила, – с горечью сказал Перегрин. – И эти люди, сейчас, только что. Они всего лишь передали письмо!

Нашел почтовых голубков. Усмехнувшись, я вкратце рассказал ему, кто такие королевские посланники и в чем заключается их служба. Перегрин замолчал. Задумался.

– Кстати, – прибавил я, – не хотел тебя огорчать, но, видимо, придется. Король Йорум знает о тебе и желает тебя заполучить. В столице давно не видели живых колдунов и не наблюдали казней на площади.

Он переменился в лице.

– И что мне теперь делать? – произнес он тихо.

Я ответил, что в обиду его не дам, что бояться ему нечего, пока я жив, и так далее. Похоже, это ему тоже не понравилось: он покачал головой и совсем сник.

Тогда я вспомнил про трофейный меч и, вынув его из ножен, принялся рассматривать. Это был изящный флангерский клинок, легкий, узкий, аккуратно отполированный. На рукояти виднелась надпись, сделанная по-антарски тонкими, острыми буквами.