Текст книги "Королевская книга"
Автор книги: Наталия Сова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)
5
«Приключение. При-ключение. Это когда ты при ключе. Или ключ при тебе. А когда без ключа, это никакое не приключение. Так что со мной ничего не приключилось».
Так думала я, шагая по гололеду в сторону далеких многоэтажек микрорайона Юбилейный. Там, в затерянном среди башен и китайских стен двухэтажном домике, жили мои давние приятели – две сестры и брат Иванниковы. Они славились радушием и свободным обращением, так что, придя к ним, редко можно было не застать компанию гостей и в придачу нескольких постояльцев, прибывших из самых неожиданных уголков нашей родины. Гости обыкновенно вели беседы на общекультурные и духовно-эзотерические темы, не слишком, впрочем, углубляясь в суть предмета. Сестер звали Варвара и Дарья, брата – Ярослав-Богдан. Двойным именем наградили его родители, так и не сумевшие прийти к согласию относительно того, как назвать первенца. Жертва консенсуса, Ярослав-Богдан имел натуру философскую, а характер противоречивый и внезапный.
Рывком распахнув дверь, он рявкнул:
– Убью собаку!
Потом пригляделся к полумраку и закричал радостно:
– Иришка! Я думал, это Буба вернулся.
– Какой Буба?
– Да есть один засранец… Проходи.
Большая четырехкомнатная квартира Иванниковых, давно требующая ремонта, захламлена была всевозможными раритетами и артефактами – такими, как, например, коллекция стеклянных глаз, шляпа для счастливых билетов, перекати-поле, привезенное откуда-то из Внутренней Монголии, несколько кальянов, сделанных из медицинских колб и расписанных Дарьей под Хохлому. Чтобы попасть на обширную кухню, где обычно проводили вечера хозяева и гости, нужно было миновать коридор, где висели по стенам картины Ярослава-Богдана (каждая подсвечена особой лампочкой), и гостиную, где возвышались до потолка пыльные книжные стеллажи и полки с упомянутыми выше предметами. В гостиной было полутемно, длинный прямоугольник света лежал на ковре у открытой кухонной двери, и слоистыми пластами тек оттуда табачный дым.
В дыму виднелись пять человек. Варвару я сперва не узнала – она начисто обрила голову и выглядела теперь как интеллигентный призывник. Дородная жизнерадостная Дарья, по обыкновению своему, смеялась – знаменитый хохот ее победно звенел под облупленным потолком. Гостей было четверо, из них трое незнакомых – два молодых человека монголоидной внешности и совершенно стушевавшаяся девушка в уголке у окна.
Четвертым оказался Леон-киллер. Так случилось, что звали его Леонид и работал он в службе дератизации, сиречь истребления грызунов, так что прозвище ему даже придумывать не надо было. Романтичная Варвара называла его еще «Великан Крысобой» – на легендарного центуриона он походил гораздо больше, чем на героя Жана Рено. Ярослав-Богдан постоянно недоумевал, почему Леон прозябает в своей дератизации, вместо того чтобы устроиться в охрану какого-нибудь престижного объекта, ведь даже ничего не злоумышляющий человек испытывает слабость в коленях от одного его вида. Был Леон-киллер молчалив до полной немоты, словно компенсируя этим то, что в любом помещении занимал слишком много места.
– Веселитесь? – прогремел с порога Ярослав-Богдан.
– Ох… – Дарья перевела дух. – Привет, Ир! Знаешь, что означает по-казахски слово «назгул»? Тихо, не подсказывайте!
– Что-то вроде «мощный воин»… Наверное.
– Неправильно! Олан, скажи.
– Назгю-юль, – протянул один из молодых людей мелодично и мягко, – нежный цветок.
Дарья захохотала снова.
– А что смешно? – осведомился молодой человек.
– Ну так ведь назгул же! – попыталась объяснить Варвара. – Черный всадник!
– Какой черный всадник?
– Ну «Властелин Колец»! Толкиен!
– Какой Толкиен?
Ярослав-Богдан мгновенно замял разговор, принявшись шумно расспрашивать меня о делах и творческих успехах.
– Дела в порядке, успехи ошеломляющи, – ответила я.
– По тебе заметно, – подтвердила Дарья и хитро прищурилась: – Кто он?
– Он?
– Не отпирайся, влюбленные женщины светятся за версту. Кто он?
– Человек…
– Ясно, не Чебурашка! Я спрашиваю, он вообще по жизни кто?
– Даже не знаю, как сказать…
– Чего тут не знать-то?
– Я, например, реально затрудняюсь ответить на вопрос, чем я занимаюсь, – выручил меня Ярослав-Богдан. – В последнее время отвечаю просто: живу. Надо сказать, при знакомстве с девушками не канает…
– Не с той интонацией говоришь, – сказала Дарья. – Девушки чувствительны, они по интонации сразу определяют, как живешь.
Ярослав-Богдан закончил медицинский, но работал охранником, постоянно учился на каких-то курсах – то программистов, то аудиторов, то массажистов, – писал картины и временами медитировал на внутренний свет и звук.
Я приняла из рук Варвары горячий граненый стакан и шепнула:
– Мне бы переночевать.
– Нет проблем, – немедленно ответила Варвара, ни о чем не спрашивая.
Я благодарно поклонилась по-японски.
Тихая и вежливая Варвара, в противоположность Дарье, не любила быть в центре внимания. Правда, изредка она устраивала небольшие, как она говорила, перформансы. Последним ее шедевром было посещение элитарного магазина ножей. Она явилась вся в черном, с томным и опасным взглядом и попросила нож, достаточно широкий и длинный, с удобной ручкой: «Я, видите ли, хочу совершить сэппуку. Не поможете ли подобрать что-нибудь подходящее? Вот этот, по-моему хорош, но, пожалуй, длинноват, будет торчать со спины, если вонзить в грудь. Вот этот, кажется, короче… Давайте измерим… Не нож, а сначала расстояние от спины до груди! Что вы вертитесь, вас не снимают скрытой камерой! Вы будете меня обслуживать или сразу дадите жалобную книгу?» И так далее. Разыграв подобное представление, Варвара, совершенно удовлетворенная, надолго скрывалась в молчании и бездействии, как улитка в ракушке. Зарабатывала она переводами с немецкого и дипломными работами по истории культуры.
Спасаясь из кухни, где степень задымления давно превысила санитарные нормы, я вышла посмотреть на картины Ярослава-Богдана. Одна из них мне нравилась особенно: огромный, выдвигающийся на зрителя из тумана Камский мост, и на его перилах – две крохотные фигурки, стоящие во весь рост друг против друга. Чувствуется страшное напряжение, туманное пространство между ними словно набухает громом за миг до раската… Кто эти безоружные дуэлянты, Ярослав-Богдан сам не знал. Побродив по коридору, я вернулась в гостиную и завалилась в кресло под крохотным абажуром, источавшим сиреневый свет.
Дверь в спальню была плотно закрыта, и доносились оттуда тихие звуки, ритмичные поскрипывания и вкрадчивые хихиканья – гости Иванниковых всегда чувствовали себя совершенно раскованно в гостеприимном доме.
Стараясь не прислушиваться, я полистала журнал «Ом» двухлетней давности, набрала номер Серафима и послушала любезную девушку, в очередной раз предложившую мне позвонить позднее.
– Ну где же ты? – печально спросила я, глядя на светящийся экранчик телефона.
Серафим был необходим мне сию минуту, и оставался единственный способ, призрачно приближавший меня к нему. Я достала сафьяновую книжку и раскрыла на границе текста и чистого пространства, там, где страницы пахли соснами и мокрым мхом.
Дверь неожиданно распахнулась, и из спальни выдвинулся Санек Ярилло. За его плечом виднелась чья-то всклокоченная голова.
– Здрассь… – пробормотала я, испытывая двойное потрясение – вслед за Саньком, поправляя на ходу красные волосы, в гостиную вошла давешняя девица из «Олимпийского».
– О. Тут люди делом заняты, – сказала она, увидев меня с книжкой и ручкой.
Санек, нимало не конфузясь, сообщил, что они тоже были заняты производительным трудом. Выглядел он совершенно счастливым.
– Там Олька извелась вся, – сочла нужным сказать я.
На это Санек заливисто рассмеялся и ответил, что с Олькой все решено – он освобожден вчистую, отпущен с благословением и наилучшими пожеланиями.
И тут я заметила, что он не только счастлив, но и совершенно трезв и на скуле у него красуется яркий, свежий синяк, – очевидно, упомянутое «благословение».
– И как ты теперь?
– А что – как? – Санек посмотрел вслед девушке, уже присоединившейся к кухонной компании. – Поехал я. В Москву, в Москву.
– С ней?
– С ней, – нежно сказал Санек и, наклонившись, зашептал: – Я ей рукописи свои показал, весь чемодан. Она пролистала: все, говорит, можно издавать. Ну кое-что подредактировать маленько придется. Она, оказывается, в «Рэросе» работает, Ирка, в «Рэросе»!
Я покивала: «Рэрос» – это вам не баран чихал.
– Я ей и про тебя рассказал, она заинтересовалась. У тебя что-то есть с собой? Это вот что? – Он показал на записнушку.
– Это заметки только, тут и читать нечего…
– Давай-давай, я ей подсуну. Она на лету схватывает. Если там сюжет перспективный или что. Давай, говорю тебе!
Он унесся с книжкой на кухню, оставив меня в некотором недоумении. Удивило меня не то, что девица работает в самом известном в России издательстве. Обстоятельства, при которых она очутилась в Перми, тоже меня не интересовали – всякое бывает в нынешнем мерцающем мире. Удивило другое – за те шесть с лишним часов, что прошли с того момента, как я оставила Санька в невменяемом состоянии у себя на диване, он успел встретиться и познакомиться с ней, полистать рукописи, крепко подружиться, объясниться с Олькой, получить отставку и прибыть с новой подругой к Иванниковым.
– Санек, – я заглянула на кухню, – мы с тобой в последний раз когда виделись?
– Вчера, – уверенно ответил он. – От тебя прихожу домой вечером, а Олька мне – духу чтоб твоего не было! Я только чемодан с рукописями и взял…
– Ага, – сказала я и вернулась в кресло.
Не веря, что из моей жизни бесследно пропали сутки, я закрыла глаза и попыталась припомнить весь сегодняшний день поминутно, начиная с этого момента и до утра, в обратном порядке. Вот я листаю «Ом», звоню в дверь, и мне открывает Ярослав-Богдан, вот я иду сквозь жилые массивы, еду в трамвае, стучу в дверь, взывая к Яриллу… Контора, Бестиарий, поездка в автобусе, посещение Ольки… Ярилло… гололед… зуб…
События выстраивались последовательной чередой, не было между ними ни малейшего зазора, куда могли бы незаметно утечь целые сутки.
Нет, со мной совершенно все в порядке, это Санек что-то напутал – с перепоя или от внезапного счастья. Однако происходящее нравилось мне все меньше и меньше. Я снова набрала номер Серафима, и при первых звуках любезного женского голоса раскатисто произнесла:
– Аррната иверра, громаххе симма тассе!
Ярослав-Богдан немедленно выглянул в гостиную:
– Ты там поосторожнее с магическими заклинаниями!
– Будь спокоен, это не заклинания. Это ругательства.
– Тогда можешь продолжать.
С кухни доносился оживленный спор. Санек с ходу включился в тему и давал достойный отпор Ярославу-Богдану. Тема была животрепещущая – проблема реализма в искусстве. Обсуждали какую-то книжку.
– Бароны-драконы! – ярился Ярослав-Богдан. – Минимальная связь с реальной жизнью! Типичный пример эскапизма! Автору недалеко до тех ряженых придурков с ведрами на головах, которые боятся жизни и, здоровые мужики, бегают по лесам, машут палками и называют друг друга непроизносимыми словами!
– Смотря что считать реальной жизнью, – заметил Санек. – По каким признакам ты определяешь, что реально, а что нет?
Ярослав-Богдан начал было отвечать, но вопрос Санька оказался не требующей ответа преамбулой к следующему высказыванию:
– Мир вообще многомерен и включает в себя бесконечное число реальностей, – вещал Санек. – Точнее, реальность одна, но видим мы в каждый момент только ее один план, ну слой или составляющую. Поэтому нет никакой разницы между глюками, ряжеными и воображением… На каком-то плане все реально – одно не меньше другого. Есть давний спор, является мир детерминированным или нет, то есть существуют ли причинно-следственные связи… Я думаю, существуют. Только они сложные и многосоставные. Все связано со всем, и все зависит от всего. Если в одном месте что-то изменить, изменится и весь мир.
– Впрочем, верно и обратное. – Задумчивый голос явно принадлежал Огненноволосой.
Я почти видела, как она произнесла это, не отрываясь от чтения моих заметок. Это была единственная ее реплика.
Что касается Санька, подобные рассуждения были для него абсолютно нехарактерны. Я поначалу подумала, что он просто хочет позлить Ярослава-Богдана. Но говорил он совершенно искренне, оставалось только недоумевать, как он мог проникнуться чуждыми ему идеями за столь короткий срок.
Ярослав-Богдан, уязвленный тем, что пассажи Санька отодвигают его на второй план, ударился в многословную экзистенцию, и с кухни вышли заскучавшие казахи. Традиционные вопросы вроде: «А что ты здесь сидишь одна?» – вылились в неожиданно интересный разговор, в ходе которого Нурлан и Олан рассказали мне историю своих странствий. Полгода назад они выехали автостопом из Алма-Аты, направляясь в неопределенно-западном направлении без всякой, впрочем, цели. Документов у Нурлана не было вообще – он считал себя провозвестником новой эпохи, когда государство перестанет наконец шпионить за людьми, и заявлял, что, если каждый из нас в порядке саботажа откажется от документов, такая эпоха наступит гораздо быстрее. У Олана, сурового монгольского воина, документы наличествовали, и он составлял приятный контраст вдохновенно-безбашенному Нурлану. Длинная череда эпизодов автостопа, ночевок, случайных заработков и неожиданных встреч пронеслась перед моими глазами, вызвав неясную тоску оседлого человека по бродячей жизни, вольному ветру и отсутствию обязательств.
А что, разве у тебя перед кем-то есть обязательства? – спросила я себя. Разве есть близкие, испытывающие насущную потребность в твоем присутствии? Что мешает тебе, выбросив документы, отбыть в неопределенном направлении без всякой цели? Ах, страшно?
Я усмехнулась своим мыслям.
Показалась Огненноволосая. За ней с блеском в глазах шел Санек и выразительными гримасами давал мне понять, что дела мои налаживаются.
Наконец-то я рассмотрела ее как следует. Она была гораздо старше, чем хотела казаться, на девичьей нахальной физиономии то и дело мелькало чужое взрослое выражение. Воздух вокруг нее был пропитан острым запахом духов – так пахнет опасность, когда солнце в зените.
– Итак, – сказала Огненноволосая, легким движением ладони заставив Нурлана покинуть кресло и усевшись на его место, – я приятно удивлена. Действительно. То, что вырисовывается у вас здесь, – она подняла в руке книжечку, – весьма своеобразно.
Я неловко кивнула.
– Ваше своеобразие – в незнании. Вы не знаете жизни – это раз. Вы не знаете законов жанра – это два.
– То есть?
Она повела речь об общепринятых канонах, которыми я пренебрегаю, мало того – переворачиваю с ног на голову, что заинтересовало ее больше всего.
– Что касается другой вашей особенности – незнания жизни, – вас может выручить ваш друг. – Она посмотрела на Санька, он просиял в ответ. – Не стесняйтесь обращаться к нему за помощью, у него вы многое сможете почерпнуть. Когда рукопись будет готова, позвоните мне, договорились?
Ярилла одобрительно и радостно подмигивал мне, чуть ли не всем телом.
– Есть у кого-нибудь листочек бумаги? – царственно повела очами Огненноволосая. – Из этой книжки вырывать нельзя.
– Сейчас, – сказал Олан, порылся в кармане, извлек плоский полиэтиленовый пакет с молотым растительным содержимым. – Нет, это не то…
В нагрудном кармане оказался такой же пакет, и только в заднем кармане джинсов обнаружился истрепанный блокнот. Огненноволосая наблюдала за манипуляциями с ласковой снисходительностью.
На почерневшем с краев листке она вывела несколько номеров телефонов и, передавая мне, очаровательно улыбнулась.
Я улыбнулась в ответ.
Появился Ярослав-Богдан, тотчас же назвавший меня новой душой компании, а затем Дарья, которой завтра нужно было рано вставать на работу, и воздвигся в дверях Великан Крысобой. Гости и хозяева начали выяснять, кто, где и с кем ляжет, отпуская соответствующие шутки.
– Мы пойдем, пожалуй, – гибко поднялась Огненноволосая.
Они с Яриллой уже надевали обувь в прихожей, когда я поняла, что чего-то не хватает для завершенности ситуации. Чуть не опрокинув кресло, я выскочила к ним.
– Ирка, ты чего? – поднял голову коленопреклоненный Ярилла, шнуровавший ботинок Огненноволосой.
– Книжку, – севшим голосом потребовала я.
– Какую?
Я ожидала от нее подобного вопроса, но никак не думала, что он будет задан с таким искренним недоумением.
– Книжку мне!
Воздух между нами натянулся и зазвенел.
– Ах, книжку, – с тихим смехом она поднесла пальцы ко лбу. – Вечная рассеянность…
Книжка была уже аккуратно уложена в рюкзачок. Она извлекла ее и протянула мне, повторив свою очаровательную улыбку.
– Всего доброго, – мрачно сказала я.
– Привет Серафиму! – пропела она на прощанье.
Прижимая к груди спасенную книжку, я в раздумье бродила меж снующих с одеялами и подушками Иванниковых. Хотелось немедленно встать под душ и хорошенько отмыться от взглядов Огненноволосой, а также сделать генеральную уборку квартиры. Сияющая слава «Рэроса» несколько померкла в моих глазах, и перспективы связей с ним уже не вызывали былого щенячьего восторга.
И вдруг в кармане моем заиграл Моцарт. Ликуя, я выхватила телефон и заметалась, отыскивая уединенное место. Им оказалась просторная кладовка, где стояли лыжи и висели зачехленные шубы. Я плотно притворила дверь и, освещенная только призрачным телефонным светом, зашептала:
– Серафим, ну наконец-то! Велели мне телефон не выключать, а сами…
– Я еду за вами. Диктуйте адрес.
– Давайте на остановке Старцева, на трамвайной. Я там буду ждать.
– Понял.
– Пожалуйста, побыстрее… Серафимушка…
Я выбралась из кладовки и сказала честной компании: «Ухожу. Не спрашивайте почему».
Олан снял с вешалки свою куртку, намереваясь меня проводить.
– Пусть Леон идет, – сказала Дарья. – С ним вернее.
– Нет, – проронил Олан.
– Да ты назад дорогу не найдешь! Это тебе не степь, тут, между прочим, улицы довольно кривые, и дома высокие, одинаковые все.
Она говорила с легкой издевкой, явно намекая на какой-то известный им обоим эпизод из Олановой бурной жизни. Олан не удостоил ее ответом. Молчал он и все время, что мы шли через пустыри, а на остановке только щурился в темноту сквозь ветер.
Просигналили, остановились у тротуара белые «Жигули».
– Ну пока, Олан. – сказала я, – спасибо.
Он молча поднял вверх два пальца знаком «V», и я кинулась к открывающему дверцу Серафиму.
– Кто это? – спросил он, цепко вглядываясь в темноту, куда скрылся мой провожатый.
– Это? Олан.
– Ты хорошо его знаешь?
– Нет. Он приезжий. Из казахских степей, говорят. А что?
– Сейчас вам лучше не общаться с незнакомыми.
Мимо нас понеслись редкие огни засыпающего города. У меня на языке вертелось начало фразы – что-то вроде «Ах, Серафим, у меня такое происходит, такое…»
– Расскажете дома, – шепнул он и взял мою руку.
И тут же отступили темнота, холод и тревога, и стало совершенно ясно, что теперь-то наконец все образуется и все будет хорошо.
Водитель врубил шансон, и мы молчали до тех пор, пока за окнами не потянулись темные пустоши Камской долины.
А затем из-за поворота показался Замок.
Конечно же это всего лишь «Замок», в кавычках, это всего лишь автостоянка, магазин, банкетный зал и маленькая гостиница, красный кирпич в турецком исполнении. Но если посмотреть с дороги в сторону реки, на поросшую кустарником пустынную Камскую долину, если увидеть только его – без рекламных щитов и неона, без блестящих автомобильчиков, припаркованных на подметенной площадке, если бросить на него мимолетный взгляд в спокойный пасмурный день, когда краски обретают благородную мягкость и пейзаж одевается нездешней патиной, – он мелькнет и исчезнет, вызвав полустертое, ошеломляюще важное воспоминание, некую мерцающую в глубинах мысль. Эту мысль непременно нужно довести до конца, но – слишком мимолетно видение, слишком быстро скрывается за поворотом…
Серафим расплатился с водителем, и мы вошли в ярко освещенный холл. Несколько мраморных ступенек, секьюрити, улыбчивая девушка за столиком. Мысль о том, что Серафим сейчас поведет меня мимо них, резко обожгла мне лицо.
– Только четные ступеньки, – вдруг произнес Серафим негромко, почти не поворачиваясь ко мне.
Моя рука покоилась на сгибе его локтя, и, прежде чем до меня дошел смысл его слов, я, словно в танце, синхронно с ним поставила ногу на вторую ступеньку, и дальше – через одну, и снова. Никто даже ухом не повел в нашу сторону, мы миновали девушку и неподвижных охранников с непринужденностью бездомных теней, проходящих ненароком сквозь часовых в цитадели Кэров. Дальше был короткий коридорчик и другая, винтовая, лестница в спокойном свете холодных настенных ламп.
– Здесь немного сложнее, – предупредил Серафим и зашагал, сосредоточенно бормоча: «Вторая, четвертая, пятая, шестая, восьмая, седьмая, девятая…»
С первым шагом мне кажется: ступенька – беломраморная клавиша – приводит в движение невидимый глазу огромный механизм, и грандиозный рояльный молоточек, обтянутый облачным войлоком, описывает величественную дугу в звездном небе и ударяет по невидимой струне, протянутой над Камской долиной. Струна отзывается гулом, который не успевает утихнуть, когда следующий молоточек несется к следующей струне и наполняет ночь новым вибрирующим тоном. Повторяю шаги, почти не прислушиваясь к подсказкам. В том месте, где надо шагнуть с седьмой на девятую, Серафим чуть-чуть приподнимает меня – короткий полет.
Танцуя под медленную музыку, извлекаемую посредством нашего танца, мы оказались на вершине башни, наполненной гулом равнины и неба.
Здесь располагался один-единственный номер, дверь которого Серафим открыл пластиковым ключом-картой. Интересно, если бы эволюция средств открывания-закрывания дверей шла в обратном направлении – от карточки к ключу, – называли бы металлический продолговатый предмет с бородкой и круглым ушком карточкой? С этой мыслью я вошла в просторный двухкомнатный люкс, Серафим включил свет, и стало ясно, что двухкомнатностью и заканчивается сходство его пристанища с люксом. Номер не был отделан: первозданные краснокирпичные стены, ковер приглушенных тонов на середине цементного пола, никаких телевизоров, ваз, люстр и зеркал. Из обстановки – неизвестно как попавший сюда старинный письменный стол и два кресла с высокими резными спинками. Голая лампочка несмело освещала это аскетическое великолепие.
Серафим небрежно, как школьник, вернувшийся с занятий, бросил на стол средневековую сумку, а я неожиданно для себя попросила чего-нибудь выпить.
– Коньяк? – улыбнулся он углом рта.
Мы устроились по разные стороны стола, передавая друг другу маленькую металлическую фляжку.
– Рассказывайте, – потребовал Серафим, и я, нервно посмеиваясь, изложила подробности сегодняшнего дня.
Серафим выслушал молча.
– Что, начались обещанные неприятности? – спросила я, не дождавшись ответа на свой монолог.
– К моему большому сожалению. Все-таки мы опоздали.
– В этом есть один плюс, – бодро заявила я. – Теперь вы расскажете, что происходит.
Он завинтил коньячную крышку, делаясь суровым и собранным, помедлил и начал:
– Я уже говорил вам, что наша организация работает с авторами, которые по тем или иным причинам бросают работу над рукописями. Но вмешиваемся мы только в том случае, если видим, что прекращение работы отражается на описываемой автором реальности и, как следствие, на его собственной жизни. Я нашел вас, потому что ваша незаконченная книга повествует о мире, который мне очень близок. Есть выражение «вторая родина»… Я очень много времени провожу там.
– Там – это где? – осторожно спросила я.
– В Антаре. На Порубежье. На Западных Равнинах.
Я изумленно уставилась на него, а он на моих глазах мгновенно и неуловимо преобразился – как давеча в поезде, передо мной снова сидел гордый аристократ, королевский советник Таор.
– Мир, описанный в вашем произведении, существует. Но вовсе не потому, что вы его создали. Вы догадались о его существовании, увидели внутренним взором, записали некоторые его характеристики и связали себя с ним прочной мысленной связью. Стали автором. Автор – это человек, который встраивается в систему мироздания наряду с прочими движущими силами и получает возможность влиять на ход истории. Улавливать рождающиеся возможности, развивать едва намечающиеся события. Это не абсолютная власть, ваша сила не безгранична, но достаточна для того, чтобы поддерживать жизнеспособность мира и развивать его. Либо разрушать. Как это вы, сами не зная, делали вплоть до нашей с вами встречи.
– Я не делала ничего плохого, – я попыталась улыбнуться.
– Не скажите. Вы описали множество вариантов развития сюжета и ни один не довели до конца. Мало того, вы постоянно меняли местами персонажей, отнимали и снова возвращали им имена, характеры и судьбы. Вы так и не увидели этот мир в его целостности, а если и увидели – пренебрегли ею. И, наконец, последнее: поняв, что попытки написать что-либо раз за разом терпят неудачу, вы просто оставили все как есть – перепутанным, искаженным, непроявленным. Бросили, так как искренне считали этот мир своим творением и своей собственностью, которую при желании можно выбросить. Но вы не создатель его – вы его часть. Вы вросли в него прочно, навсегда. И все происходящее в нем отражается теперь на вашей собственной судьбе. Из вашей жизни незаметно ушли радостные и значимые события, любимые и необходимые вам люди. Ваша жизнь превратилась в болото с тех пор, как остановился в своем развитии мир, о котором вы писали. За остановкой немедленно последовал регресс – мир начал умирать и распадаться, и через некоторое время вас настигли первые волны хаоса. Я тоже настиг вас… – Серафим улыбнулся, – правда, немного поздно для того, чтобы отвратить от вас бедствия. Но есть еще немного – совсем немного – времени, чтобы все исправить.
– Исправить как?
– Рассказать историю. Правильно и внятно. Мы уже начали это делать и должны закончить в максимально короткий срок. Если мы промедлим, вас ожидают такие «чудеса», по сравнению с которыми маски вместо кукол и смена номера вашей квартиры будут сущими пустяками. Надеюсь, вы не хотите провести остаток дней в дурдоме?
Я ощутила, что моргаю часто-часто. Серафим пристально смотрел на меня.
– Я немного сгущаю краски, но только для того, чтобы вы осознали серьезность положения.
Я ответила, что серьезность положения вполне осознаю, мне только надо привыкнуть к мысли, что бывают люди, которые могут считать своей второй родиной литературное произведение, причем мое собственное и неоконченное к тому же. При этом местоположение первой родины остается загадкой.
Серафим улыбнулся, снова становясь прежним, и сказал:
– Я вам должен многое рассказать. Но это уже не сегодня.
– Да, не все сразу, пожалуйста, – попросила я.
– Возвращаться в город я вам не советую, поживете и поработаете здесь пару дней. Будет спокойнее и вам, и мне.
Ну что ж, подумала я, все складывается как нельзя лучше. При таких условиях я закончу конспект довольно быстро.
– Серафим, какое сегодня число?
– Двадцатое.
– Ну слава богу, хоть это правильно. Значит, Санек Ярилла меня с толку сбил, – с облегчением сказала я. – У него в одни сутки двое вместилось – переломный момент в судьбе и личной жизни… Водоворот событий, вдохновляющие планы, новая подруга, в «Рэросе» работает. Кстати, та самая девушка, что в «Олимпийском» к вам подходила. Бывают же совпадения…
Серафим, шагавший по комнате, резко остановился. Лицо его сделалось жестким:
– Что? Она здесь? Джайв здесь?
Оробев, я ответила, что имени так и не узнала, но красные волосы и резаная куртка наличествовали. Кстати, она привет передавала…
У Серафима побелели скулы.
– Это не совпадение, – бросил он сквозь зубы. – Как его имя? Ярила?
– Ярилла… это прозвище. Санек. Александр Сергеевич Духовитов.
– И он прожил за одни сутки двое?
– У меня сложилось такое впечатление. Но это еще ничего не значит…
На ходу набирая номер, он умчался с мобильником в соседнюю комнату, и оттуда донесся его приглушенный голос, произносящий отрывистые фразы. Я стала подозревать, что Ярилле угрожает если не опасность, то крупная неприятность. Когда Серафим вернулся, я сказала, что не понимаю, чем Джайв, при всей ее неоднозначности, может навредить Ярилле – ведь именно благодаря ей он не остается спиваться в ненавистной ему Перми, а едет исполнять заветные мечты в метрополию.
– Это не должно вас занимать сейчас, – ответил он, но по его лицу было видно, что дело нешуточное.
Ярилла – мой одноклассник и старый друг, возразила я, мне небезразлична его судьба, но Серафим осадил меня, ответив, чтобы я позаботилась лучше о собственной судьбе, тем более что помочь Александру Сергеевичу Духовитову я все равно не в состоянии.
– Я вас оставлю ненадолго. Кофе в термосе, булочки в бумажном пакете. Если что, укладывайтесь спать, не стесняйтесь, я приеду не раньше десяти – двенадцати завтрашнего дня. Закройтесь изнутри и, пожалуйста, не выходите никуда из номера.
– Так нечестно, – сказала я.
– Извините, – отозвался он и был таков.
