Текст книги "Королевская книга"
Автор книги: Наталия Сова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)
Кутаясь в волосы и щурясь, Арника остановилась на пороге обеденного зала. Давно она не видела там столько света и столько людей. Длинные столы, прежде за ненадобностью стоявшие у стен, теперь были поставлены посередине, и сияли на них толстые восковые свечи, припасенные Мзымвиком еще в мирные времена, и с тех же невозвратных времен хранящееся вино темнело в дорогих стеклянных кувшинах. За столами сидели люди, все как один темноволосые, смуглые, в одинаковой безрукавной одежде поверх кольчуг – левая половина лиловая, правая зеленая, – и устало переговаривались между собой на языке, в котором было много букв «р».
– Антарцы, – шепнула Выуявь. – Либо из Кардженгра. Вот уж гости так гости. И в прежние-то времена редкостью были такие чужеземцы, а теперь, коли даже здешних-то никого не осталось…
От чужестранцев пахло металлом, намокшей кожей, костром, холодным ветром и такой невероятной далью, что Арника зажмурилась и перевела дух. Это были те самые всадники, что спускались в сумерках с холма, и по их голосам Арника догадалась, что они все-таки встретили снегля.
– И кой врок их несет по нашим дебрям, – продолжала Выуявь. – Все норовят отсюда, а они на тебе – сюда.
Но самое удивительное – гости все, как один, говорили на местном наречии. Арника послушала и решила, что обычная речь звучит намного красивее, если произносить слова неправильно – гортанно и раскатисто.
– …Мог быть любой из нас.
– Нет. Эта тварь выбирала, куда прыгнуть. Она метила в государя, Таор сумел оттолкнуть его… А мы бы не сумели. Никто. И как доказать, что это не страх был, а оцепенение, просто оцепенение, когда не можешь сдвинуться с места?
– …Тьма и колдовство…
– …Трижды прав был герцог Хэмг, когда сжег здесь все подчистую. Ему бы еще леса спалить вместе со всей пакостью…
– Тихо. Такое вслух не говори. Помни о клятве.
Арника слушала бы и слушала, но Выуявь потянула ее за собой в одну из гостевых комнат.
Там плотно стояли люди в лилово-зеленом, безмолвные, как на похоронах, и раздавался тихий голос. Выуявь, женщина в теле, все никак не могла протиснуться, Арника проскользнула первой. Кровать здесь была огромная, по утверждению Мзымвика, «императорская». В ней под меховыми одеялами почти незаметен был щуплый светловолосый человек. Он был бледен и смотрел перед собой сосредоточенно и напряженно, словно из последних сил пытался не забыть что-то важное, неумолимо ускользающее из памяти. В следующее мгновение Арника поняла, что ему очень больно и он из последних сил удерживается на краю бреда и беспамятства, из которого уже не будет возврата.
Склонившись над ним, рядом сидел король. По одежде он ничем не отличался от всех остальных, но Арника сразу поняла, кто он, ведь известно, что всякий властитель занимает место втрое большее, чем его тело, поэтому вокруг него всегда остается свободное пространство, куда никто не решается входить.
Король что-то говорил лежащему – тихо и властно.
Есть голоса, сотканные из нитей, подумала Арника, есть голоса, сплетенные из трав. Есть голоса мягкие и холодные, как вода, а есть вязкие, как глина под дождем. Этот голос – как спутанные колючие ветви. Слушать его все равно что продираться сквозь терновник. Даже когда такой голос, как сейчас, стараются делать мягким, шипы все равно выглядывают.
Арника сделала шаг вперед, и внезапно что-то случилось. Исчезли стены и пол, чужестранные воины и Выуявь, остался только голос и слова, вдруг ставшие понятными: «Таор, не смей умирать. Таор, не смей…» Она медленно прошла сквозь прозрачную пустоту и остановилась подле короля. Он вскинул на Арнику темные неистовые глаза, и она вздрогнула. Никогда еще ей не приходилось видеть человека так близко. Это было похоже на то, как если бы она стала зеркалом и в ней до мельчайших морщинок отразилось смуглое лицо с жесткими чертами и белым шрамом у виска, вьющиеся волосы до плеч, серебряный шнурок на лбу.
Зеркала знают все о тех, кто отражается в них. Она видела усмешку, прячущуюся в уголке рта, и ярость – в изломе бровей. Знала, что шрам получен семь лет назад в битве с ирнаками у скалы Ощеренная Пасть, и могла назвать все остальные шрамы на его теле. Она видела, каким он бывает в гневе и в печали, знала его смех и его молчание, ощущала, как пламя, дающее ему силу, бьется в нем согласно с ударами сердца, делает опасной черноту его глаз и окрашивает его голос в темно-красный цвет. Она знала, что люди страшатся быть рядом с этим беспощадным пламенем, поэтому король всегда одинок, но он хороший хозяин своему одиночеству, так же как она сама.
Арника приблизила лицо к его лицу и вдохнула. Запах напомнил ей прошлую весну, влажные рыжие травы, порывы южного ветра и густой, терпкий напиток, которым поила ее Выуявь, чтобы прогнать остатки зимней хвори. Терновое вино. Арника перекатила во рту имя – Терн.
– Арника? – отозвался он, вглядываясь.
…Здоровенная затрещина свалила ее с ног. Комната мигом возвратилась на место. Выуявь непрерывно кланялась королю и разминала ушибленную руку.
– Простите, господин, недоумок она у нас. С виду здоровенная кобыла, а разумения, как у ребенка. Не гневитесь… – Она говорила жалобным полушепотом, словно молилась в потайной кладовой.
Терн сделал резкий жест ладонью, приказывая ей умолкнуть.
– Ведь ты Арника. Верно? Отвечай! – Он пристально смотрел на Арнику, сидящую на полу.
– Симзуть ее зовут. И молчит она, – снова вступила Выуявь. – Как в три года замолчала, так с тех пор ни слова не добились. Недоумок и есть недоумок. – Сейчас мы… – Она засуетилась около раненого. – Сейчас, потерпеть только придется… я и не такое лечила… Симзуть, неси сюда вино и нитки, ну как для шитья, поняла?
Движения ее стали уверенными и проворными, будто вернулась к ней утерянная знахарская сила. Склонившись низко-низко над раненым, она деловито зашептала заговор, унимающий боль.
– Бесполезно, – произнес Таор спокойно, слегка неправильно, и от этого очень красиво. – Я знаю, что это бесполезно. Оставь.
Терн глухо зарычал. Арнике неудержимо захотелось спрятаться. Она приподняла край пыльного льняного покрывала, свисавшего до полу, юркнула под кровать и свернулась в темноте, уткнувшись лбом в колени.
– Государь, – сказал Таор, – у меня мало времени. Слушайте. Вам многое нужно запомнить.
Арника услышала, как люди, повинуясь какому-то знаку, вышли из комнаты – быстро, стараясь не шуметь.
– Запомнить? – Теперь Терн не смягчал свой голос, и Арника съежилась еще больше. Даже под кроватью она не чувствовала себя в безопасности, когда рядом находился человек, умеющий так вонзать слова в воздух. – Все это время ты держал меня в неведении, просил меня и моих людей исполнять бессмысленные обеты и на все вопросы отвечал: «Доверяйте мне, государь». И теперь хочешь мне рассказать все?
– Сейчас в мире нет ничего определенного, ничего незыблемого. Когда рассказываешь о чем-то, нет уверенности, что твои слова не превратятся в ложь на следующий день… или в следующий миг. Я не мог объяснять вам каждый свой шаг. Кроме того, иногда я и сам не знал, что мы будем делать дальше.
– Не знал и все-таки вел нас?!
– Уймите свой гнев, вам сейчас надобен трезвый рассудок.
– Ваатри, Таор, – ответил Терн неохотно.
– Ни слова по-антарски, государь. Девушка нас слышит. Вас и ваших людей должны понимать все, кто живет в этих местах. В их присутствии говорить только на Всеобщем Ясном…
– Знаю, ты повторял это не раз. Понятный им язык. Ни слова неправды. Никакой несправедливости. Никакого насилия. Я помню об этом. Продолжай.
– Вам, государь, вплоть до возвращения домой нельзя брать в руки оружие. Даже для защиты.
– Я поклялся в этом, можешь не напоминать.
– Есть люди – их немного, – подобно вам способные противостоять Великому Заклятью. Арника – из них… Она должна быть с вами. Ваш внутренний огонь и ваша сила должны соединиться с ее добротой и от этого умножиться многократно. Вы – пламя, она – ветер, и только вдвоем вы сможете выжечь из Королевской Книги запись о Великом Заклятье. Это можно сделать лишь в Даугтере – там сейчас отворена дверь в пространство, где исполняется ваша судьба. Книгу принесете в башню замка… на карте маленький красный квадрат…
Он прервался, тяжело задышал сквозь зубы.
– Что мы должны сделать? – Терн наклонился к нему ниже.
– Вдвоем сожжете первую страницу… Это не обычный огонь… Он внутри… Вы – пламя, она – ветер…
Речь Таора становилась прерывистой и бессвязной, ему было все труднее удерживать ясное сознание. Арника, только было успокоившаяся, вдруг услышала, как откидывается льняное покрывало, попыталась забиться подальше в угол, но не успела – жесткая, сильная рука ухватила ее за лодыжку. Терн вытащил ее, брыкающуюся, растрепанную, с клочьями паутины в волосах, крепко поставил на ноги и прорычал:
– Знахарку сюда!
Убегая, Арника услышала, как прорезают податливый воздух его слова:
– Будь я проклят, если позволю тебе умереть!
Все дальнейшее слилось для Арники в длинную ленту – беготня с кувшинами вина и воды, темными стеклянными бутылочками настоек, маленькой жаровней и чистым полотном для перевязки; окровавленные руки Выуяви, снующие над ранами, ее быстрое бормотание на тайных языках и стоны Таора; острые запахи боли и опасности; голос Терна, от которого уже нельзя было спастись под кроватью, потому что Выуявь поминутно кричала: «Принеси!», «Подержи!», «Посвети!», «Да поворачивайся же, корова!». Арника двигалась так быстро, что сама не могла уследить за своими движениями, и поэтому иногда делала совсем не то, что требовалось. Выуявь тогда молча давала ей оплеуху, и Арника на мгновение переставала понимать, где верх, где низ. Казалось, это не кончится никогда, но это кончилось.
…Она стояла в кухне и медленно окунала лицо в бочку с водой. В момент, когда лицо встречалось со своим колеблющимся отражением, Арника задерживала дыхание и оставалась так до тех пор, пока не начинало казаться, что можно дышать водой как воздухом. Она знала, что это обман, но делала вид, что верит воде и вот-вот вдохнет ее, и только в самый последний момент запрокидывала голову, хватая воздух широко открытым ртом. За этим застал ее Мзымвик, вошедший с грудой грязных оловянных мисок. Однако он не стал, по своему обыкновению, восклицать: «Да что это за девка!» – брякнул миски на стол, как-то особенно взглянул на нее и сказал:
– Иди, государь Антарский тебя зовет.
Терн сидел за столом среди своих людей и пил вино. Все молчали, в тишине даже легкий звук шагов Арники прозвучал слишком громко. Она смотрела себе под ноги и ждала момента, когда все вокруг исчезнет и останется только Терн, отражающийся в ней как в зеркале. Однако вещи и люди оставались на своих местах, и только прозрачная стена вокруг Арники медленно теряла плотность, пока не исчезла совсем. Тогда она подняла лицо.
Что-то происходило с ними обоими, Арника растворялась в Терне, как соль в воде. Каждый из них мог думать как другой и смотреть его глазами. Прошлое каждого стало вдвое больше, потому что он мог заглянуть в память другого как в свою собственную. Арнику овеяло горячим, пряным ветром, и она очутилась в воспоминаниях Терна, среди несказанного простора и света, где резные башни золотились высоко в ослепительном небе, а над ними трепетали огромные, нежные лилово-зеленые полотнища знамен. На самом дне памяти, едва различимый, плыл мотив, спетый женским голосом. Прямо на нем покоились первое прикосновение к рукояти меча, отполированной ладонями отца и деда, и непомерная гордость человека, рожденного повелевать и защищать. Их окутывал дальний звон металла и гул земли – звук всех его сражений и побед, и, если вслушаться, можно было попасть в любую из битв. Причудливо вился долгий вкус ледяного вина, перемешанный с дымом праздничных костров над рекой, сливались в пестрые пятна летние травы под копытами коня, белого как птица. Накатывал сладкий и тревожный запах иноземной ночи. Звучали сотни имен и голосов, мелькали сотни лиц живых и мертвых людей, волны их обожания захлестывали Арнику, такие же сильные, как волны ненависти, и она поразилась тому, сколько человек жаждало убить Терна и сколько их заслоняло его собой от смертельных ударов. Там было и ее собственное лицо, и ее имя, удивляющие своей незнакомой, неправильной красотой.
Внезапно Арнику ударила боль и бессильная ярость. Спускаясь по скользким от крови ступеням, она несла на спине кого-то, и этот кто-то хрипел: «Оставьте меня, государь, я прикрою, я еще смогу…» Впереди шел еще один человек, и, когда он обернулся, Арника узнала в нем Таора. Видение заволокло дымом, остался только запах крови, резкий, как крик.
– Этого тебе не нужно видеть… – услышала она и очнулась. Не прошло, вероятно, и нескольких мгновений – Арника все так же стояла напротив короля среди молчания. – Пойдем. Захвати свечу.
Он крепко взял ее запястье, повел по лестнице наверх, где располагались выбранные им комнаты, и пропустил вперед в полумрак. Здесь было холодно – печь развалил еще год назад Ол Справедливый, которому спьяну померещился тайник с золотом. Кроме кровати, здесь стояли еще запыленный стол на резных ножках и кресло, сделанное по антарскому образцу, с высокой спинкой, похожее на маленький трон. На столе была брошена дорожная сумка. Рядом лежала толстая книга в дорогом тисненом переплете с медными застежками. Арника остановилась у двери, чтобы не спугнуть свечой лунный свет, пробивающийся сквозь щели заколоченного окна.
– Ты слышала слова моего советника. Я удивлен – признаюсь, не думал, что в этом походе у меня будет попутчица. Тебя зовут чужим именем, и ты знаешь, в какой из последних дней зимы начинает оттаивать ветер. Ты молчишь оттого, что еще в детстве заметила, как люди думают одно, говорят другое, а делают третье. Ты захотела быть абсолютно честной со всеми и замолчала. Симзуть по прозвищу Полоумная…
Арника замерла – он не разжимал губ, и слова его ясно звучали у нее внутри. Такое могло быть в беседах с вещами, деревьями и некоторыми животными, но уж никак не с людьми. Нет, такого не могло быть ни в какой другой беседе – ни от кого она еще не слышала о себе такое, о чем сама лишь смутно догадывалась.
Терн – как я, подумала она.
– Нет, – ответил он с едва заметной улыбкой. – Не совсем, как ты.
Ответил вслух, как все: было видно, что так ему намного проще. И тут же словно захлопнулось окно – мысли Терна перестали звучать в ней, его прошлое больше не было достоянием ее памяти. Глаза ее налились мерцающей обидой, как у ребенка, у которого обманом отняли только что найденное сокровище.
– Сейчас я не могу долго быть отворенным для другого человека, – сказал на это Терн. – Я буду говорить с тобой обыкновенными словами, честно, как с разумной девушкой, ценящей созвучие слова с мыслью.
Он сел к столу, для чего-то прикоснулся пальцами к переплету книги.
– Я король Антара, это страна на юго-западе. В нашей столице раз в несколько лет собирался Союз королей – пять властителей, объединенных клятвой дружбы. На последнем совете мы поспорили о том, что послужило причиной упадка наших стран. Каждый обвинял других. После этого началась война – наверное, даже ты слышала о великой битве у скалы Ощеренная Пасть. После этого никто больше не заключал союзов дружбы. В разных землях заговорили о Великом Заклятье – могучем колдовстве, которое приведет все существующие земли к разорению и гибели. Короли, бывшие мои союзники, были одарены мудростью, даром предвидения, властью над событиями, но внезапно утратили все свои способности – как будто забыли. Это произошло и со мной.
Терн медленно сжал кулак.
– В один из дней я стал словно слепым и глухим. Перестал чувствовать поток жизни и угадывать будущее, перестал видеть человека сквозь его мысли. Я не верил в могущество Великого Заклятья до того дня.
Это мне знакомо, это как Выуявь, подумала Арника: только что умела заговаривать зубную боль – и вот, глядишь, уже не умеет, как ни старается. А королям-то наверняка потруднее пришлось.
Терн продолжал:
– Сквозь весь известный мир проходят гибельные волны – как если бы на край гладкого озера бросили камень и разошлись круги по всей поверхности. Но волны от брошенного камня исчезают, а эти только усиливаются. Противостоять им невозможно. Но есть способ уничтожить их источник, так сказал мне Таор. Мы движемся в направлении все большего запустения. Я абсолютно доверял Таору, он вел меня как ребенка за руку. Мои воины не верили, что я ничем не отличаюсь от них и следую советам вслепую, но это было именно так. А сейчас, встретив тебя, я стал прежним. Совсем ненадолго – ровно на то время, что ты была рядом и смотрела в мои глаза. Я видел и чувствовал через тебя… Понимаешь?
Арника отвела взгляд. Пламя свечи в ее руках стало длинным и дымным. Мы видели и чувствовали друг через друга, подумала она, это такое счастье. Почему ты говоришь о нем так, будто сообщаешь мне, что у меня есть твоя вещь и я должна ее вернуть?
Он щелкнул застежками книги, перевернул несколько страниц.
– Это древняя реликвия моего королевства, – сказал он. – В ней хроники моей страны и других стран – ближних, дальних и вовсе неизвестных. Жизнеописания разных людей. Книга не делает различий между знатными и незнатными, между великими деяниями и обыденной работой. Она рассказывает о прошлом, настоящем и о двух видах будущего – возможном и предопределенном. Истории в книге появляются сами, а затем исчезают, уступая место новым. Книга сама себя пишет. Только одна запись остается неизменной на первой странице вот уже несколько лет – запись о Великом Заклятье.
Арника посмотрела на первую страницу. Ничего зловещего не было в красиво и ровно написанных значках, напомнивших Арнике узоры на льду, но от желтоватого листа пахло запустением и горьким дымом, будто книга долго лежала где-то на пепелище.
– Никто не знает, откуда она появилась и по каким законам живет. Мудрецы, пытавшиеся ее изучать, говорили разное – кто-то пришел к выводу, что это зеркало мира, в котором мы живем. Кто-то считал, что наш мир – зеркало книги. Одна большая, бесконечно сложная и изменчивая иллюстрация. И мы существуем только потому, что о нас в ней написано, или будет написано, или было написано когда-то.
Не может быть, подумала Арника, чтоб какая-то книга, пусть и диковинная, была главнее всего мира. Мир – он вон какой…
– А теперь смотри сюда. – Терн полистал страницы.
На краю листа поблескивала новенькой, как будто даже еще не высохшей краской искусно сделанная миниатюра, изображавшая светловолосую девушку с лентой на лбу.
– Здесь написано «Арника». – Терн провел пальцем по цепочке знаков под портретом. – Речь идет о тебе. И рассказ заканчивается словами: «Так было, а потом Терн Антарский увез ее с собой».
Арника посмотрела на ряды черных жучков, выстроившихся рядом с ее портретом, и перевела недоверчивый взгляд на Терна.
– Запись и рисунок появились сегодня утром. Поэтому я узнал тебя сразу, как только увидел. Ты едешь со мной.
Это похоже на то, как пугает брат – будто я зачем-то нужна и меня вот-вот заберут, подумала Арника…
– Мы отправляемся на рассвете.
Арника глядела на тусклые полоски лунного света на полу и на столе. Это была единственная в доме комната с настоящим стеклянным окном, которым Мзымвик очень гордился. Он даже хотел, когда окончательно разбогатеет, сделать витражное окно с цветными стеклами, но не успел из-за войны…
– Окно? – Терн пытался разобрать ее мысли.
Говорят, короли не любят неповиновения, и Терн, наверное, разгневается, но что поделаешь, если… если не хочется и не можешь себя уговорить, чтобы хоть чуточку захотелось…
– Я не понимаю, – нетерпеливо сказал Терн.
…захотелось делать то, что велят. Почему-то больше всего не хочется делать то, что велят. А когда приказывают сделать что-то, о чем мечтал всю жизнь, мечта умирает. Если приказывают, все умирает… Я не хочу ехать с тобой, потому что… просто не хочу…
– Я не спросил, хочешь ты или нет. Я сказал, ты едешь со мной.
Сама удивляясь своей твердости, Арника собрала все силы и вслух произнесла:
– Нет.
Получился уродливый звук, не похожий ни на одно из известных Арнике слов. Терн молча усмехнулся, но скрытое в нем пламя полыхнуло близко и грозно, отвечая вместо него.
– Подумай, кому ты это говоришь! – услышала Арника.
Государю Ангарскому Терну, потомку великих воинов, не проигравшему в своей жизни ни одного поединка и почти ни одной битвы (сражение у Ощеренной Пасти не в счет), первому человеку, способному слышать меня… первому человеку, равному мне…
Терн рассмеялся коротко и резко.
…ты равен мне, потому что поклялся забыть на время, что ты могущественный властитель… поклялся никого ни к чему не принуждать… иначе…
И внезапно Терн стал таким, как все, – далеким и почти не существующим из-за огромного расстояния. Прозрачная стена вновь была на своем месте и стала плотнее, чем раньше. Сквозь нее нельзя было распознать даже глубину его гнева. Арника растерянно озиралась.
Терн молча отвернулся и сел к столу. Арника подскочила к нему и принялась разглядывать, близко поднеся свечу, но то, что творилось в нем, оставалось скрытым. Теперь ей казалось, что у нее отобрали часть ее существа, самую потаенную и драгоценную.
– Скажи, Терн, если я поеду с тобой, – она говорила вслух, не заботясь о том, какие звуки издает ее горло, – если я поеду, будешь ты слушать меня, говорить со мной?.. Изредка… Пусть изредка… позволишь мне заглянуть в твои сны?.. покажешь мне еще свой город?.. Если я поеду с тобой…
Терн положил перед собой книгу и открыл застежки. На Арнику он больше не смотрел. Одиночество нарастало в ней, как тягучая боль, ей хотелось сказать об этом, сказать так, чтобы Терн не смог не ответить. Она наклонила свечу. Расплавленный воск струйкой вылился ему на тыльную сторону ладони.
Но и тогда он не взглянул на нее, лишь бросил, не поднимая головы от книги:
– Вон.
Арника поставила свечу, побрела к двери, но не вышла. Прислонившись спиной к косяку, она медленно сползла на пол и застыла, ожидая, что Терн передумает и снова заговорит с ней. Но он делал вид, словно Арники не существует. Читал, листал, изредка поднимал голову и задумчиво устремлял взор вдаль. Его левая рука расслабленно лежала на столе, на ней поверх набухших вен была видна матовая корочка застывшего воска.
Между тем его воспоминания мало-помалу таяли в ней – как сновидения, безвозвратно утраченные после пробуждения. От них остался легкий след, и тот растворялся все больше и больше, стоило лишь ненадолго перестать думать о нем.
Арника заплакала, шумно всхлипывая и вытирая слезы волосами, и чем дольше она плакала, тем невыносимей становилась тоска.
Терн все же посмотрел на нее.
– Вон отсюда, – повторил он тем самым голосом, от которого хотелось спрятаться. Арника захлебнулась плачем, нащупала дверь и на четвереньках выползла из комнаты. Никем не замеченная, она легла в потемках у стены на галерее, уверенная, что вот-вот умрет. Смерть, однако, не спешила приходить, только слезы все текли и текли, впитываясь в потрескавшиеся доски пола. Дом обнял Арнику сумраком, теплом и запахом кухни, пытаясь безмолвно утешить.
Снизу слышались голоса – Мзымвик сидел среди антарцев и быстрым говорком рассказывал:
– Снегля так из-за шкуры его назвали из-за белой, и еще он Первый Снег очень любит, ждет его. Раньше снегли все равно что большие коты были, довольно безобидные, на них охотились, бывало, вот князь наш покойный, Щур Иволин, любил это. И мех ценный, красивый, только, как шкуру снимешь, чернеет и черным так и остается. А во время войны снегли появились совсем другие – большие, свирепые, и колдовская сила в них огромная.
Мзымвик ненадолго прервался, чтобы глотнуть вина, и продолжил с воодушевлением:
– Увидит человек снегля и ни бежать, ни за оружие схватиться не может, будто связанный, а снегль вокруг не спеша ходит, пританцовывает, еще больше завораживает, а когда уже примеряется прыгнуть, на человека такое находит, что он сам подставляется, будто для этого только и жил, чтоб снеглю попасться, и в этом его главное счастье.
Воины обменялись взглядами, свидетельствующими, что беловолосый человечек не лжет.
Мзымвик вошел в раж – с тех пор как прошла война, он был убежден, что живет в самых ужасающих местах на свете, и с наслаждением изливал свой страх, который ни в коей мере не передавался иноземным воинам, но все же куда-то уходил, должно быть сквозь пол в землю.
– Говорят, снегли эти появились после того, как у Подхолмья двадцать шесть мужиков армию герцога Хэмга с топорами встретили – и полегли все до единого. Говорят, они снеглями стали, чтобы мстить, но в новом своем обличье перестали различать, кто свой, а кто иноземный захватчик, а может, и вовсе забыли, что среди людей некоторые им врагами не были, вот и убивают всякого, кто им встретится. Появляются невесть откуда, убивают, уходят, и следов за ними не остается. Говорят, они бессмертные вовсе…
– Этот снегль умер, – холодно перебил его серьезный черноглазый мальчик-подросток. – Таор убил его.
– Ну… так вы ж все… вон какие все… – замялся Мзымвик. – Благородные, доблестные…
– Нам нужны не сказки, а достоверные сведения. – Мальчик был строг. – Продолжай, да без вранья.
Мзымвик упоминал по порядку здешних обитателей: фырлоков, дурным голосом завывающих под бревенчатыми мостами, бырлоанов, которые после войны самострелов боятся, предупреждал, что не надо брать в руки раскрашенные глиняные черепки, которые газзя оставляют на обочинах, и что, если днем увидишь посередь дороги маленькую, облезлую совёшку непуганую, надо домой поворачивать. Антарцы переглядывались, изредка обмениваясь несколькими словами. Один из воинов с легкой, нетерпеливой гримасой прервал поток крестьянских страхов:
– Есть что-нибудь благоприятное в ваших местах?
Мзымвик задумался:
– Паутинка разве что.
– Что это?
– Ну паутинка и паутинка – натянута между деревьями, блестит на солнце, капельки на ней, будто роса, хотя это может и в жаркий полдень быть. По этим признакам ее и можно распознать, что она всегда на солнечном месте, в таком светлом пятне среди чащобы, и росинки в ней всегда как хрусталь. А паука там нет и быть не может, потому что не паучья она, а сама по себе. А польза от нее… от самой от нее, может, и нет пользы, но, говорят, где много таких паутинок, там Девоньку повстречать можно, это ее, Девоньки, знак…
– Девонька? Волшебница?
– Девонька, она такая, что встретишь и не поймешь – как будто здешняя из деревни, одета так же, лента у нее узорная на лбу, какие наши девки носят, пока не просватаны. Только глядит ласково не по-здешнему, и руки у нее белые, тонкие, некрестьянские руки… И она, Девонька, нашему лесу вроде охранительницы, и доброта ее такая, что может она и желание любое исполнить, и даже клад показать, но просить ее ни о чем не надо, если понравишься ей, она сама что тебе нужно, то и сделает, а не понравишься – проси не проси, улыбнется только и пропадет. Брат мой рассказывал, что еще мальчишкой видел ее, когда она на поляне сидела и снегля за ухом чесала как кота, а он ей на колени морду положил и урчал, будто и правда кот, и глазищи закрыл, а ресницы дли-инные… И пока снегль вот так вот жмурился, Девонька улыбнулась брату и знак рукой сделала: мол, проходи, не бойся. И видно, понравился он ей, потому что потом в лес безбоязненно ходил, и один, и других водил прямиком без дороги до Этжена до самого, и ничего ему не делалось, и не трогал его никто, и попутчики его всегда живы-здоровы до места добирались. Лучший проводник был в наших краях, его даже князь наш к себе хотел забрать, сделать гонцом для тайных поручений, да брат отказался, он такой был, что ему если не хочется чего, так нипочем не заставишь, гордый был…
По выражению лиц Мзымвик понял, что сворачивает не туда, и спохватился:
– А что про Девоньку, так она редко показывалась, а с тех пор как герцогу Хэмгу явилась, не встречал ее больше никто. У герцога, когда его армия уходила, замысел был в наших местах ничего живого не оставить – ни единого человека, ни зверя, ни птицы, ни деревца, – потому что после Великого Заклятья у него разум вконец помутился и стал он во всем усматривать колдовство и на свою персону покушение. Чудилось ему, что каждая букашка волшебную силу имеет и против него что-то замышляет, а уж твари и люди – и подавно, поэтому всех для верности нужно истребить, а леса и поселения сжечь. И, говорят, у Девоньки с Хэмгом беседа была, и заключили они какое-то соглашение, в чем оно состояло – никто не знает, но леса он в неприкосновенности оставил и деревни некоторые обошел стороной. Но только некоторые, да и толку от этого мало. Сами видите – запустение тут у нас, кто в живых остался, уехали этим летом почти все, потому что Великое Заклятье хуже всякой армии иноземной, под Великим Заклятьем жить – сами видите как…
Арника лежала на полу и плакала до тех пор, пока на дне глаз больше не осталось влаги. А потом она вспомнила, что есть в этом доме человек, которому гораздо хуже, чем ей. Медленно поднявшись, она пошла в комнату Таора.
Ветвистый подсвечник стоял у него в изголовье, из множества свеч горели всего две. На стуле дремала Выуявь, свесив голову на грудь. Арника наклонилась, поймала губами его дыхание, легкое и слабое, подумала, что эту ночь и следующий день он проживет, а ей нужно как можно больше быть рядом с ним. Эта мысль еще длилась, когда она проснулась от шума шагов и голосов, и увидела, что сидит подле кровати, положив голову на меховое одеяло рядом с рукой Таора.
Появился Терн в дорожном плаще, с волосами, тщательно расчесанными и собранными на затылке в хвост. Арника отодвинулась к стене. Терн не взглянул на нее. Порывисто опустился на колено, коснулся пальцами одеяла и негромко сказал:
– Я вернусь за тобой.
Какое-то время помолчал, словно ждал, что Таор откроет глаза и ответит, затем стремительно поднялся и вышел.
