Текст книги "Королевская книга"
Автор книги: Наталия Сова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)
9
Сверяясь с корявыми синими цифрами у себя на предплечье, я спустилась по ступенькам и – о чудо! – попала в холл «Замка». Мягкие кожаные кресла, разлапистое растение с резными листьями (как его – монстрелла? монстерия?), два удивительно схожих между собой охранника в черных пиджаках. Виднеющийся сквозь стеклянные двери осенний день и автострада с быстрыми грязными автомобилями. Я вышла в ветер и моросящий дождь. Надвинув на глаза капюшон и сунув руки в карманы, двинулась к остановке, где не было ни души, только воздетый навстречу дождю синий флажок с номерами автобусов. Осторожно потрогала языком больной зуб. Заныло. Чтобы отвлечься, я стала рассматривать припаркованные у «Замка» машины, прикидывая, какую из них я хотела бы в личное пользование. У всех были хищные носы и раскосые фары, они стояли, припав к земле, точно сдерживаясь, скорость дремала в них, в любую секунду готовая проснуться. Но вот подкатила новенькая, из тех, что встречаются крайне редко – неторопливая, круглоглазая и добродушная, – и я мысленно остановила свой выбор на ней.
Пока я любовалась нетипичным автомобильным явлением, из машины выбрался мужчина, обежал вокруг и открыл дверцу перед дамой.
Фигуры их были смутны из-за дождя и расстояния, но я едва не подпрыгнула на месте – непокрытые волосы дамы полыхнули знакомым цветом. Она припала к плечу своего спутника, и они медленно пошли к подъезду «Замка», выражая крайнюю степень расслабленности и счастья.
Джайв висела на Саньке, как давеча в «Олимпийском» – на Серафиме, а уж Санек…
– Да он влюблен! – вслух сказала я. – Причем серьезно. Симма тассе!
Собраться, сказала я себе, собраться и думать. Джайв добралась до «Замка». В то время как «вольный мастер» шестого ранга велел мне держаться от «Замка» подальше – либо в силу моей бесполезности в борьбе с мировым злом, либо в силу своей заинтересованности в том, чтобы Джайв никто не мешал. Вообще-то он выглядел достаточно открытым и искренним, но ведь я могу ошибаться… Какой сложной, однако, стала в одночасье жизнь – короли, даймоны, клубы, центры, закладки…
Подъехал автобус, распахнул двери. Я медлила. Водитель попался на редкость терпеливый. «Да езжай уже!» – раздраженно думала я, боясь, что сейчас не выдержу, зайду, сяду на любимое мое место для пассажиров с детьми и сбегу отсюда куда глаза глядят. Он уехал, я постояла еще немного и решительным шагом направилась обратно.
Санек полулежал в одном из кожаных кресел под монстреллой-монстерией и, откинув голову, созерцал потолок. Джайв нигде не было видно.
– Привет, – сказала я.
– Ирка! – оживился он. – Какими судьбами?
– Я в ресторан…
– О-о!
– У меня там знакомый паренек работает, у меня к нему дело.
– Понятненько. А мы тут селимся. Медовый месяц, блин. Торопишься?
– В общем-то нет.
– Я тебя искал, домой тебе звонил – не застал. Разговорчик у меня к тебе есть небольшой, небольшое такое предложеньице… Ты вообще как? Да ты присаживайся, присаживайся.
– Вообще – нормально.
Затем Санек поинтересовался, каковы мои «творческие узбеки», и я ощутила себя тевтонцем, под которым вот-вот проломится чудской лед.
– По-разному, – уклончиво ответила я.
– Я так и думал. Предложение вот какое. Ты человек медлительный, основательный. И то, что книжку ты делаешь неторопливо, – это хорошо, с одной стороны. Удалиться в таежный тупик, там в одиночестве медитировать над текстами – это хорошо. Но время-то идет. Тик-так. Лет через пять, когда ты созреешь… может, и смысла-то в этом уже никакого не будет. Да и вообще, где мы все будем лет через пять? Так вот предложение мое: придумывать вместе. Ты берешь на себя романтику, я – правду жизни. Не-не, вдвоем мы писать не будем. Я говорю – придумывать. Буду подкидывать тебе идеи, сюжетцы разные. Чтоб ты не закисла. А?
– Ты же в Москву уезжаешь.
– Ну не сию минуту. У Любоньки моей здесь дела еще. А уеду – так электронная почта же есть, телефон. Цивилизация! Представь, придумываем мы твою страну – у тебя же там страна? – Ирканию. Ты ведь Ирка – значит Ирканией будет называться страна твоя… Чего куксишься, не нравится?
– У меня там много стран, и все уже как-то называются.
– Ну придумаем еще одну! Это же зашибись название – Иркания.
– Где-то я такое уже слышала… или читала. Кажется, у Итало Кальвино.
– Ну хрен с ним, не Иркания тогда.
– Надо подумать.
– Знакомая картина. Человек говорит «надо подумать», уходит и думает. Думает, думает, думает. А время – тик-так.
– Что это ты так заботишься о моем времени?
– Честно говоря, Ирка, – он приблизил ко мне лицо, – Любонька моя сказала, что может устроить так, что гонорарище нам отвалят… ну, скажем, очень хороший. Сейчас такие вещи, что она у тебя прочитала, котируются. Ну востребованы. Чем быстрее мы вещь сдадим, тем больше денег получим.
Он шептал еще что-то невразумительное и неубедительное, и, чтобы остановить его, я спросила издевательски:
– А предоплату она тебе не обещала?
На это Санек, нимало не смутясь, ответил, что аванс он уже взял. Аванс пока неофициальный – эти деньги (из какого-то для таких случаев предусмотренного фонда) Любонька предложила в качестве стимула, и затем еще, чтобы в процессе творчества у авторов не возникала потребность зарабатывать хлеб насущный, отвлекаясь тем самым от процесса.
– Чего? Ты, Ярилло, получил предоплату за мой роман?
– Так не присвоил же! – обиделся он. – Есть же разница! Я о чем тебе и говорю – у нас все вдвоем складывается. И в организационном плане, и в творческом. Любонька правду сказала – тебе надо меня держаться. Я возьму себе двадцать процентов. А остальное тебе отдам вот прямо сейчас.
Ярилло, порывшись во внутреннем кармане, достал некоторое количество тысячных бумажек. Довольно большое количество, надо сказать.
– Любонька, – повторила я.
– Она умница.
– Угу.
– Ну, значит, договорились.
– Нет, Санек. Я, честно говоря, не представляю, как мы будем соавторствовать.
– Представлять – не надо! – Санек начал злиться. – Делать надо, делать, Ирка, а не дурью маяться! Вот, к примеру, свихнувшийся барон. Зачем ему свихиваться? Ты сама потом поймешь, что ценного персонажа угробила, мог бы пригодиться еще. Начнешь переделывать. Время – тик-так.
Я встала:
– Пойду я, Санек.
– Не понял, ты что, отказываешься? – закричал он мне вслед.
Я не оборачиваясь, махнула рукой, как Лайза Минелли в финале фильма «Кабаре».
– Она еще выеживается! – заорал Санек. – Идиотка! Я в последний раз тебе помощь предлагал, слышишь? Ты еще просить меня будешь! Только я уже запомнил, кто ты! И кто я!
Дальнейшие слова были настолько несовместимы как с самим Яриллом, так и с нашими с ним отношениями, что мне показалось, будто позади меня бесится и рычит уже не Санек, а кто-то другой. Ускорив шаг, я всем телом налегла на отдраенную до невидимости стеклянную створку двери и, уже не стесняясь, со всех ног побежала к остановке, куда подкатывал, разбрызгивая коричневую жирную воду, «Икарус». Я влезла в его пропахшее выхлопами нутро, сунула деньги кондуктору и, тяжело дыша, плюхнулась на место для пассажиров с детьми.
«Желтая мечта» дребезжала всеми своими плохо пригнанными частями, несколько пассажиров сонно покачивались, глядя пустыми взорами на ракиты, болотца и донельзя нелепые в таком пейзаже рекламные щиты.
Нет, дело было даже не в том, что Санек предлагал мне сыр в мышеловке. Предлагая его, он выказал поразительную осведомленность. Никакого сумасшедшего барона в сафьяновой книжке не было. Пока не было. Я только-только придумала его и намеревалась написать о нем сегодня или завтра. Поскольку Санька было трудно заподозрить в телепатических способностях, оставалось то, что про барона ему рассказала Любонька-Джайв. Рассказала так, как будто вычитала о нем в моей записнушке… Хотя на самом деле она его видела. И, возможно, знакома с ним лично.
Так что произойдет, если я напишу, как предлагает Санек? Как вообще отражаются записи на судьбах тех, о ком я пишу? Горностай сказал: все сбывается на девяносто девять и девять десятых процента, но это если только сидеть и писать в этой башенке. А если в другом месте?
Внезапно мои размышления были прерваны жесточайшим приступом зубной боли, и сразу стало понятно, что делать дальше. Как минимум первый шаг был мне предельно ясен.
Первую половину дня я провела среди острых медицинских запахов, визга бормашин, утомленных страдальцев, сидящих вдоль белых стен и сосредоточенных лекарей в масках. По окончании ритуала зубоврачевания мне выписали счет – ровно на ту сумму, что была у меня в кармане. Впрочем, осталось еще на небольшую бутылочку пива, которую я купила в ближайшем павильоне, дабы ознаменовать избавление и немного анестезироваться задним числом.
Жизнь налаживалась. Глотнув из бутылки и вдохнув полной грудью влажный воздух, я закинула сумку на плечо и пошла к Иванниковым.
Поставив пустую бутылку на парапет Нового моста, я вспомнила, что неприятности мои начались с того, что зуб заболел, следовательно, его излечение может положить начало позитивным изменениям в окружающей действительности и даже помочь мне правильно рассказать историю. Голова моя была легка, сознание кристально ясно, дух тверд как никогда.
Я щелкнула пальцами и сказала вслух:
– Мир – это магия.
По дороге я заглянула в подвальчик одной из хрущевок, выкрашенный в бирюзовый и желтый цвет, под бирюзовой же вывеской «Товары из Индии». Там работал Миша Пан, у которого я надеялась занять денег.
Облик Миши Пана можно описать просто: возьмите немного Цоя и немного Брюса Ли, чуть-чуть приплюсните сверху и добавьте улыбку чеширского кота. С этой вот улыбкой Миша Пан сидел в вязком аромате благовоний, среди батиков, циновок и топорных украшений из крашеных камней. Уникальная способность Миши Пана заключалась в том, что он каким-то образом умел убедить покупательниц, что грубые бирюльки, изготовленные в нищем квартале Бомбея артелью неприкасаемых идиотов, на самом деле являются эксклюзивными изделиями ручной работы, а также магическими и целительными талисманами, обещающими богатство, любовь и счастье. Думаю, что, выйдя из зоны действия Мишиной улыбки и стряхнув наваждение, дамы искренне задавали себе вопрос: на кой черт я это купила? Но товары из Индии обмену и возврату не подлежали, о чем гласила надпись над Мишиной головой.
Когда я вошла, Миша как раз работал с покупательницей. В ушах у нее болтались бирюзовые серьги, в горсти она сжимала несколько разнокалиберных колье и ониксовых четок и прикладывала к груди расписной хлопковый шарф. Вид у нее был слегка ошарашенный. Миша подставлял ей зеркало и что-то ласково и неразборчиво приговаривал.
Я прошлась по подвальчику, ощупывая одежки и поглаживая хоботы сандаловых слонов. Когда покупательница удалилась со всеми бусами и платками, Миша немедленно переключился на меня. К его чести, узнав о моей неплатежеспособности, он не утратил радости от встречи и, порывшись в кошельке, дал мне двести рублей.
– Слушай, что я тебе покажу, – сказал он. (Это было в стиле Миши: «слушай, что покажу», «смотри, какая музыка».) Откуда-то из-под прилавка он вынул бронзовый диск диаметром сантиметров пятнадцать. На нем было нечетко оттиснуто нечто среднее между календарем древних майя и картой звездного неба древних же египтян, с краешку пробита дырочка, в которую вдет был витой шнурок.
– Уникальная вещь, – начал Миша, как обычно придумывая на ходу. – Защищает зону солнечного сплетения. Подобными дисками охраняли себя от неблагоприятных энергетических воздействий египетские жрецы…
– Мишенька, милый, – сказала я, – я ничего не покупаю.
– Это вообще не продается, – заявил Миша. – Дарю.
– Не надо. Это не мой стиль.
– Надо-надо. – Миша сунул диск мне в руку. – Бери-бери.
– Да зачем, Миша?
– Для защиты, Ирочка. У тебя лицо камикадзе.
И Миша снова уселся за прилавок с блаженным чеширским видом.
– А… – я хотела что-то спросить, но в подвальчик впорхнула стайка студенток-младшекурсниц, и Миша промурлыкал им навстречу: «Что-то подсказать?»
С диском в руке я поднялась по желто-бирюзовым ступенькам на улицу. Хмыкнула, убрала его в сумку. Камикадзе, значит. Ритуальное саке выпито, вражеский крейсер еще не показался вдали, кругом море и небо. Никаких сомнений, точное знание, что делать дальше, и вдохновение, особого рода вдохновение, как же иначе. Ну тогда, Мишенька, я действительно камикадзе.
Еще думала я о том, что в попытках затаиться перестаралась настолько, что перестала принимать участие в собственной жизни, сделав ее предсказуемой, как путь кольцевого трамвая. Неторопливое течение убаюкало меня, укачало, уверило в том, что все совершенно нормально и так будет продолжаться вечно – никаких событий, приводящих к ситуациям выбора, принятия решений и ответственности. Я привыкла, что жизнь сама собой живется и управлять ею невозможно, да и ни к чему.
Но неожиданно кольцевой трамвай сходит с рельс и устремляется вдаль со все возрастающей скоростью. Судьба моя без всякого предупреждения начинает полностью зависеть от меня, равно как судьба энного количества людей. И на смену панике приходит ощущение огромных возможностей.
Мимо палисадников и гаражей я дошла до огромной подворотни в «китайской стене» и, миновав ее, очутилась в Юбилейном. Обсаженный сиренью дом Иванниковых, трогательно одинокий среди высоток, калитка, лестница, пахнущая кошками…
Мне открыл Олан, невозмутимый, с перебинтованной головой и дымящейся «беломориной» в пальцах. Молча посторонился, пропуская меня внутрь. Варвара сидела в уголке гостиной за компьютером, обложенная немецкими словарями и кипами бумаги.
– Представляешь, – сказала она, не оборачиваясь, – у нас потолок обвалился ночью. Прямо на Олана.
Я посмотрела туда, где на потолке виднелась дранка, и сочувственно спросила:
– Больно?
Он промолчал, глядя на меня без всякого выражения.
– А где все?
– Кто где, – пробормотала Варвара, не выныривая из своих синтаксических водоворотов.
Даже когда я объявила, что уволилась с работы, буду некоторое время жить здесь и безвылазно сидеть в квартире, дописывая книгу, она только проронила тихое: «Угу, угу…»
– А поесть чего-нибудь не найдется? – вконец обнаглела я.
– Если только сама приготовишь. Есть картошка… кажется.
– Отлично!
– Только готовь, пожалуйста, на всех.
– А сколько нас всех?
– Человек шесть-семь, где-то так…
Горя голодным энтузиазмом, я нашла на кухне черный полиэтиленовый пакет с картошкой, расстелила на полу газету и уселась на табуретку с ножом и картофелиной. Минут пять спустя ко мне молча присоединился Олан. Присев на корточки, он ловко выхватывал картофелины из пакета и быстро-быстро поворачивал их в пальцах, едва касаясь неподвижным маленьким лезвием. Кожура вилась длинными тонкими спиралями. В белой повязке на лбу Олан походил на ниндзя.
На всем протяжении готовки он не проронил ни слова и, только когда картошка уже скворчала на трех сковородках, сказал негромко:
– Тебе тут трудно будет.
– Почему?
– Шумно, много разговоров. Книга как губка – надо писать в тихом месте, чтобы в нее не впитывались чужие слова.
Я помолчала, обдумывая сказанное. Честно говоря, не ожидала от Олана таких речей. От Нурлана – другое дело.
– Кстати, а где Нурлан? Гуляет?
– Уехал.
– Что, совсем уехал?
– Совсем.
Олан помешал картошку ножом, посолил, сказал «скоро будет готово» и скрылся за дверью.
Утолив голод, я уселась, как давеча, в кресло, полная решимости творить, даже если потолок будет продолжать обваливаться. Некоторое время посидела с закрытыми глазами, намечая новые связи между персонажами и обдумывая наиболее благоприятный исход событий. За этим благородным занятием застала меня Дарья, пришедшая со службы. Вскоре с полными пакетами продуктов ввалились Великан Крысобой и Ярослав-Богдан. Кроме всего прочего, с ними пришла девушка, принесшая кассету с фильмом Ким Ки Дука. Предлагалось наслаждаться кинематографическим шедевром под принесенное Крысобоем пиво. Утонченная Варвара выразила решительное несогласие, требуя по крайней мере китайского сливового вина. Пиво лучше оставить на просмотр «Ночного дозора», заявляла она, вызывая хохот Ярослава-Богдана и тихое недоумение Крысобоя. Завязался ожесточенный эстетико-гастрономический спор. Варвара предлагала срочно отправить Крысобоя за упомянутым вином, Ярослав-Богдан возражал, что такое вино можно купить только в центре и Крысобой никак не обернется раньше шести. Варвару это не останавливало – все равно еще не все собрались. С кухни подавала звонкие реплики Дарья, уже поставившая варить креветки.
– Есть в этом доме спокойное место? – вопросила я и немедленно препровождена была в комнату Ярослава-Богдана, где не было никакой мебели, кроме стеллажей до потолка и матраса на полу.
Уединение мое нарушено было только однажды – когда Дарья принесла тарелку салата, креветок и маленький стаканчик вина. Из гостиной то и дело долетали обрывки разговоров и взрывы хохота, потом свет погас и потекли медленные, приглушенные звуки фильма.
Я сражалась с текстом. Казалось, что начинаю я его даже не с нуля, а с какой-то отрицательной величины, что история не дает себя рассказывать, сопротивляясь замыслу, в котором изначально содержится зерно благополучного исхода. Но вскоре я уверилась, что сама по себе история тут ни при чем и я преодолеваю не сопротивление материала, а чью-то чужую волю, противостоящую моей. Фразы получались на редкость примитивными, вроде «мама мыла раму», но в этом была и особая сила – свободные от красот языка, они приобретали характер магических заклинаний, которые никому не отменить.
Я нащупывала нити сюжета и связывала их между собой, пренебрегая подробностями и описаниями. Шариковая ручка неслась по шершавым страничкам, и вырисовывалась система, стройная и симметричная, как паутина, оставалось только внятно о ней рассказать. Повествование приближалось к концу, мне становилось понятно, что книжки не хватит – после неудавшегося первого варианта осталось слишком мало чистых листов. Почерк мой становился все мельче, строчки плотней жались друг к другу. Блокнота не хватило. Я выводила последние бисерные буковки на корке, когда на пороге появился Ярослав-Богдан и осведомился:
– Вы, барышня, собираетесь спать в этом году? Лично я – собираюсь.
Оказалось, что уже три часа ночи, гости давно разошлись, оставшиеся заняли все свободные спальные места, а дремать в кресле в гостиной Ярослав-Богдан был категорически не согласен.
Я прихватила нетронутый стаканчик с вином, отправилась через темную квартиру на кухню. Там горел свет, сидел за клеенчатым столом Олан, курил и щурился от собственного дыма.
– Привет, – сказала я.
Щурясь, он поднял два пальца знаком «V».
Мы сидели и молчали, я отхлебывала микроскопическими глотками душистое вино, лихорадочно соображая, как поступить с окончанием истории, теснящимся у меня в голове.
Олан тоже думал о чем-то своем, не догадаешься о чем – у него было лицо каменного божка.
И тут вошел недовольный Ярослав-Богдан в трусах и тельняшке, неся в вытянутой руке телефон, надрывающийся Сороковой симфонией Моцарта. Я не сразу сообразила, что телефон этот мой, забытый в его комнате, а сообразив, прижала к уху и завопила как ненормальная:
– Серафим! Серафим!
– Добрый вечер, Ирина, – сказал женский голос с легкой царапающей хрипотцой.
Не дожидаясь ответа, голос осведомился, могу ли я приехать в известное мне место для короткого разговора о делах. Это касается известного мне человека…
– Что случилось? – ледяным тоном спросила я.
– От вас зависит вся его дальнейшая судьба. – Голос Джайв был вкрадчив настолько, что угадывалось: судьба «известного мне человека» зависит на самом-то деле от нее. – Чем скорее вы приедете, тем скорее увидите, что случилось.
В трубке раздались короткие гудки. Я стиснула зубы.
– Так. Мне срочно нужно идти.
Олан внимательно посмотрел на меня:
– Сейчас ночь.
– Вижу.
Пока я лихорадочно одевалась, путаясь в шарфе, Олан скрылся ненадолго в недрах квартиры и появился снова, неся небольшой рюкзак со своими вещами:
– Вместе пойдем.
– Тебе тоже куда-то надо?
Он не ответил.
Я прогрохотала вниз по лестнице и выскочила в палисадник.
Спальный район идеально исполнял свое предназначение. Ни единого огня не было в окнах высоток, свет фонарей синел вдалеке у подножия «китайской стены», под ногами хрустели замерзшие лужицы, и звук этот был неправдоподобно громким в окружающей тишине.
Олан шагал рядом, бесшумный и молчаливый.
На ходу я вытянула за шнурок из сумки бронзовый амулет Миши Пана и повесила на шею, спрятав под куртку. Шнурок оказался длинным – диск закрывал вовсе не область солнечного сплетения, а живот, но это сейчас казалось совершенно неважным.
Мы миновали дворы и пустырь, отделяющий Юбилейный от автострады. Я нетерпеливо вглядывалась вдаль, где маячили огоньки фар.
– Куда едем? – спросил Олан, выходя на проезжую часть.
– Это называется «Замок».
Первую подъехавшую машину Олан пропустил. Вторую тоже. Третью остановил – одну из тех, хищных, которые обычно не реагируют на призывы голосующих на обочине. Олан засунул перебинтованную голову внутрь и чрезвычайно быстро договорился.
Усаживаясь, я увидела наши мелькнувшие отражения в зеркале – молодая женщина с безумным взором и невозмутимый нерусский юноша с обмотанной бинтами головой. Седой, похожий на рептилию человек за рулем то ли куда-то здорово опаздывал, то ли одержим был манией самоубийства: нас вжимало в сиденья и валило друг на друга на поворотах. Водитель, казалось, не имел понятия о светофорах, дорожных знаках и о том, что на некоторых улицах движение бывает односторонним. Но благодаря его безумию мы в рекордные сроки достигли набережной, миновали мост в режиме «низкого полета» и устремились к финишной прямой.
– Это здесь? – спросил Олан, едва появились за поворотом подсвеченные шпили.
Я коротко вздохнула:
– Здесь.
Водитель лихо припарковался у «Замка» и выскочил из машины, будто она сейчас должна была взорваться. Мы вышли следом, автомобиль чирикнул сигнализацией.
Замок сиял огнями, вызывая одновременно мысли о Новом годе, Диснейленде и казино.
– Олан, спасибо, дальше я одна.
Но он, опережая меня, уже направлялся к арке огней перед входом.
– Тебе туда нельзя! – Я догнала его.
Олан шел как танк и на крики не реагировал.
Чертыхнувшись, я схватила его под руку и негромко сказала:
– Тогда слушайся меня, понял? Войдем внутрь – поднимаемся только по четным ступенькам. Вторая, четвертая и так далее. И еще… Олан, мы там встретим людей… так вот, они не ряженые, они настоящие. И то, что там происходит, – это не кино снимают… Это взаправду все, понимаешь?
Олан молча выслушал мой бессвязный монолог, закончившийся просьбой не выпендриваться, дабы не нарваться. На лице его не дрогнул ни один мускул.
– Что такое «выпендриваться»?
– Привлекать к себе внимание совершением поступков, способных причинить вред здоровью.
Олан подумал немного:
– Что такое «нарваться»?
– Причинить вред здоровью посредством совершения действий, привлекающих внимание.
В холле было пусто, из коридора направо, где располагался ресторан, неслась музыка, никаких признаков присутствия Джайв, Ярилла и каких бы то ни было членов Клуба заинтересованных читателей не наблюдалось.
Олан безропотно поднялся по четным ступенькам и, казалось, совершенно не удивился тому, что для охранников и администратора за стойкой мы остались невидимы.
Но внезапно разговаривающий с администратором седой дядька – тот самый, что привез нас, – повернул голову и встретился со мной глазами. Только на долю секунды. Но этого хватило, чтобы догадаться: он нас прекрасно видит, мало того – желает удостовериться, что мы действительно вошли внутрь замка и движемся в комнату наверху башенки.
Олан не задавал вопросов и дальше, на винтовой лестнице, когда я закатала рукав и, поглядывая на полустертые цифры, начала скакать, требуя от него точного повторения моих шагов. Наконец я остановилась перед дверью Серафимова номера и прислушалась. Внутри было тихо. Я достала карточку, отперла дверь.
В комнатах было чисто и пусто, свет я не выключила с утра, предметы располагались там, где я их оставила, но тонкий запах опасности…
– Она была здесь, – сказала я вслух. – Духи.
Олан потянул носом, кивнул.
– Олан, я удивляюсь… Ты не спрашиваешь ни о чем.
– А что спрашивать?
– Тебе не хочется знать, что происходит?
– Мне все равно, что происходит. Это твои дела. Я только прослежу, чтобы тебя никто не обидел, – ответил он и добавил: – Ты не спрашивала, почему Нурлан уехал, а я остался.
Я хмыкнула. Прошлась по ковру, села, не раздеваясь, в кресло. Олан неторопливо снял куртку, аккуратно повесил на вешалку, пристроил рюкзак у стены.
– Хорошо, почему ты остался?
– Из-за тебя.
Я изумленно воззрилась на него. Но ответить не успела.
Дверь отворилась, и я, ожидавшая увидеть Джайв, слегка привскочила.
Безусловно, это была она. Но в абсолютно новом виде: длинное черное платье с узкими рукавами, красные волосы гладко зачесаны назад, диадема с жемчугом на лбу, бледное, строгое лицо, огромные зеленые глаза. Шурша шелком, она прошла в комнату и остановилась перед замершим Оланом. Я почувствовала, как он на мгновение забыл дышать.
Она была прекрасна как огонь.
– О, вы пришли с телохранителем, – сказала она с едва заметной усмешкой. – Присаживайтесь, Олан, не стойте. И не надо так на меня смотреть, прошу вас.
Олан отступил назад, к стене, и уселся на пол рядом со своим рюкзаком. Но отвести взор от Джайв так и не сумел.
– Мне хотелось бы разъяснить некоторые недоразумения, возникшие между нами.
– Между нами нет никаких недоразумений. Между нами война, – глухо ответила я. – И не я ее начала.
– Совершенно верно, не вы, – склонила голову Джайв. – Если говорить о войне, то начал ее Таор Арнет – Серафим – много лет назад.
Джайв изящно опустилась в кресло напротив меня, повела мерцающими зелеными глазами в сторону Олана:
– Вы зря ввязываетесь в историю, которая вас не касается, дорогой мой Олан. Еще не поздно уйти – пока вы не услышали ничего особенного. Если решите остаться – придется потом выполнить условия, которые могут быть для вас не совсем приемлемыми.
– Ничего, я послушаю, – ответил Олан, и Джайв перестала обращать на него внимание, словно он в одно мгновение превратился в предмет обстановки.
– Толкование событий вы восприняли от Серафима, Ирина. Неудивительно, что о многом у вас сложилось превратное представление. Серафим, скорее всего, говорил вам о двух соперничающих организациях, часто употреблял слово «миры», рассказывал душераздирающие истории о борьбе за власть над этими так называемыми «мирами»… Я это слово не люблю, предпочитаю – «территории». Меньше пафоса и гораздо ближе к действительности. Согласитесь, есть разница между фразами «в мой мир проникло Зло» и «кто-то хулиганит на моей территории».
Я согласилась.
– Я постоянно поражалась его умению столь драматично представить работу двух организаций, чьи методы немного различаются между собой, только и всего, – продолжала Джайв. – Задачи Клуба и Центра одинаковы – не допускать бедствий на вверенных нам территориях, вовремя выводить авторов из творческого кризиса и так далее. Это в идеале, конечно. Ваш случай был крайне далек от идеала, почти безнадежен. К чести Серафима, он принял во внимание это «почти» и взялся за дело, хотя любой другой на его месте объявил бы территорию и автора потерянными и закрыл бы проект.
– Как – закрыл?
– Наглухо. Как закрывают дом, предназначенный под снос. Непонятно?
– Допустим, понятно.
– Я рада. Итак, великолепный Таор Арнет взялся за безнадежное дело, но было еще одно обстоятельство – он начал выполнять чужую работу. Точнее – мою. Не удивляйтесь, Ирина, именно я изначально отвечала за эти руинированные пейзажи, за этих обезумевших героев. Именно я должна была вам покровительствовать. Вдохновлять и так далее.
– Вы? Меня? Вдохновлять?
Она рассмеялась, сказала, смеясь:
– Угу. Я примерно так же отреагировала, когда мне поручили это задание: «Я? Вдохновлять? Ее?» Увы, Ирина, вы как автор были мне абсолютно неинтересны, а работа с вами лишена каких бы то ни было перспектив. Серафим слишком любил Антар, не желал понять, что эту территорию давно пора списать за полной негодностью, и упорно поднимал ее из руин и пепла. Я разрывалась между его чокнутыми королями и абсолютно бесперспективным автором… Вы гробили территорию, она гробила вас, и разорвать этот круг не было никакой возможности. Помучившись пару лет, я ушла из проекта и отыскала более подходящую работу.
– В другой организации, – уточнила я.
– Верно, в другой. Таор занялся моим делом сам. Это был вызов, и я его приняла. Вот тогда-то и началось самое интересное.
И Джайв, блестя своими чудными глазами, поведала об увлекательной игре, развернувшейся между ней и Серафимом, игре, напоминавшей шахматную партию, но намного более сложной, ибо каждая фигура на поле обладала собственной волей, да и само поле быстро и непредсказуемо меняло свои свойства. И как это занятно – у каждого из двоих игроков собственный неповторимый облик, своя легенда, свои излюбленные приемы атаки и защиты. И вот игра приблизилась к своему завершению.
Я поморщилась. Шахматная партия – пошлое, избитое сравнение. И самое неприятное – под этим подразумевается противостояние двоих людей, манипулирующих чужими судьбами, в том числе и моей. Но было еще что-то за этим рассказом. Джайв умалчивала о главном, что позволило бы мне понять первопричину происходящего.
– Решающий ход Серафим сделал первым. – Джайв снова улыбнулась. – Он нашел вас.
Я почувствовала, что неумолимо краснею.
– Я знала, что он использует традиционное безотказное средство вдохновить вас – влюбленность, но надеялась, что не успеет. Однако вы жаждали любви, вы были готовы влюбиться и вы влюбились. Он поразил вас с первого взгляда?
Она рассмеялась тихо, мелко, не размыкая губ:
– Он безупречен. Бездна обаяния. Ему удается вызвать у людей нужные чувства с первой же минуты. Особенно у молодых – и не очень молодых – писательниц. Они начинают верить в настоящую любовь… Начинают безумствовать, бросают все, принимаются бойко марать бумагу. Он неизменно добивается вдохновенной и плодотворной работы автора. Простите, авторши.
Драка двух женщин – безобразное зрелище, подумала я, глядя ей в переносицу. Драка двух женщин на глазах у мужчины – зрелище вдвойне безобразное. Я глубоко вдохнула и длинно выдохнула. Спокойно, спокойно…
– Я понаблюдала за вашим идиллическим сотрудничеством и сочла за благо, чтобы королевский советник немного отдохнул. Вы начали писать историю заново, хоть и видели, что в книжке не хватит страниц. И не хватило! – победно молвила она. – Финал вы будете наблюдать воочию. Я для этого вас сюда вызвала.
