Текст книги "Куда пропали снегири?"
Автор книги: Наталия Сухинина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)
– Хотите кофе? – делаю попытку «подружиться» с женщиной: ехать долго, и колючий взгляд мне совсем без надобности.
– Можно...
Мы пьём растворимый, из пакетиков, кофе и уже знаем друг про друга, что одна едет в командировку, а другая – домой. Отоваривалась в Лужниках, успела обернуться за один световой день. Поезд пришёл в Москву утром, только метро открылось – она уже «на Луже», сапог женских двадцать пар взяла, перчаток мужских – тридцать, домашние тапочки, свитера, два мужских костюма, джинсовые сарафаны. Обернулась, и на поезд обратно, домой, в Ханты-Мансийск.
– Теперь надолго хватит... – успокаиваю.
– Что вы, какой там надолго! Сейчас хорошо берут, к зиме всем надо. Я каждые пять дней в Москву езжу.
– Каждые пять дней с такими баулами?!
– Хочешь жить, умей вертеться...
Жалко мою попутчицу. Тягать по метро тяжёлые тюки, жить на колёсах, не поесть толком, не помыться, не поспать. Нелегко зарабатывают люди свой хлеб насущный. Чувство вины в душе, сострадание к сидящей напротив женщине. Мыши на животе хохочут, заливаются, а измученное лицо серо и невыразительно.
Она ушла покурить. Вернулась нескоро.
– Сейчас с мужиками в тамбуре разговорилась. Из Белоруссии. Едут на Север деньги зарабатывать, коттедж какому-то крутому строить. Говорят, большие деньги обещал. Спрашиваю, это какие же большие? Полторы тысячи баксов за три месяца. Ну, мужики, ну измельчали.
– Неплохие деньги, – говорю, – для семьи существенная поддержка.
– Неплохие?! Да я, бывает, за день столько имею.
Вот и разберись, жалко ли мне её теперь. Чтобы зарабатывать так много, можно и баулы «с Лужи» потаскать, и не поспать, и не помыться. Попутчица видит, что произвела должное впечатление. Она достала губную помаду и без зеркала, по памяти, ловко ею мазанула. Закинула ногу на ногу, посмотрела насмешливо:
– А вы сколько зарабатываете?
– По-разному, – смутилась я, – по-разному.
– Деньги человека к жизни возвращают, – принялась философствовать женщина. – Мне говорят, ты, Валентина, крутиться умеешь. Да, умею. У меня цель есть, вот и кручусь.
И она без вступлений стала мне рассказывать про цель. Стучали колёса, горячий кофе согрел и развеселил, спешить было некуда. Окончила торговый институт в Челябинске, пошла в промторговую организацию, но очень скоро поняла, что протирать на этой работе юбки – себе дороже. Знакомствами кой-какими обросла, стала доставать дефицит, конечно, за переплату. Быстро окрепла материально. Вышла замуж. Муж тоже попался «не из инженеров», раскрутились, купили машину, построили дачу, обставили с иголочки квартиру. Родилась дочь. И ей ни в чём не отказывали, жили в достатке. Достаток стал привычным, естественным. А как же по-другому? Поехали своей машиной в Крым. Она хорошо помнит. Ободзинский. «Эти глаза напротив...»
– Сделай погромче, – попросила мужа.
«Эти глаза напротив чайного цвета...» Откинулась на сиденье, прищурила в блаженстве глаза. Только вдруг полоснула по ним жаркая молния, и тепло, противное, липкое, поползло по щекам. На полной скорости врезались в идущий навстречу «Жигуль».
Врач зашивал на её лице швы и матерился. Первое её осознание случившегося: матерные слова и боль.
– Молчи, сдохнуть могла, радуйся. Правда, красавицей уже никогда не будешь, – врач негодовал, дежурство уже заканчивалось, «скорую» встретил у подъезда.
Удивительно, муж отделался сотрясением мозга и лёгким переломом ребра. А она полгода пролежала в корсете в больнице, потом на реабилитации в загородной клинике, потом дома. Стремительно, под уклон, под горочку, посыпались с вершин её благополучия, нажитые умением крутиться «пятаки». Сбережения на книжке «сожрала» больница, врачи беспомощно разводили руками: «С радостью бы, но лекарство очень дорогое». Уж она-то знала расшифровку этих слов. «Нужны деньги? Скажите сколько. Я готова на всё». Сильнейшее потрясение: впервые с палочкой самостоятельно дошла до туалета и увидела в зеркале безобразное лицо с красными шрамами, изуродованной губой. Закричала, забилась в истерике.
– За любые деньги, сделайте что-нибудь!
Продали дачу. Деньги нужны были не только на пластическую операцию, но и на откуп от тюрьмы. Мужу грозил приличный срок, вина его в аварии была установлена, а пострадавший «Жигуль» оказался не промах. Назвал такую сумму...
– Всё, что угодно, только не тюрьма! – она плакала на плече у мужа, а он опускал глаза.
Она уже не раз ловила на себе брезгливый взгляд. Шрамы, они заживали очень медленно... Операция надежд не оправдала. Предательские ниточки, метины страшной беды, прочертили на лице Валентины геометрический незамысловатовый узор. Еле заметный...
– Видите, как меня изуродовало? Но ничего, мы ещё поборемся.
Пришла беда – отворяй ворота. Деньги таяли как снег, и в конце концов истаяли окончательно. Даже мебель кой-какую продали, добрались до шубы, украшений. Отбиться от суда удалось. И когда они с мужем праздновали победу, он вдруг сообщил, что уходит.
– Куда?
– Туда, где меня любят и где я испытал настоящее чувство.
Опухла от слёз. Плакала и удивлялась, когда же, наконец, они выльются все, и она сможет сухим взглядом всматриваться в реалии жизни. А всматриваться было надо. Безденежье настолько зажало её, что она выла по ночам от страха наступающего дня. И – запила. И – загуляла. Случайные поклонники успокаивали её, боль отходила. Она ещё молода, она ещё сможет устроить свою жизнь.
– Надоело вам меня слушать?
– Нет-нет, продолжайте.
Пила долго. И когда уже совсем озверела от угарного похмелья, вдруг трезвым взглядом всмотрелась всё в то же, честное зеркало. Увидела старуху. Жалкую, опухшую. Испугалась.
– Я сильная женщина. Я смогла бросить пить раз и навсегда. Трудно было, обросла собутыльниками. Но послала их всех однажды подальше, и вот уже пять лет ни капли спиртного. Бывает, даже сижу за столом, рядом пьют, а мне хоть бы что. Я сильная...
Правда, она уехала из Челябинска, чтобы начать жизнь с чистого листа. Ей сказали, что в Ханты-Мансийске хорошо идёт торговля. Уехала, оставив квартиру взрослой дочери. Раскрутилась. Начала с малого: шнурков, резинок для волос, ободков, батареек. Дело пошло. На рынке, где она появилась новенькой, сначала насторожились, когда отказывалась посидеть после удачной торговли. Но она стояла насмерть. И – стоит. Теперь не зовут, не приглашают.
– Я сильная, у меня есть цель...
Опять ушла курить. Я смотрела в окно и думала о превратностях судьбы, о том, что человек каждый своим путём идёт к цели. У каждого она своя. Поезд тормознул и, впустив новых пассажиров, раскрасневшихся, с морозца, пошёл дальше. К нам, конечно же, никто не подсел. Купе на двоих. Клетчатые пузатые баулы, по-хозяйски взгромоздившись на верхних полках, отдыхали от московской сутолоки.
– Киров, Вятка по-новому, – весело объявила Валентина. В руках она держала два мороженых. – Угощайтесь. Выскочила, воздухом подышала, – и, лизнув пару раз эскимо, посмотрела на меня уже не колюче и настороженно, а доверчиво, почти по-дружески. – На чём я остановилась?
– На том, что цель достигнута, больше не пьёте.
– Цель не достигнута. Моя цель другая. Я должна, понимаете, должна вернуться опять к тому уровню, на котором была. Перед поездом вещи в камеру хранения сдала, а сама зашла в магазин. Вижу – сервиз. Роскошный, почти пятьсот баксов. А у меня точно такой был, понимаете? Подарить пришлось, когда от суда отмазывались. Ничего, Валентина, сказала я себе, будет у тебя ещё такой сервиз, всё у тебя будет, ещё не вечер...
– А дочь? Она-то как живёт?
– Дочь моя... Ну ладно, всё рассказывать, так всё. Дочь в тюрьме сидит.
У дочери красивое имя Христина. Поступила в институт, но учиться не захотела, пошла работать в бар официанткой. Деньги не ахти какие, но хватало на самое необходимое.
Мать присылала из Ханты-Мансийска «вспоможение», на первых порах невеликое. В прошлом году на Новый год приехала, а у Христины новая шуба, роскошная, из голубой норки.
– Говорю: «Откуда?» Молчит. Вижу колечко на руке с непростым камушком. «Откуда?» Опять молчит.
Потом призналась: стала продавать наркотики. «Мам, я только пару раз, деньги нужны, одеться хочется, я больше не буду». Сказала я ей тогда: «С огнём шутишь, твой бизнес на беде людской замешан, опомнись». Обещала. Уехала в Ханты-Мансийск, а через месяц телеграмма: «Срочно приезжай». Посадили Христину, пять лет дали.
Рука невольно поднялась, чтобы перекреститься.
– Беда, беда, Валентина, помоги вам Господи!
Настороженный взгляд.
– Вы в Бога верите?
Вздыхаю:
– А разве можно в Него не верить?
– Тогда скажите, почему в моей жизни всё так не заладилось? Я ведь работала, не воровала, всё в семью, а муж от меня к другой ушёл, оставил одну с ребёнком. Да и авария эта... Ведь после неё всё вверх дном перевернулось. А Христина? Я же ничего для неё не жалела, игрушки импортные, куртка не куртка, всё с иголочки. Хотела коттедж купить, забрать её к себе, а теперь с передачами раз в месяц в тюрьму наезжаю. В тюрьме она у меня лучше всех одета. Надсмотрщица говорит: «У вас Христина как кукла по зоне ходит». А я отвечаю, что не хочу её терять, что люблю её, она у меня единственная.
– Жаль, что нет у вас ещё ребёнка.
– Был. Ещё до Христины. Но в роддоме на пятый день умер. Подруга посоветовала: «Ты его оставь в роддоме, без тебя похоронят, тогда и забудешь быстро».
– Господи, как же живёте вы с такой бедой?!
Эти слова вырвались из меня, и я испугалась. А Валентина заплакала. Она плакала устало, обречённо, размазывая по лицу краску. Сильная женщина с измученным саднящим сердцем. Вдруг она стала говорить, поспешно глотая слёзы:
– Скажите, что мне делать, скажите! Я ничего не понимаю, почему всё так? Я хочу нормальной жизни, такой, как раньше, я рвусь, уже коттедж присмотрела, а душа не на месте, Христина в тюрьме. За что мне это? Ведь я никогда ничего чужого...
– Вам на исповедь надо срочно. Душа покаяния требует.
– А как это, исповедь?
Рассказываю. Советую не тянуть, пойти сразу же. И всё поведать. Про Христину, про аварию, про коттедж, про клетчатые баулы.
– Не смогу. Я в церковь боюсь заходить, меня оттуда какая-то сила гонит. Хотя очень хочется, если честно. Если бы с кем-нибудь...
– Вы бываете в Москве, давайте пойдём вместе.
– Спасибо. Можно я позвоню вам?
Она нервно ищет на столе зажигалку и уходит курить. А я опять смотрю в окно и вижу вдалеке, на небольшом взгорочке красавицу церковь. Купола синие, кресты золотые. Крещусь и успеваю попросить перед мелькнувшим Божьим храмом вразумления заблудшей и несчастной душе. Саднит она, ноет нестерпимо, и никакие дорогостоящие пластические операции не исцелят эту боль и не зарубцуют эти раны. Никакая манящая цель не отвлечёт израненное сердце. Не обрадуется и не возликует оно, ликование ведомо только покаявшемуся сердцу.
Столько лет жить без покаяния! Как больно и как тяжело. А может быть, та авария на полном ходу благополучия и довольства была единственной остановкой в пути и Господь управил ради спасения души потерпеть боль физическую? А душа-то не вразумилась, душа помчалась дальше догонять ускользающие горизонты, преследовать желанную цель – вернуться в былое. Да разве можно вернуться во вчера? Духовный закон был дерзко нарушен, и как результат – серьёзный сбой в налаженном пути. Уход мужа, беда с Христиной, запои и поиски сиюминутных радостей. Баулы... Ими забиты полки, они и здесь, в купе, занимают не принадлежащие им места, места людей на верхних полках. Смотрю на них и чувствую, как враждебны они, будто чуют, что о них идёт речь. Маленькое тельце, оставленное в больнице ради собственной пощады– так легче забыть. Забыла? Нет, помнит, иначе не плакала бы так горько и так устало. Ведь детская ангельская душа, возлетев в обители неба, плакала и плачет о материнской неизбывной боли. Пощади, Господи, эта боль непереносима. «За что мне это?» – кричит вопрос. И ответ кричит, да только надо захотеть его услышать. И содрогнуться, и припасть к милосердным коленям и вымаливать себе пощаду. Как всё страшно, как всё непросто и как всё промыслительно.
– Не бросайте меня...
Валентина принесла в купе сигаретный дух на крашеных волосах и развесёлой футболке.
– Не бросайте меня...
– Не брошу, – обещаю.
А что ещё я могу сказать своей случайной, неслучайной, попутчице? Рассказываю ей о Троице-Сергиевой Лавре, мы договариваемся, что она оставит на вокзале свои баулы, мы поедем к преподобному Сергию исцелять душу и укреплять дух. Пойдёт на исповедь.
– Страшно...
– Страшно. Но другого пути нет.
Дарю Валентине свой маленький дорожный молитвослов. Со стихами на последней странице. Я писала их гелевой ручкой, убористо, чтобы поместились. Пушкин. «Дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана...» Унылое сердце не видит выхода, не видит смысла, не видит спасения. Но мудрый современник Пушкина митрополит Филарет спорит с ним: «Не напрасно, не случайно жизнь от Бога нам дана...» Два стихотворения. Уныние и вера. Тоска и надежда. Погибель и спасение.
Мне скоро выходить. Через час Верхотурье.
– Не бросайте меня...
И вдруг я понимаю, что через пять дней буду опять ехать в этом поезде, даже в этом вагоне, вот обратный билет, вагон третий, место семнадцатое.
– И я через пять дней обратно в Москву. Этим же поездом. Билета нет, но я найду вас.
Радуемся скорой встрече.
– Я еду в монастырь. Напишите мне имена ваших близких, помолюсь.
Она торопливо ищет листочек, не находит, и на товарном чеке «сапоги женские» пишет имена о здравии. Валентина, Христина... О упокоении...
Боюсь спросить, но всё же спрашиваю:
– А тот маленький, в роддоме, у него было имя?
– Владик, – шепчет она, глотая слёзы и пишет: Владислав.
– Раб Божий, – подсказываю я, – раб Божий...
Выхожу в стылую ночь Верхотурья. Игумен Филипп подхватил мои сумки, повёл к машине. Успеваю оглянуться и вижу сквозь вагонное стекло яркую футболку. Валентина машет рукой. Через пять дней мы увидимся...
Её не оказалось в обратном поезде. Передумала, приболела, изменились планы? Не знаю. «Не бросайте меня...» Ничего не знаю о ней, кроме того, что знаю очень много. У меня не осталось ни телефона, ни адреса, а только маленький клочок бумаги, товарный чек с именами близких ей людей. Я не теряю надежды, я жду. Благослови, Господи, дождаться.
ТЕПЛО ХОЛОДНОГО ИСТОЧНИКА
Как всё-таки удивительно соединяет Господь человеческие судьбы. Что мы знаем об Иоанне Богослове? Прежде всего то, что был он любимым учеником Христа, апостолом, автором четвёртого Евангелия и книги Откровения. На рубеже первого и второго веков почил сном праведника в городе Эфесе в Малой Азии. А спустя несколько веков, на рязанской земле основывают монастырь во имя святого Иоанна Богослова. Кем устроен, какими были его первые насельники – остаётся неизвестным. Но известно другое: святой апостол Иоанн давно и верно покровительствует этой обители. Есть предание, по которому особое расположение любимого Христова ученика объясняется древнейшим событием, происшедшим в Византии. Один мальчик очень хотел овладеть искусством иконописи. Но ему приходилось пасти гусей и единственное, что он мог себе позволить, это подолгу смотреть на чудный образ святого Иоанна над городскими вратами. Мальчик молился и просил Господа о даровании ему художественных способностей. Чистая детская молитва была услышана. Сам Иоанн Богослов явился мальчику-гусарю и водил его рукой, когда писался образ. Прошло немало времени, икона попадает в Иерусалим, и уже оттуда Иерусалимский Патриарх посылает её в дар рязанскому князю. Он-то и основывает Иоанно-Богословский монастырь, а насельники его истово молятся своему небесному покровителю. Он слышит их молитвы. Зимой 1237 года по Рязанщине прошли полчища Батыя, испепеляя на своём пути всё. «Токмо дым, и земля, и пепел» оставался после них. Но чудесным образом обитель уцелела. Монашеская братия в сердечном благодарении отслужила своему заступнику молебен. Дальнейшая история Иоанно-Богословской обители только подтверждала покровительство Христова апостола Иоанна. По его молитвам в окрестных сёлах была прекращена холера, да не один раз, а два. Первый – в 1848 году, второй через четыре года. В селе Пощупово, что рядом с монастырём, был остановлен пожар. А в селе Окаемово – напасть зелёного червя на огороды. Всё сжирал червь, ничем не брезговал – капусту, огурцы, репу. Пришли крестьяне в монастырь, упали в ноги к настоятелю: «Помоги, святой отец». Вынесли чудотворный образ, отслужили молебен. Прямо на глазах произошло чудо: зелёные черви превращались в бабочек и тучами улетали в сторону реки, где и погибали.
Всё это обязательно рассказывают в монастыре приезжающим сюда паломникам. А мне рассказывали уже паломники и советовали: «Поезжай, не пожалеешь». Но всё как-то не складывалась дорога в сторону Рязанского края. Да вот и сложилась.
В небольшом овраге, под горочкой, совсем рядом с обителью, чистым серебром звенит святой ручей. Пока ходила я по монастырскому двору, заметила десятилетнего паломника с пятилитровой, пока пустой, бутылью в руках.
– Ты на источник? – спрашиваю.
– Да, мои родители уже там, а я иконку покупал.
– Проводишь? Я тоже на источник.
Имя паломнику Владик. Он закружил челноком по монастырскому двору. Я за ним. Нырнул в какой-то едва заметный лаз, я за ним. И побежал, только пятки засверкали, под крутую горочку. Уж куда мне за ним... А он, взметнувшись по тропинке вверх, уже машет мне пустой бутылью:
– Догоняйте!
Нет, Владик, нет. Я тихонечко. Я не спеша. И не только потому, что скакание по горам будням моим уже не угрожает, но ещё и потому, что красота места сего заставляет остановиться и низко поклониться Создателю. Изумрудный ковёр из разнотравья у моих ног. Из мелких, некичливых цветочков, весёлых, упругих листиков соткан его узор. Хочется вглядеться в каждую травинку, насладиться радостной гармонией Господнего лета и отпустить истомившуюся душу на весёлый пир весёлого бытия. Как мало в моей жизни таких минут, когда радость – в радость. Всё больше наспех, всё больше вприглядку с повинным за суету сердцем, с опущенной долу головой. А тут небо хлещет синим водопадом в глаза, зажмуриваюсь, а оно не даёт спуску, хлещет... А тут птицы славословят Божий мир, громко, совсем не винясь перед чьей-то дрёмой. А тут – золотая ниточка тропинки в зелени пышного ковра. Можно долго любоваться ею, а можно и поспешить.
– Владик, я к тебе!
Вот уже идём и беседуем неторопливо. Владик рассказал, что перешёл в пятый класс, живёт в Рязани, папа у него офицер, мама – учительница. На источник их уже один раз привозили классом, но купаться не разрешили, только ноги помочить. Но уж сегодня он обязательно нырнёт, уж сегодня...
Я молчу. Говорят, что холоднее источника, чем в Пощупово, в России нет. Не просто холодная вода, а ледяная, дыхание перехватывает. Но зачем раньше времени сообщать об этом юному паломнику? Нас то и дело обгоняют. Все с пустыми бутылками, канистрами. Все какие-то торжественные, радостные, светлые. Всегда вижу такие лица на источниках и по дороге к ним. Праздник духовного торжества. Вот говорят, что глаза – зеркало души. В глазах свет – значит с душой всё в порядке.
В маленьком овраге у святого колодца многолюдно. Умываются, набирают воду домой. Бутылки рядком выстроились на траве, в прозрачной воде отражается солнце. Рядом другая очередь. Из паломников. К святой купели Пощуповского родника. Баня – назвал её мой провожатый.
– Вон там баня...
Правда, похоже. Маленький деревянный домик с низким потолком и тесным крылечком. Стоим в ожидании очереди. Впереди меня две молодые женщины. По милому рязанскому говорку – местные:
– Из Рязани мы. Вот выбрались. Все твердят – Пощупово, Пощупово, такой источник, от ста недугов лечит, а мы не были ни разу. Правда, говорят, вода холодная, не заболеть бы...
– А вы с молитвой, – инструктирует кто-то сзади. -С молитвой не заболеете. А ещё надо было благословение взять.
У меня с благословением всё в порядке. По дороге в Пощупово заехала в Рязанский кремль, в духовное училище. Проректор училища иерей Сергий Трубин рассказал об истории Рязани, мы помолились у мощей святого Василия Рязанского, походили по кремлю. И...
– Благословите, батюшка, в святой источник окунуться.
– Господь благословит.
Потихонечку продвигается очередь. Сзади громким шёпотом наставляет своего благоверного женщина:
– Ты в воду-то не лезь сразу. Помолись святому Иоанну Богослову. Перекрестись, а потом уже в источник. И с головой. Три раза по три.
– Да это целое дело, я лучше совсем не полезу...
– Я те не полезу! А пить кто бросить обещал? Ты зачем сюда приехал, комаров кормить или молиться? За бензин заплатили, отгул взяли, а он – не полезу...
Затихает благоверный. Велика Россия, а отступать некуда.
Да, мне тоже рассказывали, что одна женщина привезла сюда много лет назад пьющего мужа. Жили они в деревне Пощупово целую неделю. И каждый день -служба в храме, акафист Иоанну Богослову, купание в роднике. Потрудились вдвоём на славу и дал Господь силы по молитвам Иоанна Богослова на трезвую жизнь. Много всего чудесного слышала я накануне поездки в Пощупово. Перед операцией на сердце приехал сюда ещё нестарый человек, мне даже имя его назвали – Андрей Платонович. Тоже не наспех, а пожил недельку. Каждый день на родник. Вернулся домой, а врачи руками разводят, говорят, повременим с операцией. Временят уже шестой год. Может, кого-то эти истории удивят. А верующие удивятся удивлению: «А как же иначе?» Ведь по молитвам даётся нам и утешение, и вразумление, мирность души и телесное здравие. А пощуповский родник давно прошёл испытание временем. История его чудес пишется уже не первый век, а докторам со стажем и опытом всегда доверия больше.
Заходим партиями. Партия мужчин. Их очередь. Вошли не спеша, без суеты, без гомона. Как-то подозрительно тихо за тяжёлыми деревянными дверями. Спокойный всплеск воды, второй, третий... Без визга и ойканья, одно слово – мужчины. А вот и первый герой показался. Красный, улыбающийся, бодрый.
– Мой! – восклицает женщина в очереди. – Мой-то самый шустрый, так и знала...
Все смеются, шустрый конфузится:
– Ну заладила...
Один за другим выходят из купальни мужчины. А вот и Владик. Мокрый, взъерошенный, волосы торчком, глаза горят, возбуждён:
– Я три раза по три, с молитвой. Я больше всех окунулся.
– Вода холодная?
– Норм-м-мальная, – ответил уклончиво дрожащими губами.
Господи, благослови! Вхожу и я в деревянную купальню, в полумрак из солнечного света, в прохладу из тёплого летнего дня.
Нас много. Но мы не суетимся у святого источника, всем нам кажется это неуместным и даже дерзким. По одному входим в воду. Первое чувство -огонь. Вода обжигает и пугает. Как в неё? Но сзади стоят и ждут другие. Пересиливаю страх, с крестным знамением опускаюсь в воду. С головой. Три раза. «Святой Иоанн Богослов, моли Бога о нас, грешных!» – шепчу холодными губами. Мгновенно что-то происходит внутри. Проясняется разум, кажется, вижу мир чётче, чем раньше. Вместе с неожиданным теплом, разливающимся по телу, чувствую, что разливается по душе любовь. Силюсь вспомнить какую-нибудь обиду – не могу. Отыскать «за пазухой» какой-нибудь завалящийся камушек – не могу. Новенькой, счастливой и всепрощающей выхожу из ледяной пощуповской купели. Как хочется подольше сохранить в себе этот мир и эту любовь! Вспоминаю, что именно его, Иоанна Богослова, звали апостолом любви. Он учил любви не проповедью, а своим примером. Маленькая частичка любви через века – в моё сердце. Знаю, ненадолго. Удержать это благословенное чувство можно только великим трудом, а немощное моё сердце труда боится. Но даже эта минута, коротенькая, как соловьиная трель, дарованная святым родником – радость. Это мой опыт. А убеждает только он, свой опыт, я знаю, что это в моей жизни – было.
Рядом, прижав к себе букетик васильков, плачет девочка. Её тихонько успокаивает мама:
– Не бойся, Катюша, смотри, все выходят и улыбаются, всем хорошо.
– У тебя сердце больное, а вода холодная, не ходи...
Оказывается, не о себе плачет, за маму волнуется. Вот и ещё один, едва заметный след любви. Молитва апостола, современника Христова и друга, здесь, в глубоком овраге близ рязанского села. Чудны дела Твои, Господи! Не плачь, Катюша, сюда едут за исцелением от недугов, святая пощуповская водичка укрепит мамино больное сердце и твоё сердце укрепит – верой, красотой и радостью. Плачет девочка, а я ничего не говорю ей, потому что разговор её с мамой сокровенный. Он не для посторонних.
Долго сижу на деревянной скамейке у колодца. Не хочется уходить. А люди идут и идут. Сюда – налегке, обратно – гружёные бутылками с водой и раскрасневшиеся от купания. Золотая ниточка тропинки в бирюзовом ковре из разнотравья. Её протоптали ноги тех, кто верит в Божье чудо, в молитву, благословение и любовь. И даже те, кто не верит, находят здесь радость для своего беспокойного сердца. Эта радость -красота Божьего мира, красота русской природы, соки которой способны врачевать, укреплять и успокаивать.
Уже на монастырском дворе вижу знакомый букетик васильков в руках знакомой девочки Катюши. Мокрая косичка, весёлый взгляд.
– Искупалась?
– Совсем не страшно. И мама тоже. Она сказала, что у неё теперь силы прибавилось, она без отпуска работать может.
Маленький крестик на простом шнурке.
– Папа купил. Вон там, в лавке. Вам нравится?
Мне очень нравится. Мне вообще нравятся дети с крестиками на простом шнурке. А если в руках у них ещё васильки и они не боятся холодной воды в святых родниках, это самые лучшие на свете дети.
БРОШКА С МАДОННОЙ
Он бросился к моим ногам. Мела позёмка, стелилась к самым ступням, и мальчик откуда-то снизу, от позёмки, жалобно протянул озябшую ручонку:
– Подайте, Христа ради, на хлебушек...
У меня было с собой большое румяное яблоко.
– Возьми.
– Лучше деньги, – тоненько протянул мальчик, – лучше деньги, мамка хлеба купит.
Побирушка. Профессиональный побирушка. У ворот Троице-Сергиевой Лавры их много. Сидят каждый на своём месте – спившиеся, непривыкшие работать женщины с опухшими почерневшими лицами, нечёсаные мужики с похмелья, инвалиды, жестоко выставляющие напоказ культю или изъеденную язвами голень. Многих я уже знала в лицо, но мальчика видела впервые. Невостребованное яблоко отправилось в сумку, я была уязвлена таким невниманием к моему гостинцу.
– Денег у меня нет, – сказала мальчику твёрдым голосом, – а мамке передай, пусть работает.
– Она не может, болеет, у неё по-женски... – как-то отчаянно выкрикнул мальчик и добавил, зло сощурив чёрные глазёнки:
– Ты жадная, тебе копейку жалко...
Больше я этого «скандалиста» не видела. А недели через две один лаврский монах обратился ко мне с необычной просьбой:
– К нам вчера ночью мальчик прибежал, замёрз, плачет, говорит, дома какие-то дядьки пьют с его мамкой, а его – избили. Он через два балкона спустился – и к нам в монастырь. Барабанил в ворота, всех переполошил. Пока живёт в гостинице. Но надо бы сходить к нему домой, он покажет. Не говорите, что вы из монастыря, придумайте что-нибудь, может, квартиру хотите снять. Нам надо всё выяснить, решить, что с ним дальше делать. Хороший такой паренёк.
Уже вечерело, когда мы вышли с ним из лаврских ворот. Это был тот самый нечестивец, я сразу узнала его. А он меня нет, мало ли прохожих мелькает за день перед его глазами.
– Веди, Сусанин!
Он и повёл. Но повёл как-то странно, петляя по посадским дворам, как маленький хитрый лисёнок, заметая следы и скрываясь от преследователей-охотников.
– Скоро?
– Скоро. Вон за тем домом.
Я хотела взять его за руку, но он решительно её отдёрнул. Пришли. Мальчик остался на улице, я позвонила. Ещё раз, ещё. Никто не открыл. Обратилась к соседям.
– Да здесь не живёт никто. Хозяин умер, а у сына в Москве квартира.
Что-то намудрил мой Сусанин.
– Ну что, поговорили? Мамку мою видели? – мальчик хитренько смотрел на меня, даже, мне показалось, весело.
Поняла, надо клин-клином:
– Видела. Она сказала, что завтра заберёт тебя из Лавры. Хорошая у тебя мамка, красивая...
Лицо мальчика вытянулось от изумления. Он смотрел на меня широко открытыми глазами. Потом, видимо, понял, что я всё придумала, шёл молча, изредка с любопытством на меня поглядывая. Он явно что-то скрывал, но что? Тут я вовремя вспомнила, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок. Мы остановились у киоска со всякой всячиной.
– Можешь выбирать, что тебе хочется. Я угощаю.
Посмотрел с недоверием, насупившись. Потом произнёс как можно равнодушнее:
– Вон ту шоколадку можно?..
– Ещё!
– Жвачку вон ту кругленькую?
– Ещё!
– Орешки, леденец на палочке, нет, два леденца...
Дело пошло веселее. Он понял, что его не обманывают и с интересом изучал приглянувшийся ассортимент. Отправились дальше. Мальчик сам вложил в мою руку свою маленькую ладошку. То-то же... Но – молчал. Как ни выпытывала я у него про мамку, где найти её, где их дом – молчал, обсасывая основательно и неторопливо большой розовый леденец на палке. Правда, на один вопрос всё-таки ответил:
– Зовут-то тебя как?
– Рустик. Когда меня крестили, мамка рассказывала, я попа два раза за бороду дёрнул. Ему больно, он ругается, а я смеюсь. – Рустик залился весёлым смехом, наверное, как тогда, у купели.
– Фантазёр ты. Рустик – имя не православное, не могли тебя крестить. Почему, скажи на милость, ты так любишь придумывать?
Рустик опять зло сощурил глаза. Сейчас как скажет...
– Ну, давай поговорим по душам. Ты ведь меня в другой дом привёл, да? Мамка твоя здесь не живёт, ты всё сочинил. А зря, ведь монахи в Лавре тебе хотят помочь. Ты же придумываешь всякую ерунду.
Рустик в долгу не остался:
– Я знаю, вы из милиции. Вас специально ко мне приставили. Думаете, я ничего не понял? Хотите меня от мамки в детский дом? Не выйдет. Мамка у меня больная, а я – её кормилец...
Потихоньку прояснилось. Рустик привёл меня в чужую квартиру, наверное, недалеко от своей, так как знал, что в этой квартире не откроют. Но почему тогда он убежал ночью от пьяной мамки и её гостей, почему барабанил в ворота, плакал...
– Вы точно не из милиции?
– А ты точно Рустик?
Мальчик засмеялся.
– Вы не из милиции. Те, кто из милиции, шоколадки не покупают. Я мамку свою люблю, она болеет, а когда выпьет, ей легче. Мамка у меня была артисткой, пела. Она и сейчас поёт, когда выпьет. У нас денег нет. Она и сказала, беги в Лавру, скажи, что тебя бьют дома, они приютят, а через две недели я тебя заберу. Две недели поживёшь тут, кормить будут, спать есть где.
