Текст книги "Куда пропали снегири?"

Аслан вошёл во двор. Оглядел его, прибранный, ухоженный. Задержал взгляд на небольшом розовом кусте, усеянном алыми небольшими цветочками. Сел. Тяжело положил руки на новую клеёнку.

– Рассказывай, что-то я ничего не понимаю.

Она рассказала ему всё. Что не ослушалась, нашла человека, вдовца. Что он вроде как и взял её в жёны, да только все эти годы жили они врозь, каждый в своём доме... Элизбар приходил, помогал, но ночью уходил к себе. Долго сидели друг против друга Аслан и Лейла. Уже и вечер опустился в их двор, пришло время зажигать свет.

Через день они устроили хлеб-соль и созвали всех соседей, даже самых дальних, с того края деревни. Зарезали бычка, наварили мамалыги, достали большую бочку вина, сделанного Элизбаром в самый первый год. Аслан сам пошёл к Элизбару и пригласил его. Тот пришёл, сел с краешка стола. Аслан при всех подошёл к нему, крепко обнял. А потом громко объявил:

– Моя жена-сирота. У неё нет ни брата, ни сестры. Вернее, не было. Теперь у неё есть брат. Человек, который оказался очень мудрым и очень добрым. Беда моя подсказала мне отчаянную мысль, а ему она подсказала мысль добрую. Я знаю, почему у Элизбара не хватало времени ввести в дом жену, он берёг её для меня, он хитрил, он откладывал. Своим мужским сердцем он понял другое мужское сердце. Он был чужой мне человек, а теперь... теперь он брат моей жены.

Элизбар смущённо встал, опустил глаза. Вино искрилось в его стакане. То, которое он сделал сам специально для этой встречи.

...Мы сидим на весёлой полянке, под густым алычовым деревом в горном селе Абгархук. Два свежеспиленных кругляша нам за стулья. На одном сижу я, на другом – мой давний знакомый Алексей Акауба. Он высок, кареглаз, статен, хоть и немолод. Здесь, высоко в горах его дом, его семья. Весёлая, проворная жена его Аида накрывает на стол. Сейчас они одни, дети разъехались, дочка Гунда вышла замуж, сын Мазик сдаёт сессию, другой сын Мирон уехал погостить к родственникам. Я знаю эту семью уже года четыре. Всегда с радостью приезжаю к ним, если отдыхаю рядом, на море. Поговорить, подышать ни с чем не сравнимым горным воздухом.

– Вот видишь, какие бывают истории. Если бы где прочитал – не поверил, но это недалеко отсюда было, правда.

Это больше, чем правда. Старики говорят, что традиция братания давно пустила глубокие корни на абхазской земле. На свадьбе всегда назначают брата невесте. Как правило, это уважаемый, проверенный, близкий семье человек, на которого можно положиться. И если, не дай Бог, что-то случается в семье, именно названный брат жены приходит на помощь первым, берёт на себя мужские заботы. Бывает братание и другого порядка. Надо пресечь долгую вражду. Так было, когда враждовали между собой два парня из-за девушки, красавицы Фатьмы. Она не могла сделать выбор, а они уже за кинжалы хватались. Тогда собрались старики на сход. Решили: устроим джигитовку (конное соревнование) и кто победит на ней, тот и будет Фатьме мужем. Но дабы и в дальнейшем не враждовать, благословили старики: «Побратайтесь, не мужское это дело – затаиться во зле». С тех пор соперники – братья. Это было давно, но сейчас в деревне Лидзава под Пицундой живёт Аркадий Джакония, а в посёлке Рыбзавод Валерий Бения. Их деды как раз и соревновались в джигитовке за право жениться на красавице Фатьме. Один из них внук Фатьмы, другой сын брата её мужа. Сами они считаются родными и никто в их родстве ни разу не усомнился.

Слово, сказанное мужчиной, обещание, данное им – крепче и прочнее многих печатей в официальных метриках. Слово мужчины припечатывается навек. И нет такой силы, могущей стереть его из памяти. «Побрей мою бороду», – говорит один абхаз другому. Это значит – я хочу побрататься с тобой. Это как пароль. Почему именно эти слова произносятся? Наверное, брить бороду можно поручить только тому, кому ты очень доверяешь, или брату, что в сущности одно и то же. Этот обычай прочно прижился на абхазской земле. Здесь много братьев, чьё братство не по крови, а по мужскому долгу. Будь то брат, назначенный жене или брат, смиривший в себе гордыню и прервавший своим благородством злую и давнюю цепь вражды.

Не знаю, как вам, а мне очень по душе эта абхазская традиция. Братство – по сути естественное между людьми родство. Все мы братья и отец наш – Господь. Потому можем ли мы враждовать и сводить счёты? Абхазские старики своей властью, данной им прожитой жизнью, пресекают брань между врагами одним твёрдым словом: «Побратайтесь». И не ослушаешься уже и не поднимешь на пьедестал своё «я». «Подожди, – скажут старики, – поживи с наше...» Может быть, именно поэтому не видела я в Абхазии одиноких брошенных людей. Одинокие, конечно, есть, но не брошенные, не забытые. Рыбаки с удачным ловом откладывают часть рыбы в корзину и разносят её по домам, где некому сходить на рыбную ловлю. Брат жене, брат брату, брат бывшему врагу и завтрашнему другу. Нормальная жизнь, в которой мудрость на законном первом месте.

Эта история поучительна. Она подталкивает нас к нашим нереализованным возможностям. Благородный человек всегда образчик. Кто запретит и нам назвать недруга братом, а попавшему в беду человеку определить в братья себя? Жаль, но у нас в России такой традиции нет. Но у нас есть традиция прощать, выручать, забывать зло и говорить «прости » друг другу. Чем это не братание, чем это не образчик благородства, достойный всяческого подражания?

ДВЕ ЖИЗНИ ЕВГЕНИИ РЕВКОВОЙ

На двери в кухню – роскошная штора-макраме. Сложный, замысловатый рисунок, узелки один к одному, ровненькие, тугие. Чувствуется, плела штору сильная, уверенная рука, управляемая тонким вкусом и безупречным чувством красоты. Любуюсь шторой, трогаю тяжёлые, прохладные кисти.

–   Нравится? Оксана плела.

Скрыть удивление не получается. Оксана?! Девочка, с трудом передвигающаяся по квартире, с резкими, нескоординированными движениями рук и тела, с беспокойной головой, удержать которую в покое даже на несколько минут проблематично. Мама привыкла к удивлению и даже чуть устала от него.

–   Да, да, – говорит она, – Оксана... Одно время она очень увлекалась макраме, я килограммами покупала ей нитки, шпагат, знала ассортимент всех московских магазинов. В доме много её работ.

Действительно: сова взирает на меня пристально с одной стены, забавная собачонка с висячими ушами – с другой. В прихожей – рыбка, замысловатые цветы, роскошная ветка то ли сакуры, то ли вишнёвого цвета – всё не просто красиво, а очень профессионально.

–   Неужели Оксана?

ДЦП – обычные буквы алфавита. Но если выстроились они именно в этой последовательности – беда.

Обычно родителям сообщают диагноз ребёнка -детский церебральный паралич – ещё в роддоме, врачи выявляют его сразу. С Оксаной же всё получилось иначе.

Первые роды Евгении Ревковой. «У вас девочка...» Какое счастье! Они с мужем хотели именно девочку, они назовут её Оксана. Но вот, уже пора бы девочке сидеть, а она не держится, падает. «Ничего, девочки садятся позже мальчиков», – успокаивали врачи. Но материнское сердце уловило беду – что-то здесь не так. Только в пять месяцев после долгого хождения по врачам был установлен страшный диагноз – ДЦП. Спасибо профессору Ксении Александровне Семёновой:

–   Мамочка, запасайся терпением. На всю жизнь...

Правда, другие врачи вскоре предложили ей другой вариант, в котором терпение не предусматривалось:

–   Ваше право. Откажитесь от ребёнка.

Не было бессонных ночей раздумий, даже секунды раздумий не было. Евгения и Геннадий Ревковы заступают на вечную вахту родительского подвига. Оксана обретает отчий дом.

Первое, что делает Евгения Федосовна: отказывается от коляски для дочки. Инвалидная коляска решила бы сразу много проблем: ребёнок привыкает к ней, осваивает передвижение по квартире, а потом и по улице. Это проще, но... Пусть девочка чувствует, насколько может, почву под ногами, пусть хоть слабо, хоть на секундочку, касается земли. Мама поднимает лежачего ребёнка и, держа под мышки, сама, согнувшись в три погибели, водит, вернее, носит её по квартире. Потом прогулки стали длиннее и даже – по улице. Спина разламывалась, гудела по ночам, нестерпимо болела, но Евгения отмахивалась от собственной боли, боль дочери покрывала её. Десять лет проносили Оксану на руках, но не дрогнули перед соблазнительными возможностями коляски.

–   Евгения Федосовна, ведь Оксана практически не двигалась, она лежала на спине. С чего вы начали?

–   С массажа. Массировала её руки и ноги, поднимала их, ведь девочка сама не могла. Да, необходим был хороший массажист, но где было взять на него денег? Ведь о работе с таким ребёнком пришлось забыть, жили на одну мужнину зарплату. И я стала массажистом. Десять лет несколько раз в день – массаж. Поднимаю Оксаночкины ноги и массирую, массирую.

–   А ещё что?

–   А ещё я десять лет тёрла ей яблоки. Девочка от яблок отказывалась, а тёртое я ей по ложечке скармливала. Руки в кровь стирала, но приучила Оксану к яблокам. Жаль, недооцениваем мы яблоки, а они чудеса творят. Вот и моя девочка стала энергичнее, веселее, румянец появился.

–   Но не только ведь яблоки ела Оксаночка?

–   Конечно, нет. Я считаю, для детей, больных ДЦП, самое главное – уход и питание. И – воздух. Мы гуляли с ней по нескольку раз на дню, всё на руках, без коляски, да ещё одеть-раздеть надо. Но зато она привыкла трудиться, хоть слабенько, хоть по чуть-чуть, но ножками перебирала. А это уже первая ласточка победы.

Уход и питание. Два кита, на которых долгие годы держалась материнская методика лечения. Евгения крутилась, как белка в колесе. Зажала себя в жесточайшие рамки времени, не могла не успевать – успевала. Кроме обязательных яблок, тёрла дочке свежую морковку, приучала к творогу со сметаной, сто граммов творога плюс сто граммов сметаны, перемешает получше и даёт с ложечки, пусть не за один раз, но за день скармливала. Гемоглобин не просто выправился от такого питания, он даже подскочил. Ну, очень хороший гемоглобин – удивлялись врачи и в недоумении разводили руками. А ещё мясо отварное. Она варила крепкие мясные бульоны, меленько крошила туда мясо, добавляла овощей, получались насыщенные мясные супы. Ни в коем случае не давала бульоны из бройлерных кур. Один врач, когда Оксаночка лежала в санатории, предупредил настрого: бройлерные куры для ребёнка очень вредны, они пагубно действуют на развитие мозга. Летом Геннадий Аверьянович отвозил их в деревню. Уж там Евгения Федосовна пичкала дочку земляничкой с куста, малиной, всяческой свежей ягодкой, на которые не скупится солнечное лето. А ещё... голубями. Да, да, вокруг было много голубей, и Оксана с удовольствием ела голубиный суп, очень питательный и полезный. Старушки местные, сердобольные, советовали поить девочку молозивом, первым после отёла коровы молоком. Попробовали и это. Папа сделал во дворе для Оксаночки специальные брусья и она уже могла понемногу стоять между ними.

Потихонечку девочка окрепла, передвигалась она всё ещё с помощью мамы, но ножки уже ощущали под собой почву и не боялись её, а руки, ещё непослушные, нервные, уже тянулись к яркой игрушке. Очень боялись родители задержки умственного развития ребёнка, нередкого при таком заболевании. Мама учила Оксану различать цвета, выговаривать первые слова. Непросто девочке далось первое слово «мама». Язык не слушался, двигался очень медленно, слова произносились невнятно. Но «мамочка, запасайся терпением. На всю жизнь». Видимо, сознавая, что оно, терпение, необходимо в больших, космических размерах, Евгения Ревкова сразу делает приличный его запас. Все удивлялись ей, жалели её, а она недоумевала, даже роптала:

– Не надо меня жалеть. Моя дочь – и всё, что я делаю, мой перед ней долг, неужели можно иначе?

Можно иначе. Евгения Федосовна отлично знала это. Нередко в порыве жалости ей советовали подумать о себе и отправить девочку в интернат. Да и сама она, повозив Оксану по санаториям, насмотрелась на отказных деток. Думать о себе, конечно же, надо, но при условии, если больше не о ком думать. Ей было о ком. Дочка подрастала, уже надо было определяться со школой.

– Стали ходить по врачебным кабинетам, везде врачи говорят о задержке психического развития и об определении во вспомогательный (для умственно отсталых детей) класс. Даже не обследовав её, уповая только на диагноз. Говорю: «Да вы с ней побеседуйте». Пришли как-то к врачу, а врач картинки семилетней Оксане показывает: «Скажи, девочка, где здесь собачка, а где кошечка». Я не выдержала: «Доктор, -говорю, – она у нас с пяти лет читает, рисует хорошо, с ней поговорить обо всём можно, а вы с кошечками, это уже в два года ребёнку по силам». Нехорошо, наверное, сорвалась, но что было, то было.

Восьмилетнюю школу-интернат Оксана Ревкова оканчивает с отличием. Мама, если бы не мама... Восемь лет подряд, рано утром они выходили из дома и медленно, на неустойчивых ногах, поддерживаемая мамой, шла Оксана Ревкова грызть гранит науки. А давка, какая была давка по утрам! Исхитрились так: впереди в толчее метро шёл папа – торил путь, а за ним вплотную Оксана с мамой. Штурмом брали метро, потом автобус, потом троллейбус. Измотанные, взлохмаченные, приезжали в школу. Папа отправлялся на службу, Оксана – на занятия, а мама оставалась ждать, смысла возвращаться домой не было. Обратный путь проделывали без папы. На переменах мама помогала дочери переходить из класса в класс, а пока шли уроки, бегала по магазинам за продуктами. И обратно домой – троллейбус, метро, автобус. Восемь лет, изо дня в день.

Оксана Ревкова оканчивает школу с отличием. Но этого образования было недостаточно. Сообразительной, способной девочке родители решают дать среднее образование. Обучают Оксаночку на дому учителя из обычной, ближайшей к их дому, школы. Сострадание, жалость, какие там знания! Но мама всё ставит на свои места:

–   Оксане нужны не пятёрки, а знания, прошу вас об этом помнить. И – никакой жалости, ни Оксана, ни я этого не любим.

Учителя не знали тогда, с кем имеют дело. А имели они дело с отличницей, самостоятельно выучившей английский плюс к положенному немецкому, прекрасно рисующей, умеющей вязать и плести макраме, любящей и понимающей музыку.

–   И пишущей стихи, – добавляла мама. – Стихи теперь у нас самое главное.

Да, стихи в жизни Оксаны Ревковой не случайная страница, не временное, как макраме, увлечение. Стихи – её жизнь. Её дети.

–   Когда Оксана написала первое стихотворение и показала его мне, я растерялась, сама-то я не шибко понимаю в поэзии. «Мама, как?» – «Да вроде складно». Но ведь ей нужно советоваться со мной, обсуждать темы, мнением «да вроде складно» не обойдёшься. И занялась я самообразованием, много перечитала стихов, критической литературы, сравнивала, окунулась в мир поэзии по уши.

Теперь мама у Оксаны первый советчик и судья. Вот они, сборники стихов на книжной полке, их четыре. «Исповедь моей души», «Три свечи», «Письма в никуда» и «Осень». На подходе пятый. С ним проблемы чисто материальные: для издания нужны деньги, а денег в их семье всегда было в обрез, только на жизнь и хватало.

Мы говорим с Оксаной о её стихах. Она медленно выговаривает слова, и я ловлю себя на мысли, что о серьезных вещах и надо говорить именно так, взвешивая, обдумывая фразы, не поспешая суетно и не перебивая.

–   Помню своё первое стихотворение. Ехали с мамой к врачу в автобусе, а за окном серебрился снег. Это... было так прекрасно.

Писать Оксане трудно, непослушные руки выводят каракули. Мама купила ей машинку, удобную, дорогую, нажимать на клавиши легче. Оксана печатает свои стихи сама.

На её стихи уже пишут песни, проходят вечера её творчества, на которые собираются друзья и люди, не знакомые с ней, а знакомые только с её стихами. Они удивляются, увидев хрупкую девушку, с трудом передвигающуюся. Оксана Ревкова, вот она какая, оказывается.

–   Один раз по телевизору была передача об Оксане. Всё вроде хорошо, а в конце дали почему-то бегущей строкой фразу «Оксана ищет друзей». И – обвал звонков! Сумасшедшие, сектанты бросились решать Оксанины проблемы одиночества. Да никакого одиночества нет! Не ищет она друзей, их у неё много. Надёжные, проверенные, верные.

–   Но, наверное, самый проверенный и верный из них – мама?

–   Да, конечно, мама. Моя дорогая, моя самая лучшая на свете мама.

Оксане Ревковой сейчас двадцать семь. Маме – пятьдесят два. Двадцать семь лет из них она живёт по принципу «надо». Слово «хочу» исчезло из её лексикона сразу же, как только поставлен был дочке диагноз – ДЦП. Мама стала для Оксаны врачом, массажистом, медсестрой, сиделкой, снабженцем, курьером, поваром, литконсультантом, душеприказчиком, да мало ли ещё кем. Она прожила и живёт не одну жизнь, а две. Одну – свою, другую – дочери. Обе жизни сложны, обе – достойны. Оксана считает себя счастливым человеком. У неё есть дом, где её любят и понимают, у неё есть талант и признание его. Её жизнь состоялась. Но состоялась не сама по себе, а каторжным трудом родного ей человека. Евгения Ревкова забыла себя, забыла свои немощи, запретила себе быть слабой.

Как мало, как непростительно мало говорим мы о матерях-подвижницах, взваливающих на себя тяжёлую ношу детской беды. А эта женщина несёт ношу двадцать семь лет, да ещё умудрилась каким-то одной ей веданным способом обратить тяжесть ноши в радость. Ведь дочь, её единственная дочь состоялась! Всякий ли родитель, имеющий здоровых детей, может сказать эту фразу?

Они много путешествуют. Мама, поддерживая дочь, помогает ей ступать по земле. Уже знакомы им днепровские просторы, черноморский Кавказ, берег турецкий, музеи Петербурга, святые родники и православные храмы России. Вот они, в альбоме хранящиеся фотокарточки, где лягушка-путешественница Оксана только успевает менять наряды: топик и шорты на элегантную бархатную блузку и – наоборот.

Две жизни. Это ведь тоже дано не каждому. Бывает, мы и от одной устаём и тянем лямку земного бытия безрадостно и по привычке, А две жизни? Кто знает, может, это и не крест вовсе, а награда Создателя, как тут разобраться?

Мы сидим с Оксаной в её комнате, и нам хорошо говорится за жизнь. Вслушиваюсь в её медленную речь и привыкаю к ней, всё понятно. Хочу спросить её об очень личном, но всё не решаюсь – кому понравится, когда лезут в душу?

–   Вы хотите о чём-то спросить? – чуткая девушка смотрит на меня серьёзно.

–   Да, да, вот скажи мне, пожалуйста, когда, в каком возрасте ты почувствовала, что ты не такая, как все?

–   А я и сейчас этого не чувствую, – засмеялась Оксана.

Евгения Федосовна хлопочет на кухне насчёт чая.

КУПЕ НА ДВОИХ

Я опаздывала на поезд и привычно корила себя за несобранность. Скорее, скорее... В вагон влетела запыхавшись и облегчённо оглядела купе: с кем суждено мне коротать неблизкую дорогу к Северному Уралу. И увидела женщину в обтягивающих бёдра лосинах и много-много коробок, баулов, безразмерных клетчатых сумок, которыми пестрит наша матушка-столица, принимая и провожая бедолаг-коробейников. Вещи лежали и под столом, и в ногах у моей попутчицы, и даже на двух верхних полках.

–   А если придут пассажиры, тогда как? – удивлённо спросила я.

–   Не придут. Я оплатила три места, – голос у попутчицы был резковатый, с хрипотцой, – так что радуйтесь, у нас купе на двоих.

Радоваться почему-то не хотелось.

Было в женщине что-то вызывающее, неделикатное. Даже лосины, заправленные в чёрные высокие сапоги, даже яркая, просторная, почти до колен футболка с двумя уродливыми мышками на животе. Крашеные волосы уже пробивались честной сединой, небрежно подведённые глаза смотрели колюче. Но – всё, хватит. Мы не выбираем попутчиков.