Текст книги "Куда пропали снегири?"
Автор книги: Наталия Сухинина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
– Прости, отец, меня, грешного, – пал на колени перед старым гостиничным Марин.
– Простить? – старик сжал кулаки и глаза его налились гневом. – Никогда! Моя единственная дочь! Негодяй! Для вас, монахов, навсегда закрыты двери моей гостиницы. Пошёл вон!
Марин вышел в безлюдную ночь. Он шёл по залитой лунным светом дороге к своей обители и горько плакал. Он знал – никто сейчас не увидит его слёз, а у ворот обители они просохнут. А ещё он знал – ему посылается великое испытание, и надо оказаться его достойным.
Да, история эта только начиналась. Утром гостиничный кричал, стучал кулаками уже в обители. Он рассказал о «негодяе и развратнике» Марине, братия крестилась и качала головами. К вечеру разгневанный игумен выгнал Марина из монастыря. Тот вышел. Постоял за воротами, прошёл несколько метров и сел на придорожном камне под монастырскими стенами. Отныне камень этот станет его жильём надолго. Под дождём, под палящим солнцем сидел он у ворот обители.
– Что ты сидишь здесь? – спрашивал его тот или иной паломник.
– Я согрешил и наказан, – смиренно отвечал Марин. Одежда его почти истлела, он стал грязен и худ. Как и следовало ожидать, дочь гостиничного зачала ребёнка.
Когда малыш родился, не умягчилось сердце несчастного деда. Схватил он младенца и побежал к воротам обители. Бросил его перед Марином.
– Забери себе! – крикнул злобно.
Марин забрал. У пастухов, пасших неподалёку стадо, он выпросил молока и кормил им мальчика. Ему приносили старую одежду, и он укрывал ею ребёнка. Братья просили игумена о прощении Марина, но слишком уязвлен был игумен, не мог простить позора, павшего на его примерную обитель. Однажды, когда разразился особенно сильный ливень и Марин, обхватив руками мальчика, прятал его от дождя, братья пошли к игумену с ультиматумом:
– Если ты не простишь Марина и не вернёшь его в монастырь, мы все уйдём отсюда. Ты учишь нас прощать согрешения друг другу, а сам вот уже три года не можешь простить согрешившего и покаявшегося инока.
Игумен внял голосу разума. Марин вновь вошёл в ворота обители. Но не один. Он держал за руку мальчика, который смотрел на него преданными глазами и звал «папа». За самую тяжёлую работу взялся Марин. Таскал воду, скоблил полы и по-прежнему много и усердно молился. А рядом с ним хвостиком ходил мальчик. Марин и его научил молиться, терпеть скорби, работать не покладая рук. Братья всей душой полюбили его...
Дни тянулись за днями, пока не пришёл и этот – последний в жизни Марина. Он умер тихо у себя в келье, братия только через три дня заметила, что нет его в церкви и на послушании. Пошли в келью. Марин лежал бездыханный, а рядом тихо плакал ребёнок. Начали готовить тело к погребению. Стали обмывать и – ужаснулись. Перед ними лежала женщина...
Побежали к игумену:
– Умер брат наш Марин.
– Царствие ему Небесное, – перекрестился игумен.
– Дело такое, отче, – замялись монахи. – Марин-то наш не Марин, а ... женщина.
Долго не мог игумен вымолвить слово. А потом пал на колени, прося у Господа прощения за великое оскорбление человека. Прибежал и гостиничный. Стал рвать на себе одежду, плакать и каяться. На другой день привёл дочь. А дочь его уже несколько лет бесновалась. Не прошла для неё даром клевета на честного человека. Грех изуродовал её красоту, грех превратил её в жалкую немощную старуху. А когда подошла она к телу почившей, слёзы покаяния вырвались из её больной, настрадавшейся души. Рассказала она всё, что было. Узнали правду монахи, игумен и старый гостиничный. А маленький мальчик смотрел на всех своими чистыми глазами и ничего не понимал. Но когда мать хотела забрать его, он отдёрнул руку. С тех пор он остался в обители, вырос, принял постриг и ещё долго жил среди братии, удивляя её своим благочестием и смирением.
Вот такая, почти невероятная история. В ней каждое слово – правда, хотя нам, живущим в сем лукавом и лицемерном веке, трудно поверить в рассказанное. Уж больно всё просто, банально, а вместе с тем загадочно и удивительно. Но за свои подвиги преподобная Мария, звавшаяся при жизни Марином, была причислена к лику святых. Жития святых, составленные Димитрием Ростовским, содержат описание её жизни с детства до блаженной кончины.
IV век сокрыт от нас плотным слоем событий, имён, знамений, войн, интриг веков последующих. Жизнь преподобной Марии лишь маленькая весточка, прорвавшаяся оттуда, из «прекрасного далека» в нашу бурлящую страстями жизнь. Она напомнила нам, что люди, жившие так давно до нас, были по сути дела такими же, как мы. Они и клеветали, и гневались, были жестокосердны и распутны. Но они были и чисты, и жертвенны, и смиренны. Они были прекрасны. Свидетельства тому их поступки, сделавшие их святыми. А святость, она не знает границ ни времени, ни пространства. Она – удел избранных. В церковном календаре есть дни памяти преподобной Марии, «подвизавшейся в мужеском образе под именем Марина, и отца ея преподобного Евгения». Есть и молитвы этим угодникам Божьим. А если так, то стоит ли скорбеть из-за того, что даже самый примерный отличник не скажет, где она, эта маленькая провинция Вифиния, давшая миру маленькую, но прекрасную жизнь, эхо от которой разнеслось на долгие и томительные века?
СИМЕОНОМ ЕГО ЗОВИТЕ
В далёком селе Утёвка Самарской губернии жил в конце прошлого века удивительный подвижник Григорий Журавлёв, уродец, родившийся без рук, без ног и зубами писавший чудные иконы. Я рассказывала вам о его таланте и силе духа в одном из материалов. Как хотелось побыстрее увидеть его иконы в Утёвском храме, но храм был закрыт. Мне показали дом батюшки, отца Анатолия, пошла к нему за ключами. Но батюшки дома не оказалось.
– Придёт скоро, подождите, отпевать уехал в соседнюю деревню, – объяснила матушка.
Стоит на крылечке и объясняет. Вдруг кто-то невежливо отодвинул меня плечом и перед матушкой выросла мужская фигура.
– Привёз вам, матушка, маслице от святого Симеона Верхотурского, вот иконочка, к мощам приложенная, а вот несколько картошин с той святой уральской земли. Посадите, будет вам картошечка от самого праведного Симеона.
Услышав слово «Верхотурье», я обрадовалась. Несколько месяцев назад иеромонах Филипп из Троице-Сергиевой Лавры по благословению Святейшего Патриарха был направлен туда наместником Свято-Николаевского монастыря, где покоятся мощи праведного Симеона Верхотурского.
– Вы из Верхотурья? – спросила мужчину.
– Нет, я здесь живу, в Утёвке, при храме, а туда ездил помолиться.
– А отца Филиппа видеть не пришлось?
– Как же, как же, видел, даже исповедовался у него. Вот она мне, нечаянная радость. Расспрашивала я
об отце Филиппе уже в небольшой, тёплой сторожке. Мой новый знакомый, раб Божий Владимир, заварил горячего чайку, вот и беседуем не торопясь.
– Я ведь в Верхотурье давно собирался. Там раньше колония была для несовершеннолетних. Сидел я в ней, срок отбывал. А к Господу пришёл, душа не на месте, узнал, что там монастырь возродился. Просит душа поехать туда, и там, именно там покаяться в многогрешии своём. Вот и выбрался. Остаться хотел при монастыре, но отец Филипп пока не благословил, не время, рано.
Приехал батюшка. Открыл храм. Стал показывать иконы, фрески, писанные Григорием Журавлёвым зубами. Вот справа едва заметный, почти стёртый временем лик. Святой...
– Симеон Верхотурский, – объясняет батюшка. – Великий угодник Божий, на Урале подвизался.
Всматриваюсь в едва заметные контуры, делаю поклон. Благослови, праведный угодник, приехать в намоленные тобой края. Вот так и получилось, что Самарская земля помогла узнать о святом далёкого Урала. Чудны дела Твои, Господи!
...Хроника далёких богоборческих лет. Бодрым шагом, чётким строем идут колонисты по территории бывшего монастыря. Улыбаются. Видно, дано было им строгое указание – улыбаться. Кино всё-таки, история. Всматриваюсь в лица, вдруг увижу того самого Владимира из Утёвки, да разве узнаешь, столько лет прошло. За колонистами обшарпанные высокие своды, вывеска «Здание аварийное, опасно». Это Крестовоздвиженский собор. Я смотрю хронику в маленькой келье, благословлённой наместником монастыря игуменом Филиппом мне под временное жильё. А в окно, чуть только штору отодвинуть – собор! Тот самый, Крестовоздвиженский, огромный, третий по величине в России. «Здание аварийное». Вчера заходила в него, гулкая тишина, запах свежей краски. Недавно посетил обитель Святейший Патриарх. Патриаршая служба проходила именно здесь. Вот она, история. Кем пишется она? Кем вершится? Мощи праведного Симеона Верхотурского в другом, Преображенском храме, справа от царских врат. Три невысоких ступеньки к скромной раке. Делаю три земных поклона и припадаю к мощам, испрашивая благословения у святого Симеона на завтрашнее путешествие к местам его молитвенных подвигов. Благочинный монастыря иеромонах Митрофан сказал:
– Завтра утром отправимся...
Село Меркушино. Нам надо туда. Пятьдесят с лишним километров от Верхотурья.
Мало что известно нам о родине Симеона, о его родителях и откуда пришёл он в эти северные земли. Говорят, принадлежали его родители к почётному сословию дворян, были благочестивы, усердны в воспитании сына. Неизвестен даже год рождения святого, взята дата приблизительная – около 1607 года. Но богатство, звания, почести – это ли достоинства для богобоязненного сердца? Уходит Симеон подальше от мирских треволнений, подальше, подальше, в Сибирскую страну, сплошь заселённую полудикими инородцами, к холмам, покрытым вечнозелёным кедром, скалистым горам и холодным рекам. В селе Меркушино был храм святого архистратига Михаила, здесь-то и стал подвизаться праведный Симеон в посте и молитве. Но жилья своего у него не было, ходил из дома в дом, не иждивенцем, нет – портняжничал. Высокороден был, а не брезговал крестьянскими хатами и простым портновским ремеслом. «Шубы с нашивками» – его основной «ассортимент». Кров и простая пища – плата. А если уж кто «зело» довольный ладно скроенной шубейкой хотел отблагодарить святого сверх меры, праведный сие не позволял: уходил потихоньку из дома и селился в новом месте. А ещё ловил рыбу. Верстах в десяти от Меркушино, подальше от людских глаз, под развесистой елью удил рыбку святой Симеон, но не богатого улова себе вымаливал, а ровно столько, сколько хватит пропитаться.
Крест на холодном ветру. Берег Туры, безлюдный, неприветный.
– Выходим.
Отец Митрофан ведёт меня почти к самой воде. Большой камень, гладкий от колючих ветров, виден издалека. Встаём на него, смотрим на серебряный речной глянец.
– Вот здесь, с этого самого камня, праведный Симеон ловил рыбу... С этого самого камня...
До Меркушино уже недалеко. Мы-то едем, а праведный Симеон ходил по этой земле пешком. Проповедовал слово Божие. Тихо, просто, задушевно. Язычники местные слушали его с вниманием, вразумлялись, тянулись к истине Христовой. Но небольшими годами отмечена была жизнь праведника. Скончался Симеон около тридцати пяти лет от роду. Похоронили его меркушинцы у церкви.
Выходим...
Новенькая церковь. Подворье Ново-Тихвинского женского монастыря. В храме безлюдно, служба уже закончилась. Теперь, так уж определено Божиим промыслом, могила праведного Симеона в самом храме, под иконостасом, почти под алтарём. Как случилось так? Прошло пятьдесят лет, как почил меркушинский праведник. Память о нём начала изглаживаться. И вот происходит великое, неслыханное доселе чудо. Гроб со святым Симеоном стал... выходить из земли, подниматься, вот уже и показался он поверх могилы. Сквозь щели гробовой крышки увидели местные жители нетленные останки святого. Кто он? Как имя праведника, никто не знал. Но исцелений было так много, что никто не сомневался в святости обретённых мощей. Но чьи же всё-таки это мощи? В 1695 году отправился в Верхотурье Тобольский митрополит Игнатий. Путь его лежал через Меркушино. Рассказали митрополиту о чудных исцелениях от нетленных мощей неизвестного праведника. Митрополит благословил разыскать старого жителя села. Привели согбенного старца.
– Родом святой из российского отечества, породы дворянской, странствовал в Верхотурском уезде. А вот имени его не упомню...
Собрал митрополит Игнатий на молитву православный люд. Давайте усердно молить Господа, дабы открыл имя новоявленного праведника. А по дороге в Верхотурье, отъехав семь вёрст от Меркушино, услышал явный голос:
– Симеоном зовут его! Симеоном зови его!
Вскоре митрополит получил радостное известие от меркушинского священника Иоанна. Тот увидел сон, в котором он стоял в церкви над гробом и недоумевал, как поминать праведника. И услышал голос: «Поминайте его Симеоном!» Так, чудным образом, было открыто имя святого. Мощи освидетельствовали, а чудеса и исцеления продолжались.
Три ступеньки вниз, под иконостас. Стоим у могилы праведного Симеона. Монахиня подворья сдвигает тяжёлую крышку, заглядываю в глубину могильной темноты. Зеркальная, застывшая гладь. Что это?
– Вода. Вот уже несколько веков из могилы Симеона Верхотурского сочится вода. Иногда её больше, иногда меньше. Сейчас совсем немного, видите? Водичка святая, целебная, несколько лет находясь в сосуде, она не подвергается порче. Много страждущих сюда приезжают, молятся, и даётся им по вере.
В сентябре 1704 года святые мощи праведного Симеона прибыли в Верхотурье, в Николаевский мужской монастырь. Со всех краёв Урала, Сибири потянулись к ним страждущие. Мне удалось поговорить с одной старой жительницей Верхотурья, дом её родителей стоял на столбовой дороге. Девочкой была, а помнит, как шли в сторону монастыря больные – хромые, слепые, убогие. Дорога скорби, печали, горьких слёз. А обратно? А обратно шли исцелённые! Славили Господа, Его угодника Симеона, громко пели, охотно рассказывали о дарованных им чудесах. Только пришло время, опустела дорога, поросла быльём, а мощи святого праведника отправились в горькое скитание по взбудораженной России.
Вечером, вернувшись из Меркушино, я вновь зашла в Преображенский храм. К мощам. После нашей поездки по местам его жития и духовных подвигов он стал мне ближе и роднее. Водичка святая с его могилки припасена, тропарь ему почти наизусть выучен: «Мирского мятежа бегая, все желание обратил еси к Богу...» Теперь с особым упованием на силу его молитвы припадаю к святой раке.
У раки инок Далмат.
– Батюшка, когда же наконец? И он говорит мне:
– Сегодня.
Это мы – о встрече. С утра до вечера отец Далмат на ногах. А поговорить так необходимо.
– Вы уж обязательно побеседуйте с отцом Далматом, – благословил наместник. – Он у нас на особом послушании у праведного Симеона.
Долгожданная беседа. Мерцают огоньки свечей, кротким вздохом вторят им лампадки. Совсем рядом, только руку протяни – рака с мощами. Никого в храме, закончилась служба, завершился день.
– Святые мощи в Нижний Тагил увезли. Подальше с глаз, в музей, в запасники. Мне тогда лет семь было. Ремонт в музее затеяли, мощи вынесли под лестницу да и забыли, видно. А праведный Симеон стал многим в Тагиле являться, звать к себе. Молва-то быстро разнеслась. Пошли верующие в музей. Билет купят и прямиком к праведному Симеону. Стоят, молятся про себя, а момент выберут и приложатся. И мы с матерью пошли. Я с детства о монастыре думал, но скрывал от всех, насмешек боялся. А мать к мощам подвела и шепчет: «Проси, чего хочешь». Я и взмолился: «Праведный Симеоне, помоги мне монахом стать». Мать спрашивает: «Попросил? » Да разве скажу, это была наша с Симеоном Верхотурским тайна. Мать тогда решила попросить смотрительницу, чтоб мощи открыла. За три рубля. Открой, говорит, что тебе стоит, заплачу, не бесплатно. А смотрительница атеистка ярая, какие ещё мощи, что за мощи, шумит, волнуется, мать и сама не рада. Убежали мы. На другой день отправились на разведку, а гардеробщица нам шепнула: «Нет мощей, увезли их в Свердловск». Вот ведь как быстро «под арест» взяли Симеона праведного.
Но мысль о монастыре не покидала мальчика Васю. Едва подрос, повезла его мать в Свердловск, хотела определить где-нибудь при храме, тяжело ей было одной с двумя детьми. Определила. И именно при том храме, сама того не ведая, где хранились мощи праведного Симеона. Опять стал молиться Василий: «Помоги мне, святой угодник, попасть в монастырь». Четыре года жил при мощах, при храме. Бывало, придёт ночью в храм, встанет на колени перед ракой и молится... Восемь лет назад мощи праведного Симеона отправляются к месту своей первой «прописки» – в Свято-Николаевский монастырь. Василий провожает их со слезами. Ему предлагают ехать следом за мощами, но он остаётся в Свердловске рядом с тяжело больной матерью. До срока. До особого Божьего промысла.
– Тяжело было, наверное, провожать праведного Симеона?
– Да, нелегко. Но ведь чудо случилось, когда раку с мощами выносил. Рака-то встала и минут пять стояла в воздухе. Ни с места. Прощался Симеон праведный с храмом.
– Как вы почувствовали это?
– А как не почувствовать? Поднимаем их, а они ни с места. Я уже и с силой дёргаю, никак. Один священник понял, что произошло. «Что, Василий, – спрашивает, – встали мощи?» А у меня ком в горле. Стали читать акафист, и только после этого мощи «пошли ».
Через 63 года после изъятия они вновь возвратились в Верхотурье. Но не было рядом с ними верного послушника Василия, пока не было. Пути Господни водили его в Дивеево, в Москву, наконец, приехал он помолиться в Верхотурье. И остался. Здесь, у раки, принял постриг с именем Далмат.
Уже пятый год инок Далмат стоит у раки. Тысячи людей проходят перед ним, и он, как никто другой, видит силу молитв перед мощами и чудеса исцелений. Сам он был исцелён праведным Симеоном дважды. Заметили, что особенно помогает праведный больным глазами, а ещё при немощи рук и ног.
Святого Симеона Верхотурского хорошо знают на Урале и в Сибири. Едут в Свято-Николаевский монастырь паломники из Челябинской области, из Екатеринбурга, Нижнего Тагила, Тобольска. Но Россия большая, а святыня эта не только уральская, а общероссийская. В монастыре готовы встретить паломников из самых разных уголков, дать кров, пищу, встретить у мощей Симеона Верхотурского с братским расположением и христианской любовью. После того, как монастырь посетил Патриарх, количество паломников резко увеличилось, о Верхотурье узнало много православных.
Запомните, Симеон имя ему, Симеоном его зовите...
ТРИ КРАСНЫХ РОЗЫ В ТОНКОМ ХРУСТАЛЕ
Давно уже, года три назад, не меньше, я увидела эту женщину впервые, выхватила взглядом из группы прихожан ближайшего к моему дому храма. Она выделялась среди них: высокая, с прямой спиной, в строгом чёрном платье. Напоминала то ли дрессировщицу, то ли оперную певицу. Женщина стояла, как натянутая струна, устремив взор к алтарю. Старушки поблизости тоже стали на неё посматривать.
Я не сразу заметила в руках у женщины большой пластиковый пакет в чёрно-золотую полоску. Пакет был, видимо, тяжёлый, и женщина поставила его у ног.
К концу службы она стала тихонько, стараясь не шуршать бумагой, вытаскивать из пакета какой-то предмет. Заметив мой взгляд, попросила:
– Помогите, пожалуйста. Никак не справлюсь.
Она сказала это, будто извиняясь, сердечно, просто. Мы стали вместе разворачивать бумагу. В ней оказалась ваза. Да, да, большая, тонкого хрусталя ваза, вся какая-то воздушная, искрящаяся.
– Я хочу подарить её храму, – шепнула она. – Но не официально, а незаметно. Посоветуйте, как...
– Поставьте, и всё, куда вам хочется. Кому какое дело.
– Я тогда к этой иконе поставлю, «Споручница грешных». Я её давно искала, мне подсказали, что есть она в этом храме.
– Жаль, цветов нет, – вздохнула я, – без цветов у иконы...
– Я принесу, я куплю. Хотела сразу, да тяжёлая сумка, неудобно. А вы, может, пока водички нальёте?
Конечно, я сходила за водой. Налила в вазу два больших ковшика. А тут и она вернулась с тремя прекрасными розами на высоких крепких ножках. Розы были красные. Женщина бережно поставила их в воду, чуть-чуть отступила, посмотрела, будто оценивая работу, и только потом подняла глаза к иконе, перекрестилась.
– Вот так, хорошо, – сказала тихо. Вышли из храма вместе.
– Вам в какую сторону? – спросила она.
– Недалеко, за рощу.
– Жаль, мне в другую.
– Я могу проводить вас. Как раз сегодня никуда не спешу.
– Проводите. И, правда, грех домой торопиться, такой чудесный, такой несуетный вечер.
Несуетный вечер. Мне очень понравились её слова. Их мало, несуетных вечеров, в нашей жизни. Как правило, вечера оказываются без вины виноватыми в наших абы как прожитых днях. Мы накапливаем к вечеру безалаберность своих и чужих поступков, огрехи дня, усталость, раздражительность, неоплаченные ближними счета и превращаем вечера в судорожное латание дыр, в торопливую подготовку к марафону дня грядущего. Но бывают, бывают особые вечера. Они запоминаются, потому что их немного. Они как особой раскраски камушки в ожерелье. Куда-то уходит многозаботливость, остро обнажается смысл нашей маленькой жизни, которую мы живём взахлёб, торопим и подгоняем. Время величественно опускается над нами и дарит нам великодушно мудрость. Ненадолго, всего-то на один вечер, но как он хорош именно этим!
Тот вечер таким и был. Я не спешила, душа мгновенно настроилась на редкую, высокую ноту, на мелодию чужой жизни. Обычно так: до себя бы. Сегодня: как интересны, как удивительны люди. Мне показалось, что и женщина переживала нечто подобное. Не торопилась и пила по глотку эту неспешность, радовалась каждому медленному шагу по притихшей к вечеру небольшой роще у старой церкви.
– Меня зовут Анфиса. Бабушка настояла, чтобы родители назвали меня именно так в память о её сестре, уехавшей из России в Аргентину. Всю жизнь рвалась обратно – не пускали, так и умерла на чужбине.
– Анфиса – это ведь с греческого «цветущая». Бабушка будто знала, что Господь наградит вас красотой.
Анфиса улыбнулась. Так улыбаются люди, привыкшие слышать в свой адрес похвалу. Жизнь её мужа, наверное, спокойной не назовёшь. Я сказала ей об этом, она вскинула на меня свои печальные глаза:
– Я живу одна и никогда не была замужем...
Удивительно. Она не производила впечатления одинокой женщины. Таинственной – да, но только не одинокой. Видимо, моё удивление не осталось незамеченным. Анфиса, она и отчество назвала – Сергеевна, ещё раз грустно улыбнулась:
– Сегодня у меня особый день. Единственный раз в году, когда я позволяю себе говорить о человеке, которого люблю. Вернее, думать о нём с утра до вечера: говорить-то особенно не с кем. А сегодня... Можно я вам про него расскажу?
– Расскажите. Я буду слушать и попробую понять.
Анфиса Сергеевна долго молчала. Мы медленно брели по роще, думая о своём.
– Когда я была молодая, то переживала, что у меня нет детей. Теперь вот смотрю на современных мам и не перестаю ими восхищаться – сколько терпения, сил, здоровья надо, чтобы вырастить ребёнка. А ведь у многих не по одному. Как непросто, – Анфиса вздохнула. Она будто раздумывала, не решалась начать разговор о главном. И вдруг сказала тихо, почти буднично:
– А у меня тоже есть ребёнок. Его зовут Георг, он латыш, но говорит по-русски свободно. – И заторопилась, – он очень славный, глаза голубые, весёлый и очень умненький. Уже в пятом классе.
Она стала говорить быстро, будто села на любимого конька. Впрочем, каждая мать всегда с удовольствием рассказывает о своём ребёнке. Вот и Анфиса, наверное, родила поздно, да ещё без мужа, ведь сказала же, что замужем не была.
– Он не мой. Это сын человека, которого я люблю.
Теперь уже мы заговорили о главном.
Как-то раз – ей было тогда восемнадцать лет – родители, оба врачи, пригласили на семейное торжество коллег. Среди них был молодой хирург, только после института. Он увидел Анфису и уже через неделю просил её руки. Родители были не против, но сказали, что решать она должна сама, не маленькая. Анфисе Олег нравился: умён, начитан, хорошо воспитан и старше её на десять лет. Анфису закружила первая любовь. Но скоро Олег уехал на год в загранкомандировку – заработать денег для будущей семейной жизни, а Анфиса через неделю уже успокоилась. «Я не люблю его, я, оказывается, его не люблю...» Да, она ждала любви необыкновенной, знала, бывает так: без любимого человека задыхаются, жизнь скучна, если его нет рядом, а она – она ходила в бассейн, ездила на пикники с приятелями, а ещё сидела за учебниками, готовилась поступать в иняз.
Экзамены в институт Анфиса сдала блестяще. А когда Олег позвонил, поздравил, назвал «моя умница», сказал, что скучает, она решила: пора ему узнать правду:
– Я не буду твоей женой. Я не люблю тебя, Олег.
Кто не ждёт любви в юности? И она ждала. Ждала и прекрасно понимала, что не останется одна, много ещё «Олегов» предложат ей руку и сердце, и она выберет своего, единственного... На курсе Анфиса считалась самой красивой девушкой. Её расположения добивались многие, она ещё со школы привыкла ловить восторженные взгляды молодых людей.
Со временем, пережив период свадеб своих подруг, она вступила в пору их разводов, так и не создав собственной семьи. Особенно горевали родители: их единственная дочь, красавица, умница и – одна. А нескладные, невзрачные и недалёкие её подруги -все при мужьях, катают коляски в скверах. Анфиса не страдала, понимала, что проблемы, как таковой, не существует, стоит ей только захотеть... Но вот – не хотела. Вернее, хотела. Любви. Той самой, необыкновенной, о которой мечтала девочкой в старших классах.
А годы, они бегут себе под горочку и бегут. И Анфисины бежали. Сначала умер отец, так и не дождавшись внуков, потом угасла не перенесшая утраты мама. Одиночество навалилось сразу. И тогда Анфиса решилась. Она уже работала в большом проектном институте переводчицей французского, много ездила. «У вас прекрасные внешние данные...» – любил повторять ей начальник и охотно отправлял в самые ответственные поездки. Она сопровождала иностранные делегации, переводила на деловых встречах, шеф несколько раз брал её с собой во Францию, но ни разу, надо отдать ему должное, не претендовал на близость – был стар и мудр, понимал, что роль карманной переводчицы не для Анфисы. Но зато остальные... Она хорошо изучила сценарий каждой своей командировки. Когда она переводила, то невольно наталкивалась на особый, «специфический», мужской взгляд. Было в нём откровенное рассматривание красивой женщины, приценивание к ней. Потом, как водится, незатейливый комплимент. Звонок в номер. Сейчас он пригласит её в театр, потом в ресторан поужинать.
– Не сочтите за дерзость, но сегодня премьера, мне оставили два билета.
– Простите, мой вечер занят...
– Но мог бы я надеяться...
Набор дежурных фраз. Анфисе было скучно слушать их, она научилась вежливо отказывать. А тут не отказала. Человек этот уже несколько раз приезжал к ним в институт из Парижа. Был он русский, эмигрант в третьем поколении, предприимчив, богат. Он тоже начал с того, что пригласил её поужинать. Она надела своё чёрное бархатное платье, ниточку жемчуга. Подошла к зеркалу, на неё смотрело красивое лицо решившейся на всё женщины. Он довезёт меня до дома. Я приглашу его на чашечку кофе... Нет, не пригласишь. В глазах женщины, в которые она пытливо всматривалась, не читалось волнения. Приглашу!
Он вошёл в квартиру и уже в прихожей, помогая ей снять плащ, задержал руку на её плече. Она не отстранилась...
Утром она проводила его до двери, подставила щёку для поцелуя. Помахала с балкона... Всё. Больше он сюда не приходил. Она научилась ограждать себя от поклонников, оградила и на этот раз. Наверное, тот респектабельный мужчина был женат, она и не претендовала на него, просто хотела проверить себя, понять, смогла бы она отступиться от мечты о большом, настоящем чувстве. Оказалось – нет. А раз так, зачем стремиться к тому, к чему нет желания? Должна ли она кому-нибудь, спросит с неё кто-нибудь за то, что не захотела размениваться?
Мы бродили по одной и той же тропинке. Доходили до крайней берёзки и, не сговариваясь, поворачивали обратно. На другом её конце был небольшой прудик, за которым рвалась к небу маленькая церковная колокольня. Получалось – церковь была то впереди нас, то оставалась за спиной, так и ходили.
Она поехала отдыхать на Рижское взморье, знакомые дали адрес в Юрмале: можно поселиться недорого. Жила, наслаждалась покоем, дышала особенным балтийским воздухом, пила кофе в маленьком ресторанчике на берегу.
Он сел за столик напротив, седой человек с утомлённым бледным лицом в спортивном тёмно-синем костюме, белых кроссовках. Она вдруг почувствовала к нему жалость. Он жадно выпил стакан минеральной воды, откинулся на спинку стула, тяжело вздохнул.
– Вам плохо? – она участливо поднялась навстречу.
– Сердце прихватило, – сказал он глухим голосом.
– Я сейчас, у меня с собой валидол, – Анфиса открыла сумочку, щёлкнула замком косметички.
Мужчина послушно взял из её рук таблетку. Она вернулась за свой столик, а он сидел, отвернувшись к морю, молчал. Потом подошёл к стойке, купил коробку конфет:
– Это вам за моё спасение. Очень вам благодарен, отпустило. Можно мне присесть с вами?
Они стали говорить о капризной погоде, о том, что отдыхающих здесь стало совсем мало. Оказалось, Петер художник, всю жизнь прожил в Юрмале, у них с женой маленький сын, Георг. Поздний ребёнок – детей долго не было.
– У меня замечательная жена, она работает в библиотеке. Георга обожает, да и как его можно не обожать, – он полез в карман, открыл бумажник. – Посмотрите, это наше солнышко, – с маленькой фотокарточки смотрел озорной мальчик с пухлыми губами, очень похожий на отца.
– Папин сын.
– Правда? Вы в самом деле считаете, что он похож на меня? – Петер обрадовался, благодарно посмотрел на Анфису.
– А у меня нет детей, – вздохнула она.
– Не теряйте надежду, у жены тоже долго не было. Я её столько по врачам возил, помогло. В Москве есть профессор, хотите, дадим адрес, может, вам с мужем повезёт.
– У меня и мужа никакого нет...
Петер недоверчиво посмотрел на Анфису:
– Такая красивая и одна. Непорядок это...
Анфиса засмеялась:
– Была красивая, а теперь женщина пожилого возраста, детей заводить уже поздно.
– Никогда не поздно, – Петер строго на неё посмотрел. – Знаете что, я вас со своей женой познакомлю. Она вам понравится, будете вместе на море ходить. А то, что вы одна...
Анфиса легко согласилась. Этот человек удивительно располагал к себе. Он совсем не претендовал на флирт с ней, был прост и искренен.
Они ещё посидели, выпили по чашечке кофе. А наутро прибежал Георг и сказал, что тётю Анфису родители вечером приглашают в гости. Это был чудный вечер. Анна, жена Петера, оказалась полненькой, весёлой хохотушкой. Приняла Анфису как родную. Подкладывала лакомые кусочки, меняла тарелки, тут же показывала альбом с фотокарточками, просила Георга спеть, а мужа поиграть на гитаре. В этой весёлой суматохе чувствовалось, что люди живут счастливо и очень бережно друг к другу относятся. Всё было обыкновенно и славно в этом новом для Анфисы семействе. Она совсем не смущалась, была весела, разговорчива, оставила свой московский телефон, адрес:
