Текст книги "Куда пропали снегири?"
Автор книги: Наталия Сухинина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)
А недалеко от Введено-Оятского монастыря, в Подпорожье, живёт учительница музыки, для которой святой оятский источник до сих пор – последняя надежда. У её четырнадцатилетней дочери Оленьки тяжёлое онкологическое заболевание. Клочками выпадали волосы, девочка облысела окончательно. Ездили в Евпаторию на целебные ключи – никакой пользы. Приехали сюда. За месяц волосы у девочки выросли. Но уехали домой – опять началось. Вот вернулись, живут здесь пока, девочка в местную школу ходит. Волосы опять отросли, парик уже не нужен. Пока придётся здесь жить.
А я добавлю – и молиться. Молиться о даровании дочке чуда полного исцеления. Эта мать – образчик смирения и веры, которых так не хватает нам, которых мы боимся и малодушествуем в этом страхе. А вот насельницы монастырские страха не ведают. Для них пруд со святой водой – лекарство от всех болезней. Идут сюда всяк со своей хворью. Настоятельница, как главврач, прописывает всем одно и то же: «Идите на источник». И паломников благословляет. Правда, оговаривается: «Если верующие – поправитесь, если неверующие – я вам помочь не могу».
Ежедневно в Введенско-Оятском монастыре совершаются вокруг обители крестные ходы. Ограждающие её от врагов, видимых и невидимых. Идут матушки в грязи по колено, по сугробам, по пыльной знойной тропе. Идут и просят в молитвах Матерь Божию покрыть Своим омофором место сие, где древние подвижники Александр Свирский, родители его, Стефан и Васса, передали эстафету молитвенного подвига из глубокой старины в наше время.
Мы очень ругаем его, наше время. Но разве мы к нему справедливы? По молитвам нашей современницы изводится святой источник. Его целебные свойства уникальны. Источник доступен, он не «за бугром», не в вожделенной для многих Америке, он наш, он родной, он даже не испытывает наше дозированное мужество ледяной водой, посылая нам в ладонь тёплую струю и одаривая чудесами. А вот самим бы нам себя поругать. И ругать нещадно, не стесняясь в выражениях и площадной брани. Потому что ищем виновных, а сами... Под лежачий камень вода не течёт. Уж не про святые ли это источники? Будешь пребывать в лености – не увидишь чуда, не испытаешь его силы, пугающей явной близостью благословляющего Господа. Трудиться. Только трудиться и уповать на чудодейственную силу. Именно об этом говорила незадолго до смерти матушка Фёкла.
– Наш источник чудесный. Воистину Божия Матерь нам его подарила. Кто с верой приходит, тот получает просимое. Но нужно и потрудиться. Нельзя говорить: «Дай, а с меня ничего не спрашивай». Уж если просишь, сам готов будь дать. Скажи так: «Господи, помоги мне в моей болезни, а я, что смогу, то ради Тебя сделаю».
Господи, пошли в Оять благодарных просителей.
ПО СЕМЕЙНЫМ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАМ
Человек предполагает, а Бог располагает. В истинности этой народной мудрости я убедилась ещё раз совсем недавно, отправившись по редакционному заданию.
Астрахань Москву не принимала: туман. Но мне посидеть пару часов в Домодедове совсем необременительно: есть свежие журналы, есть весело попыхивающий на буфетной стойке самовар. И – ожидание праздника в душе. Потому что еду туда, где ждут, и где завтра престольный праздник – Казанская.
Астраханский Казанский собор красив, его недаром называют жемчужиной Поволжья. Я успела к всенощной и вошла под высокие своды красавца юбиляра (а ему нынче девяносто лет). Служба уже шла, была в ней неповторимая благодать храмового праздника, которая как золотая ниточка по простому холсту – насквозь. Пели удивительно. Казанская икона Божией Матери в центре храма на аналое утопает в белых розах и голубой парче. Цветов море. В больших и маленьких вазах, на полу, перед иконами, на амвоне – повсюду. Прихожане принаряженные, красивые. Мальчики из воскресной школы в белоснежных сорочках, девочки в нарядных косыночках. Красота. Праздник. Усталости от перелёта нет и в помине. Поднимаю глаза к огромному паникадилу, сверкающему светом заждавшихся праздника лампочек.
– Новое, – тихо говорит мне стоящая рядом прихожанка, – только перед службой повесили, ох и торопились...
А я думаю о том, что у меня ещё никогда не было такой радостной Казанской. Всё как-то суечусь, всё бегом-бегом, опомнюсь – вчера была Казанская, а я вчера как раз мимо храма... Но сегодняшняя всенощная компенсирует мои «бега». Сегодняшняя Казанская – особая. Уж очень благодатно, молитвенно, светло. Подхожу под благословение к настоятелю храма отцу Валерию (Павлову).
– Завтра непременно приходите. Гостей много ждём, служить будет епископ Иона.
На Казанскую небо просветлело. Все волновались – а ну как дождь! Крестным ходом идти и под дождём? Но Божия Матерь ради праздника Своего благословила Астрахань синевой чистого неба.
Задерживаюсь у стенда, сооружённого прихожанами к юбилею. Чёрно-белые снимки из архива. Мерзость запустения, кучи мусора, следы от кострищ, а в центре вместо аналоя – старенькая тумбочка, на ней Евангелие, икона. Так начинал отец Валерий. Так начинался приход. Внизу повеселее: цветные фотокарточки – день сегодняшний. Яркая зелень Троицы, светлые детские лица, обновлённые фрески на стенах, витраж при входе. Много успели за семь лет как храм открыли вновь. Много трудились. Много вынесли. Много молились. Но главное, не только стенам дали вторую жизнь – приход возродили. А ведь именно им, приходом, и определяется каждодневная жизнь любой церкви.
– Люди у нас замечательные. Для храма ничего не жалеют, во славу Божию трудятся. Если бы не они... – говорит отец Валерий, когда подошла к нему с поздравлениями.
Ликование. Праздник! Казанская! Божия Матерь с одной из самых почитаемых на Руси икон взирает на обновлённые стены Казанского собора. «Заступница усердная...» – поёт хор. Душа поёт, не словами только, а светлыми чувствами. Прекрасней есть ли что-нибудь ещё?
– Вас к телефону, Москва... – одна из прихожанок пробирается сквозь толпу молящихся, машет мне рукой.
Как скоры вы, скорбные вести! Именно на Казанскую рано утром умер мой отец.
– Я сейчас вылетаю, – кричу в трубку. – Я сейчас вылетаю...
«Заступница усердная...» – поёт хор. А я тихо плачу, присев на краешек кресла, среди стопок книг, церковной утвари, календарей. Входит батюшка. Взгляд сострадательный. В руках икона:
– На Казанскую умер, значит, утешение вам. Божия Матерь в такой праздник к себе забрала. Многие бы так хотели. Примите от меня Казанскую, пусть икона укрепит вас, поможет перенести скорбь.
Заступница усердная. Только десять минут назад она ликованием сердца делила со мной радость. И вот уже делит беду... Беру себя в руки, вытираю слёзы. Папа жил в Донецке, мне надо срочно лететь туда.
– Когда ближайший самолёт на Донецк?
– На Донецк из Астрахани – рейсов нет...
– Поезд на Донецк...
– Поезда на Донецк не ходят.
Решаю лететь в Москву, оттуда проще...
– Ближайший рейс на Москву завтра, но над Астраханью снова туман, рейс может задержаться.
Не успеваю. Надо взять себя в руки и успокоиться. Но я не успеваю...
Подходит коренастый мужчина в свитере, небольшая бородка, открытый взгляд. Батюшка знакомит меня с ним, говорит, что это один из самых активных прихожан.
– Что вы решили?
Рассказываю: самолёты не летают, поездом до Москвы двое суток, а там ещё сутки... Не успеваю. Не знаю, что делать.
– А я знаю. Повезу вас машиной.
Через двадцать минут прихожане уже собирали нам в дорогу сумку с продуктами. Праздничная трапеза по случаю Казанской благословила мне от своих щедрот паёк в скорбную дорогу. Подошла небольшого роста женщина, большие очки чуть затемнены. Я видела её в храме. Она что-то втолковывала перед службой девочкам из воскресной школы.
– Я с вами поеду. Батюшка благословил, дорога неблизкая, мало ли что. Мой муж вас повезёт, только заедем на десять минут домой переодеться.
Собирались они по-военному: быстро, чётко, без разговоров. Вера Фёдоровна и Василий Петрович -муж и жена. Вчера ещё чужие, а сегодня первыми пришедшие на помощь.
Мы ехали по вечернему притихшему городу. Астраханский красавец кремль на секунду предстал перед моими глазами и скрылся. Я покидала город, который не успела полюбить и не успела узнать, даже рассмотреть не успела. Сердце тревожно ныло – ведь впереди больше тысячи километров, а времени совсем в обрез.
Калмыцкие степи. Мокрый снег лепит не переставая. Мы останавливаемся, чтобы сбить наледь с подкрыльников. Ближе к ночи снег утих, но мороз усилился, едем по сплошному льду.
– Не волнуйтесь, успеем, дальше дорога будет лучше.
Справа вдали огни города. Элиста, столица Калмыкии. Опять степи. Часто фары выхватывают стремительную тень – лисы, перепуганные нечаянным «жигулёнком», прыгают в придорожную канаву. Одну, зазевавшуюся, мы чуть-чуть не придавили. Скрипнули тормоза – обошлось.
На пару часов сделали передышку. Я вышла в морозную ночь пропахшей травами калмыцкой степи. Ветер гулял по бескрайним просторам, прибивая к земле высокий сушняк. Звёзды. Они будто опрокидывались на наш автомобиль, будто хотели попугать своим нездешним, неземным присутствием. Опять подступили к горлу слёзы. Может быть, папина душа в этот ночной час напомнила о себе, просила молитв?
Я стала молиться, стоя на холодном степном ветру под звёздами, и, как всегда бывает после молитвы, отпустило, стало легче.
А ещё подумалось: как самонадеянны мы и как маловерны. Всё рассчитала: вернусь из командировки, отпишусь, поеду к отцу на традиционную встречу в конце ноября. Я всегда выбиралась к нему в конце ноября, перед Рождественским постом. Даже позвонила перед командировкой, сказала: «Жди!» А Господь по-другому рассудил. Господь в который раз вразумил: не надо надеяться на человеческие календари и мерки. Есть другие календари и другие мерки. И вот начало ноября, и до традиционной встречи ещё почти месяц, а вместо неё скоро другая, в которой я увижу отца, а он меня нет... Кто бы сказал мне, что будут в моей жизни эти звёзды, что буду стоять на ночном сквозняке и молиться, и плакать...
По Ставрополью ехали проворнее. Вера Фёдоровна заботливо подтыкала мне под бока плед, Василий Петрович изредка останавливался и вглядывался в дорожную карту. Утром мы остановились перекусить в маленьком кафе у дороги. Бойкий черноглазый паренёк ловко смёл снег с пластикового столика, принёс табуретки.
– Шашлык, хотите шашлык?
А мы достали собранный нам на приходе «тормозок». Попросили горячего чая. Паренёк, желая угодить, врубил музыку. Она гремела над безлюдным шоссе вызывающе, утверждая, несмотря ни на что, земную жизнь со всеми её достоинствами и недостатками. Здесь, в придорожном кафе без названия, с незнакомыми людьми, посланными мне Господом в помощь и утешение, мы помянули раба Божиего новопреставленного Евгения.
В Ростов въехали днём. Поплутали по его шумным улицам, выбрались на Таганрогское шоссе. Оставалось совсем немного...
Теперь, когда наше путешествие позади, понимаю, как деликатны и предупредительны были мои друзья. Они не терзали душу соболезнованиями, не пытались отвлечь меня разговорами от грустных мыслей. Мы иногда переговаривались о чём-то незначительном, но больше молчали. Каждый думал о своём. Немного говорили об отце Валерии, о том, что возрождение Казанского храма его большая заслуга. А мне всё думалось о прихожанах. Большая, дружная семья. Живут одними радостями, одними заботами. Создать такой приход ничуть не легче, чем возродить из руин храм. Настоящая христианская любовь к ближнему, не пример ли её – история со мной, человеком для прихода чужим, незнакомым, случайным? Ведь дела свои были, проблемы нерешённые. Всё оставили, отправились в опасный путь ради самой непонятной из всех существующих корысти – помочь человеку, попавшему в беду. Вера Фёдоровна сидела, закутавшись в плед, читала. Что? Оказывается, Псалтырь за моего отца.
Ровно через сутки мы подъехали к знакомому подъезду отцовского дома.
– Держитесь, – Василий Петрович крепко жмёт мне руку.
– Помоги вам, Господи, – обнимает Вера Фёдоровна.
А я... Даже поблагодарить не успела по-человечески. Боюсь, что и сейчас тоже не смогу найти подходящие к случаю слова. Привычные «спасибо, благодарю» говорить не хочется, потому что есть в этих словах некий налёт дежурной вежливости. А особые слова, где их найти? Только пусть знают: в душе моей есть отныне уголок, где живёт тёплое и удивительное чувство особого христианского родства. Оно есть, это родство, оно не в генах, не в метриках, не в схожести глаз и профилей. Оно в чём-то другом, что больше, прочнее и – основательней. Люди, которые своими поступками напоминают об этом родстве, уже угодили Богу.
Подарки отца всегда были для меня в радость. Уходя в другой мир, он остался верен себе и подарил мне знакомство с людьми, которых сам не знал, но которых, может быть, вымолил в первые часы своего предстояния – там. Чудны дела Твои, Господи! Прихожане Казанского храма, разделив со мной скорбь, тут же одарили радостью. Она в том, что мы не одиноки, что мы очень многое можем по законам нашего надёжного христианского родства. Помню, как владыка Иона говорил в праздничной речи на Казанскую:
– Спасибо тебе, отец Валерий, что есть у нас в Астрахани этот храм.
Спасибо, отец Валерий, что есть теперь и этот приход. Спасибо, что окормляете таких славных людей, способных даже беду повернуть к радости. Но вот ведь искушение: стала писать да и запнулась – фамилию-то Веры Фёдоровны и Василия Петровича я не знаю! Даже в голову не пришло узнать. А позвонить спросить – конфуз полный. Люди так помогли, а я даже фамилии не спросила. Узнала. Хитростью. Не скажу какой. Куприяновы их фамилия.
Моя командировка в Астрахань оказалась прерванной, как говорят, по семейным обстоятельствам. Но я оставила в этом городе много добрых людей, к которым очень хочется вернуться и рассказать о них нашим дорогим читателям. Свидимся ли? Бог знает. Усердная Заступница наша – Казанская Божия Матерь. Икона Её, благословлённая отцом Валерием, стоит передо мной и сейчас, когда пишу эти строки.
СКАНДАЛЬНАЯ ЖЕНЩИНА
Не получается разговора, никак не получается. Знаю, почему. Расспрашиваю о том, о сём, а о главном не решаюсь. Она понимает, но не бросается на помощь, дисциплинированно отвечает, будто заполняет листок по учёту кадров:
– В Москве родилась. Училась в Московском университете, не закончила. Потом в Ростовском. Закончила. Замужем. Муж Андрей, дочка Светлана, внучка Наташка, тёзка моя. А теперь вот ещё и Ирочка...
Опять я не решаюсь. Хотя всё внутри кричит и требует: «Ну скажи, скажи, зачем тебе Ирочка, зачем надо было приводить её из больницы в дом, отвыкший от детей? Зачем надо было переиначивать отлаженную, благополучную жизнь и превращать её в сущую муку, ходить, доказывать, ссориться, бороться за права, справляться с бесконечными обязанностями, посыпавшимися как из рога изобилия на горемычную головушку?»
Почти как в сказке начало той истории. Жила-была девочка. Хорошенькая, умненькая, здоровенькая. Была она живой и разговорчивой и очень любила людей. И её любили люди. Все, кроме папы с мамой. А дальше не сказка, быль: оказалась девочка в детском доме, потянулись ручки к бесхозному уксусу. Несколько жадных глотков – пить хотелось, и – реанимация, ожог пищевода. Одна операция, вторая, третья... С пищеводом-то обошлось, да заразили врачи девочку СПИДом. Да. Ни больше, ни меньше. Не мелким почерком пишется Ирочкина жизнь, а размашистым, крупным. СПИД. В больницу её, в особое отделение, почти резервацию. Но и там жила не печалилась, мала была, что для неё эти четыре зловещие буквы – пустой звук. Впрочем, как и другие четыре буквы – мама. Вокруг врачи, медсестры, нянечки, все улыбаются, вкусненькое приносят. Мама... Много мам. Так, наверное, у всех, думала, и мам много, и про СПИД все вокруг говорят.
Жила девочка до пяти лет в больнице, другие девочки были рядом, инфицированные, говорили про них. Но вот кто-то выписался, кто-то умер. Только Ирочка жила себе среди пестроты «мам» и запаха хлорки, только Ирочка бежала навстречу каждому посетителю, улыбалась очаровательными ямочками и кокетливо поправляла байковое больничное платьице в тоскливый цветочек.
А потом – ну опять сказка. Приехала в больницу красивая тётя в белых брюках и яркой жёлто-зелёной футболке. С тётей – девушка очень красивая. Ира такую видела по телевизору. В руках у тёти была большая сумка с шуршащими, таинственными пакетами. А в пакетах, мама родная! И пастила, и мармелад, и разные там шоколадки, бутылочки с соками, груши с кулак, даже арбуз. Большой, полосатый, важный. Всё ей, Ирочке. Она, конечно, поделилась с Олегом, соседом по палате, но пакетов будто и не стало меньше, большие, маленькие, а ещё коробочки. Тётя смотрела, как Ирочка хлопотала над пакетами, спрашивала о том, о чём её всегда спрашивают: как она себя чувствует, ходит ли гулять, с кем дружит. Она и отвечала, как всегда: чувствует хорошо, гулять их Мария Ивановна выводит, а дружит она, конечно, с Олегом, с кем же ещё? Тётя спросила:
– Можно в следующее воскресенье я опять к тебе приду?
Ещё бы нельзя! Разные пакеты, большие, маленькие, коробочки...
– А что тебе принести?
Ирочка глянула на пакеты – всё у неё теперь есть. И сказала солидно, как говорят меж собой на посту медсестры, она много раз слышала:
– Сметанки бы мне на окрошку.
Все засмеялись. Засмеялась и Ирочка. Вот ведь как всех развеселила.
Ровно через неделю Ирочка ела окрошку со сметаной. Но не в отделении, а в светлой, пронизанной солнцем квартире в Солнцевском районе Москвы. Тётя её удочерила. Да, вот так сразу. Об Ирочке прочитала в журнале: живёт уже три года в больнице девочка с диагнозом СПИД. Никому не нужна, одна во всём свете. Подхватилась тётя и в больницу с сумками. А ещё с дочкой Светланой. Уже в больнице, как только девочка выбежала им навстречу, знала, возьмёт, заберёт домой, согреет, приголубит. А вечером мужу, без реверансов:
– Давай возьмём на лето девочку из больницы? Детдомовскую, никому не нужную.
И услышала в ответ то, что хотела и рассчитывала услышать:
– Почему же на лето? Уж если брать, то насовсем.
В это трудно поверить, но это так. Раздумий, прикидок не было. Наталья и Андрей единодушно пришли к общему знаменателю. Берут девочку.
Вот об этом-то я хочу спросить и не спрашивается. Зачем? Жили себе и жили. Потом-то я пойму, что не надо об этом спрашивать, но сейчас прямо разбирает – хочется.
– Да спрашивайте. Я же знаю, вы хотите спросить, зачем мы это сделали, так сказать, причины, побудившие... Так ведь? Спрашивайте. А я вам отвечу, как отвечаю всем, кого это очень интересует: не могла не взять, вот и взяла. Удовлетворила я ваше любопытство?
Она очень резкая, Наталья Николаевна Будина. Вот и по телефону минуту назад кого-то отбрила. Я, говорит, тебя урою, если ты... (дальше не для печати). И трубку на рычаг со всего маху. Точка. Окончен разговор. Иры дома нет. Ира поехала в «Детский мир» купить подарок ко дню рождения Натальиной внучки, годовалой Наташки. Как она одна в магазин? Ничего страшного. Ирочке теперь пятнадцать лет. Такие поездки ей уже по возрасту. Девять лет живёт Ирина в семье у Натальи и Андрея Будиных и, конечно, иначе, как мама и папа, их не называет.
Это хорошо, что Иры нет. Без неё говорится проще и мне, и Наталье. Может, была бы тут Ира, не стала бы Наталья вспоминать:
– Всё было, пока выросла, натерпелись. Так всегда, вырастить ребёнка разве просто? И слёзы льёшь, и бессонница прижимает, а бывает, ну отчаяние прямо. Росла, как все. Правда, в доме, как прознали, что девочка из больницы, ВИЧ-инфицированная, началось! Один раз приходит Ирка в слезах: «Тётка на меня возле дома налетела, кричит: не ходи возле нашего подъезда, ты заразная ». Я вышла...
– И сделала ей замечание?
– Нет, я её отлупила.
Потом она ей долго и упорно втолковывала, что Ира такой же ребёнок, как все, имеет полное право гулять во дворе, ходить мимо любых подъездов. А если кто этого с первого раза не поймёт, она будет объяснять. Как? Доступно.
Теперь эти проблемы позади. Иру во дворе любят, у неё куча подруг, в выходные телефон обрывают: «Ира выйдет?» Соседи давно успокоились. Поначалу был напряг, конечно... Соседей можно понять. Ситуация (рядом ВИЧ-инфицированный ребёнок) новая, непривычная. СПИД для нас, дилетантов, почти что холера. Подальше надо, подальше... Мы не привыкли. Мы не умеем. Но теперь это, к сожалению, одна из граней нашей жизни. Нам надо учиться жить рядом с теми, кто получил серьёзный приговор и несчастен. И помнить об одном: если инфицированный человек живёт рядом с нами, бояться нам нечего, бытовым путём СПИД не передастся. Врачи никогда не пойдут на такой риск, не дадут «вольную» тому, кто должен быть изолирован. Но учиться утомительно и не всегда хочется. Куда легче – гнать. Гнать человека только потому, что он более несчастен.
Они хорошо помнят: радость! Мы едем в пансионат. Сосны! Липы! Москва-река! Ира не избалована радостями. Детдом, больница, бесконечные процедуры, капельницы. А тут вдруг загорать, купаться, ягоды собирать, да не одна, да не строем, взявшись за ручки, а с папой, с мамой, как все дети. Они плескались в любви. Ира девочка общительная, Наталья с Андреем тоже. А потом... Худая молва – есть ли у кого более длинные ноги?
– Уезжайте. Чтобы завтра утром вас в пансионате не было. Иначе уедут другие люди, мы понесём убытки, – директор даже не зашёл в номер, вещал с порога, брезгливо посматривая на ребёнка. А через час целая делегация отдыхающих и даже жителей близлежащего посёлка. Не просят. Требуют: убирайтесь.
Наталья не стала спорить с ними. Она сказала им тихо: «Вы не люди». И они уехали, не успев искупаться и поесть земляники.
Назло всем брезгливым Ирочка росла. Хорошела. Началось мучительное познавание жизни, жадное хватание ярких фантиков. Кого миновала эта обязательная программа подростковой поры? Натальина первая дочка Светлана вышла замуж, они остались в маленькой однокомнатной квартирке втроём – мама, папа, Ира. А ещё две собаки, подобранные, когда им было «тяжело». Одна о-очень большая, другая о-очень маленькая. Время разбрасывать камни Ира встретила с нетерпением. Она жадно окунулась в жизнь, особенно после того, как умерла Виолетта.
Да, её закадычная подруга Виолетта, соседка по палате, угасла, так и не зацепившись за жизнь, не отвоевав у неё себе даже маленького послабления. Тоже без роду и племени, маленькая девочка с вычурным именем и простецкими больничными манерами. Пока Ира, закрывшись в кухне, рыдала, Наталья распоряжалась насчёт похорон. Она носилась по Москве на своём стареньком «жигулёнке», договаривалась насчёт отпевания, заказывала венки. Она справила последний (и первый!) роскошный наряд, в котором и отправили Виолетту в Царствие Небесное.
Сначала Ира ходила притихшая, плечи опущены, глаза проплаканы, но почти сразу после поминок на 40 дней пришла домой за полночь. Потом – снова. Наталья вразумляла, корила, гневалась. А однажды в очередную разборку услышала от Иры дерзкое:
– Своей дочери замечания делай, а меня оставь в покое.
Конечно, в семье бывает всякое... Редко кто вырастит ребёнка и не узнает, что такое жгучая обида, чёрная неблагодарность. Наталья не стерпела обиды, она встала перед хорошенькой, стройненькой девочкой, ещё так недавно никому не нужным гадким утёнком, и повторяла только одно:
– А я тебе кто? Я тебе кто, спрашиваю?
Конечно, она наподдала ей. А когда откричали, отупрекали, угомонились, посадила свою приёмную дочь напротив:
– Что с тобой происходит? Что мучает тебя? Скажи, я ведь твоя мать, попробую разобраться.
И разобралась. В том, что Ира считает жизнь бессмысленной, и ей осталось немного. А раз так, надо торопиться ловить удовольствия, ни в чём не отказывать себе, потому что скоро она отправится вслед за Виолеттой...
Тогда первый раз Наталья сказала Ирине слова, которые потом будет повторять очень часто, и не только ей – всем, кто засомневается:
– Я обещаю тебе – костьми лягу, но сделаю всё. Ты будешь жить долго, счастливо и – всегда.
Ира будет жить долго и счастливо. Она и мне говорит об этом, хотя я не давала ей никакого повода усомниться. Понимаю: слова те говорятся для самой Натальи. Ей нужно повторять их время от времени, когда совсем оставляют силы, это некий код, установка. От роли борца она устаёт, ей очень хочется иногда переложить эту роль на другие, недюжинные плечи. Но у мужа ответственная работа, он сочувствует ей, он любит Иру, а что ещё он может? А Наталья – на подхвате. Хлопотунья, сумасшедшая мать, как пантера, налетающая на каждого, кто только косо посмотрит на её ребёнка.
Рядом с Натальей Будиной понимаю особенно хорошо, как мал и несовершенен мой вклад в собственного, родного ребёнка. Как наспех, на бегу, экстерном осваивалась наука материнства, по верхам, необременительно. А она – жертвует. Жертвенная любовь -любовь истинная. У Натальи она именно такая. А потому вправе ли мы зацикливаться на её некой заполошности, на желании казаться «крутой», на её словечках, которые шокируют поначалу, на её брюках, кроссовках и курточках в заклёпках – извечном гардеробе этой зрелой, солидной женщины. На её готовности дать отпор обидчику, наподдать, поставить на место. Какие же это в сущности пустяки рядом с поступком, который перекрыл раз и навсегда вчерашние, сегодняшние и даже завтрашние проколы. Какие же это в сущности пустяки...
Она гнала машину по городу, увёртывалась, подсекала. Ей крутили вслед у виска, матерились, а она гнала, сжав зубы, так и забыв зажечь торчащую в зубах сигарету. Задержалась у знакомых, муж в командировке, Иришка оставалась дома одна. Позвонила -еду, мол. Длинные гудки. Где она, Иришка? Где?! Летела, фантазировала страшное. А дочка спокойно занималась постирушкой в ванной и не слышала звонка. Ворвалась в квартиру, глаза горят, сердце выскакивает из груди:
– Ирочка!
– Ты что, мам?
Перевела дух. Села в кресло. Откинула голову.
– Как же я люблю тебя, Ирочка...
Тот тяжёлый период они обе пережили достойно. Ира успокоилась, поняла, что так просто её из этой жизни не отпустят ни мама Наташа, ни папа Андрей. За неё будут сражаться, её выцарапают из самых цепких, самых хищных лап. А Наталья только и делает, что поддерживает в дочери этот огонёк. Начнёт затухать, она его и раздует, такой добросовестный, такой талантливый кочегар.
Заболела Ира. Её отвезли в больницу, и Наталья просиживала ночами у её постели. Ирочка угасала. Напичканную лекарствами, слабенькую, она привезла её домой. Девочка с трудом говорила, безучастно смотрела в потолок. Не плакала. Она будет жить долго и счастливо... Наталья едет на оптовый рынок, загружает багажник своего «жигуля» лимонами, бананами, всякой диковинной заморской снедью. Ира слабенько благодарит, откусывает кусочек яблочка. Наталья покупает ей шикарную дублёнку и заставляет встать, примерить, пройтись перед зеркалом. Ирочка тянется, чтобы чмокнуть маму в щёку, и опять затихает. Она уже не болеет, но чёрные мысли вновь берут верх, давят на психику. Она впадает в депрессию, из которой вывести её может только что-то сверхординарное. Вечером с Андреем они разрабатывают план. Утром она снимает с книжки лежащие «на всякий пожарный » деньги.
– Ира, послезавтра мы вылетаем.
– Куда?
– Как куда? Тебе скоро шестнадцать, а ты ещё ни разу не была в Арабских Эмиратах.
– Мама!
Улетели. Что это была за поездка! Они жили в роскошном отеле и каждый вечер сидели в маленьком кафе на берегу моря. Я листаю альбом с фотокарточками. Вот Ира хохочет, вот она церемонно раскланивается перед толстым, в национальном костюме арабом, вот примеряет шляпу с большими полями.
– Положительные эмоции. Это они выдернули Иришку из кризиса. Мы вернулись усталые, но довольные.
Ира, оттого что сменила обстановку, первый раз повидала «заграницу», Наталья оттого, что смогла, в очередной раз смогла. Жертвенная любовь – любовь истинная.
И опять, опять скорби. В жизни всё рядом – сегодня мы смеёмся, завтра плачем, сегодня негодуем, завтра благодарим. В их семье вечное балансирование по тоненькой жердочке, пунктиром, всё пунктиром: радость – беда, радость – беда...
Срочно понадобилось очень дорогое лекарство. Поскольку заразилась Ирочка по вине медиков, лекарству положено быть бесплатным. Но его нет никакого. Лекарство американское, Наталья поднимает на ноги всех своих крутых знакомых и – достаёт. Пять тысяч долларов один курс. Она напоминает медикам, что лекарство должно быть бесплатным, но ей отвечают, что не располагают такими средствами. Она меняет квартиру на другую с доплатой в пять тысяч долларов, и лекарство покупает. Но курс годовой, где взять деньги через год, ведь принимать лекарство надо постоянно. Медики опять разводят руками: лекарства нет. Тогда Наталья Будина идёт на телевидение и открыто – она всегда всё говорит в глаза – заявляет в программе «Сделай шаг», что есть закон, по которому лечение ВИЧ-инфицированных идёт за счёт средств федерального бюджета. Она смотрела прямо в объектив и говорила о том, что её так заботит и гневит в нашей нынешней неразберихе. Она не просила денег. Она требовала справедливости.
Вечером после эфира домой позвонили. Молодой человек. Владимир. Посмотрел передачу, хочет встретиться. Условились у метро. Андрей Наталью не пустил, поехал сам. Вернулся с конвертом, в котором лежала тысяча долларов. Незнакомый человек вручил конверт молча. На вопрос, кого благодарить, сказал -Владимира. Вот такие тоже бывают люди. Не только гонящие несчастного ребёнка – распни, распни его, брезгливо морщащие носы, но и такие. Наталья очень просила меня: «Будете писать, скажите спасибо, вдруг прочитает Владимир». Говорю. И низко кланяюсь в пояс.
Но лекарство необходимо Ирочке всю жизнь, пока не найдут, наконец, средство от СПИДа. Сегодня есть спонсоры, завтра их нет. Куда пойдёт Наталья потом, как будет добывать эту немалую сумму? Когда они с Андреем только взяли Ирочку в семью, Наталья пошла работать, чтобы были деньги, кормить ребёнка вкусно, одевать красиво, лечить правильно, учить индивидуально. Теперь денег катастрофически не хватает, потому что новое эффективное лекарство «Крексиван» категорически не рассчитано на наших малоимущих соотечественников. Но лекарство есть, его обязаны давать бесплатно. Это долг медиков. Это их шанс быть прощёнными за непростительную ошибку.
Наталья и верит... и не верит в то, что достучится. Как человек, привыкший рассчитывать только на себя, она и здесь не очень обольщается. Всё прикидывает, что бы ещё продать, где бы подзаработать.
А Ира растёт и хорошеет. Она прекрасно помнит больничную палату, где жила рядышком с такими же, как она, несчастными мальчиками и девочками. Теперь она осталась одна. Остальные погибли. Она знает, что живёт только благодаря родителям, их настоящему по нашей жизни подвигу. Но есть ещё в больнице мальчик, которому они с мамой потихонечку откладывают на чёрный день. Мальчик инфицирован недавно. Наталья пошла в Сбербанк и хотела оформить на ребёнка взнос. Но, оказалось, столько надо справок, объяснений, даже оправданий. А почему вы, если вы ему никто? А почему ему, а не другому? Наталья обозвала всех придурками и ушла. Договорилась с одной медсестрой, теперь у неё в сейфе для мальчика хранится энная сумма.
