Текст книги "Гротеск"

Автор книги: Нацуо Кирино

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 36 страниц)

9

Джонсона совершенно не интересовало, как у меня дела в школе. Ему не было никакого дела ни до моих отметок, ни до группы поддержки, в которую меня все-таки записали, ни до того, как у меня складываются отношения с одноклассниками – Мок и другими. Иногда он заставлял надевать костюмчик, в котором мне приходилось дрыгаться на спортивных мероприятиях. Касаясь пальцами складок на голубой с золотом юбке, горько улыбался, словно говоря: «Вы в вашей школе только обезьянничаете – все повторяете за американцами, как там группы поддержки работают». Джонсон был абсолютно безразличен к японским девушкам. Вполне возможно, он и меня терпеть не мог, да и всю Японию – тоже.

Я жила у Джонсона – из его дома ходила в школу, возвращалась туда после уроков, ужинала и втайне от Масами ложилась с ним в постель. Странная жизнь – ни дочь, ни жена. Называя вещи своими именами, я – всего лишь дочка знакомых, с которой он вступил в связь, и у него не было необходимости изображать из себя отца. Конечно, Джонсон был аморальный тип. Он знал, чем я занимаюсь в школе, это ему нравилось, это его заводило. Не иначе собирался попользоваться мною сполна в обмен на половину платы за мое обучение. А это были немалые деньги.

– Расскажи мне о Кидзиме. О преподавателе.

Я устала и хотела спать. Но пьяные глазки Джонсона влажно поблескивали похотью. Похоже, за счет Кидзимы он рассчитывал получить новый заряд сексуального возбуждения. Впрочем, если каждую ночь рассказывать ему интересные истории, как Шехерезада, мне же лучше. Быстрее уснет. Однако придумывать небылицы – не мой конек. Вот сестра действительно спец по этой части. Я не представляла, как нужно рассказывать, чтобы привести его в возбуждение, и решила выложить все, как было. Перевернувшись на спину, я, запинаясь, начала:

– Это он принял меня в школу. Я пришла на собеседование, вошла в класс и увидела в аквариуме здоровую коричневую черепаху. Я только что прилетела, чуть живая от усталости. Тест написала плохо и думала, что провалилась и меня не примут. Настроение было хуже некуда. А тут эта черепаха. Еще в аквариуме жила улитка, ползала по стенкам. И вот черепаха вытянула шею, схватила улитку и сожрала. У меня на глазах. Кидзима-сэнсэй спросил у меня, знаю ли я, что это за черепаха. Я сказала: сухопутная. Оказалось, так и есть. Кидзима-сэнсэй остался доволен моим ответом – он ведь преподает биологию, и я ему понравилась.

Джонсон расхохотался, струйка бурбона потекла по подбородку.

– Ха-ха-ха! Какая разница, какая черепаха? Сухопутная, зеленая…

Он мог спросить: «А что это за квадратная штука на ножках? Стол? Правильно». И дорога для Юрико открыта.

Джонсон был уверен, что я дура, помешанная на сексе и не способная нормально учиться. То же самое думал сын Кидзимы, так же считала моя сестра. Обычно я не сержусь, когда люди поглядывают на меня свысока, но в тот момент у меня вдруг возникло желание осадить Джонсона. Потому что он испортил простыню – теперь она вся была в пятнах от пролитого бурбона. Мне, а не ему пришлось бы выслушивать за это упреки от Масами.

– Я назвала эту черепаху Марком, в честь тебя, – заявила я.

Джонсон недоуменно пожал плечами:

– Марк – скорее улитка. А черепаху назовем Юрико, в честь женщины, которая питается мужчинами. Теперь и этот Кидзима в твой аквариум попался.

Выпив, Джонсон становился язвительным, что, в общем-то, не было ему свойственно.

И все же я сумела сохранить в отношениях с ним необременительную легкость – именно потому, что не показывала своих чувств.

– Интересно, почему этот Кидзима к тебе не подъезжает? Подумаешь, преподаватель. Тебе-то какая разница?

– Но ведь его сын у меня вроде менеджера.

Джонсон покатился со смеху, закрывая большой ладонью рот, чтобы не было так слышно.

– Так вот оно в чем дело! Комедия, честное слово!

Смеяться тут было не над чем. Перейдя в школу высшей ступени, я стала часто встречаться с Кидзимой. Он вел в старших классах биологию. Всякий раз делал напряженное лицо и растерянно отвечал на мое «здравствуйте». Но за нарочитой серьезностью я чувствовала тепло.

В конце одиннадцатого класса произошло вот что. Как-то увидев меня, Кидзима энергично замахал мне руками. Он был, по обыкновению, в белой рубашке. Длинные пальцы, державшие учебник, перепачканы мелом.

– До меня дошли разговоры… Я хочу спросить. Надеюсь, ты скажешь, что это неправда.

– А что такое?

– О тебе ходят позорные слухи, – с горечью проговорил Кидзима. – Совершенно оскорбительные. Они подрывают твою репутацию. Дальше некуда. Я не могу поверить.

Почему Кидзима не хочет верить? Какими бы убедительными ни казались иногда слухи, они не могут передать, что в душе у человека, о котором их распускают. До души так просто не доберешься. Я поняла: слова Кидзимы ничего не значили – они лишь маскировали то, во что ему остро хотелось верить.

– Какие еще слухи?

Кидзима покривился и отвел взгляд. Маска отвращения, которая была на его лице, не шла ему – он был слишком добр по натуре. На секунду за этой маской мелькнул другой человек, совершенно незнакомый, чувственно-сексуальный. Он показался мне очень привлекательным.

– Я слышал, что ты спишь с нашими учениками и берешь за это деньги. Если это правда, тебя исключат из школы. Перед тем как разбираться с этим делом, я решил поговорить с тобой. Это неправда, надеюсь?

Я не знала, что ответить. Если все отрицать, вполне возможно, что в школе меня оставят. Но я уже по горло была сыта и группой поддержки, и всем нашим классом.

– Это правда. Никто меня не заставляет, мне это нравится. Еще и подзаработать можно. И что в этом такого?

Кидзима покраснел как рак и весь затрясся:

– Как это – что такого? А твоя душа?! Какая грязь! Разве так можно?

– Душа… Что ей сделается от проституции?

Услышав это слово, Кидзима окончательно вышел из себя. Голос его дрожал.

– Ты просто не замечаешь, что творится с душой!

– А вы, когда брали по пятьдесят тысяч за пару часов репетиторства, а потом всей семьей прокатились на Гавайи, о душе не думали? Это разве не позор, не пятно на ваше семейство?

Кидзима в изумлении уставился на меня. Откуда я могла это знать?

– Это действительно позор, но душа моя чиста.

– Почему же?

– Потому что это вознаграждение за труд. Я работал, тратил силы. Но я не торговал своим телом! Этого нельзя делать! Ни в коем случае! Ты родилась женщиной. Не выбирала этого, ничего для этого не делала. Просто родилась, и родилась красивой. Жить, пользуясь своей красотой, – значит губить свою душу!

– А я и не пользуюсь. Подрабатываю, как и вы.

– Ты не о том говоришь. То, чем ты занимаешься, глубоко ранит людей, тебя любящих. И они перестают тебя любить. Они не могут тебя любить.

Новая мысль. Мое тело принадлежит мне и никому другому. С какой стати человек, который меня любит, должен распоряжаться моим телом? Если любовь лишает свободы, без нее обойдемся.

– Не нуждаюсь я ни в чьей любви.

– Как можно говорить такие вещи?! Что ты за человек?!

Кидзима раздраженно посмотрел на испачканные мелом пальцы. Между бровями у него залегла глубокая морщина, приглаженные волосы растрепались, прядь упала на лоб.

Меня поразило, что Кидзима не желал моего тела. Похоже, ему хотелось понять, что у меня внутри. Он первый пожелал в этом разобраться, заглянуть в мое сердце, закрытое для всех.

– А вы не хотите меня купить?

Кидзима не отвечал. Наконец, подняв на меня взгляд, сказал просто:

– Нет. Я учитель, а ты ученица.

«Зачем же тогда ты, зная, что я такая тупая, взял меня в эту школу?» Я уже открыла рот, чтобы задать этот вопрос, и тут меня осенило. Этот человек хотел узнать то, чем до него никто не интересовался. Ни Карл, ни Джонсон. Внутренний мир стоявшей перед ним куклы.

Сердце мое на секунду остановилось: Кидзима меня любит. Я была тронута, взволнована. Но волнение – это не желание. Без желания я не существую. А если так, какой смысл заглядывать в будущее?

– Если вы меня не покупаете, вы мне тоже не нужны.

В один миг с лица Кидзимы сошли все краски.

– И потом, ваш сын… он у меня сутенером. Знаете об этом?

После долгого молчания Кидзима промолвил с тяжелым вздохом:

– Я не знал. Прости.

Он поклонился и зашагал к школьному зданию. Глядя ему в спину, я поняла, что теперь Кидзима может подвести под исключение и меня, и своего сына. Джонсону об этом я не сказала.

В мае, когда уже шли занятия в выпускном классе, [22]22
  Учебный год в Японии начинается 1 апреля.


[Закрыть]выходя из школьных ворот, я встретила младшего Кидзиму. Он сидел за рулем черного «пежо». Из-под его расстегнутого темно-синего форменного блейзера виднелась ярко-красная шелковая рубашка. На шее золотая цепь. Все это было куплено на деньги, которые я ему заработала. День рождения у Кидзимы был в апреле, он только что получил водительские права.

– Юрико! Давай сюда!

Я уселась с ним рядом в тесную машину.

Расходившиеся после уроков по домам девчонки с завистью поглядывали на нас. Дело было не в «пежо» и не в Кидзиме – они завидовали тому, что мы с Кидзимой умудрялись находить удовольствия как в школе, так и за ее пределами. И первой среди завистниц была та самая Кадзуэ Сато.

Закипая от злости, Кидзима закурил сигарету и, выпустив изо рта дым, спросил:

– Ты чего моему папаше наплела? Сучара! Теперь нас запросто могут из школы попереть. Педсовет собирают на выходных. Отец вчера вечером сказал.

– Он тоже увольняться собрался?

– Кто его знает? Может, и собрался. – Кидзима, скривившись, отвернулся. Прямо как отец. – А ты что дальше делать будешь?

– В модели могу записаться. Приходил тут парень из агентства, оставил визитку. Или в проститутки.

– Меня возьмешь к себе прицепом?

Я кивнула, глядя на обходивших «пежо» девчонок. Одна обернулась и посмотрела на меня.

Сестра!

«Дебилка! – прочитала я по ее беззвучно шевельнувшимся губам. – Дебилка! Дебилка! Дебилка!»

Ни с того ни с сего Джонсон навалился на меня и стал душить.

– Прекрати! – прохрипела я, пытаясь освободиться от тяжести.

Крепко прижав мои руки и ноги к кровати, он прокричал в самое ухо:

– Профессор Кидзима любит Юрико!

– Не знаю… Может быть.

– Надо быть сумасшедшим, чтобы связаться с такой, как ты. Полным кретином.

– Да. Но мы уходим из школы.

– Какого черта? – Джонсон ослабил хватку.

– Все открылось. Теперь нас наверняка выгонят из школы – и меня, и его сына. Кидзима-сэнсэй тоже подаст в отставку, я думаю.

– А ты не думаешь, что ты нас позоришь – меня и Масами?!

Джонсон побагровел. И не только из-за выпитого бурбона. Он был в ярости. Но мне было все равно – пусть делает что хочет. Хоть убивает. Ну чего им всем от меня нужно? Моего тела мало? Обязательно надо в душу лезть. Джонсон был явно не в себе. Бутылка с бурбоном опрокинулась, жидкость пятном разлилась по простыне и стала впитываться в матрас.

«Теперь от Масами достанется», – подумала я и схватила бутылку, но она выскользнула из руки и с громким стуком упала на пол.

Джонсон вставил, шепча мне на ухо:

– Пустая бессердечная блядь! Дешевка! Ты меня достала!

«Это что, у него новая игра?» – гадала я, глядя в потолок. И ничего не чувствовала. Неужели теперь всегда так будет? В пятнадцать – старуха, а в семнадцать – фригидная?

В дверь вдруг кто-то забарабанил.

– Юрико! Что с тобой? У тебя кто-то есть?

Я не успела и рта открыть, как дверь распахнулась и в комнату, пригнувшись, влетела Масами. В руках у нее была бейсбольная бита. Увидев голую девчонку и подмявшего ее мужика, она заорала как резаная. А поняв, что это ее собственный муж, повалилась на пол.

– Что же это такое?!

– Что видишь, дорогая.

Джонсоны стояли по бокам моей кровати и осыпали друг друга проклятиями, а я так и лежала голая и смотрела в потолок.

Я прожила у Джонсонов почти три года и столько же проучилась в школе Q. В последнем классе, вскоре после начала учебного года, мне порекомендовали уйти. Так же поступили и с Кидзимой. Его отец, признав свою ответственность за поведение сына, тоже ушел из школы и, как я слышала, устроился комендантом в общежитие какой-то фирмы в Каруидзаве. Наверное, до сих пор собирает себе в коробочки жуков; больше я его не видела.

После того как нас выгнали из школы, мы встретились с Кидзимой в нашем кафе в Сибуя. Он сидел в темном углу и махнул мне рукой, в которой держал сигарету. В другой руке у него была спортивная газета. Явно не школьный типаж. Он больше смахивал на отбившегося от стаи молодчика. Кидзима, громко шурша, сложил газету и взглянул на меня.

– Вот, перевожусь в другую школу. Кому я нужен без аттестата? Время сейчас такое. А ты что собираешься делать? Что Джонсон предлагает?

– Делай что хочешь, говорит.

Мне оставалось только одно – жить, торгуя собственным телом. Не надеясь ни на чье покровительство или поддержку. И так продолжается до сих пор. В этом смысле ничего не изменилось.

Часть 4
Мир без любви

1

Предлагаю вам выслушать и мой рассказ. Не могу же я оставить без внимания всю ту ложь, которую нагородила Юрико. Это было бы нечестно. Правда же? В своем дневнике она вылила на меня столько грязи, что промолчать я просто не могу. В конце концов, я работаю в муниципальном управлении, я честный, добросовестный человек. Разве я не заслужила, чтобы меня выслушали?

Юрико написала, что я некрасива и похожа на нашу мать-японку, но все равно – разве я не полукровка, как ни посмотри? Поглядите сами. Цвет кожи… Не желтый, а кремовый. Лицо… Нос вытянутый, глубоко посаженные глаза. Скажете, нет? Фигурой я, к сожалению, в мать – такая же невысокая и плотная. Внешность азиатская, но, как я уже говорила, в этом моя индивидуальность. С Юрико мы совсем не похожи, хоть и сестры.

Повторяю с гордостью: во мне, внутри меня, есть гены отца-швейцарца. Это сто процентов. А Юрико, с чьей красотой все носились, всегда судила меня только по внешности.

Мне кажется, этот дневник написала не Юрико. Может быть, кто-то другой автор этой писанины. Я уже не раз говорила, что у моей младшей сестры не хватало ума складно излагать свои мысли на бумаге. С сочинениями у нее всегда было плохо. Послушайте, что она написала в четвертом классе: «Вчера со старшей сестрой мы пошли за золотыми рыбками, но у магазина, где их торгуют, оказалось воскресенье. Из-за этого я не купила красную золотую рыбку. Я расстроилась и плакала».

И это в четвертом классе! Но почерк! Как у взрослого. Вы, верно, думаете, я сама это сочинила и сваливаю на Юрико? Ничего подобного. Я нашла этот «шедевр» на днях, разбираясь в дедовом шкафу. Мне все время приходилось переписывать ее творения, чтобы другие не поняли, что моя сестра сволочная дура. Ясно?

А теперь хотите, расскажу о Кадзуэ? Раз уж о ней написано в дневнике Юрико. Появление Юрико в школе Q. вызвало переполох даже в старших классах. В общем-то, ничего удивительного, но я хорошо помню, как меня все это доставало.

Первой с расспросами подкатилась Мицуру. Она подошла к моему столу на большой перемене, в руках у нее был толстый учебник. Я как раз закончила ланч, который принесла из дома: приготовленную дедом накануне тушеную редьку с пастой из соевых бобов. Почему мне запомнилась такая мелочь? Я пролила соус на тетрадку по английскому языку, на ней тут же расплылось большое бурое пятно. С дедовой стряпней почему-то часто так выходило, поэтому, когда я шла в школу, настроение было заранее испорчено. Мицуру сочувственно наблюдала, как я судорожно терла пятно влажным носовым платком.

– Я слышала, твоя младшая сестра к нам перевелась.

– Вроде того, – бросила я, не поднимая головы.

Не ожидавшая такого бесстрастного ответа Мицуру втянула голову в плечи. Резкие быстрые движения, круглые глаза. Вылитая белка! Временами она напоминала этого дурацкого зверька, хотя и казалась мне очень миленькой.

– «Вроде того»! Что это за ответ? Тебе разве нет до нее никакого дела? Сестра все-таки.

Мицуру добродушно улыбнулась, показав крупные передние зубы.

Оторвавшись от тетрадки, я ответила:

– Вот именно: никакого дела.

Мицуру снова удивленно округлила глаза.

– Это почему же? Я слышала, она красивая.

– Кто тебе сказал?

– Кидзима-сэнсэй. Она вроде в его классе.

Мицуру показала мне свой учебник. «Биология». Такакуни Кидзима. Он курировал классы с седьмого по девятый и еще вел у нас биологию. Нервный тип, выводивший на доске иероглифы так ровно, будто каждый измерял линейкой. Он всегда был такой правильный, приторно идеальный. Я его терпеть не могла.

– Я его уважаю, – не дожидаясь моего ответа, заявила Мицуру. – Предмет знает лучше некуда, отличный классный. Просто блеск! Года два назад мы с ним в поход ходили…

– И что же он сказал про сестру? – оборвала я подругу, пустившуюся в воспоминания.

– Он мне сказал: «Я слышал, в твоем классе учится сестра Юрико?» Я ответила: «Не знаю». А он: «Такого быть не может». И тут до меня стало доходить, что он тебя имел в виду. Я даже не поверила.

– Чего так?

– Я ведь не знала, что у тебя сестра есть.

Мицуру была достаточно умна, чтобы не сказать: «Потому что она дьявольски красива и совсем не похожа на тебя».

Тут за дверью послышался какой-то шум. Из коридора в класс, где мы сидели с Мицуру, толкаясь, стал заглядывать народ – девчонки с младшего потока, где училась Юрико. За спинами у них робко маячили даже несколько парней.

– Это что такое?

Я обернулась к двери, и тут же наступила тишина. От толпы отделился представитель – внушительных размеров девица, завитая «мелким бесом», крашенная в каштановый цвет. По ее самоуверенному виду можно было безошибочно заключить, что она из касты. Мы с Мицуру были не одни – в классе сидели еще несколько девчонок из той же категории. Они по-свойски приветствовали девицу:

– Мок, ты чего к нам?

Не удостоив их ответом, она подошла ко мне и застыла рядом, широко расставив ноги.

– Ты старшая сестра Юрико?

– Да.

Я не хотела, чтобы она натрясла мне что-нибудь в бэнто, и закрыла крышку. Мицуру напряглась, прижав к груди учебник биологии. Мок бросила взгляд на расплывшееся по тетрадке пятно.

– Чего ела сегодня?

– Тушеную редьку с соевой пастой, – ответила за меня стоявшая рядом одноклассница. Она занималась в секции современного танца и была сущей ведьмой. Каждый день норовила сунуть нос в мою коробку с едой и, скорчив рожу, гнусно хихикала.

Не обращая на нее никакого внимания, Мок разглядывала мои волосы.

– Вы в самом деле сестры?

– В самом деле.

– Что-то не верится.

– А мне какое дело?

С какой стати я должна слушать эту нахалку? Я встала и в упор посмотрела на нее. Мок попятилась и стукнулась своей неповоротливой кормой в соседний стол. Все, кто был в классе, не отрываясь смотрели на нас. И тут Мицуру, едва достававшая Мок до плеча, схватила ее за руку и довольно резко осадила:

– Не суйся не в свое дело! Шла бы ты отсюда!

Мок обернулась на дверь – Мицуру ее не отпускала – и, демонстративно передернув плечами, с медвежьей грацией удалилась. Из коридора донесся вздох коллективного разочарования.

Замечательно! С самого детства больше всего на свете мне нравилось стаскивать Юрико с пьедестала. У людей при виде красоты возникают чрезмерные ожидания и надежды. Они начинают желать недостижимого, и если им это все-таки удается, успокаиваются и наслаждаются тем, чего добились. Однако предмет обожания неожиданно оказывается грубым и не столь чистым и ярким, как представлялось, и в итоге восхищение сменяется презрением, а зависть перерастает в ревность. Может, я и на свет появилась, чтобы сбивать цену, по которой котировалась моя несравненная сестрица.

– Надо же! И этот сюда притащился!

Голос Мицуру вернул меня на землю.

– Кто?

– Такаси Кидзима. Сын биолога. Он в его классе учится.

В опустевшем коридоре остался один парень. Он стоял у двери в наш класс и разглядывал меня. Копия отца: те же мелкие черты, такой же худой и хрупкий. Симпатичный, можно даже сказать – красивый. Но в нем не чувствовалось силы. Наши взгляды встретились, и Кидзима-младший отвел глаза.

– Я слышала, он тот еще экземпляр.

Мицуру, прижимавшая к груди учебник биологии, провела пальцем по корешку, где была фамилия автора. По этому жесту я поняла, что она влюблена. Захотелось как-то поддеть ее, сказать что-нибудь неприятное.

– А что ты хочешь? Он же ненормальный.

– Откуда ты знаешь? – удивилась Мицуру.

– У меня что, глаз нет?

У нас с сыном Кидзимы было кое-что общее. Он подрывал репутацию отца, я – акции Юрико. Мы с ним оба – нули. Чудовищная красота Юрико сбивала Кидзиму с толку, поэтому он и заглянул к нам в класс. Ему надо было увидеть меня. Быть может, поняв, что я такое, станет презирать ее. Хотя не надо забывать, что Кидзима – представитель мужского пола, следовательно, он не мог не питать чувств к такой особе, как Юрико, пустой и красивой. Хватит с меня! Надо как-то дальше жить в этой школе, а появление в ней сестры все только осложняло. У меня не было никакого желания следовать примеру отпрыска Кидзимы-сэнсэя и оставаться нулем. В тот день я твердо решила избавиться от Юрико, если только представится возможность.

– Эй! Что тут у вас? – услышала я за спиной знакомый голос и, обернувшись, увидела Кадзуэ Сато.

Она стояла, по-приятельски положив руки на плечи Мицуру. Кадзуэ все время держалась поближе к Мицуру и при каждом случае старалась заговорить с ней. В тот день она была в нелепой мини-юбке, подчеркивавшей ее ноги-спички. До того худющая, что можно прощупать каждую косточку. Густые тусклые волосы. И все та же дурацкая красная вышивка на гольфах. Я представила, как она сидит в своей мрачной комнате с иголкой и ниткой и старательно вышивает эмблему Ральфа Лорена.

– Вот, о ее сестре говорим. – Мицуру равнодушно передернула плечами, сбрасывая руки Кадзуэ.

Задетая этим, Кадзуэ еле заметно побледнела, но сохранила самообладание и поинтересовалась:

– А что с ней?

– Ее к нам приняли. Она в классе Кидзимы-сэнсэя.

По лицу Кадзуэ вдруг пробежала тень беспокойства. Я вспомнила ее младшую сестру – они были похожи как две капли воды – и ничего не сказала.

– К нам? Это круто! Значит, с головой порядок.

– Я бы не сказала. Ее взяли по программе для детей, выросших за границей.

– Вот везет! Неужели так всех подряд и берут? А учиться как же? – Кадзуэ вздохнула. – Эх, почему моего отца в свое время не послали за границу!

– Это еще не все. Вдобавок ко всему ее сестра – сумасшедшая красотка.

Мицуру не любила Кадзуэ. Могу поручиться. Говоря с ней, она по привычке постукивала ногтем по зубам – как и со мной, но только иначе, небрежнее, что ли.

– Красотка? Это как же? – Кадзуэ скривилась, точно хотела сказать: «Откуда у тебя такая сестра? Сама-то ты – смотреть не на что».

– А вот так. Красотка – это еще слабо сказано. Несколько минут назад здесь толпа была. Приходили смотреть на старшую сестру.

Кадзуэ перевела отсутствующий взгляд на свои руки. Будто вдруг поняла: ей нечего противопоставить красоте Юрико.

– Моя младшая тоже хочет в нашу школу.

– Зря. Пусть не мечтает, – раздраженно отрезала я. Кадзуэ вспыхнула, хотела что-то ответить на мою колкость, но лишь надула губы. – Ее все равно ни в одну приличную секцию не пустят. «Элита» всем заправляет.

Кадзуэ кашлянула. Ее уже приняли в конькобежную секцию, но ходили разговоры, что там назначили непомерную плату за тренировки – в секцию взяли тренера олимпийского уровня, плюс аренда катка. Немалые деньги. Поэтому, как я слышала, туда принимали всех подряд, даже самых неспособных. Лишь бы деньги платили. В этой школе все плевать хотели друг на друга – главное, чтобы тебе было приятно, пусть и за чужой счет.

– Между прочим, меня приняли в конькобежную секцию. Сначала я хотела в группу поддержки, а эта секция была на втором месте. Так что я очень довольна.

– А тебя хоть раз на лед выпустили?

Кадзуэ несколько раз облизнула губы, очевидно подыскивая нужные слова для ответа.

– На катке ведь только свои крутятся. Богатенькие и смазливые из старших классов. Частные уроки с олимпийским тренером, все для своих. Чужакам там делать нечего. Ну если ты, конечно, не признанный талант. Идиотизм! Здоровые девки изображают из себя спортсменов. Игры для маленьких принцесс!

Я хотела досадить Кадзуэ, сделать ей больно, но, услышав про «маленьких принцесс», она, к моему удивлению, расплылась в радостной улыбке. Да, Кадзуэ – обыкновенная мещанка. Она мечтала только об одном: чтобы все признали ее «маленькой принцессой», блистающей и в классе, и на льду. Таково же было неизбывное желание ее папаши.

– Наверняка заставят тебя убираться на катке, чистить ботинки и коньки. Скажут, тренировка мышц, придумают, как поиздеваться. Помнишь, тебя недавно гоняли по площадке в тридцатипятиградусную жару? С высунутым языком. Тоже игра для маленькой принцессы?

Наконец к Кадзуэ вернулась способность говорить:

– Никакое это не издевательство. Просто тренировка для укрепления физической формы.

– Ну нарастишь силу, и что? На Олимпиаду поедешь?

Я сказала это не со зла. Кто-то же должен говорить правду простушкам вроде Кадзуэ, наивно верящим, будто надо лишь постараться как следует – и все получится. Кто-то же должен таких учить. Кадзуэ совсем не знала жизни, и я с удовольствием просвещала ее. И еще хотелось утереть нос папаше, заразившему Кадзуэ своим примитивизмом.

Мицуру направилась к окну, где о чем-то болтали сбившиеся в стайку девчонки, и через минуту она уже смеялась вместе с ними. Мы встретились с ней глазами. Мицуру, ничего не сказав, чуть заметно пожала плечами, что, видимо, должно было означать: «Какой смысл? Все это без толку».

– На Олимпиаду я пока не собираюсь. Хотя почему бы и нет? Мне же всего шестнадцать, так что если тренироваться, не жалея себя…

Я чуть не упала.

– Здравствуйте, приехали! Выходит, если ты сейчас переключишься на теннис и начнешь тренироваться как сумасшедшая, попадешь на Уимблдон? Или поднапряжешься и выиграешь конкурс «Мисс Вселенная»? А может, ты думаешь к концу года выбиться в главные отличницы и Мицуру обштопать? Засядешь за учебники – и готово? Мицуру с седьмого класса лучшая по успеваемости. Ни разу никому не уступила. Потому что от природы талант. Ты говоришь: «изо всех сил», «не жалея себя»… Да сколько ни пыжься, все равно есть предел. Потому что у тебя таланта нет. Можешь всю жизнь надрываться, пока от тебя пустое место не останется.

Я разошлась не на шутку и не заметила, что перемена подходит к концу. Никак не могла успокоиться после того, как эта компания явилась на меня поглазеть. Это Кадзуэ надо выставлять напоказ, а не меня. Она проникла туда, куда не следовало, и как ни в чем не бывало делала то, чего не нужно. Но голыми руками ее не возьмешь.

Она стала мне втолковывать, как дурочке:

– Я тебя послушала. Так только слабаки рассуждают. Те, кто никогда не пробовал чего-то добиться. А я не хочу сидеть сложа руки. Может, до Олимпиады и Уимблдона мне и не добраться, но стать лучшей в классе – задача вполне посильная, я думаю. Ты говоришь: Мицуру – гений. Не думаю. Просто она очень много занимается.

Вспоминая разговор в доме Кадзуэ, где порядок устанавливался по школьным стандартам и критериям, я саркастически улыбнулась:

– Ты когда-нибудь видела монстров?

Кадзуэ приподняла бровь и с подозрением взглянула на меня.

– Монстров?

– Ну людей, в которых нет человеческого.

– Ты имеешь в виду – гениев?

Я не ответила. Не только гениев. Монстр – это человек с внутренним перекосом, который развивается и перерастает все пределы. Ни слова не говоря, я показала на Мицуру. Пару минут назад она смеялась с подружками, а сейчас уже сидела за своим столом, готовясь к следующему уроку, который вот-вот должен был начаться. Вокруг нее витало что-то особенное. К учебе она относилась своеобразно, не как другие. Словами не опишешь. Она вроде белки, что готовится к зиме. Заранее знала, что и как будет, хотя другие ни о чем не подозревали; все время наготове. Благодаря своему чутью Мицуру могла не корпеть над учебниками. Учеба давалась ей легко. Эта способность служила ей в школе щитом и одновременно оружием, которым она поражала врагов. Однако Мицуру им явно злоупотребляла. В последнее время я стала ее бояться.

Подумав, наверное, что я лишилась дара речи, Кадзуэ заявила:

– Я буду стараться изо всех сил, чтобы стать лучшей.

– Попробуй.

– Ты нарочно так говоришь! Чтобы мне было неприятно! – Кадзуэ с трудом подбирала слова. – Папа говорит, что ты странная и не похожа на других девчонок. Может, ты какая-нибудь извращенка? Пусть у тебя сестра красивая, пусть ты самая умная. Зато у меня нормальная семья, и отец работает, и все у него как надо.

Кадзуэ вернулась за свой стол. Какое мне дело до ее отца? Глядя ей вслед, я решила внимательнее присмотреться к тому, как она «будет стараться изо всех сил».

В классе стало тихо. По моим часам урок уже начался. Я запихала в портфель коробку с недоеденным ланчем. Дверь отворилась, и в класс вошел Кидзима. Очень серьезный и весь в белом.

Я совсем забыла, что в тот день урок биологии. По расписанию раз в неделю. Сначала Юрико, потом этот сынок, который приперся поглазеть на меня, а теперь еще и папаша! Ну и денек выдался! Я сунулась в портфель за учебником биологии и положила его на стол, но впопыхах задела подставку для книг. В наступившей тишине она с грохотом свалилась на пол. Кидзима нахмурился.

Положив руки на кафедру, учитель медленно оглядел класс. Не иначе искал глазами меня. Я опустила голову – вдруг не заметит, – но тут же почувствовала на себе его взгляд. Да! Я и есть сестра красавицы Юрико! Та самая уродина, от которой один вред! Подняв голову, я в упор посмотрела на Кидзиму.

Они с сыном были почти на одно лицо. Тот же широкий лоб и тонкая переносица. Острые глаза. Очки в серебряной оправе очень шли Кидзиме, придавали ему ученый вид, но при этом учитель выглядел каким-то неухоженным. Может, потому, что никогда не бывал чисто выбрит. Или из-за почти сросшихся на лбу бровей. Или пятнышки на его белоснежных одеждах виноваты. Точно не скажу. Возможно, в этих мелочах проявлялось недовольство сыном, не оправдывавшим ожиданий Кидзимы. Отец и сын были очень похожи, если не считать выражения глаз. Кидзима, в отличие от своего вечно надутого отпрыска, смотрел на вещи прямо. Он не фиксировал взгляд на предмете, а схватывал его контуры и тщательно прорисовывал детали, одну за другой. Поэтому понять, что сейчас в сфере его внимания, не составляло труда. Не говоря ни слова, Кидзима рассматривал меня – мое лицо, фигуру. «Ну что, нашел биологическое сходство с Юрико? Нечего на меня глазеть! Я тебе не клоп и не муха!» Я буквально закипала от злости под его изучающим взглядом.

Наконец он отвел глаза и заговорил степенно и размеренно:

– Тема сегодняшнего урока – окончание эры динозавров. В прошлый раз мы говорили, что динозавры уничтожали голосеменные виды. Помните? Их шеи все больше вытягивались, чтобы доставать верхушки самых высоких деревьев. Мы разобрали интересную тему – адаптация живых организмов к окружающей среде. Мы выяснили, что, поскольку размножение голосеменных растений зависело исключительно от ветра, они оказались на грани исчезновения. В отличие от них покрытосеменным растениям выжить было легче за счет взаимодействия с насекомыми. Есть вопросы по пройденному материалу?