Текст книги "Гротеск"

Автор книги: Нацуо Кирино

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 36 страниц)

– Happy birthday to you…

К ним тут же хором присоединились остальные. Запевала главным образом элита – те, кто учился вместе с начальных классов. Стоявшая за кафедрой Бутончик заколыхалась от смеха.

– Откуда вы узнали?

Взвились помпоны, захлопали хлопушки, все зааплодировали и закричали. Сраженная грохотом хлопушек, Кадзуэ плюхнулась обратно на стул. Даже новенькие, которые не сразу усекли, в чем дело, подхватились и начали хлопать. Одна смазливая девчонка с накрученными кудрями вытащила из-за спины букет роз и протянула Бутончику.

– Ой! Спасибо вам большое!

– Предлагаем тост за ваши сорок лет!

Когда они успели? Появился бумажный пакет, из него стали доставать банки с колой.

– Быстро все открыли! Ура! По-здрав-ля-ем!

Пить в классе, прямо на уроке? Кое-кто засомневался, стоит ли. Однако, чтобы не оказаться белыми воронами, все делали вид, будто им безумно весело. Терпеть не могу это приторное пойло, но делать нечего, пришлось пить. Пузырьки газа лопались на языке, зубы слипались от сахара. Униженная Кадзуэ с гримасой на лице залпом осушила свою банку, как ребенок, которого заставляют пить ненавистное молоко.

– Скажите что-нибудь, сэнсэй! – настойчиво зазвучали возбужденные голоса.

– Такой сюрприз! – Сияя от удовольствия, Бутончик прижимала к груди полученный букет. – Благодарю вас всех! Сегодня мне сорок лет. А вам только пятнадцать или шестнадцать. Думаете, наверное: какая старуха! Я тоже здесь училась. В старших классах у нас была классная руководительница, ей было сколько мне сейчас. Мне она казалась такой пожилой… И вы обо мне так же думаете. Грустно это, конечно.

– Да нет! Вы совсем не старая! – крикнула одна девчонка, и весь класс разразился хохотом.

– И на том спасибо. Мне с вами очень повезло. С вашим классом. Независимость, самостоятельность и самоуважение. Эти принципы пригодятся вам в будущем. Вы счастливые ребята. И именно поэтому вы можете стать независимыми, воспитать уважение к себе. Так что учитесь, развивайтесь, растите над собой.

Не речь, а полный отстой. Но все захлопали и засвистели, да так громко, что в дверь просунулась голова учителя из соседнего класса: что за шум? Хотя я не сомневалась, что все это сплошное лицемерие. Над Бутончиком решили подшутить, подлизаться, а она клюнула на поздравления и ничего не заметила.

Я перевела взгляд на Мицуру. Сложив руки на груди, она с улыбкой смотрела на Бутончика. Почувствовав мой взгляд, обернулась и повела подбородком. Я была счастлива: теперь мы с Мицуру вроде сообщников. Кадзуэ была раздавлена. Случайно или нет, но вышло так, что именно группа поддержки сокрушила ее боевой дух.

После уроков я собрала учебники и тетрадки и вышла из школы. Ничто уже не напоминало об утренней буре, над головой простиралось голубое небо. Наступил летний вечер; зонтик за ненадобностью мешался в руках. Вспомнив вдруг, что Юрико собирается домой, я уныло поплелась на станцию.

– Эй! Подожди!

Оглянувшись, я увидела Кадзуэ. Она бежала за мной, топоча темно-синими сапогами, а другие девчонки у нее за спиной толкали друг друга локтями и смеялись.

– Ну они меня сегодня достали!

Надо было сказать, что она меня разочаровала, но я только молча кивнула. Кадзуэ хлопнула меня по плечу:

– Куда-нибудь торопишься?

– Да нет.

– Вообще-то у меня тоже сегодня день рождения.

Губы Кадзуэ были почти у моего уха, и я уловила сладковатый запах ее пота.

– Поздравляю.

– Может, зайдешь к нам?

– Зачем?

– Мать сказала, я могу привести подружек из школы.

Школьный день рождения… И снова мамаша. Странно. Скажете, нет? В один день я получила известие о смерти собственной матери, встретилась с матерью Мицуру и теперь получила шанс познакомиться еще и с матерью Кадзуэ.

– Зайди, пожалуйста. Хоть на чуть-чуть. Не могу же я сказать, что никто не придет.

Кадзуэ глядела на меня со страдальческим видом – не иначе вспомнила о своем позоре на классном часе. Нескольких слов, которые она успела произнести, оказалось достаточно, чтобы все поняли: сейчас разведет бодягу про секции, как ее обижают, дискриминируют. А теперь ей начнут перемывать косточки в группе поддержки, разнесут слухи по всему внутреннему кругу. Из смехотворного случая раздуют целую историю. Из Кадзуэ сделают мишень, вторую Мицуру, о чьем печальном опыте она еще не знала. Не успела я об этом подумать, как услышала:

– Ты вроде дружишь с этой… Мицуру? Может, она тоже придет?

Мицуру наверняка еще ходила на факультативные занятия, готовилась к университету. Поэтому она убежала, как только прозвенел последний звонок.

– Не-а… Она домой пошла, – сухо бросила я в ответ.

– Отличницы все такие занятые, – разочарованно заметила Кадзуэ.

– А потом, ты ей не нравишься.

Я соврала и своего добилась – Кадзуэ запнулась и опустила голову.

– Ты тоже можешь не ходить!

Кадзуэ выдержала удар. Почувствовав, что мы с Мицуру ее сторонимся, она не стала прятаться и делать вид, что ничего не замечает.

Но я тоже решила проявить характер и заявила:

– Я приду.

5

Мы сошли на маленькой станции, где была всего одна платформа, и повернули на улицу, которая оказалась точь-в-точь, как я ожидала: тихая, мирная, застроенная скромными домами. Роскошных вилл здесь не было, но и бедных жалких лачуг тоже не водилось.

У каждого участка на столбе у ворот красовалась со вкусом сделанная белая табличка, перед каждым домом устроена лужайка. Наверняка по воскресеньям отцы семейств, вооружившись клюшками для гольфа, отрабатывают на травке удары под звуки пианино, льющиеся из окон. Так здесь заведено. Я слышала, что отец Кадзуэ сарариман.Взял небось кредит на тридцать лет и свил гнездышко на задворках Сэтагая. Кадзуэ вышагивала, надувшись, – похоже, ее раздражало, что я, в общем-то, против своей воли поплелась за ней. Но пока мы шли, постепенно отошла и начала показывать местные достопримечательности:

– Вот школа, в которую я раньше ходила… А в этом старом доме живет моя учительница по музыке, я у нее училась на пианино.

Этот поход по памятным местам наводил на меня тоску, и я пропускала ее объяснения мимо ушей.

На школе, мимо которой мы проходили, заиграли часы. Пять вечера. Что это за мелодия? В школе, куда я ходила в начальных классах, часы играли то же самое. «Еду домой», кажется. Приятно вспомнить. Я стала мурлыкать мелодию себе под нос, и тут Кадзуэ остановилась у одного дома и махнула мне рукой.

– Ты чего? – спросила я сердито.

– Мой дом, – гордо ответила Кадзуэ.

Большой, выкрашенный в коричневый цвет двухэтажный дом под тяжелой черепичной крышей окружала стена из серого, местами потемневшего камня. Садик был засажен кустами и деревьями. Дом выглядел старше и гораздо симпатичнее, чем у соседей, участок тоже оказался куда больше.

Версия, что отец Кадзуэ купил этот дом в кредит, отпала. Видимо, здесь обитало уже не первое поколение их семьи. Или они его снимают. Я была очень самостоятельная и с детства разбиралась в таких делах.

– Ничего домик. Снимаете?

Мне показалось, что мой вопрос испугал ее, но она все-таки выпятила грудь и сказала:

– Мы только землю арендуем, а дом наш. Я здесь с шести лет живу.

В стене вокруг дома были проделаны ромбовидные окошки, наверное, для вентиляции. Заглянув через окошко в сад, я увидела кусты азалии и гортензии, а на земле стояли во множестве горшки с растениями.

– Ого, у вас и бонсай есть! – вырвалось у меня.

Но, приглядевшись, я поняла, что это не бонсай, а то, что дед называл «цветник для бедных»: ноготки, незабудки, маргаритки в дешевых горшках, которые выставлены у каждого цветочного магазина.

В цветнике, устроившись на корточках, возилась женщина в очках. Отгоняя рукой комаров, она ловкими, натренированными движениями сгребала сухие листья. Садовница, что ли?

– Мам!

Женщина обернулась. Я с любопытством взглянула на нее. Очки в серебряной оправе, короткие жесткие черные волосы, как у Кадзуэ, двумя острыми клинышками спускались на щеки. Узкое лицо, черты правильнее, чем у дочери.

– Твоя подружка? – улыбнулась она. Брови ее взлетели над очками, заиграли желваки. Она мне напомнила какую-то рыбу. У представительницы класса голосеменных мать – рыба? Интересно, а отец тогда кто? Любопытство разбирало меня, и я решила побыть у них, пока не придет отец. – Ну, будь как дома.

– Спасибо.

Уделив мне внимание, она с тем же выражением на лице повернулась к своим горшкам. Прием был не очень радушный. Может, она потому насупилась, что я вроде как на ужин претендую? А может, никакого дня рождения и нет? Вдруг Кадзуэ соврала? Я уже собралась было задать этот вопрос, но Кадзуэ подтолкнула меня в спину через порог:

– Заходи! – Ее по-ребячьи грубые манеры действовали мне на нервы. Кроме того, я терпеть не могу, когда меня трогают. – Ну что? Пойдем в мою комнату?

– Как хочешь.

В доме было темно, свет нигде не горел; ужином и не пахло. Гробовая тишина, не слышно ни телевизора, ни радио. Привыкнув к полумраку и приглядевшись, я обнаружила, что, несмотря на внушительный вид, внутри дом отделан листами дешевой фанеры. Кругом была безукоризненная чистота: в прихожей, на лестнице – ни пылинки. Я сообразила, в чем дело: тут во всем чувствовалась экономия.

Живя с дедом, я научилась экономить, так что такоеузнавала по запаху. Здесь этовыглядывало из каждой щели, но в придачу из какого-то угла сочилось что-то непристойное, чем пропитана эта привычка к экономии. Глубоко безнравственным было само стремление сэкономить, попытаться как-то устроиться за счет экономии.

К примеру, ради своего бонсая мой дед экономил на всем, даже воду в туалете спускал только на третий раз. Ругал меня из-за коробки салфеток: мол, зачем покупать, если на улице с рекламой бесплатно раздают? Доходило до того, что, когда приходили из Эн-эйч-кей [14]14
  NHK – ведущая теле– и радиовещательная компания Японии. Для пополнения своего бюджета собирает с владельцев телевизоров плату за просмотр своих каналов.


[Закрыть]за деньгами, дед уносил куда-то телевизор. Газет не выписывал и не покупал, а брал у соседа с третьего этажа – с его согласия.

Тот по ночам работал охранником, и, когда приносили утренний выпуск, его еще не было дома. Дед поднимался рано, шел к охраннику, доставал из его почтового ящика газету и прочитывал первым от корки до корки. Покончив с этим делом, обязательно переписывал из раздела объявлений программу телепередач. Затем, аккуратно сложив газету, возвращал ее на место еще до того, как сосед приходил с работы. А перед своей ночной сменой охранник заносил деду вечерний выпуск и спортивную газету. Дед же в благодарность выносил у него мусор, пока тот был на работе.

И хотя дом у Кадзуэ был большой и красивый, а ее отец работал в очень известной фирме, у них, как и в нашей с дедом квартирке, все пропиталось скупостью. Почему? Зачем? Разве не удивительно?

Кадзуэ по скрипучей лестнице стала подниматься на второй этаж. Там было две комнаты. Водной – большой, что над гостиной, – жила Кадзуэ. У стены стояла кровать, посередине – стол для занятий. Вот и вся обстановка. Ни телевизора, ни радио. Все по-спартански, как в общежитии. По комнате разбросана одежда. Кровать не убрана, одеяло комком.

В книжном шкафу кое-как были расставлены учебники, книжки и тетрадки. На пустую полку Кадзуэ сунула мешок со спортивной формой. В доме и в саду такая чистота и порядок, а в этой комнате – полный бардак.

Пока я с любопытством разглядывала открывшуюся картину, Кадзуэ, не обращая на меня внимания, бросила на пол портфель и уселась за стол. Перед ней на стене были развешаны листы с лозунгами и призывами. Я стала зачитывать вслух:

– «Победа зависит от тебя!» «Верь в собственные силы!» «Вперед к намеченной цели! В школу Q.!»

– Это я налепила, когда вступительные экзамены сдала. Чтобы помнить, как поступала.

– «Большая победа!» – В моем голосе прозвучала ирония. Получилось невзначай, но Кадзуэ надула губы:

– Но я же правда много сил на это положила.

– А вот я никаких лозунгов не писала.

– Чудная ты!

– Что же во мне чудного?

– Ты всегда сама по себе, – отрезала Кадзуэ.

Разговаривать больше было не о чем. Мне тут же стало скучно, захотелось скорее домой. Я беспокоилась, как чувствует себя дед после этого звонка о матери, и жалела, что пришла: «Чего я сюда притащилась?»

Я услышала, что по лестнице кто-то крадется. Тихо, как кошка. За дверью послышался голос матери:

– Кадзуэ, детка! Можно тебя на минутку?

Та вышла из комнаты, из коридора донесся шепот. Я прижалась ухом к двери.

– Как быть с ужином? Ты же меня не предупредила, а я на нее не рассчитывала.

– Но папа же говорил, что сегодня вернется пораньше и можно привести подругу.

– А-а… Это она у вас лучшая в классе?

– Нет.

– А как она учится?

Голоса совсем стихли, уже ничего не разобрать. Что же получается? Насчет дня рождения все вранье, и Кадзуэ просто хотела показать Мицуру своему отцу? А меня использовала как приманку, чтобы заманить ее к себе. Сама же я никакой ценности для этой семьи не представляла, потому что училась так себе. Совет на тему «Как быть с ужином» окончился, и мамаша удалилась так же бесшумно, точно боялась кого-то разбудить.

– Извини, – сказала Кадзуэ, спиной закрывая дверь. – Ужинать будешь?

Я без тени смущения кивнула. Меня разбирало любопытство: что они решили на своем совете? чем будут потчевать нежеланную гостью? Кадзуэ в замешательстве стала быстро перелистывать какой-то справочник, страницы которого густо пестрели пометками.

– У тебя братья, сестры есть?

Кадзуэ махнула рукой в ответ:

– Младшая сестра. На следующий год будет сдавать экзамены в высшую ступень.

– К нам пойдет?

Кадзуэ пожала плечами:

– Способностей не хватит. Она, конечно, старается вовсю, но все равно у нее голова не так варит, как у меня. Мать говорит, что она в нее пошла, хотя сама окончила женский колледж. А говорит так из-за отца, тушуется перед ним. Нет, она правда в крутом колледже училась. А я, к счастью, пошла в отца. Он выпускник Тодая. А твой отец в каком университете учился?

– Кажется, ни в каком.

Как я и предполагала, Кадзуэ совершенно не ожидала такого ответа.

– Ну а школу-то он окончил?

– Не знаю.

Я понятия не имела, какое образование отец получил в Швейцарии. Мне об этом никто не рассказывал.

– А дед?

– Ну, он-то в школе точно до высшей ступени не добрался.

– А мать?

– Вот она вроде бы по всей программе отучилась.

– Выходит, ты их надежда?

– Надежда?

Надежда на что? Я наклонила голову и вопросительно взглянула на Кадзуэ, которая смотрела на меня как на инопланетянку. До этого момента наверняка считала, что у нас с ней одинаковые желания и потребности. Кадзуэ была не из тех, кто глубоко задумывался о том, что люди могут быть другими – не такими, как она.

– Ну ничего. Надо как следует взяться за дело. Тогда обязательно добьешься.

– Чего?

– Как чего? Успеха. – Кадзуэ в замешательстве посмотрела на висевшие на стене лозунги. – Вот я еще в начальных классах решила для себя, что обязательно поступлю в школу Q. Потому что это супер. Если нормально учиться, из школы прямая дорога в университет Q. Считай, автоматом. Вот окончу в первой десятке – и сразу на экономический. Получу дипломчик с отличием, тогда в хорошую фирму можно устроиться.

– Ну устроишься – и что?

– Что? Работать буду. Это же здорово! Сейчас такое время – женщины тоже могут себя на работе проявить. У матери не получилось, время было другое, и она хочет, чтобы я добилась того, чего сама хотела. Ее поколение… они даже после хорошего колледжа никуда не могли устроиться. Ей, конечно, страшно обидно. Говорит: «Время виновато, что я дома сижу».

Какие чувства вызывала у меня ее мать? Наверное, возмущение тем, что она что-то задавила в себе. Я вспомнила, как она возилась в саду с цветочными горшками. Снова увидела ее спину, лучше всяких слов говорившую, что это для нее работа, а не удовольствие. Не то что для моего деда, который так и порхал вокруг своего бонсая.

Снизу из коридора донесся голос – мать звала Кадзуэ. Та вышла из комнаты и через несколько минут вернулась, принеся с собой запах вареной собы. [15]15
  Соба – разновидность японской лапши. Обычно готовится из гречневой муки.


[Закрыть]В руках она держала обшарпанный поднос – на таких из кафешек развозят на мотиках заказанную еду – с двумя мисками лапши.

– Вот, угощайся. Спасибо, что пришла. Мать специально для нас заказала две собы. Давай здесь.

С каких это пор гостей потчуют таким «деликатесом»? «Ну и угощение!» – подумала я, но ничего не сказала. В конце концов, в каждом доме свои представления о гостеприимстве. У Кадзуэ в семье к еде, похоже, относились без интереса. Снова пахнуло скопидомством и мелким расчетом, накатившими на меня, когда я вошла в этот дом.

Кадзуэ притащила откуда-то стул с розовой подушкой на сиденье. Такие обычно продают в комплекте с ученической партой. Не иначе, реквизировала у младшей сестры. Она усадила меня на стул, и мы, устроившись за столом, стали громко всасывать в себя лапшу.

Дверь вдруг распахнулась, и послышался возмущенный голос:

– Ты зачем стул взяла?

Заметив меня, сестра Кадзуэ вздрогнула будто от испуга и опустила глаза. Затем покосилась на расставленную на столе собу и скорчила недовольную физиономию, мол, «а на мою долю не купили?» Сестра была меньше Кадзуэ, с длинными волосами, спадавшими на спину.

– Ко мне подруга пришла, мы и взяли. Сейчас поедим и вернем.

– А уроки я как делать буду?

– Ты что, немного подождать не можешь?

– А ты могла бы и стоя поесть.

Сестры продолжали пререкаться, не обращая на меня внимания. Когда младшая удалилась, я спросила:

– Ты сестру любишь?

– Да так. – Кадзуэ неловко пыталась подцепить палочками скользкую собу. – Она завидует, что у нее голова не так варит, как у меня. Я сдавала экзамены, а она как пить дать мечтала, чтоб я провалилась. И если контрольную плохо напишет, обязательно свалит на меня. Что я стул у нее взяла. Вот такая у меня сестра!

Кадзуэ первой доела собу, даже весь соус выпила. Мне же почему-то совершенно расхотелось есть, и я сидела, играя палочками: вынимала из бумажного конвертика и засовывала обратно – туда-сюда, туда-сюда. Я вдруг ясно представила, какое это жалкое зрелище – поедание собы в том бардаке, который царил в комнате Кадзуэ. Конечно, непорядочно так думать о доме, где тебя угощали. Но тогда я ничего не могла с собой поделать. Видно было, что комнату давно не убирали, – кругом лежала пыль, а пахло как в звериной норе. Эта ассоциация напомнила мне об утреннем звонке Юрико, рассказавшей, как в последнее время жила наша мать.

Сидела, не включая свет, в темноте, с открытыми глазами. Неужели ее тонкое нервное устройство мне передалось? Впрочем, я с удовольствием уступила бы это наследство Юрико, хотя она по сравнению со мной примитив и зациклена на своих желаниях. Нет, это я в мать пошла, уныло размышляла я.

– А у тебя есть кто-нибудь?

– Сестра. Младшая, – скорчив кислую мину от мысли о Юрико, ответила я.

Кадзуэ сглотнула. Она хотела еще что-то спросить, но я ее опередила:

– Послушай! Вы же не собирались сегодня собу заказывать. Что бы у вас было на ужин, если б я не пришла?

– Э? – Кадзуэ наклонила голову, как бы говоря: «Что за странный вопрос?»

– Да это я так. Просто любопытно.

Мне действительно было интересно, что готовит ее мать. Слепленные из грязи пирожки с мелко нарезанными листьями гортензии, стебли одуванчика, варенные в соевом соусе? Мамаша из тех, кто любит играть в дочки-матери. Оторвавшись от реального мира, занимается домашними делами, витает в облаках.

– Соба только нам и отцу. Мать сказала, что они с сестрой как-нибудь обойдутся. Мы редко в кафе заказываем. Вот соба. Триста иен, а есть нечего. Это же глупо! Но в этот раз специально для тебя заказали.

Комнату постепенно заполняли сумерки; я посмотрела на висевший посередине обитого желтой фанерой потолка светильник. Довольно убогий – такие развешивают в офисах – и с лампой дневного света. Она зажглась с тихим шуршанием, напоминающим трепет крылышек насекомого. Неживой свет обрамил лицо Кадзуэ темными тенями.

Не унимаясь, я спросила:

– А почему соба только нам и отцу?

Маленькие глазки Кадзуэ сверкнули.

– У нас в доме заведен порядок. Есть такой тест для собак: все члены семьи становятся в ряд и смотрят, к кому первому подойдет собака. Кош она выбрала – тот главный. Никаких слов не нужно, все происходит само собой, и все этому порядку подчиняются. Так решается, у кого право первому принимать ванну, есть самую вкусную еду. Первый у нас, конечно, отец. Я вторая. Раньше второй была мать, но в средней школе, когда я получила на тестах высокие баллы, это место перешло ко мне. Отец, потом я, за нами мать и сестра. Если так дальше пойдет, мать может на последнее место откатиться.

– То есть у вас место определяется по школьным тестам?

– Я бы сказала, по затраченным усилиям.

– Но это нечестно – ведь мать уже никаких экзаменов не сдает.

Вот так номер! Дочки конкурируют с матерью. Бред! Однако Кадзуэ продолжала на полном серьезе:

– Ничего не поделаешь. Мать уступала отцу с самого начала. Я понимала, что в нашей семье его не может превзойти никто, и поэтому всегда старалась учиться изо всех сил. С самого детства Отметки – это мое хобби. Я все время хотела перещеголять мать. Знаешь, она говорит, что никогда не думала о карьере, хотя в молодости у нее вроде была мечта стать врачом. Но ей отец – мой дед – не разрешил, и, потом, у нее не те способности, чтоб учиться в медицинском. Она все время об этом жалеет. Страшное дело – быть женщиной! Мать до сих пор истерики закатывает. И в самом деле, разве это справедливо? Все сваливает на то, что она родилась женщиной. Хотя я считаю, что женщина тоже может добиться многого. Только надо постараться.

Вера в собственные старания. Это уже религия какая-то получается.

– Хочешь сказать, если постараться – все получится?

– Конечно. Твои усилия будут вознаграждены.

Что-то я сомневаюсь. В женской школе Q. за свои усилия ни фига не получишь, как ни старайся. Уж так там все устроено. Разве нет? Мне хотелось сказать об этом Кадзуэ, проучить ее. Столкнись она с такой чудовищной красоткой, как Юрико, все ее старания, как бы серьезно она к ним ни относилась, пойдут прахом, будут просто смехотворны. Но Кадзуэ упрямо глазела на свои лозунги.

– Считаешь, раз отец сказал, так оно и есть?

– У нас в семье это принцип. Мать с ним согласна. И учителя в школе говорят то же самое. Значит, все правильно. – Кадзуэ уставилась на меня удивленными глазками.

– Если уж мы о матерях… Ты знаешь, что у меня сегодня случилось?

Самое время ее оглоушить. Я посмотрела на часы. Восьмой час. Пора домой.

– Одна новость – день рождения Бутончика, – рассмеялась Кадзуэ и вдруг насупилась. Не иначе вспомнила, как опозорилась на классном часе.

– У меня мать умерла, – заявила я.

От изумления Кадзуэ подскочила на стуле.

– Мать? Умерла? Сегодня?

– Ага. Точнее – вчера.

– Тогда тебе домой надо?

– Сейчас пойду. Мне бы позвонить.

Кадзуэ молча показала на лестницу. Я спустилась в темноте по скрипучим ступенькам и постучала в дверь, из-под которой выбивалась полоска света. В комнате неясно бормотал телевизор.

– Да! – послышался раздраженный мужской голос. Отец! Я отворила дверь.

В желтоватом свете скромной гостиной – ее главным достоинством были обшитые деревянными панелями стены – я увидела сестру, мать Кадзуэ и сидевшего на диване перед телевизором мужчину средних лет. Все разом повернули головы. Посуда в шкафу, стоявшем напротив двери, была самая заурядная, из супермаркета. Дешевая мебель – обеденный стол, стулья, диван с креслами – все из ДСП. Увидели бы эту картину наши школьные «друзья», вот бы поиздевались.

– Можно позвонить?

– Пожалуйста.

Маман кивнула в сторону темной кухни. У дверного проема примостился черный телефонный аппарат старой модели, с диском. Рядом помещалась картонная коробочка с надписью «Десять иен». Родители Кадзуэ с непроницаемыми лицами даже не удосужились сказать: «Не обращай внимания. Это не для тебя». Я пошарила в кармане школьной юбки и, выудив десятииеновую монету, бросила в коробку. Она глухо стукнулась о дно. Видно, гости не часто бывают в этом доме, но все равно брать деньги за телефон – плохая шутка, думала я, с трудом поворачивая заедающий диск и разглядывая восседавшую передо мной семейку Кадзуэ.

Сестра Кадзуэ, лишившаяся из-за меня стула, сидела за столом и с деловым видом что-то писала в раскрытой тетради. Маман, вытянув шею, заглядывала в ее писанину и полушепотом давала какие-то советы. Обе мельком глянули на меня и снова уставились в тетрадку. Папаша, облаченный по-домашнему – в пижаму, – смотрел какую-то викторину. Я заметила, что он включил эту программу случайно и просто глядел на экран, без всякого интереса. Ноги его нервно подергивались. На вид лет сорок пять – пятьдесят. Невысокий, с багровой физиономией и редеющими волосами. Его запросто можно было принять за откормленного деревенского мужичка. Он меня разочаровал. Я жила с дедом-японцем, но из-за того, что отец у меня иностранец, меня всегда очень интересовало, какие отцы японцы. Особенно хотелось посмотреть на отца Кадзуэ, хозяина семьи, которого все так уважали. И вот пожалуйста: обыкновенный смурной дядька. Ну и ну!

После нескольких гудков я услышала щелчок – взяли трубку.

– Дед, ты?

– Где тебя носит? – Это был не дед, а его подруга-страховщица. – У нас тут такие дела! У деда вечером поднялось давление, он сейчас в постели. А все из-за того, что отец и сестра там, в Швейцарии, поссорились, звонили несколько раз. Такой шум подняли! Твой дед – золотой человек! Они вроде успокоились, а ему плохо стало. А тут еще тебя нет. Мы с ума сходим!

– Извините. Как он себя чувствует?

– Нормально. Мне позвонил управдом, я сразу прибежала. Он успокоился и тут же уснул. С матерью-то какое несчастье! Вот для таких случаев и нужна страховка. Вот и вам бы надо… Говорят же, со стороны виднее.

Разговор затягивался, поэтому я торопливо пробормотала:

– Еду. – Из Сэтагая к нам добираться долго, на другой конец Токио.

– Сколько тебе ехать? – спросила страховщица.

– Часа полтора.

– Тогда позвони сестре, перед тем как выходить.

– Юрико? К чему такая спешка?

– Ей в похоронное бюро надо. Она очень торопилась. Сказала, обязательно хочет с тобой посоветоваться.

– Но я сейчас в чужом доме.

– Ну и что? Скажи, что заплатишь за международный звонок. Когда приедешь, уже поздно будет звонить.

– Ладно.

Из-за чего отец и Юрико могли поругаться? Не иначе у них в Швейцарии произошло что-то ужасное. Я обернулась к матери Кадзуэ.

– Извините, можно позвонить за границу, в Швейцарию? Это очень срочно.

– А что случилось?

Ее глаза настороженно сузились за стеклами очков.

– У меня мать умерла вчера ночью, и сестра просила ей позвонить.

Шокированная маман посмотрела на отца. Тот резко обернулся. Какие у него глаза! Уголки чуть приподняты, а сами сверкают так, что просто парализует. В них высокомерие, они внимательно изучают объект – чтобы раздавить его. Я чувствовала, как они пристально рассматривают и оценивают меня, ребенка. Не желая уступать его взгляду, я выпятила грудь. Да, в отце Кадзуэ – та же воля, что у меня и Мицуру. Недобрая, дурная воля. Но более высокого уровня, чем у нас. Навязчивая, хитрая. Блестящая. Отец оказался единственной привлекательной личностью в семье Кадзуэ. Послышался его хриплый притворно-ласковый голос:

– Ужасно! Пожалуй, лучше звонить через оператора. Так сразу понятно будет, сколько платить за звонок. Для всех удобно.

– Хорошо.

Мой отец взял трубку первым. Он еще не пришел в себя.

– Это какой-то бред! Кошмар! – Это слово он произнес по-английски. – К нам явилась полиция и стала задавать мне разные вопросы. Сказали: странно, что ваша жена умерла, когда вас не было дома. Что же тут странного?! Ведь она совсем сдвинулась. Я-то тут при чем? Я разозлился и стал себя безопасить. Ужасный был разговор! Кошмар! – Опять по-английски. – Очень печально и тяжело, но еще хуже быть под подозрением.

– Не безопасить, а защищаться, оправдываться. Так, наверное?

– Что?

– Ничего. Проехали. А почему они тебя подозревают?

– Я не желаю об этом говорить. Не хочу обсуждать такое с дочерью. В четыре часа придет следователь. Знаешь, как я разозлился на них!

– А похороны когда?

– Послезавтра, в три часа.

Отец едва успел закончить фразу, как я услышала голос Юрико.

Трубку, что ли, у него вырвала? Я услышала, как он выругался по-немецки.

– Это я! Завтра сразу же после похорон вылетаю в Японию. С ним больше невозможно. У его турчанки, видите ли, выкидыш от шока, и он привез ее сюда. Маму еще даже не похоронили! Она еще здесь лежит! Я полиции все выложила. Сказала, что эта его девка больше всех виновата в маминой смерти. Пусть следователь разбирается. Так им и надо!

– Ну что ты устраиваешь?! Кому нужен весь этот концерт?

– Да, устраиваю! А он что делает?!

Юрико зарыдала. Видно, за несколько часов, что прошли с нашего утреннего разговора, они там вдрызг разругались.

– Мать умерла скоропостижно, отец тоже в шоке. Это же понятно. Пусть кого хочет в дом приводит, а ты держи себя в руках. Надо же кому-то его поддержать.

– Ты что говоришь-то?! Совсем с ума сошла?! – взъярилась Юрико. – Мама умерла, а тебе до лампочки! Тебя бы на мое место, сразу поняла бы, что к чему. Тебе на все наплевать! Мама руки на себя наложила, и он сразу ей замену нашел. А через несколько месяцев они нас братиком или сестрой осчастливят! Мама умерла, потому что он другую завел. Это все равно что сам убил. Или его любовница убила. Больше знать его не хочу!

Пронзительный голос Юрико, преодолев десять тысяч километров, просачивался из черной телефонной трубки и разносился по мрачной комнате.

– Мать умерла не от этого. У нее были свои причины. – Я фыркнула: – «Знать его не хочу!» А деньги у тебя есть? Наверняка нет. Где ты в Японии жить собираешься? Как будет со школой?

Юрико не должна возвращаться в Японию. Ни за что. Но какого черта папаша так себя ведет? Мать умерла, а он в тот же день притащил в дом беременную подружку. Такого фортеля я от него не ожидала. Тут я вспомнила про хозяев: они сидели, затаив дыхание и не сводя с меня глаз. Я встретилась с осуждающим взглядом отца Кадзуэ: «Это что за разговоры в моем доме!» – и поспешно закончила разговор:

– Ладно, закругляемся. Потом поговорим.

– Нет уж! Мы должны сейчас все решить. С минуты на минуту явится полиция. Мне надо ехать вместе с ними – везти маму в похоронное бюро.

– О Японии забудь! Нечего тут тебе делать! – закричала я.

– Какое у тебя право мне приказывать?! Я еду.

– Куда?

– Без разницы. К тебе нельзя – попрошусь к Джонсонам.

– Сколько угодно. Давай, действуй.

– Ну ты и зараза. Только о себе думаешь.

Джонсоны! Придурковатая семейка. Как раз то, что надо Юрико. У меня будто гора с плеч свалилась. Если она поселится у них, видеться нам не придется, а раз так, пусть делает что хочет – возвращается или остается в своей Швейцарии. Мне наплевать. А я буду и дальше тихо-мирно жить с дедом.