Текст книги "Гротеск"

Автор книги: Нацуо Кирино

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 36 страниц)

Шеф кивнул, не удостоив меня словом, и вернулся за свой стол у окна. Сегодня из-за высокой влажности его кроссовки скрипели не так противно. Воспользовавшись разрешением шефа, я сорвалась с работы и тут же покатила домой, сражаясь с яростными порывами ветра и боясь, как бы меня не унесло вместе с велосипедом. Хотя приближался сезон северных ветров, я вся покрылась липким потом. Влажность, конечно. И все же погода здесь ни при чем. Всему виною дневник, который оставила эта недоразвитая Юрико.

В начальных классах она ни одного сочинения толком не могла написать. Все время меня просила. Вдобавок она была нелюбознательна и совершенно не интересовалась происходящим вокруг. Чем могла заполнить дневник такая ненаблюдательная тупая башка? Пустым самовосхвалением, должно быть. Юрико едва была способна составить простое предложение. Какой уж тут дневник? Возможно, его писал кто-то другой от ее имени. Но кто? И что же там написано? Меня так и подмывало поскорее заглянуть в эту тетрадь.

Вот он, дневник Юрико. Мне, сказать по правде, не хотелось, чтобы его читали чужие люди. Как я и думала, там оказалось полно ерунды о ее никчемной жизни – такого, за что стыдно. Там всякая чушь не только о ней, но и обо мне, и о матери. Я не представляю, как можно было такого нагородить! Почерк похож, не иначе – кто-то подделал.

Не верьте тому, что написано в этом дневнике. Там почти все ложь. Обещаете, что не поверите? Что ж, тогда читайте. Там было много ошибок – не те иероглифы, пропуски, непонятный смысл. Эти места я исправила.

Часть 3
Шлюха от рождения
(Дневник Юрико)

1

29 сентября

Телефон зазвонил в час дня. Я еще не вставала. Мурлыкнула в трубку – а вдруг клиент? Оказалось – сестра. Я ей не звоню, а она мне – по два-три раза в неделю. Делать, что ли, нечего?

– Я сейчас занята, – отрезала я и, не успев отключиться, услышала вдогонку:

– Перезвоню вечером. – Говорить нам не о чем. Просто ей взбрело в голову узнать, нет ли у меня мужчины. Как бы в доказательство донеслось: – Ты там одна? Мне кажется, у тебя кто-то есть.

Однажды, когда мы были с Джонсоном, сестра позвонила в самый неподходящий момент. Нам было не до телефона, поэтому она оставила сообщение на автоответчике: «Юрико, это я. Сегодня мне пришла в голову отличная мысль. Почему бы нам не съехаться? Так лучше будет и для тебя, и для меня. Я переводчица, ничего, кроме словарей, не вижу. Ухожу на работу утром, прихожу вечером. А у тебя работа по ночам, так что можешь спать спокойно, пока я на работе, и возвращаться, пока я сплю. Удобно, правда? Фактически мы даже пересекаться не будем и на квартплате сэкономим. И с питанием удобнее – можно сразу приготовить побольше, на несколько дней. Как тебе идея? Какую квартиру оставим – твою или мою? Что думаешь?»

Джонсон, сбившись с ритма, поинтересовался:

– Это кто? Сестра?

– Она. Соскучился? – ответила я, сдерживая смех.

– Наша маленькая Купидоша. Это же она нас соединила, – парировал Джонсон на чистом японском. От хохота нам пришлось даже прерваться.

– Купидоша? Ха-ха-ха! А она и не заметила.

– Она что, стала переводчицей?

Я тряхнула головой. Моя лживая сестрица! Уродка ненормальная! Джонсон, почувствовав мое настроение, умолк и прильнул губами к моей шее, желая отвлечь меня от дурных мыслей. Наклонив голову, я отвечала на поцелуи и рассматривала рыжие веснушки у него на сильных плечах. Джонсон потолстел и обрюзг, роскошная шевелюра почти вся вылезла. А что вы хотите? Ему уже пятьдесят один.

Впервые я увидела его в детстве, совсем еще девчонкой, но сразу сообразила, чего он от меня хочет. Джонсон тогда не знал японского, я ни слова не понимала по-английски. Но мы сразу догадались, что хотим сказать друг другу.

– Подрастай скорее.

– Я стараюсь. Ты только подожди.

Всякий раз, когда сестра доставала меня приставаниями, я убегала на дачу к Джонсону. Увидев меня, он сиял от радости, даже если обсуждал по телефону важные дела или трепался с гостями. Я должна поблагодарить свою зловредную сестру – сама того не желая, она подтолкнула меня к Джонсону. Больше всего в этой ситуации меня доставала доброта его жены Масами, бывшей стюардессы «Эр Франс». Он был на пять лет моложе, и Масами по нему с ума сходила. Еще бы! Богатый, с положением, поэтому она до смерти боялась, что он ее бросит. «Раз Джонсон балует Юрико – я должна делать то же самое». Так она думала. Все время совала мне конфеты, дарила мягкие игрушки. А меня интересовал только «ревлоновский» маникюрный набор, стоявший на ее туалетном столике. Мне страшно хотелось до него добраться. Но я понимала, что перед Масами надо вести себя, будто я еще маленькая. Так лучше.

После того как мы чуть не сцепились с сестрой, на следующий день, отец разрешил мне пожить у Джонсонов на даче. Я была в полном восторге. Мы с ним тогда увлеклись и, наверное, немного перегнули палку. Подсыпали в стакан Масами снотворное и, дождавшись, когда захрапит, всю ночь обнимались в постели у нее под боком. Она жарила на кухне мясо, а ее муж тискал меня в гостиной перед телевизором. Джонсон водил рукой по моим джинсам, по тому самому месту. И я впервые почувствовала телом его твердую штуковину. Я знала наверняка: Джонсон станет моим первым мужчиной.

Тогда я думала, что ни за что не буду связываться с японскими мужиками. С самого начала это племя обходило меня стороной – наверное, из-за того, что я полукровка. Но когда они сбиваются в кучу, от них можно ожидать всяких гадостей. Хуже всего, если наткнешься на компанию молокососов в электричке. Там они совсем распускались – дергали за волосы, а один раз даже стянули с меня юбку. Рано преподнесли мне хороший урок. Мое выживание стало зависеть от того, справлюсь я с ними или нет.

– Мне надо идти, а то на курсы опоздаю.

Джонсон скорчил недовольную физиономию и, сложив пополам массивное тело, поднялся с узкой кровати. Он едва умещался на ней, и я все время боялась, как бы он не свалился. Джонсон организовал курсы английского языка на станции в маленьком городке. Туда было больше часа на экспрессе по линии Одакю. [16]16
  Одакю – железнодорожная ветка, связывающая Токио с городом Одавара.


[Закрыть]Как он говорил, весь его контингент состоял из двенадцати домохозяек, собиравшихся на занятия из ближайших окрестностей.

– Не очень-то идут к преподавателю, которому уже пятьдесят один. Всем подавай молодого и красивого. Почему в Японии только молоденькие хотят учить английский? Вот и приходится таскаться в эту дыру. Где еще учеников найдешь?

Развод с Масами лишил Джонсона всего: чести, доброго имени, денег. Всего, что у него было. Его выставили из инвестиционной компании, где он торговал иностранными ценными бумагами. Джонсона ободрали до нитки – по суду ему пришлось выплатить Масами сумасшедшие отступные. Родственники на Восточном побережье Америки (он происходил из какого-то крутого семейства) отвернулись от него и запретили со мной встречаться, потому что на суде Масами вывалила все грязное белье из корзины, наговорив о нас с Джонсоном всяких гадостей. «Мой муж не только предал меня. Страшнее другое: он – преступник, осмелившийся протянуть руки к пятнадцатилетней девочке, отданной на его попечение. Они с ней развели грязь в моем доме, у меня за спиной. Вы спросите: почему я так долго этого не замечала? Я заботилась об этом ребенке! Я так ее любила! Разве я могла вообразить такое?! А они меня предали – муж и эта девочка. Вы представляете мое состояние?»

Затем Масами принялась в подробностях – будто застигла нас на месте преступления – описывать, какими нехорошими вещами занимались мы с Джонсоном. Она углубилась в такие детали, что вогнала в краску даже судей и адвокатов, слушавших ее.

Джонсон закончил одеваться. Прервав мои мысли, поцеловал меня в щеку, и мы шутливо попрощались:

– До свидания, шалунишка!

– Пока, мой голубок!

Мне тоже надо было на работу. Стоя в душе под струями воды, смывавшими с меня пот и другие следы жизнедеятельности Джонсона, я думала о нашей странной судьбе. Он так и не стал моим первым мужчиной, как бы мне того ни хотелось. Потому что у меня в крови куда больше похоти и распутства, чем у нормальных людей. Первым был младший брат отца Карл.

2

С самого детства во мне была какая-то магическая сила, притягивавшая мужчин. Я обладала ею с избытком. Сейчас я это хорошо понимаю. Она возбуждала в них то, что называют «комплексом Лолиты». Но судьба оказалась жестока – чем старше я становилась, тем труднее было удерживать в себе эту силу. Впрочем, лет до тридцати еще хватало. У меня оставалось оружие, которого не было у других, – красота. Я и в тридцать шесть достаточно привлекательна, хотя работаю хостессв дешевых клубах, против торговли телом тоже ничего не имею. То есть из меня вышла самая настоящая дрянь, как ни посмотри.

Мужики самых разных возрастов глазели на меня с восторгом и обожанием, старались заговорить со мной во что бы то ни стало. Видно было, как в их головах крутится мысль: «Как бы с нею познакомиться?» Это был настоящий кайф. Я тащилась от собственного превосходства, когда мужики, только что восхищенно пялившиеся на мою гладкую кожу, блестящие волосы, ставшую округляться грудь, начинали торопливо озираться по сторонам: не заметил ли кто-нибудь, какими глазами они смотрят на девчонку, в которой поселился божественный дух – страсть к мужчинам. Маленькая красавица. Магическая сила слабела, я быстро превращалась в обыкновенное ничтожество. Вот такая эволюция.

Но моя распутная кровь по-прежнему требует мужской ласки. Пусть я стану старухой, уродиной, все равно буду хотеть ее, пока жива. Это моя судьба. Мужики мне нужны, даже если они перестанут на меня заглядываться, не будут больше хотеть меня, станут унижать. И чем больше их будет, тем лучше. Я должна спать с ними. Нет, не должна – мне этого хочется. Это расплата за божий дар, которого лишены другие. Выходит, моя магическая сила мало чем отличается от греха. Так, что ли?

Дядюшка Карл явился встречать нас в аэропорт Берна вместе с сыночком Анри. Дело было в начале марта, на улице подморозило. Карл напялил черное пальто, Анри – желтую куртку-дутик. Над верхней губой у него пробивались жиденькие усишки. Карл совершенно не похож на нашего рыжего папашу. Волосы у него темные, вид внушительно-представительный. Миндалевидные глаза и черные волосы придавали его внешности что-то азиатское. Карл обнял отца, показывая, как он рад встрече с братом, пожал руку матери.

– С приездом! Добро пожаловать! Поехали к нам, жена ждет не дождется.

Удостоив Карла легким кивком, мать постаралась поскорее избавиться от его рукопожатия.

Не в силах скрыть замешательства, Карл перевел на меня взгляд и тут же отвел глаза. И я сразу поняла: он такой же, как Джонсон.

Мне было двенадцать лет, когда судьба свела меня с Джонсоном, которому уже исполнилось двадцать семь. И хотя его внутренний голос нашептывал мне: «Подрастай скорее», – откликнуться на него тогда я не могла. Карла же я увидела в пятнадцать лет и, поймав на себе скрытую в его взгляде похоть, решила попробовать.

Анри был не намного старше меня, двадцать и пятнадцать – небольшая разница, и мы сразу подружились. Он водил меня в кино, сидел со мной в кафе, брал с собой кататься на лыжах. Когда кто-нибудь из приятелей спрашивал его, кто я такая, он отвечал: «Это моя маленькая сестренка. Не тяни лапы». Но мне скоро надоела его опека, я поняла, что, таская за собой азиатскую родственницу-малолетку, он просто выставлял меня напоказ.

Я заметила одну странность. На Анри и его приятелей-студентов, с которыми я была примерно одного возраста, моя магическая сила не действовала. Не то что на взрослых мужиков. Молодежь смотрела на меня как на обыкновенную девчонку. Какой там божий дар! Конечно, они на меня пялились, но в их глазах я не замечала того возбуждения, которое видела у самцов постарше. Кончилось тем, что мне это надоело, и я стала думать, как бы мне остаться наедине с Карлом.

Как-то раз после уроков я зашла к Анри, будто перепутав время, когда мы должны встретиться. Хотя прекрасно знала: он еще на фабрике. Еще мне было известно, что Ивонны, моей тетки, тоже не будет дома – она по полдня работала в булочной, – а младшая сестра Анри еще не вернется из школы. Отец мне сказал, что Карл должен прийти вскоре после полудня, у него назначена встреча с бухгалтером. Мое появление стало для него полной неожиданностью.

– Анри раньше трех не вернется.

– Вот это да! Неужели я перепутала? Как же теперь?

– Может, подождешь? Я кофе сварю.

Я заметила, что его голос дрогнул.

– Я же помешаю…

– Ничего. Мы уже закончили.

Карл провел меня в гостиную. Бухгалтер как раз собирался уходить. Я уселась на диван, обитый простой тканью, и Карл принес кофе и печенье, которое испекла тетка. С сахаром она явно перестаралась, есть было невозможно.

– Ну, как школа? Привыкла уже?

– Да, дядечка.

– И с языком вроде особых проблем нет?

– Это Анри надо спасибо сказать. Он меня учил.

По своей фабрике Карл все время расхаживал в джинсах, но в тот день на нем была белая рубашка и серые брюки с черным кожаным ремнем. Деловая одежда совсем не шла ему, но все равно было видно, что в свои сорок пять лет Карл в хорошей форме. Он устроился напротив меня и, беспокойно ерзая, принялся кидать на меня взгляды – то на ноги, едва прикрытые школьной мини-юбкой, то на лицо. Было неловко и скучно. Выходит, я дура, коли надеялась чего-то от него добиться? Но только я посмотрела на часы, как Карл хрипло изрек:

– О! Как бы я хотел быть таким же молодым, как Анри.

– Почему?

– Ты – само очарование. Самая обаятельная.

– Это потому, что я наполовину японка?

– Скажем так: я был сражен, когда в первый раз тебя увидел.

– Я люблю тебя, дядечка.

– Ничего не выйдет.

– Что не выйдет?

Карл залился краской, совсем как школьник.

Я встала с дивана и пересела к нему на колени, обхватив руками его плечи. Мы так часто сидели с Джонсоном. Я почувствовала, как штуковина Карла напряглась у моей задницы. Прямо как у Джонсона. Неужели эта здоровенная твердокаменная хреновина во мне поместится? Это же такая боль!

– Ах! – вырвалось у меня, когда я представила, как это будет.

Карлу только того и надо было. Без предупреждения он закрыл мне рот торопливым поцелуем. Дрожащими пальцами взялся за пуговицы и крючки на блузке и юбке. Одежда свалилась на пол, туда же полетели мои туфли и гольфы.

Я осталась в нижнем белье, Карл поднял меня на руки и понес в спальню. Я лишилась девственности на жесткой дубовой кровати, которую Карл делил с женой. И хотя процесс оказался гораздо больнее, чем я думала, первый опыт был приятен. Я убедилась, что теперь не смогу жить без этого.

– О боже! Как я мог?! Изнасиловать ребенка, свою племянницу! – закрыв лицо руками, страдальчески пробормотал Карл, отстраняясь от меня так резко, что я чуть не свалилась с кровати.

– Что случилось? Ведь все было классно.

Я была недовольна, что Карл так быстро раскаялся и вернулся к реальности. Но он тоже был разочарован. Смущение и страсть – я видела их в его глазах – растворились, исчезли куда-то, как только он получил, что хотел. Тогда я впервые заметила, что после любви лица мужиков становятся пустыми, ничего не выражают, будто человека чего-то лишили. Это касается всех, с кем я спала, всех до единого. Поэтому мне все время требуется новый мужчина. Вот почему я проститутка.

Затем мы встречались с Карлом много раз. Тайком. Однажды он подхватил меня по пути из школы, посадил в свой «рено» и, не оглядываясь на заднее сиденье, где я расположилась, повез в предгорья, где был домик его приятеля. Дом стоял пустой – сезон уже кончился. Внутри было темно, воду отключили. Мы настелили газеты, чтобы не запачкать ковер, выпили вина, закусили хлебом с салями. После этого Карл меня раздел и принялся фотографировать в разных позах на двуспальной кровати, застеленной белым покрывалом. Когда фотосессия закончилась и он наконец завалился со мной рядом, я уже совсем остыла – и душой, и телом.

– Дядечка, я замерзла.

Карл принялся трясти меня, надеясь расшевелить. Потому что если я засыпала, мой божий дар тут же испарялся.

До этой связи с Карлом я думала, что кровным родственникам такого устраивать нельзя. А мы как раз состояли в таком родстве. Был человек, которому ни за что не следовало узнавать о наших отношениях. Старший брат Карла, мой отец. Это абсолютное табу. После каждой нашей встречи Карл трясся как осиновый лист:

– Брат меня убьет, если узнает.

Мужики живут по правилам, которые сами для себя устанавливают. И по этим правилам женщина – их собственность. Дочь принадлежит отцу, жена – мужу. Желания самой женщины – головная боль, и с ними можно не считаться. Желания – право мужчины. Он добивается женщины и, добившись, охраняет ее от чужих посягательств. Меня в итоге соблазнил член нашей же семьи. По придуманным самими мужиками правилам это совершенно недопустимо. Вот почему Карл был так напуган.

Я не собиралась становиться чьей-то собственностью. Дело в том, что мои желания – не пустяковина, которую может обеспечить какой-нибудь мужик.

Но в тот день Карл был не похож на себя. Крыл моего папашу почем зря:

– Он совсем не такой, каким себя выставляет. А в делах у него какая путаница. Когда я ему об этом сказал, он как с цепи сорвался. А к жене как относится! Она для него домохозяйка и больше никто.

Скажи я, что мать сама хочет быть домохозяйкой, Карл бы, наверное, не понял. После переезда в Швейцарию у нее обострилось национальное самосознание – мать стала напирать на то, что она японка. Каждый день готовила дорогие японские блюда, но, поскольку их никто не ел, все отправлялось в холодильник, который вскоре оказался забит пластиковыми коробочками с вареными водорослями, тушеным картофелем с говядиной и свининой, корнями лопуха в специальном соусе и прочей едой.

– Дядечка, ты не любишь папу?

– Терпеть не могу. Это между нами, но он завел любовницу-турчанку. Я про него все знаю. Черные волосы и темные глаза – его слабость.

Турчанка, о которой говорил Карл, работала у него на фабрике. Приехала из Германии подзаработать. Она, не стесняясь, кидала на отца пылкие взгляды.

– А если мама узнает?

Карл аж перекосился. Подумал, видно, как бы мать не узнала и о нашем с ним романе. Я с Карлом, отец с турчанкой… Секретов от нее у нас накопилось больше чем достаточно. Впрочем, раскрывать их никто из нас не собирался. И дело было не только в этих секретах. Мать никак не могла освоить новый язык и все больше замыкалась в себе.

– Она не должна ничего знать. Ни в коем случае.

– А мне, значит, можно?

Карл посмотрел на меня с удивлением. Я отвела глаза и стала разглядывать потемневший потолок приютившей нас хижины.

Мать меня ненавидела. Она так и не смогла смириться с тем, что родила ребенка, ни капли на нее не похожего. Жила и мучилась. Когда я выросла, стало еще хуже. А последней каплей стал переезд в Швейцарию. Мать осталась в нашей семье единственной азиаткой и все больше думала о другой своей дочери, оставшейся в Японии. Та была ей куда ближе. Мать снова и снова повторяла:

– Я так за нее переживаю. Она, верно, считает, что я ее бросила.

Никто ее не бросал. Если мать кого и бросила, так это меня. Я была ни кого не похожа, вроде как не существовала. Я нужна только мужикам и впервые поняла смысл своего существования, когда заметила, как они меня домогаются. Вот почему они мне нужны всегда. С самого начала они были для меня важнее домашних заданий, важнее всего. А сейчас только с ними я чувствую себя живой.

Как-то после свидания с Карлом я возвращалась домой поздно. Он высадил меня в переулке – боялся, как бы его машину не увидели у нашего дома. Пришлось пробираться в темноте. Открыв ключом входную дверь, я прошла к себе в комнату. Странно, уже одиннадцатый час, а дома темно, никого нет. Заглянула на кухню – едой и не пахнет. А ведь не проходило и дня, чтобы мать не сварганила что-нибудь японское. Что за дела? Приоткрыв дверь, я заглянула в полутемную спальню и увидела мать. Спит, наверное, подумала я и бесшумно притворила дверь.

Через полчаса пришел отец. Я сидела в ванной, смывая с себя жесткие ласки Карла, и вдруг в дверь кто-то забарабанил. Меня охватила паника: неужели отец узнал, что я с Карлом?.. Нет. С матерью что-то не так. Отец был сам не свой. Я побежала в спальню, хотя сердцем уже чувствовала: матери больше нет.

В Японии, когда отец напускался на сестру, мать ни разу не приняла ее сторону, всегда норовила подстроиться под главу семейства. Но, перебравшись в Швейцарию, вдруг забеспокоилась о своей «кровинушке». Я презирала ее за бесхребетность, ненавидела за несобранность и вялость.

У нас был такой случай. Я пригласила домой подруг-одноклассниц, а мать из кухни даже носа не высунула. Я схватила ее за руку, умоляя показаться моим девчонкам, но она вырвалась и повернулась ко мне задом.

– Скажи им, что я помогаю по хозяйству. Мы же с тобой не похожи, а объяснять, что к чему, тяжело.

Тяжело. Это было ее любимое словечко. Учить немецкий – тяжело, найти себе новое занятие – тяжело. К Берну она так и не привыкла и никаких чувств к нему не испытывала. Блуждала по городу, как по лесу; дело быстро двигалось к концу. Однако я до сих пор не могу понять, что навело ее на самоубийство. Впрочем, человеку, который хочет умереть, достаточно мелочи, чтобы переступить порог. Вдруг у нее рис плохо сварился или всему виной подскочившие цены на натто? А может, она узнала об отцовской турчанке? Или о том, что я связалась с Карлом? Хотя мне до этого дела не было. К тому времени мать уже не вызывала у меня никакого интереса.

Ясно одно: смерть матери принесла облегчение и отцу, и Карлу. Но скоро их стала одолевать мысль, не они ли виновники ее смерти; неужели она покончила с собой, узнав, чем они занимались у нее за спиной? Им придется прожить остаток жизни в борьбе с этим ужасом и чувством вины.

Что касается меня, то взрослые, решив произвести меня на свет, моего совета не спрашивали. Действовали исключительно по своему усмотрению. Не моя вина, что у отца-швейцарца и матери-японки получился такой красивый ребенок, такое чудо. А отдуваться приходится мне, хоть я тут совершенно ни при чем. С меня этого груза достаточно, я вовсе не собираюсь отвечать еще и за смерть матери.

Поэтому, когда папаша привел в дом свою турчанку, я вздохнула с облегчением и потребовала, чтобы меня отправили обратно в Японию. Встречаться с сестрой я не собиралась – она же меня терпеть не может. Зато в Японии меня ждал Джонсон – он как раз закончил работу в Гонконге. Почему бы не поселиться у него? Я уже не девочка, мне страшно хотелось попробовать с ним то, что я уже освоила с Карлом. Нимфомания – страшная сила!